Озаряемый луной океан бился о песчаный берег. Под его ударами пляж стал покатым; плавный склон тянулся вдаль, насколько хватало взгляда Сиам. Вода с шипением откатывалась назад, переворачивая принесенные прибоем камни и ракушки, но в это время успевала нахлынуть новая волна.

Сиам сидела на влажном песке, придавленная зрелищем бескрайнего океана и черноты ночи; это ощущение пустоты и одиночества оказалось менее мучительным, чем то, к чему она успела притерпеться в санатории, в тюрьме, на съемках. Ее не тревожила печальная немота океана. Мусор, оставленный пляжниками, носился на ветру, но Сиам не чувствовала себя вещью, выброшенной на помойку. Она была переполнена мыслями о наступающем дне, поэтому, презрев глухоту водного пространства, отдавала должное упорству океанской волны. Волна не изменяет своему первозданному назначению. Ей тоже хотелось бы не изменять зову таланта. Она зажимала пальцами нос, чтобы не разреветься. Сиам забралась сюда, чтобы найти Барни и упросить его вернуться к ней. Ей были невыносимы забвение и безымянность. Стремясь на Кони-Айленд, она надеялась, что произойдет чудо, что ее будет ждать здесь не пустой пляж, а Барни.

За спиной раздались глухие шаги по песку. На фоне пепельного предрассветного неба заскользили неясные тени. Пляж пересекали тощие, оборванные привидения, волочившие по песку мешки. Сиам на всякий случай подняла воротник шубы, чтобы спрятать лицо, и, не меняя сидячего положения, запрыгала, упираясь руками в песок, назад к деревянному настилу, пока не уперлась спиной в ступеньку. Там она замерла, боясь встать. Привидения принялись копаться в переполненных проволочных корзинах с мусором, проявляя при этом проворство стервятников. Острые плечи торчали над корзинами, как крылья грифов в пустыне над дохлятиной, худые руки резко двигали корзины взад-вперед. Если изнутри раздавался стеклянный звон бутылок, корзины резво опорожнялись. Быстрые юные руки шуршали сырой бумагой, перебирали гниющие огрызки, отбрасывали липкие бумажные тарелки, банки из-под пива и содовой, добираясь до заветных бутылок. Если бутылок оказывалось несколько, паренек нанизывал их горлышками себе на пальцы и поднимал по три-четыре штуки за раз, чтобы получше рассмотреть их в проклевывающемся предрассветном свете. Бутылки казались присосками у него на руках. Он сразу определял, какие из них выбросить, а какие можно сдать; последние отправлялись в горловину мешка. Потом он падал на колени, словно молясь мусорной корзине, и нагибался, словно намереваясь покрепче прижать мусор к тощей груди. Такая поза требовалась ему для того, чтобы запихать мусор обратно в корзину и ровно поставить ее, присыпав основание песком.

Далее следовала перебежка к следующей корзине. За время перебежки бутылки сами по себе скатывались на дно мешка. Прислушиваясь к очередной сотрясаемой им корзине, сборщик одновременно поглядывал на полудюжину своих компаньонов, с не менее изумляющей скоростью обследовавших другие корзины. От сырости и ветра их предохраняли пончо, свитера и развевающиеся куртки.

За считанные минуты в пустых только что мешках начинали солидно перекатываться драгоценные бутылки. Страх Сиам сменился восхищением. Встреча с мальчишками, навещающими предрассветный пляж ради сбора пустой посуды по цене не более двух центов за штуку, подняла ей настроение. В их независимом методе зарабатывания карманных денег присутствовала детская чистота, которой трудно было не умилиться. Их спешку она объяснила для себя страхом перед полицейскими, которые должны нагрянуть на пляж вместе с восходом и схватить похитителей мусора на том основании, что у тех нет лицензии на свое занятие.

Мальчишки, старшему из которых было никак не больше четырнадцати лет, упорно продвигались вдоль пляжа, волоча за собой потяжелевшие мешки, оставляющие в песке глубокие борозды. Сиам усмотрела сходство между самым старшим из них и Барни. Они отходили все дальше, пока, покончив с верхней половиной пляжа, не исчезли во тьме. Вскоре они появились в ее поле зрения опять, только гораздо дальше, и принялись за мусоросборники в нижней части песчаной полосы. Их движения были по-прежнему проворны, но теперь им мешали мешки, превратившиеся в почти неподъемную обузу.

Внезапно Сиам увидела более взрослых, рослых парней, вылезших из-под настила неподалеку от нее. Ей сразу стало ясно, что они выслеживают юных мусорщиков. Более взрослые стервятники не торопились. Они наблюдали за жертвами, которые не подозревали об их присутствии. Детвора заметно устала и сбавила темп. К удивлению Сиам, младшие не сделали попытки удрать, когда старшие обнаружили себя. Возможно, это объяснялось невозможностью бежать по песку со столь тяжелой ношей, и мальчишкам это было хорошо известно. Сиам пришла в ужас оттого, что они не прервали своего занятия, словно старших можно было принудить удалиться, демонстрируя усердие. Она сочла такую тактику самоубийственной. Ей хотелось, чтобы они защищались или по крайней мере кинулись врассыпную, пока не поздно. Однако они ограничились тем, что прогнали самого младшего, бросившего свой мешок и пустившегося наутек.

Старшие наступали, двигаясь шеренгой в направлении океана. Задержавшись у первой корзины, они завладели не подлежащими сдаче бутылками, которыми пренебрегли младшие, и ударами о края корзины отбили у них горлышки. Получив столь зловещее оружие, они продолжили наступление. В этот момент возвратился самый младший. Оказалось, его посылали за здоровенной банкой с какой-то жидкостью. Он раздал соратникам непонятные предметы, напоминавшие издалека невинные прутики.

Старшие стояли спиной к темной стороне неба и должны были казаться младшим смертоносной лавиной.

— Ладно, малышня, — крикнул главарь, — бегите по домам, к мамочкам!

Не дождавшись ответа, старшие опять перешли в наступление, размахивая бутылками с отбитыми горлышками. Глупость младших выводила Сиам из себя. Они ничего не предпринимали, чтобы предотвратить резню. Самый младший спокойно раздавал приятелям клочки ваты, предварительно обмакивая их в. жидкость в банке.

Развязка наступила так внезапно, что Сиам осталось лишь зажать ладонью рот, чтобы не завопить от ужаса.

Мальчишки вложили вату в рогатки — прутики оказались именно ими. Самый младший обежал всех с зажженной зажигалкой и подпалил вату, оказавшуюся смоченной сжиженным газом. В следующее мгновение пылающие клочья ваты прочертили в ночном небе яркие дуги. Один клок угодил прямо в лоб главарю старших и прилип к коже. Главарь повалился на песок, хлопая себя по лбу и по щекам руками в попытке сбить пламя и оглашая пляж безумными воплями. Другой клок попал в грудь еще одному нападающему, подпалив ему рубашку. Старшие позорно бежали. Третий горящий клок упал одному из них на голову. Волосы неудачника вспыхнули, как факел. Он упал, моля о помощи, но его дружки бросились врассыпную со всех ног. Подожженный хотел было последовать их примеру, но, не сделав и нескольких шагов, был вынужден с ревом повалиться на колени и сунуть голову в песок.

К крикам присоединились полицейские свистки.

Сборщики бутылок поспешно закрутили горловины мешков и кинулись под настил, где притаилась Сиам. У одного из них она успела прочесть на спине развевающейся бейсбольной куртки надпись «Вильямсбург».

Сиам почувствовала себя в полной изоляции. Только сейчас до нее дошло, что Барни, скорее всего, никогда к ней не вернется. Она поняла, почему он не желает больше участвовать во всем этом идиотизме. Он успел пожить полной опасностей жизнью, эпизод из которой она только что наблюдала. Теперь она знала, что представляет собой его мир. Раньше она, отчаянно стремясь к нему, думала только о себе, сейчас же поняла, как важна была для него она сама. С ней он жил другой, прекрасной жизнью.

Красное утреннее солнце разгоняло облака, оставляя в светлеющем небе кучки прогоревшей золы. По волнующемуся океану протянулась к берегу широкая алая полоса. Сиам догадалась, что какое-то время дремала, запахнувшись в шубу. Когда она снова открыла глаза, солнечный круг уже был желтым, небо — голубым вперемежку с облаками. Тракторы с ревом разравнивали песок, ядовито-желтые мусороуборочные машины опорожняли в свои бункеры корзины с мусором. Сиам хотела встать, но ноги не слушались, к тому же она не знала, куда идти. Она побрела, как сомнамбула, мимо тракторов, деловито просеивающих песок, и пустующих в ожидании свежего мусора корзин. Пляж снова был девственно чист, на нем не осталось никаких следов предрассветной схватки. Наступил новый день.

Зигги выходил из себя, ничего не видя из-за заливающей ветровое стекло дождевой воды. Утро было солнечным, но потом небо затянули тучи и хлынул дождь, превратившийся в ливень. Приближался вечер, а дождь все не прекращался. Под чавканье «дворников» Зигги свернул на заправку. Бензин был у него почти на нуле. Он протер уставшие глаза и посмотрел на внушительный список мест, которые посетил и вычеркнул. Здесь фигурировали новый и прежний отели Сиам, его офис, домашний адрес Барни, кабинет Валентино, кондитерская в Вашингтон-Хейтс, мост Джорджа Вашингтона, маяк под мостом, кабаре в Джерси, портовый автовокзал, аэропорты, железнодорожные вокзалы, публичная библиотека на Парк-авеню.

— Залейте полный бак и проверьте масло, — сказал Зигги заправщику и развернул гигантский сандвич, купленный уже несколько часов тому назад. Откусывая громадные куски, он мигом уничтожил половину.

Внезапно утратил интерес к еде. Под козырек заправки забежал полицейский, чтобы укрыться от дождя. Зигги встрепенулся. Вид бегущего полицейского заставил его напрячь память. Вместо сандвича он стал кусать ноготь на большом пальце. Какое-то смутное воспоминание не давало ему покоя. Он закрыл глаза. Память не срабатывала. Уплатив за бензин, он включил мотор и отъехал. Увидев детей, пляшущих посреди улицы под дождем, сбавил ход, чтобы не сбить девочку, самозабвенно танцевавшую с транзисторным приемником в руке.

Зигги ударил кулаком по панели.

— Кони-Айленд! — рявкнул он и, надавив на газ, погнал машину по залитым дождем улицам.

Новая мысль заставила его со всей силы ударить по тормозам, отчего машину задом чуть не занесло на тротуар. Он выскочил и, как безумный, устремился куда-то, не заглушив двигателя и даже не захлопнув двери. Ворвавшись в ближайший магазинчик, он проорал:

— Где телефон?!

Хозяин онемел.

— Вам ничего не будет! — рявкнул Зигги.

Хозяин показал в глубь магазина.

Зигги влетел в кабину, сорвал трубку, бросил монетку и набрал номер, ловя ртом воздух.

— Давай, давай! — подгонял он телефонную станцию, пока не услышал гудки. — Гарланд? Зигги. Не вздумайте отменять концерт из-за дождя!

— Вы ее нашли?

— Еще нет. Но концерт не должен быть отменен! — Для пущей убедительности он ударил кулаком по стене кабины.

Хозяин магазина и двое покупателей таращили на него глаза. Они не смели подвергнуть критике его поведение, опасаясь оказаться в эпицентре урагана.

— Но дождь — прекрасный предлог, — возразил Твид, сомневаясь в умственном здоровье собеседника.

— Не смейте!

— Почему?

— Я еду на Кони-Айленд.

— В такой ливень?

— Не отменяйте концерт. Вспомните о кассовом сборе.

Прежде чем ответить, Твид решил посовещаться с Доджем. До Зигги донесся его недоуменный голос:

— В этот ливень он собирается искать ее на Кони-Айленде!

— Он окончательно выжил из ума. С этим психом нечего разговаривать, — отозвался Додж.

— Почему вы надеетесь найти ее там? — спросил Твид у Зигги.

— Вы обещали меня слушаться? Так вот, ничего не предпринимайте, пока я снова не позвоню.

Зигги повесил трубку, вылетел из кабины и пулей метнулся к выходу, но на полпути замер.

— Какой прогноз на сегодня?

Хозяин не нашелся, что ответить.

— Погода! — Зигги указал на небо.

— Дождь, — выдавил хозяин. — К концу дня, вечером прояснение.

Зигги бегом покинул магазин, запрыгнул в машину, хлопнул дверцей и помчался.

Небо так нахмурилось, что ему пришлось включить фары. Ближе к пляжу машину стало болтать от ветра. Дождь так заливал ветровое стекло, что «дворники» не справлялись с потоками. Он покатил по безлюдной Серф-авеню. Все лавки работали, но покупателей не было видно. Он нашел ту самую, ведущую к пляжу улицу, на которой останавливался, когда привозил сюда Сиам. Дождь превратился в тропический ливень. Уткнувшись бампером в деревянный шлагбаум, которым заканчивалась улица, Зигги распахнул дверцу, чтобы сориентироваться.

Его сразу ослепил дождь. За несколько секунд, потребовавшихся ему для того, чтобы понять, что вокруг нет ни души, он вымок до нитки. Нырнул в машину, нашарил блокнот и прикрыл им голову, как зонтом. Блокнот сразу намок и обвис. Он швырнул его на сиденье и поднял воротник пиджака.

Под настилом прижималась к бетонному цоколю продрогшая собака. Сырой песок издавал сильный запах мочи. Зигги, морщась, забрался под настил. На пляже он не увидел ничего, кроме ровных рядов мусорных корзин. Океан был скрыт от него влажным туманом. Впечатление было такое, будто пляж упирается не в океан, а непосредственно в низкое небо.

Зигги постучал одним ботинком о другой, чтобы сбить песок, и поспешил обратно в машину. Там он налег грудью на руль и застыл. Потом, захлопнув дверцу, чтобы не мокнуть без толку, уронил руки на колени. Пальцы скрючились, как клешни. Он принялся нервно похлопывать себя по коленкам. Зигги хотел разразиться проклятиями, однако упадок сил был таким сокрушительным, что его не хватило даже на это.

Где же ее искать? Он выехал из тупика, но вместо того, чтобы убраться восвояси, заехал на тротуар и стал медленно взбираться по деревянному пандусу, ведущему на настил. Доски опасно прогибались под тяжелым «кадиллаком». С настила он увидел сначала ненастное небо, а потом щит с гигантским словом «ЗАПРЕЩЕНО», под которым убористым текстом перечислялись многочисленные «нельзя», касающиеся поведения на настиле и на самом пляже.

Зигги медленно ехал вдоль ограждения, негодуя на «дворники», которые то вообще лишали его видимости, то, задержавшись, открывали вид на пустой пляж. Заметив на пляже забытый кем-то зонтик, он остановил машину и вышел. Дождь хлестал ему в лицо. Он накрыл голову полой пиджака. Добравшись до зонтика, раскрыл его. Зонтик оказался наполовину оборванным, однако хоть как-то защищал от потопа.

Низкие тучи ветер нагонял с суши. Зигги зашагал по настилу, озирая пляж. Он тщетно прошел несколько кварталов, потом двинулся в обратном направлении, миновал свой автомобиль, но не остановился. Дождь тем временем стал ослабевать, в небе появились просветы. Зигги в полном отчаянии возвратился к машине.

Он оглядел напоследок тоскливый пляж и окончательно убедился, что приехал сюда напрасно. Его прощальный взгляд скользнул по лисице, свернувшейся на песке. Бедный зверек! Он сунул зонтик в урну и сел за руль. Стоп! Откуда на Кони-Айленде лисица? Он снова побежал по мокрым доскам, а потом по ступенькам на пляж. Несколько раз оскальзывался и с трудом удерживался на ногах. Бежать по мокрому песку было мучительно трудно. Свернувшаяся фигурка действительно походила издали на лисицу. Намокший мех неопрятно топорщился. Зигги провел ладонью по меху, впитавшему, казалось, тонны дождевой воды, и стал искать голову, надавливая то тут, то там. Из-под шубы показался край больничной сорочки.

Отогнув хлюпающий меховой воротник, он обнаружил под ним залепленное песком лицо Сиам. Под дождем песок стал оплывать, делая ее лицо безжизненным и уродливым. Зигги прикусил губу, упрекая себя за то, что так грубо потревожил ее сон. Снова закрыв воротником лицо спящей, он опустился на колени, сгреб в охапку тело, тонущее в мокром меху, и побрел по песку, опасно пошатываясь. Неувереннее всего он чувствовал себя на скользких ступеньках и останавливался на каждой, чтобы перевести дух.

По пути он приговаривал полным любви и отчаяния, срывающимся голосом:

— Все кончено, Сиам. Я отвезу тебя домой. Тебе нужен хороший уход. Никто больше не заставит тебя поступать вопреки твоей воле.

Из-под шубы высунулась бледная рука. Отогнув край воротника, она сказала, пряча лицо:

— Не распускай нюни, Зигги. Я буду петь.