Легенда о лавлендской лягушке

В самый разгар шоу Джонни Карсона зазвонил старый дисковый телефон на тумбочке рядом с отцовским креслом. Девятилетний Эверетт Бликни с нетерпением ждал таких звонков. Это был особый телефон, и звонил он, только когда случались какие-нибудь происшествия. Если звонок раздавался в уик-энд, отец Эверетта всегда брал сына с собой. Такой уговор у них был давно.

– Бликни слушает, – сказал отец Эверетта в трубку. – Угу. Угу. Гм. Угу. Да, спасибо.

Эверетт, устроившийся на полу в гостиной, посмотрел на отца снизу вверх.

– Бери пальто.

– Ура!

Худощавая женщина, мать Эверетта, сидела в угловом кресле под торшером и читала «Цветы на чердаке». Она неодобрительно буркнула:

– Милый, время позднее.

– Мы только проедемся, – сказал отец, поднимаясь и одним глотком допивая пиво. – Лана Диринг видела какое-то животное на Твайтви.

– Что за животное? – спросила мать, не отрывая глаз от книги.

– Лягушку.

– Лягушку?

– Большую лягушку.

– Тогда ладно. Но не разгуливайте. И не води его в «Пакстон».

– Да они не против.

– Не хочу, чтобы мой сын торчал в баре.

– Хорошо, обойдемся без «Пакстона», – сказал отец, но заговорщически подмигнул Эверетту.

* * *

Эверетт сидел в отцовской патрульной машине, грея руки над вентиляционной решеткой на панели. Как же холодно! Слишком холодно для начала сентября. К утру, предупреждала газета, кукурузные поля может прихватить заморозком.

– А лягушка, которую видела миссис Диринг, очень большая? – спросил Эверетт.

– Чудовищная. Кажется, она так выразилась, – сказал отец. – По крайней мере, так мне передала Дори.

Дори в тот вечер дежурила в диспетчерской.

– Думаю, лягушка просто сидит там, в Твайтви. Лане показалось, что она мертвая, – наверное, грузовик сбил. Надо ее убрать. Не ждать же до утра.

Эверетт заметно огорчился. Он уже видел в мечтах, как положит лягушку в ведро, привезет домой и она будет жить с ними.

– А может, она еще жива, – сказал отец. – Кто знает. Посмотрим.

В центре Лавленда было темно. Уличные фонари гасли в одиннадцать вечера, и яркие фасады магазинов погрузились в тень. В таком виде родной город немного пугал Эверетта. Днем здесь всегда было полно народу: взрослые глазели на витрины, по мосту через реку Литл-Майами прогуливались влюбленные парочки, в парке носились одноклассники Эверетта. Но по ночам город выглядел так, словно его обитатели спешно эвакуировались, словно знали что-то такое, о чем не догадывались Эверетт с отцом. Далеко у реки все же горели два фонаря: один перед «Пакстон-грилем», второй перед автокафе «У Стейси». Они подъехали к «Стейси».

Внутри автокафе тоже было залито ослепительным светом – сияющий во тьме оплот пива, чипсов и фастфуда. Стейси, вертлявая тетка с провонявшими табаком волосами, конечно, была на месте. Она всегда была на месте. И как она потом рассказывала, отец Эверетта выглядел абсолютно нормально, когда подъехал к окошку.

– Что будешь, Эв?

Его тоже звали Эверетт. Его сын был Эвереттом Третьим.

– Две банки «Маунтин Дью», банку копченых колбасок и пакет шкварок.

Она вручила шефу полиции заказ. Он протянул ей пятерку.

– Куда вы?

– В Твайтви.

– И чего там?

– Лана видала лягушку размером с добермана.

– Шутишь!

– Да какие уж тут шутки.

– Ну, мой дядя как-то поймал здоровенного сома, с мастифа размером. Но про таких больших лягушек я не слыхала.

– Да твой дядя, Стейси, небось хорошо принял той сивухи, которую он у себя в сарае гонит.

Эверетт хихикнул.

– Да уж наверняка, – сказала Стейси. – Слушай, Эв…

– Да?

– Как ты думаешь, а не может это быть от того грохота, который мы ночью слыхали?

– Какого грохота?

– Да как будто гром гремел. Да какой сильный! Около полуночи. Народ у «Пакстона» говорил, что гремело две ночи подряд, но в последний раз прямо громыхало.

– В отделение никто ничего не сообщал.

– Да ну?

– Ну да. Я, по крайней мере, ничего такого не слышал. И грохота не слышал.

– Жуть как гремело, Эв. Некоторые говорили, может, самолет реактивный? Ты Ролдо знаешь? Он во флоте служил, во Вьетнаме. Так вот, он говорит, это звуковой удар. Не знаю, я в этом не смыслю, но, может, ты знаешь? У нас тут самолеты-то летают? Из Дейтона или еще откуда? Может, из Райт-Паттерсона?

– Да нет вроде.

– Странно. Звук вроде шел от Твайтви-роуд. Я потому и спросила. Подумала, может, это как-то связано.

– Разберемся.

– Ну да, ты уж разберись.

Когда они ехали от Стейси к Твайтви-роуд, Эверетт улыбался.

– Что ты? – спросил отец.

– Ты так по-разному с людьми разговариваешь, – ответил сын.

– Это моя работа. – Эверетт-старший взъерошил сыну волосы. – Если я не буду говорить с ней по-простому, она подумает, что я задираю нос. Люди должны доверять сотрудникам полиции. А если кто-то из них считает себя умнее меня, это ничего.

Он засмеялся.

– А теперь передай-ка мне колбасок.

Твайтви была грунтовой дорогой, она разрезала Литл-Майами надвое и проходила по старому, еще до Гражданской войны построенному мосту. Они прибыли на место, и отец затормозил.

– Посвети, – попросил Эверетт.

Отец направил фары прямо на дорогу перед машиной и включил их. Ночь отступила на несколько ярдов. Дорогу залил резкий свет, выбелив камни и траву на обочинах. Никого.

– Может, она прыгнула назад в реку? – предположил Эверетт.

– Проедем подальше.

Машина поползла вперед. Эверетт опустил стекло. Колеса скрипели по щебенке громко, но как-то печально и страшновато. Щеки и уши пощипывало. Когда они проезжали над рекой, запахло речной водой, влажной землей и чем-то еще…

– Пап?

– Что, сынок?

– Чем это тут пахнет?

В воздухе и правда витал какой-то необычный, трудно определимый запах. Немножко похоже, показалось Эверетту, пахнет в кинотеатре. А его отцу вспомнилась свадьба и «амаретто сауер», которым он угощал будущую мать Эверетта.

– Миндалем, – сказал отец. – И чем-то еще. Пшеницей? Горохом?

– Люцерной! – подсказал Эверетт.

– Точно. Люцерной. Странно.

Они ехали дальше. Здесь не было домов, и над дорогой постепенно смыкался лес. Обочины заросли пыреем, который шуршал по дверце машины со стороны Эверетта, будто кто-то осторожно царапал ее ногтями.

– Стой! – сказал Эверетт. – Остановись! Что это там?

Отец направил фару налево. Да, там что-то было. Что-то привалилось к откосу.

– Да это мешок с мусором.

– Ты уверен?

– А что же еще? Я…

Круглый черный предмет вздулся – и это несомненно был тяжелый, глубокий вдох – и снова опал. Эверетт схватил отца за руку.

– Папа?

– Что?

– Что это?

– Это не лягушка.

– Тогда что?

– Я… я не знаю. Может, собаку машина сбила. Или медвежонка.

– Медвежонка?

– Может быть.

Отец полез в бардачок и вынул оттуда девятимиллиметровый «смит-вессон», который тут же снял с предохранителя.

– Что ты делаешь? – спросил Эверетт.

– Пойду посмотрю, кто это. Похоже, зверь мучается. Наверно, придется его прикончить.

– Не надо, папа. Позвони Хорасу. Он еще не спит. Пусть привезет свой дробовик.

Отец улыбнулся.

– Все в порядке, скаут, – сказал он. Давно он не называл Эверетта скаутом. – Не бойся, он сейчас не в состоянии ни на кого набрасываться. Я через минуту вернусь. Жди меня в машине.

Он оставил свою дверь открытой и медленно пошел по направлению к мешку на обочине, опустив правую руку с револьвером.

Все еще пристегнутый ремнем, Эверетт следил, как отец приближается к мешку. На полпути он стал обходить его, но остановился, зажав нос свободной рукой.

– Что?! – крикнул Эверетт.

– Воняет!

– Что это?

В свете фар отец медленно подошел к мешку и пнул его ботинком. Тот покачнулся, но устоял. Он пнул его снова, и на этот раз мешок едва не повалился. Но когда отец пнул его в третий раз, предмет вдруг ожил. Эверетт увидел, как черное привидение изготовилось для прыжка, в упор глядя на отца красными глазами. В этот миг оно действительно было похоже на лягушку – зеленовато-черная кожа, широкая влажная сплющенная морда с дырочками вместо носа и щелью вместо рта. Щель раскрылась, и из нее вырвался крик совершенно человеческого страдания. Существо подняло перепончатую лапу, покрытую стекающей на дорогу черной пеной.

Отец наставил на него револьвер, но лягушачье чудовище выхватило его из руки полицейского и забросило в лес. Затем потянулось к поясу, и тут Эверетт заметил металлический стержень, висевший на чем-то вроде ремня. Чудовище выхватило стержень из-за пояса – и он засверкал бело-голубыми искрами и зашипел, как фальшфейер. Вокруг разлился тошнотворно-приторный запах люцерны. Все, что мог сейчас видеть Эверетт, – это спину отца в слепящем свете волшебной палочки чудовища.

– Папа! – закричал Эверетт.

Свет неожиданно погас, и Эверетт начал всматриваться в темноту, пытаясь разглядеть отца, но после яркого света ничего не видел. Он почувствовал, что машина, перекосившись, просела, и понял, что человек-лягушка уже внутри, рядом с ним, и разинул пасть, чтобы впиться ему в горло.

– Эверетт.

Отец. Да, это его отец. Вот он забирается на водительское сиденье и закрывает за собой дверь.

– Эверетт, – опять сказал отец.

– Папа? – сквозь слезы проговорил Эверетт.

И тогда отец упал на руль. В ночной тишине тоскливо завыл гудок. Эверетт отстегнул свой ремень и усадил отца. Он был холодным, кожа посерела, глаза закатились. Рука вцепилась в грудь. Три года назад врач предупреждал Эверетта-старшего, что пора завязывать с выпивкой и с красным мясом, иначе в один прекрасный день сердце может не справиться со стрессом, бляшки закупорят сосуды – и пишите письма. Тот ответил, что самый страшный стресс, который может случиться с шефом полиции Лавленда, – это парад в День поминовения. Знай он о существовании людей-лягушек с лазерными палками, послушался бы доктора.

Эверетт был обречен вечно носить в себе позорную вину за смерть отца. Хоть он и состоял в местном отряде скаутов, но пропустил июньский сбор, на котором ребят учили делать искусственное дыхание и массаж сердца. Эверетт нарочно прогулял занятие – подумаешь, скучища.

В конце концов он сообразил вызвать помощь по полицейской рации в машине. Но перед этим долго сидел, баюкая отца, прижав его голову к своей груди и гладя по щеке, как тот, бывало, баюкал его маленького.

Когда приехал Хорас, чудовища уже не было. А когда Эверетт рассказал, что случилось с отцом, никто ему не поверил. Легче представить, что психика мальчика не выдержала зрелища скоропостижной смерти отца. И что мальчику легче обвинить в этом человека-лягушку, чем закупорку артерии.

На самом деле винить он должен был писателя по имени Дэвид Нефф.