Сон Лейтис был тяжелым, и проснулась она с вопросом, на который не было ответа. Когда она увидит его снова? Ожидание казалось ей бесконечным, разлука невыносимой.

Но она была вынуждена просто терпеть и ждать.

Поднявшись с постели, она медленно оделась. Платье еще было влажным после дождя, а башмаки совсем развалились. Соскрести с них глину было почти невозможно.

Она подошла к стану и принялась за тканье, счастливая уже тем, что у нее есть какое-то занятие. Но беспорядочные мысли не покидали ее. Черную нить она отождествляла с Вороном, а красную – с Мясником. Себя она представляла белой нитью, а вместе они сплетались, образуя плед цветов Макреев. И вдруг странная мысль пришла ей в голову. Она почему-то успокоила Лейтис, пока ее руки порхали по раме стана, а взгляд был прикован к узору, выходившему из-под ее пальцев. Мясник и Ворон – не один ли это человек?

Полковник знал о пещере, и Дональд всегда очень кстати отсутствовал, когда это было необходимо. Было до смешного просто украсть из-под носа у англичан фургон с провиантом. Почему они позволили ему столь легко и бесследно исчезнуть и никто не отправился в погоню?

Все это было невозможно объяснить только совпадениями.

Мясник из Инвернесса был бы рад убить скотта, а не помочь ему. В таком случае почему он выглядел таким несчастным, когда поцеловал ее во сне?

Она тряхнула головой, стараясь отогнать неприятные мысли, и стала придирчиво рассматривать сотканный ею тартан. Для работы было важно качество шерсти и стоявшая на дворе погода, когда на раму натягивали первые нити. При проливном дожде ткань казалась разбухшей, впоследствии в ней появлялись пробелы, похожие на дыры. Если же воздух был слишком сухим, шерсть на ощупь была жесткой и почти царапала пальцы.

Дональд оповестил о своем появлении стуком в дверь.

Когда он вошел в комнату, Лейтис подумала, что выглядит он неважно. Щеки у него пылали, а глаза блестели. Он поставил поднос с едой на стол и попятился к двери.

– Вы больны, Дональд?

Он покачал головой и чихнул.

С тех пор как он стал помогать полковнику, Дональд вел себя с ней сдержанно, и их прежние почти товарищеские отношения сменились более формальными.

У двери он повернулся, уже держа руку на щеколде.

– Не угодно ли принять ванну, мисс? Вода уже нагрелась, все готово.

– Вам следует лечь в постель, Дональд.

– Пустяки, мисс, скоро все пройдет, – ответил он ей с легкой улыбкой. – Мне было бы приятно услужить вам, – ответил он.

Лейтис колебалась.

– В таком случае мне тоже было бы приятно согласиться на ваше предложение, – сказала она, наконец, сдаваясь. Искушение было слишком велико.

Как только чан был наполнен водой, Лейтис из предосторожности подперла дверь изнутри стулом, чтобы никто ей не помешал.

Почему-то ей вдруг показалось, что ответ на все ее вопросы придет, как только она погрузится в теплую воду. Она улыбнулась и принялась намыливаться простым солдатским мылом. Оно щипало кожу, но это было пустяком по сравнению с удовольствием, которое она получала, смывая с себя грязь.

Лейтис оперлась затылком о край ванны, закрыла глаза и наслаждалась. Она попыталась не думать о Йене и о минутах наслаждения, которые они дарили друг другу. Это время она вспоминала как редкое счастье.

Поедет ли он с ней в изгнание? Йен ничего об этом не говорил, а она не спрашивала. В его поведении была какая-то недосказанность и напряженность.

А как быть с Хемишем? Передумает ли ее дядя или будет упрямиться до тех пор, пока они не уплывут, оставив его здесь одного?

Но вместо того чтобы снова задавать себе вопросы, на которые не было ответа, она вымыла голову и прополоскала волосы чистой водой.

Ополоснувшись, Лейтис осторожно вышла из медного чана и потянулась за полотенцем. Хмурясь, она смотрела на свое платье. Она не могла вынести мысль о том, что ей придется надеть после мытья эту грязную одежду. Встав на колени, Лейтис начала стирать свое платье и сорочку солдатским мылом. Отодвинув стул от двери, она повесила на него свою мокрую одежду, а сама прикрылась одеялом. На туалетном столике она нашла гребень, принесенный для нее вездесущим Дональдом, и присела на кровать.

При стуке в дверь Лейтис натянула одеяло до шеи и крикнула:

– Войдите!

Она услышала гулкий стук сапог по деревянному полу. Лейтис наклонилась к зеркалу и принялась расчесывать свои спутанные волосы.

– Мне очень жаль, что я все откладывал свой визит и застал тебя после купания.

Лейтис резко тряхнула головой, и гребень запутался в ее густых волосах. Она молча уставилась на полковника. Он был в щегольском красном мундире, пожалуй, слишком ярком для комнаты, пронизанной солнечным светом. Ослепительная белизна его пышных манжет и жабо, блеск сапог свидетельствовали о том, что Дональд безукоризненно выполняет свои обязанности.

Одной рукой Лейтис придерживала край одеяла, другой пыталась вынуть из волос гребень.

Он смотрел на нее не отрываясь, и она почувствовала, что ее щеки зарделись.

– Не беспокойтесь, может быть, это время вполне для меня подходит, – ответила она.

Полковник улыбнулся, но промолчал. Ей была неприятна его многозначительная улыбка, смущало то, что он так пристально и внимательно ее рассматривает.

Она отвернулась, мучаясь своими мыслями и подозрениями.

– Я ни в чем не нуждаюсь, – сказала она, – если вы пришли спросить об этом.

– Верно, – ответил он серьезно, – вы ни в чем не нуждаетесь.

Изумленная, Лейтис посмотрела на него. Вдруг он шагнул к ней и, прежде чем она успела опомниться и понять, что он делает, очень нежно погладил ее шею, и это испугало ее еще больше. Она опустила глаза – его рука в перчатке на ее обнаженной коже была ей неприятна. Он коснулся красной отметины там, где ее оцарапала щетина Йена. Прежде она даже не замечала в этом месте раздражения, но теперь ощутила его как ожог.

Резким движением она потянула на себя одеяло, оттолкнув его руку.

– У вас поцарапана кожа, – произнес он тихо.

«Это след страсти», – хотелось ей сказать, но она бы не осмелилась признаться ему в этом.

Больше полковник ничего не сказал и направился к двери.

– Почему вас прозвали Мясником? – внезапно спросила она.

Он круто повернулся и уставился на нее. По-видимому, вопрос застал его врасплох, как и ее.

– Легче заклеймить прозвищем одного человека, чем многих, – ответил он.

Некоторое время она молчала, гадая, скажет ли он что-нибудь еще.

– В Инвернессе пятеро судей решали судьбы людей, – наконец проговорил он.

– И вы были одним из них? – спросила она.

Он покачал головой:

– Нет, на меня была возложена обязанность следить за исполнением приговоров.

– Значит, вы были палачом короны, – сказала она чуть слышно. Это было еще хуже, чем она предполагала.

– Если вам угодно, – ответил он, кладя руку на щеколду. Он смотрел на дверь так, будто видел впервые. – Кое-кто пытался выказывать им сострадание, Лейтис, – сказал он серьезно. – Но делать это было опасно. Камберленд казнил сорок английских солдат только за то, что они проявили милосердие.

– Но разумеется, не вас.

Он повернулся и посмотрел на нее.

– Осторожнее подбирайте слова, Лейтис, в противном случае ваша ненависть к англичанам примет такой же абсурдный характер, как ненависть Камберленда к шотландцам.

Она почувствовала, как у нее свело судорогой желудок.

– И ненависть вас ослепит так же, как она ослепила герцога, – добавил он.

Она не могла ненавидеть полковника. Англичан – да, но не этого человека, стоявшего перед ней и пристально смотревшего на нее карими глазами. С самого начала он был не похож на остальных.

Она стояла, судорожно сжимая одеяло, в которое куталась.

– Я не знаю, кто вы, – сказала Лейтис. – Но мне известно все, что вы сделали с тех пор, как появились в Гилмуре. Вы спасли мою деревню и защитили меня. Я только не знаю, почему вы это сделали.

Ее слова прозвучали как откровение. Он ее смущал, возбуждал у нее такой интерес, что это уже было опасно.

– Неужели вы столь циничны, Лейтис, что за каждым добрым поступком видите дурное намерение?

– Возможно, – ответила она.

А может, ее любопытство было вызвано растущим уважением к нему и ощущением, что они относятся друг к другу гораздо лучше, чем могли бы?

Он подошел к ней, протянул руку и коснулся ее влажных волос. Чистые, они своевольно кудрявились и, казалось, пытались удержать его пальцы.

– Что мне вам сказать? – спросил он почти шепотом. – Что вы очаровали меня с самого начала? Что красивая женщина, беззаветно отважная, изменила меня? Но я стал бы вас защищать, будь вы даже беззубой старой каргой. Возможно, мне так бы и снились по ночам кошмары, от которых я не мог избавиться долгие месяцы, но я теперь вижу во сне вас.

Значит, он мечтал и грезил о ней по ночам. Она с трудом проглотила подступивший к горлу комок.

Голос совести ей нашептывал, что она заслуживает самого сурового наказания. Что она за женщина, если любит одного, но на сердце у нее становится тепло от нежных слов другого?

Лейтис отстранилась от полковника, смущенная непонятными чувствами. Может быть, этот новый интерес к нему был вызван тем, что она еще неопытна в вопросах страсти? Возможно ли, что в ее натуре дремало нечто порочное и опасное, которое пробуждалось всякий раз, когда рука мужчины прикасалась к ней, вызывая неуемный восторг?

Теперь полковник стоял у нее за спиной, положив руки ей на плечи, и она ощутила кожей прикосновение его рук в перчатках.

Он наклонился и прошептал, почти касаясь губами ее шеи:

– Ты должна принять меня таким, какой я есть, а не пытаться найти во мне то, что, по-твоему, должно быть.

– Кто вы? – спросила она с дрожью в голосе.

Этот же вопрос она задала Йену в ту первую ночь в часовне. Но ни Йен, ни полковник ей не ответили. Вместо ответа англичанин медленно развернул ее к себе и заглянул ей в лицо, прежде чем привлечь ее еще ближе.

– Пожалуйста, не целуйте меня, – сказала она почти с отчаянием.

Он обнял ее, положил руку ей на затылок и нежно прижал к груди. Она чувствовала, что готова разрыдаться – столь напряженной была эта минута и так полна невысказанных чувств.

Лейтис хотелось, чтобы полковник ее поцеловал, и вместе с тем она боялась этого. Она хотела узнать его – и страшилась собственной раздвоенности до отвращения к себе. Если бы она закрыла глаза, то могла бы подумать, что с ней Йен. Ведь оба мужчины, появившиеся в ее жизни, умели быть нежными, были одинакового роста, и даже их голоса были похожи.

Она поплотнее запахнулась в одеяло, внезапно осознав, что только оно скрывает ее наготу. Отступив назад, она попыталась отодвинуться от полковника еще дальше, а ее мысли неслись наперегонки.

Он говорил на другом языке, но у него был тот же голос. Йен знал английский так же хорошо, как гэльский. Он носил маску, но улыбался также, как полковник. И выражение глаз у него было точно такое же. Он четко отдавал команды и с легкостью, как на войне, организовал исход согласившихся на изгнание скоттов из их селений.

Да нет, было бы глупостью считать, что они похожи. Она любила Йена, изумляясь чуду постигшего ее чувства, она безоглядно бросалась в его объятия, а этот человек только настораживал се. Ее руки похолодели, губы пересохли. Она ошиблась. Наверняка ошиблась. Эти двое не могли быть одним и тем же человеком. Она не могла полюбить Мясника из Инвернесса.

– Кто вы? – спросила она снова, отступая еще на шаг от полковника.

– Я тот, кем ты пожелаешь меня считать, – ответил он загадочно.

Его лицо вдруг изменилось, приобрело суровое выражение, словно он носил маску из человеческой плоти и кожи.

– Пожалуйста, уйдите, – сказала она, и ее голос прозвучал так, будто слова душили ее.

Он улыбнулся какой-то странной печальной улыбкой, но покинул комнату, а она стояла и смотрела ему вслед.

Капитан Томас Генри Харрисон стоял перед домом Эдисон Фултон, испытывая невероятный страх. Даже перед боем он не чувствовал подобной нерешительности. По правде говоря, на войне ему было легче, чем теперь.

Он смахнул с рукава приставшую пушинку, оправил мундир и выгнул шею так, что жесткий ворот впился в нее и чуть было не задушил его.

Он уже поднял руку к медному молотку на двери, готовясь постучать, но снова опустил ее и отступил на шаг.

Харрисон стоял у дома из красного кирпича на одной из людных улиц Инвернесса. Он видел четыре маленьких оконца с туманным толстым стеклом в разводах, вставленным в белые рамы. На крошечных клумбах по обеим сторонам парадной двери росли цветы. Признаком того, что дом обитаем, был серый дым, поднимавшийся из трубы и причудливо клубящийся на фоне ночного неба.

Харрисон заставил себя снова шагнуть к двери, поднял руку и взялся за молоток. Молоток ударил по медной пластине, издав гулкий негромкий звук. Он постучал погромче, но ответа снова не последовало.

Отступив назад, он снова оправил свой мундир, наклонился и смахнул невидимую пылинку с сапог. Он убеждал себя, что лучше вернуться в форт Уильям. Его поручение было выполнено, корабль зафрахтован. Ничто больше не держало его в Инвернессе.

На прощание он погладил ладонью белую крашеную дверь. Вдруг она открылась, и с минуту Харрисон соображал, уж не толкнул ли он ее. Но нет, в двери показалось милое личико девушки, такой же испуганной, как и он.

– Элисон! – воскликнул он, придя в себя.

– Томас, – прошептала она, и улыбка засияла на ее лице.

– Ты выглядишь прекрасно, – сказал он.

«Это еще слабо сказано», – подумал Харрисон. Она была неземной красавицей с золотыми волосами и изумрудными глазами.

– Прошло столько времени, Томас, – укорила она его. – И ни слова от тебя. Ни весточки. Тебе следовало бы приехать пораньше.

Потрясенный, он беспомощно моргал.

Она протянула к нему руки и привлекла к себе. Ее головка доходила ему только до плеча, но девушка с неожиданной силой прижала его к груди. Привстав на цыпочки, она сердито заглянула ему в лицо.

– Больше тебе не удастся от меня удрать, дражайший Томас, – сказала она. И, к полному и неописуемому удивлению Харрисона, принялась целовать его.