Лейтис наблюдала эту сцену, а ее мозг продолжал неустанно работать. Вот он стоит, Мясник из Инвернесса, Йен, и нежно держит на руках кошку.

Женщина рядом с ним носила шляпу, несколько напоминавшую головные уборы английских офицеров. К ее тулье была прикреплена длинная черная кружевная вуаль. Ее черное платье означало, что она вдова. У платья был модный покрой – облегающий узкий корсаж, узкие рукава и широкая юбка с разрезом, выставлявшим напоказ черную нижнюю юбку. И, несмотря на то что, судя по одежде, дама была в глубоком трауре, она ослепительно улыбалась.

Лейтис помотала головой, чтобы вытряхнуть из нее всякий вздор. Она повернула во двор замка Гилмур.

Миновав арку, она оказалась в зале общих собраний клана. Солнце заливало комнату светом, и даже обычно господствовавшие в ней тени потеснились и жались по углам. Она стояла в центре когда-то внушительного помещения, глядя на ясную синеву неба. Однажды Мясник, нет, Йен так же стоял здесь, смущенный и не скрывавший своего отчаяния. Или дело было в том, что его тяготили тайны?

Кое-где пол был поврежден, и под ним можно было разглядеть каменные ребра фундамента. У Лейтис возникло ощущение, что ее жизнь подобна Гилмуру, потому что ее сердце тоже обнажено. Йен однажды предупредил ее об опасности стать похожей в своей ненависти на Камберленда. Неужели она и в самом деле так ненавидит англичан? Ведь не одни англичане виноваты в том, что случилось с ее страной и Гилмуром. Предводители скоттов тоже отчасти несут за это ответственность. И каждый скотт, отправлявшийся на битву с мятежными мыслями и бурей в сердце, каждая женщина, смотревшая с гордостью ему вслед, разделяли эту ответственность. Ведь они не думали о том, что случится, если проиграют. Они так яростно жаждали победы, что отказывались думать о возможном, поражении.

Точно так же, как и она сама.

Лейтис не хотела, чтобы Йен оказался полковником, и потому отказывалась верить в такую возможность. Она намеренно не обращала внимания на свою интуицию, на то, что ей подсказывали ум и проницательность.

Как ей удалось так заморочить голову самой себе? Она не обращала внимания на очевидные вещи. Ведь полковник все время кого-то напоминал ей походкой и манерами. Она думала, что он похож на Маркуса, или и это было притворством с ее стороны?

Она прошла под аркой по полу, испещренному солнечными пятнами, и вошла в часовню. Как ни странно, но часовня не была похожа на место для усопших. Ей казалось, что здесь присутствуют только души ныне здравствующих людей.

«У тебя скверно на душе? Ты боишься лошадей, теней или ветра, от которого развеваются твои волосы?»

Какими были для полковника минувшие годы? Чувствовал ли он такую же двойственность, как она? Мать – шотландка, отец – англичанин. Шотландцы должны были бы ненавидеть его, англичане – презирать.

Она подошла к одной из центральных арок и остановилась, глядя на Лох-Юлисс и дальше, за горизонт. Это была земля, которую она любила. Но ведь страна – нечто большее, чем просто земля и холмы, озера и леса. Только люди делают землю живой, только они ее одухотворяют. Люди вершат великие деяния и злоупотребляют своей властью, проявляя мелочную тиранию. Люди – это женщины, отважные и в то же время эгоистичные; это мужчины, одновременно стойкие и уязвимые, храбрые и боязливые. Не боги, не святые – просто люди.

А как же полковник? Как командир полка? Он тоже человек.

Человек, неотделимый от своего долга до тех пор, пока его обязательства и долг не начинают слишком уж его тяготить. Разве не это случилось с ее страной? Люди приняли то, что могли принять, и терпели, пока могли терпеть, пока кровь в них не вскипела. К добру или к худу, умно они поступили или глупо, но они восстали.

То же самое случилось и с Йеном.

Алек подозвал лейтенанта Каслтона и отвел его в сторону.

– Найдутся у нас две комнаты для графини и моего брата, лейтенант? – спросил он.

– Свободных помещений нет, сэр. Но мы можем перенести порох в другое место.

– В таком случае проследи, чтобы это было сделано, – сказал Алек.

Лейтенант поднял руку, подавая знак Армстронгу. Тот посмотрел на него и стер раздражение со своего лица, которое приобрело благостное выражение.

Дэвид разговаривал со своей кошкой, тихонько постукивая кончиками пальцев по боку корзины.

– Я не помню его таким, – тихонько сказал Алек, отведя в сторону Патрицию.

– Он был ребенком, когда ты уехал. Другие выросли, а он нет, – ответила она просто.

– Другие предпочли бы его скрывать, – сказал Алек, впервые произнеся вслух то, что ей было давно известно.

Конечно, было бы много легче держать под замком впавшую в детство тетку, ребенка-инвалида или отца в старческом маразме. Общество притворялось бы не замечающим этого или даже одобряло. Но Дэвид одним своим присутствием опровергал эту удобную точку зрения. Только очень богатым или знатным дозволялось проявлять эксцентричность или показывать свою непохожесть на других.

– Да, – ответила Патриция, соглашаясь. – Но они никогда бы не испытали известной мне радости. – Она посмотрела на сына. – Дэвид любит меня всем сердцем. Для него жизнь не жестокое испытание, он не чувствует себя покинутым или одиноким.

– Я знаю, какая вы, – сказал Алек улыбаясь. – Вы всегда умели защищать тех, кого любите. Моему отцу очень повезло.

– Ты очень похож на него, – сказала она, разглядывая Алека. – Прежде я этого не замечала.

Дэвид беззаботно улыбался, отдавая честь каждому солдату, проходившему мимо. Возможно, для взрослого молодого человека это было непривычным и недостойным поведением, но не для такого ребенка, каким оставался Дэвид.

– Мы никогда не ссорились, – сказал Алек с отсутствующим видом, наблюдая за Дэвидом, но думая об отце. – У нас просто не было интереса друг к другу.

– Думаю, ему было тяжело выносить твое присутствие. Он очень любил твою мать.

– И мое присутствие воскрешало воспоминания о ней? – спросил он, бросая на нее недоверчивый взгляд.

– Нет. Только подчеркивало, что тосковать по ней бесплодно и бессмысленно, – ответила она, удивив его. – Когда тебя не было рядом, он мог притворяться, ну, например, что она уехала на лето. Или что гостит во Франции, у родственников. И это были места, откуда она могла вернуться. Думаю, поэтому он старался держаться подальше и от меня, – добавила она.

– В таком случае ему недоставало ума, – сказал Алек. – Не часто мужчина может похвастаться тем, что встретил в жизни двух замечательных женщин.

Его внимание привлек топот копыт. К ним приближался всадник. Это был Харрисон, он выглядел озабоченным. Адъютант стремительно спешился, приблизился к своему командиру и его гостям и поклонился, молча извиняясь за беспокойство.

– Сэр, приближается майор Седжуик, – сообщил Харрисон, и его лицо скривилось, как от боли. – Я встретил его на пути сюда.

– Да, это было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго, – сказал Алек, не скрывая своего раздражения. Он уже приготовился терпеть присутствие Седжуика в форту Уильям несколько дней, чтобы позже отослать его подальше со следующим заданием.

– Это еще не все, сэр, – сказал Харрисон. – Похоже, с ним генерал Уэсткотт и большой отряд солдат.

Алек отошел от мачехи – в его голове вихрем проносились мысли.

Его регулярные донесения генералу Уэсткотту содержали все необходимые сведения о форте Уильям. Существовало, вероятно, множество причин, почему генерал решил сопровождать Седжуика, но он не мог забыть о той, что представляла наибольшую опасность.

– Все, что может связывать меня с Вороном, должно быть уничтожено, Харрисон. Как и все, что связывает тебя с моей деятельностью, – сказал он, обеспокоенный судьбой своего помощника.

Харрисон кивнул.

– Что вы собираетесь предпринять, полковник? – с тревогой спросил он.

– Отправиться к Лейтис, – тотчас же ответил Алек.