Когда назойливый, пульсирующий в А-ритме сигнал повторился в третий раз, Марк Шеврон, потянувшийся было за своим ремнем, мгновенно выскочил из недр спального мешка. Пытаясь прийти в себя, он бросился к люку и, уже почти добравшись до него, окончательно сориентировался в пространстве и времени.

Если бы не откидная койка и сверкание звезд сквозь выпуклый обзорный иллюминатор – он мог находиться в каком-либо небольшом номере отеля. Но светящаяся панель около двери напоминала, что снаружи имелись кое-какие существенные отличия.

Это напрямую взывала Система Жизнеобеспечения, предупреждая с помощью небольшого изображения фигуры в полном космическом снаряжении тех редких любителей читать надписи, что не смогли сразу сориентироваться в обстановке.

Шеврон отклонился влево, быстро открыл шкафчик и за десять секунд сосредоточенных усилий превратился в громоздкого зомби.

Как только самозатягивающийся шлем сомкнулся, он оказался полностью изолированным в собственном акустическом панцире, и сигналы прервались. Когда он включил звук, они возобновились, усиленные и как будто более настойчивые – словно предназначались лично ему.

Сбор был всеобщим. Шеврон находился там, где был в течение последней недели,- на Спутнике № 5, который следовал тщательно выверенному курсу вдоль пятой параллели и регистрировал передвижение своего двойника по другую сторону экватора. Спутник № 5 охранял интересы правительства Северного Полушария с неусыпным рвением.

Здесь имел место один горький и мучительный момент. Как назначение для оператора высшего ранга эта миссия не была достаточно четко определена. Видимо, кто-то в наивысших эшелонах власти, просмотрев отчет о его последнем задании, решил, что он нуждается в отдыхе.

– Ну, как вы собираетесь поступить с Шевроном? Отправьте его на спутник. Даже гений своего дела не сможет там что-либо выискать.

Повернувшись к двери, он внезапно замер, увидев собственное отражение на внутренней поверхности плексигласовой маски: высокий лоб, коротко остриженные каштановые волосы, серьезные в серую крапинку глаза – жесткое, сардоническое лицо, если в него внимательно вглядеться.

Шеврон обнажил зубы в оскале, словно два угрюмых пса столкнулись нос к носу, и, наклонив голову, быстро пронес под дверным косяком свои два метра.

Снаружи он очутился на открытой галерее жилого сектора спутника-кольца. С щелканьем открылись соседние люки, и вереница громоздких фигур медленно зашагала к ближайшей гравитационной трубе, приглушенно шаркая мягкими подошвами. Затем, один за другим, они начали перебирать руками вдоль стальной паутины ее сторон, словно множество гротескных паучков.

Три вахты, по двадцать человек каждая, обеспечивали номеру пятому непрерывную работу. Приезжие специалисты разного рода увеличивали эту цифру от шестидесяти восьми. На взгляд Шеврона, здесь была вся пара сотен, втиснувшаяся в командную рубку, выполненную в виде сферы, когда начальник станции подключился к главному каналу для всеобщей переклички.

По мере поступления, данные тут же подвергались обработке. Кто-то из местных остряков, уже прошедший регистрацию, заявил, что если старый ублюдок хотел только узнать, здесь ли они, то он мог бы выбрать более подходящее время. Во всяком случае, здесь больше некуда было пойти.

Шеврон, не обращая внимания на поток проклятий, обрушившийся на него, протиснулся между двумя круглыми портиками на верхнюю галерею, которая огибала сферу по окружности, и смог увидеть происходящее внизу, в операторской.

Большой сканнер следил за пуском приземистого возвратного модуля. В тот момент, когда он отошел от горящего ярко-оранжевыми огнями трапа, в потоке следования докладов возникла пауза и Шеврон, очнувшись, быстро проговорил свои данные.

– Четыре-пять-один отклонение семь ноль отклонение Чарли девять, Шеврон.

Собственный голос прозвучал непривычно для его ушей. Шеврон был вынужден признаться себе, что не так часто пользовался им за последние несколько лет. Это был достаточно существенный момент, способный в одно мгновение превратить здорового мужчину в шизика.

Когда последний резидент отрапортовал, наступила пауза. Директор станции; доктор Верной Грир, поднял было перчатку, чтобы дернуть себя за правую мочку уха,- так он поступал всегда, когда сильно волновался,- но наткнулся на гладкий панцирь забрала. Он сделал шаг вперед, выдернул из выхода приемника ленту и прочитал вслух высоким взволнованным голосом:

– Два-шесть-четыре отклонение семь пять, черт тебя дери, пять ноль, Мартинец.

Как финал учебной тревоги – это был полный провал. Шеврон, с его натренированной памятью на имена и лица, словно увидел Лойз Мартинец на объемно-цветном экране сканнера. Она была маленькой изящной брюнеткой, еврейкой, словно сошедшей с ассирийских фризов. Мартинец работала в медицинском господразделении станции. Ему запомнились ее гибкие пальцы, оценивающе пробегающие по его бицепсам в тот момент, когда она брала пробу на очередной анализ крови.

Поэтому он очень удивился, когда Грир с треском, многократно отразившимся в шлемах, прочистил свою глотку и произнес:

– Я обязан сообщить вам, что мисс Мартинец вскрыла замок отсека, где находится челнок, и покинула станцию. Она не надела костюма. Смерть в этом случае наступает мгновенно. Я воспользовался исключительным правом, созвав весь персонал, чтобы подчеркнуть важность и… серьезность создавшейся ситуации. Нет нужды напоминать вам, что это второй случай за прошедший месяц. Такого не случалось в моей практике прежде. Итак, мы должны быть бдительными. Впредь, до дальнейшего уведомления, никто не должен оставаться один ни на минуту. Вам будут подобраны наиболее подходящие пары на время дежурств и время отдыха. Это означает, что вахтенные дежурства станут более продолжительными до тех пор, пока не будет проведено расследование. Мы не можем рисковать. Не можем допустить, чтобы это опять повторилось. Доктор Кулманн разработает детали. Никто не выйдет отсюда, пока ему не будет назначен партнер. Есть какие-либо вопросы?

Шеврон бросил взгляд на часы. Насколько время имело здесь какой-либо смысл, было ровно 02.00. Прошло всего семь минут с тех пор, как пробили тревогу. Жуткие останки Лойз Мартинец – жидкое месиво, сваренное глубоким вакуумом, скорее всего, уже собрали в мешок одноразового пользования. Грир действовал быстро и выдвигал вполне разумный план действий. Но его осуществление влекло за собой ряд сложностей. Постоянный соглядатай,

контролирующий каждое его действие, мог бы свести на нет то полезное, что Грир мог сделать. Имел ли право Грир думать, что такого человека нет? Или существовал некто, кто вложил эту идею в его голову?

В конечном счете, вероятнее всего, Грир просто-напросто руководствовался инструкцией. Космос любил шутить шутки с персоналом. Даже обычное передвижение в пределах земной грависферы, как известно, коварно, исподволь действовало на психику человека. В архивах старого проекта Доброго года упоминался случай, происшедший с одним из первых метеорологических спутников. Его экипаж состоял из сорока отборных людей. Спутник обнаружили пустым. Электронная «Мария Целеста». Никакое расследование не смогло обнаружить причину.

Толпа поредела. Только вахта, пополненная несколькими специалистами экстракласса, все еще оставалась у угольно-черного экрана, когда выпал номер Шеврона. Ему в пару был назначен «восемь-восемь-четыре отклонение шесть ноль отклонение Бейкер четыре два четыре, Бьюкз».

Вместе они потащились прочь. Джек Бьюкз, маленький бочкообразный человечек, обладающий неиссякаемым источником юмора при любой ситуации, перешел на высокий фальцет и проговорил:

– Мы пойдем к тебе или ко мне, дорогой? Ха, ха,- он закончил фразу, пару раз взлаяв, что, видимо, означало ободряющий смех, и рассчитывал на ответную реплику в том же тоне.

Шеврон подумал, что «лотерея жизни» нанесла ему еще один злобный удар. Перспектива близкого соседства с Бьюкзом на ближайшее будущее переполнила его желчью. Но он вдруг услышал свой собственный голос, голос законченного лицемера, отвечавший в том же духе:

– Где бы то ни было, ты любишь, только пока мы вместе. Шеврон удачно сманеврировал, выбирая направление в сторону своей каюты, и помог Бьюкзу развернуть его аппарат.

Неожиданно Бьюкз заговорил:

– Тебе что-нибудь известно? Все это меня беспокоит. Я занимаюсь ревизией этих жестянок: проверкой отчетности, контролем заявок на поставки. И надо тебе сказать, некоторые из этих директоров – просто кандидаты в стадо слонов, если за ними хорошенько не приглядывать. Тебе что-нибудь известно об этом? На тридцать пятом я обнаружил только расписку за бильярдный стол и лампы с абажурами за последний месяц, и все. Она была подписана директором собственноручно. Можешь себе представить, как были вздуты цены. Он все отрицал, предположив, что какой-то сумасшедший специально напортачил в документах. Ради смеха. Ха, ха.

Шеврон сидел на койке и испытывал сильную депрессию, давящую, словно свинцовая туча. Неожиданно он произнес:

– Ты говоришь, что это тебя очень беспокоит. С чего бы? Конечно, не принимая во внимание такой малозначительный момент, что любой настоящий мужчина не захотел бы лишиться такого лакомого кусочка, как Мартинец?

– О, да. Я уже говорил тебе. Я, должно быть, человек, который приносит несчастье. Самый выдающийся за столетие. Я присутствовал не менее чем при трех фатальных исходах за последние шесть месяцев. Это – четвертый. Но этот случай не похож на предыдущие. Там были несчастные случаи, а этот наводит на размышления.

– Тоже на спутниках?

– Конечно. На тридцать пятом, например. Один молодой человек поджарился до хруста в шлюзовой камере челнока. Ха, ха.

– Как он попал туда? Во время пуска срабатывает автоматическая блокировка.

– Верно, срабатывает. Она была подвергнута тщательной проверке. Самый настоящий пятизвездочный отказ механизма в работе.

– А другие?

– То же самое. Совершенно непохожие, конечно. Один погиб из-за несрабатывания ракеты-носителя. Затем девушка на тридцатом. Он обеспечивает постоянное орбитальное наблюдение за поверхностью Сахары. Изучают верблюдов и таинственную улыбку Сфинкса или что-то в этом роде. Я никогда не видел никакой пользы от этого. Ничего, кроме колыхания дюн на сканнере изо дня в день. Станет или нет Фузи-Вузи атаковать форт сегодня ночью? Поднимай свой мушкет, Понсонбай, и оставайся на своем посту до конца, как подобает мужчине. Не забудь оставить последний патрон для себя. Ха, ха.

Шеврон терпеливо выслушал эту болтовню.

– А что случилось с этой девушкой, на тридцатом?

– О, сердце. Сердце отказало. Перевозбуждение вегетативной нервной системы. Так что в этом случае ты можешь дать волю своему воображению. Ха, ха.

– Следовательно, это убийство?

– Нет. Никто не был обвинен. Она осуществляла надзор за некоторыми аудиенциями с разными людьми на своем реализаторе. А хороший наблюдатель очень волнуется при этом. Ха, ха.

Шеврон решил, что с него довольно. Он порылся в шкафчике, подвешенном над кроватью, и извлек дорожный несессер, закрывающийся на молнию.

– Пойду приму душ. Не беспокойся относительно меня, Джек. Все будет в порядке. Там нет другого выхода, кроме как через сливное отверстие.

Голос Бьюкза, трещавшего без умолку, приглушала льющаяся вода. Шеврон, высунув голову и плечи из потока воды, привычно ловко переставил отдельные части своего бритвенного прибора и воткнул в левое ухо миниатюрный наушник.

Ровный женский голос, лишенный какой-либо интонации, произнес: «Слушаю». Шеврон тихо произнес в миниатюрный микрофон, прилепленный к его горлу:

– Проблема местного значения. Отделению кадров следует провести расследование. Необходимо мое участие. Предлагаю замещение.

– Понятно. Конец передачи.

Раскатистый смех Бьюкза внезапно прервался. Шеврон, вытирая голову полотенцем, возобновил разговор.

– Что ты говоришь, Джек?

– Я сказал, что у Кулманна нет никакого воображения. Видимо, это он разрабатывал некоторые дополнительные детали по подбору подходящих пар, которые устроили бы всех. К присутствующим не относится, но в метеорологическом отделении, которое обычно выдерживает самую тщательную проверку, есть один рыжий коротышка. Ха, ха. Поверь мне, в данном случае было бы намного хуже. Этот самодовольный швед, Ольсен, никогда не проронит ни слова. Я бы не смог вынести этого. Тебя же я нахожу весьма симпатичным.

Завтрак на пятом никогда не был изысканным. Шеврон, размазывая по миске какую-то питательную смесь розового цвета пластиковой ложкой, чувствовал, как она камнем ложится на дно желудка. Джек Бьюкз, вставив в левое ухо миниатюрный приемник, наслаждался красноречием директора, который вдвое увеличил смену до тех пор, пока не сможет построить себе личный челнок. Только недремлющее око Бьюкза смогло проследить связь между накоплениями Северного Полушария и присвоением кругленькой суммы в миллион долларов.

– Сколько я экономлю им за год, ты не поверишь. Но чем они отплатили мне? Последнего приема я дожидался шесть дней во Фритауне, в сезон дождей. Просто сидел на заднице и смотрел, как дождь капля за каплей стекал с террасы. А они записали это как время отпуска. Так что я не мог потребовать возмещения убытков. Это заставляет призадуматься. Никто не ценит добросовестности государственного служащего.

Шеврон рассеянно произнес:

– Ты прав, Джек. Как всегда, ты умудрился коснуться иглой открытой раны.

Громкоговоритель, расположенный на потолке кают-компании, неожиданно ожил.

– Мистер Шеврон, явитесь, пожалуйста, в офис доктора Кулманна.

Кто-то с предельной быстротой дал делу ход. Ну что ж, пусть так и будет. Шеврон подумал, что не пройдет и двенадцати часов, а служба не досчитается одного ревизора.

Кулманн, высокий мужчина с тонкими чертами лица, крючковатым носом и твердой убежденностью, что деловой человек должен придерживаться оживленной манеры в разговоре, начал отрывистым стаккато:

– Ах, мистер Шеврон, плохие новости за последнюю ночь, очень плохие, и это сказывается на настроении людей. Моральный дух очень важен на станции, подобной этой. Я склонен думать, что >то удачливая посудина. Вы знали девушку? Хотя едва ли, ведь мл находитесь среди нас не так долго. У меня совсем нет времени на разговоры. Кажется, в вас возникла нужда в другом месте. Срочная докладная поступила полчаса назад. Какая-то секретная миссия, но я думаю, вы справитесь. Векторы будут выпрямлены ровно через пятьдесят три минуты. Вам надлежит спуститься в Аккру, где вас будут ждать инструкции. Это не очень удобно, с нашей точки зрения, но кто с этим считается?

Шеврон ответил:

– Это для меня новость. У вас есть какие-либо соображения насчет того, куда я должен буду отправиться?

– Ни малейших. Только инструкции о порядке действий, но они поступили из департамента Контроля за окружающей средой. Наши хозяева, мистер Шеврон. У некоторых гениев канцелярского дела время от времени кровь ударяет в голову, а нам остается лишь проявлять усердие.

Радуясь, что неприятное общение с Бьюкзом подошло к концу, Шеврон подумал о том, что эта каторга оказалась не слишком долгой. Любой, без всяких сомнений, посчитал бы Бьюкза наушником. Но сам он стойко выдержал это испытание. Пятьдесят три минуты – лишь капля в океане жизни.

Шеврон сказал:

– Я снял некоторые предварительные характеристики с реакторов, и хочу сказать, что нет никакой необходимости проводить капитальный ремонт на следующий срок. Но, вне всякого сомнения, не будет другого инженера, чтобы подтвердить это. Я оставляю вам свой незаконченный отчет, а вы можете передать его по инстанциям,- и уже у люка он добавил: – Одно обстоятельство. Нельзя оставлять Бьюкза без сторожевого пса. Я знаю, вы любите, насколько это в ваших силах, устраивать все наилучшим образом. Я думаю, они хорошо поладят с Ольсеном. Сохраните этот удачный судовой альянс.

– Непременно. Спасибо за совет. Мне придется произвести несколько перестановок. Директор хотел бы поговорить с вами, прежде чем вы покинете нас. До свидания, мистер Шеврон.

Сорвавшись с крючка, Шеврон, умудренный опытом принял неожиданное решение. Он миновал гравитационную трубу, ведущую к жилому сектору, и направился к следующему выходу ступицы Спутника-кольца, ведшему к медицинскому центру. Непрошеный гость, он пробирался вдоль натянутого троса так быстро, как новичок, у которого за спиной мрачные казематы. Он даже не выработал четкого представления о том, что он будет делать, когда остановится перед двустворчатой дверью, помеченной красным крестом и пиктограммой – одетой в белое хохотушкой со шприцем в руке.

Внутри все было так, как ему запомнилось по предыдущему посещению: небольшая приемная, строгая светловолосая девушка в белой накрахмаленной шапочке со значком «Айрис Бэверс» на отвороте; а за ее столом – три двери, помеченные надписями: «Пост медицинского офицера», «Лаборатория», «Больничный покой».

Шеврон оперся обеими ладонями на барьер и сказал:

– Итак, вот где работала жертва. Что вы ей сделали? Засунули пластиковых мышей ей в колготки?

– Я не знаю кто вы, но вы ошибаетесь. У нее не было причины быть несчастной. Мы не можем понять, что произошло. Чего вы хотите?

Это был тот самый вопрос, на который рассчитывал Шеврон.

– Меня отзывают назад, на базу. Так как я отъезжаю сегодня, я подумал, что, может быть, могу там что-нибудь сделать. Отправьте личные вещи покойной, например. Если бы вы запечатали их в мешок, я бы проследил, чтобы их отправили. В обход долгой волокиты обычным путем.

– О, это было бы хорошо. Я свяжусь с доктором Гроувз. Если он не будет возражать, так и сделаем.

Она пересекла приемную, слегка покачивая бедрами, и дважды постучала в дверь с надписью ПМО.

Кто-то откликнулся сочным баритоном:

– Входите, мисс Бэверс.

Она вошла, немного помедлив, чтобы успокоиться, и бросив при этом укоризненный взгляд на Шеврона.

Шеврон перебрался поближе к письменному столу. Можно было бы, воспользовавшись моментом, осмотреть подразделение, но это, скорее всего, ничего бы не дало. Безопасность станции, как правило, контролировалась повсюду. Здесь не могло быть ничего такого, что привело бы к разгадке.

Шеврон достал и просмотрел подшивку документов. Здесь было и его имя. Весь персонал станции был переписан по десятидневному циклу. Лойз Мартинец прошла очередное обследование два дня назад. За ней следовала Бэверс. Имена обеих были помечены звездочками, что означало повторную вакцинацию. Обычно это делалось для того, чтобы поддерживать у медицинского персонала положительный защитный фактор на тот случай, если придется бороться с эпидемией. Больше ничего существенного не было. Она была в полном порядке, регистратор не выдал данных о наличии какого-либо стресса.

Голоса за дверью смолкли. Вновь появилась Айрис Бэверс. Впереди шествовало высокое начальство собственной персоной.

Гроувз, слишком мелкий для того, чтобы служить источником такого завидного голоса, обратился к Шеврону:

– Это не совсем законно, мистер…

– Шеврон.

– …мистер Шеврон. В высшей степени незаконно. Предупреждая об этом, я лишь забочусь о вас. Это – кошмарная история. Персонал очень встревожен. Мы несем особую ответственность на станции, подобной этой. Если уж медицинская бригада разваливается, то что говорить об остальных? Кто должен охранять стражников?

Он вдруг поднял руку, словно намереваясь похлопать Айрис Бэверс, которую природа щедро одарила, смешался и провел пальцами по редким волосам.

– Ладно, возможно, я необъективен. Сержант службы безопасности осмотрел вещи мисс Мартинец и дал разрешение на их отправку родным. Я взял копию для нашей картотеки. Ее семья живет в Соединенном Королевстве в Дувре. Конечно, из космопорта вещи дошли бы быстрее. Да. Я смогу уладить это. Мисс Бэверс возьмет вас с собой и отдаст вещи. Она живет в одной комнате с мисс Мартинец. Напишите расписку, конечно.

По дороге Шеврон сказал:

– Следовательно, вы знали ее очень хорошо. Замечали ли вы какие-либо признаки того, что имело бы отношение к случившемуся?

– Нет, ничего. Я уже говорила. Она была вполне счастлива. И если вам изменяет память, я напомню – я предпочитаю не говорить об этом.

– Ну, вы должны понять, что любой на моем месте проявил бы заинтересованность. Если все так, как вы говорите, то это может случиться с любым из нас. С вами, например. Потерять рассудок, оказывается, так же легко, как старую шляпу. Возможно, она была стеснена в средствах. Или какой-нибудь мужчина. Безнадежная любовь. Или, наоборот, слишком счастливая любовь.

Айрис Бэверс внезапно остановилась и, глядя прямо ему в глаза, серьезно заявила:

– Послушайте, я уже сказала, что не хочу говорить об этом. Она была симпатичным человеком и хорошей подругой. Не надо способствовать распространению слухов, не имеющих под собой основания. Я скажу вам, чтобы покончить с этим. С деньгами у нее все было в порядке. И она не была жадной, скорее, наоборот. Ее отец давал ей приличное содержание. И сверх того, она получала здесь. Ни при чем также какой-нибудь мужчина или женщина – раз у вас такой извращенный взгляд на вещи. Она была в полном порядке. Я не видела ее вчера. У нас были трудные дежурства. Я знала ее лучше, чем кто-либо, и, насколько я могу судить, тут нет вообще никакого смысла. О'кей?

Это звучало вполне правдиво. К тому же, за этим угадывалось искреннее чувство. Вопреки видимости, Айрис Бэверс воспринимала случившееся как личную утрату.

Шеврон мягко ответил:

– Хорошо, Айрис. Прошу прощения, но мне необходимо было задать эти вопросы. Во всяком случае, я вижу, что это ничего не даст мне. Может, вы напишете письмо ее отцу? Я позабочусь о том, чтобы оно дошло.

К его удивлению, глаза девушки неожиданно наполнились слезами и она отвернулась, боясь обнаружить их.

– Я напишу, если есть время. Все это сводит меня с ума. Это так несправедливо. Она определенно не заслужила, чтобы умереть такой смертью. В этом точно нет никакого смысла.

Стоя в шлюзовой камере в ожидании, когда бригада техников закончит заправку челнока, Шеврон прокрутил все последние события в уме и пришел к тому же самому выводу. Во всем этом не было никакого смысла. Это внутреннее дело. Отделение безопасности проведет тщательное расследование и составит рапорт. Это не имеет отношения к международной арене. А может, он, действительно, пропустил что-то важное, как явствовало из его последней конфиденциальной проверки. Возможно, он был сбит с толку слишком большим количеством событий за слишком короткий срок, так что совсем не было времени остановиться и внимательно оглядеться?

Голос Бьюкза внезапно вмешался в его мысли. Он говорил с придыханием, словно ему пришлось дать времени обратный ход для того, чтобы встретиться с Шевроном.

– Ах, Марк. Рад, что успел застать тебя. Ты ничего не говорил о своем отъезде. Какие-нибудь незаконченные дела? Очень жаль, мы так хорошо поладили. Дамон и Пифий, ха, ха <Дамон и Пифий – неразлучные друзья (античная мифология).>. Я знаю, ты не откажешь, если я попрошу кое-что сделать для меня. Только письмо для моей сестры. Пишу ей каждую неделю. Она – все, что осталось от моей семьи. Она любит меня и поддерживает со мной отношения. С фактории письмо дойдет быстрее. Внеси немного радости в ее серую жизнь, ха, ха.

– Конечно.

Шеврон сунул пакет в наружный карман. Пришел пилот. Шеврон защелкнул передок шлема, тем самым избавив себя от какой-либо дополнительной боли в ушах, полностью изолировав себя. Он махнул рукой в знак всеобщего благословения и проследовал за пилотом через люк.

Получив почти 5 г/с, когда челнок совершил маневр, корректируя курс, Шеврон вдруг ощутил тонкую нить еще свежего шрама, протянувшегося от правого плеча к левому бедру, словно вычерченную острым ножом. Возможно, у департамента были основания для тревоги, подумал он. Тот провал позволил оппозиции добиться такого поворота событий. Его уже перевели на запасной путь из-за того затруднительного положения, в которое он никак не должен был попадать.

Прежде чем потерять сознание, Шеврон четко увидел, как это было: иранка Паула, стоящая на коленях у его открытого чемодана, оборванного по подкладке умелой рукой. Той самой рукой, которая со знанием дела теребила его волосы так, словно хотела завладеть ими навеки.

Все вдруг стало ясно. Отдельные, разрозненные части встали на свои места, дав полную картину происходящего. Его, Марка Шеврона, одного из шести высших операторов департамента, прикончила смуглая, податливая гурия чуть ли не из средней школы.

Даже потом, когда глаза полностью выдали ее, он все еще медлил. Овальное лицо выглядело вполне серьезным и деловым. Она мгновенно оценила ситуацию и приняла решение, в то время как он все еще не мог справиться с чувством утраты и пустоты. У нее в руке появился маленький изящный бластер, и она выпустила тонкий обжигающий луч через всю комнату, прежде чем он справился с собой.

Только Блэкетт, появившийся следом и ей не видимый, спас ему жизнь.

Для Блэкетта она была не более чем пучком волос, обмотанным тряпками. К тому же она была врагом. Одним-единственным выстрелом он рассек ее лоб пополам.

Перегрузка уменьшилась, и видение отошло назад, на путаную ленту памяти, оставив лишь воспоминание об изящных гладких бедрах и высоких округлых грудях под рукой. Боже мой, он, должно быть, был слишком бесхитростен. Такое не должно повториться снова. Но, в таком случае, это не должно было произойти вообще.

Он услышал голос пилота:

– Все в порядке, мистер Шеврон? Прошу прощения за случившееся. Я должен был скорректировать курс. Эти зомби на пятом собирались посадить нас в Браззавилле.

Шеврон хрипло выдавил:

– Все отлично. Я в порядке.

Какой поворот событий мог представлять угрозу для его департамента? Подключенный к детектору лжи, он стал бы, несомненно, ценным приобретением для разведки Южного Полушария. Конечно, он никогда бы не позволил случиться этому. В Уставе на этот счет говорилось достаточно ясно. В случае реальной угрозы захвата он, повинуясь долгу, обязан был прокусить капсулу забвения, находящуюся в ремешке часов.

Как он относится к этому? Было уже слишком поздно что-либо передумывать. Он отбросил все сомнения, загнал их в самые отдаленные уголки памяти, к другим нерешенным проблемам, засевшим в голове, и стал наблюдать за белым городом Аккрой, выросшим словно под линзой с большим увеличением.

На уровне улиц образ парящего мраморного города вызывал изумление. В основном он был оштукатурен, и при этом на скорую руку. Ему надолго запомнился распространяющийся повсюду острый, с примесью гнили запах. И жара. Она давила, словно реально существующая тяжесть, которую нельзя сбросить с плеч.

Шеврон остановился в «Полуночном Солнце», где две трети потолка в вестибюле было занято выпуклым кроваво-красным полушарием и чернокожий клерк в красной феске изворачивался, словно хамелеон, стараясь успеть зарегистрировать всех прибывших.

Следуя существующим на этот счет правилам, Шеврон осмотрел комнату. Если здесь и была какая-либо аппаратура для наблюдения и прослушивания, то она была достаточно тщательно скрыта. Какой-нибудь миниатюрный датчик мог стать источником больших неприятностей. Шеврон лишь на девяносто процентов мог быть уверен, что комната была чиста.

Он взял запечатанный мешок с вещами Лойз Мартинец, набор миниатюрных инструментов часовщика и сел на кровать, вытянув ноги. Через десять минут упорной работы печать Департамента Контроля Окружающей Среды оказалась аккуратно подрезанной с одной стороны, открыв клапан.

Шеврон вывалил все содержимое мешка около себя на кровать и стал перебирать вещи по одной. Здесь были восьмиугольные часы на браслете из сплава золота и серебра, кольцо с натуральным аметистом в овальной оправе; упругая золотая спираль с прядью прекрасных черных волос, запутавшейся в ней, словно она была выдернута в спешке; широкий пояс из продолговатых бронзовых пластин со змеевидной застежкой; бронзовый нарукавник кельтского образца; запечатанное письмо, несомненно, от Грира, и дневник в переплете из красной марокканской кожи.

Шеврон перелистнул страницы. Мартинец каждый день что-нибудь записывала. Ничего сверхважного, но она точно подмечала разные небольшие особенности у людей. У нее даже имелась пятибалльная шкала, чтобы их оценивать. В дневнике упоминалось о приезде Бьюкза, который вызвал у нее болезненные мурашки. Он был дважды помечен буквой f. Видно было, что она интересовалась людьми, любила и неплохо понимала их. Пожалуй, это могло быть чем угодно, но не дневником самоубийцы.

Шеврон увидел свое собственное имя, помеченное -буквой А с вопросом. К тому же, она с уважением упоминала о его шраме. «Должно быть, несчастный случай на производстве. Но я не очень верю в это. Больше похоже на ожог от высокочастотного излучения. Этому соответствует повреждение тканей. Когда я коснулась его руки, он бросил на меня очень внимательный взгляд. Я подумала, что не так-то просто близко сойтись с этим человеком. Одинокий мужчина, держащийся особняком, но если он даст волю своим чувствам, то будет ужасен».

В последний день записи не было. Возможно, она просто не успела ее сделать – события застигли ее врасплох. Это подтверждала и последняя запись.

«С самого утра отвратительное настроение, хотя никогда прежде ничего подобного не испытывала. В чем смысл существования здесь? Какой смысл принимать пищу, работать, засыпать и просыпаться и проделывать это снова на следующий день? Мне кажется, я не вынесу еще один день, подобный сегодняшнему».

Вот и все. Шеврон мог мысленно представить ее, одетую в платье, прелестную, полную сил и живую. Теперь она была мертва, и это было паршиво. Бессмысленная случайная жестокость.

Он запихнул вещи обратно в мешок и запечатал его. Затем взвесил на ладони письмо Бьюкза. Казалось, не было никакого смысла предпринимать тут что-либо, но ему, по крайней мере, надо быть последовательным.

Скорее всего, тут ничего не было, только высказывания Бьюкза: бессвязные сентенции с множеством уводящих в сторону уточнений, так что было почти невозможно уловить какой-либо смысл. Шеврон переложил письмо на тумбочку и поставил рядом настольную лампу. Затем он извлек из своего набора отдельные детали, которые, собранные вместе, превращались в миниатюрную фотокамеру, мотающую пленку из фильтра сигареты. Она могла снимать с любого положения, и при этом в комнате мог находиться кто-либо посторонний. По крайней мере, это подтвердило бы, что он мастер своего дела.

На часах 16.00. Подошло время заняться своими собственными делами. Шеврон отправил пакеты по почте, включая свою собственную небольшую посылку, и нанял песчаный автомобиль, который должен был доставить его на Взморье.

Это была открытая, без боковин, небольшая маневренная тележка с широкими ободами спереди и сзади, так что какой-нибудь резвый юнец мог управлять ею стоя.

Жара понемногу покидала день. На дороге к побережью царило оживленное движение, словно в это время суток город обратился в паническое бегство к морю.

Через три километра Шеврон проехал сквозь радужную арку, искусно установленную на тонком основании.

Лабадийское побережье возникло в разноцветных огнях, зажженных заранее, чтобы не быть застигнутыми врасплох короткими экваториальными сумерками.

Шеврон оставил тележку на стоянке, которая заполнялась словно через узкий шлюз, и протиснулся сквозь толпу к эспланаде, протянувшейся вдоль всего залива.

Сверкающие краски, меняющиеся узоры из золотистой охры, голубовато-зеленого, кобальтового, ализаринового цветов. Все оттенено черной, цвета слоновой кости или темно-коричневой кожей. Казалось, все женщины вышли словно напоказ, заманчиво покачивая бедрами, позвякивая украшениями из драгоценных камней и испуская флюиды многочисленного гарема.

Нескольких светлокожих поблизости было вполне достаточно, чтобы сделать его незаметным в толпе. Шеврон вытащил доску для серфинга из груды под пальмовым деревом и спихнул ее с обрыва прямо на берег.

У кромки воды он, следуя приятному обычаю страны, скинул защитного цвета рубашку, шорты и вошел в море, таща за собой доску,- странное рогатое животное, лишенное какой бы то ни было оригинальности.

Проплыв пятьдесят метров в теплой, быстро несущейся воде, Шеврон вскочил на большую волну, рассчитал ее падение и бросился вперед.

Время остановилось. Скорость, грохот, бурлящий пенистый водоворот, полное уединение. До тех пор, пока не упадешь в мелкий песок. На мелководье у его локтя внезапно возникла девушка с волосами, забранными под тюбетейку. Вода стекала по ее плечам, словно вырезанным из эбенового дерева, и каплями сбегала с кончиков ее упругих грудей.

Живые и мертвые. Он был полон жизни, а девушка Мартинец – мертва. Бытие и небытие, два полюса сущего, взаимно исключающие друг друга.

Сделав еще три захода, Шеврон значительно продвинулся вдоль берега. Подошло время связи с Полдано. Американец должен был быть где-то поблизости. Вряд ли какие-либо инструкции уже поступили, но Шеврону необходимо было убедиться, что Полдано в настоящий момент здесь и готов к действиям.

В течение двадцати минут Шеврон дрейфовал вдоль берега. Пройдя все побережье, он начал двигаться назад. Почти в том самом месте, где он оставил свои вещи, собралась небольшая кучка людей. Они обступили песчаный грузовик, прибывший с поста Береговой Охраны.

Прошло почти полминуты, прежде чем его истерзанные прибоем уши приспособились к новым звукам. Добрый гектар Лабадийского побережья бесшумно опустел, подобно джунглям перед надвигающейся угрозой.

С доской под мышкой Шеврон втиснулся в задние ряды. Два береговых охранника с носилками проворно спрыгнули с задка автомобиля на песок и скрылись из виду.

Когда они появились вновь, менее проворные под тяжестью груза, в руках у них был брезент с телом, длинным и бледным. В тот момент, когда они подняли его на борт, Шеврон смог разглядеть лицо.

Это был Чад Полдано. Бородатый, безмолвный, с ручейком крови, стекающим из угла рта. В груди у него, словно указатель, торчал гарпун.