Ей предоставлена свобода передвижения по Сандерхерсту.

Удивительную новость объявила ей приветливо улыбавшаяся молодая горничная, ничуть не смущаясь и не испытывая никакой неловкости при разговоре с узницей Арчера Сент-Джона. Это тут же навело Мэри-Кейт на две мысли. Или бедная девушка слишком наивна, чтобы что-то понять, или это не первый случай, когда ее хозяин запирает в своем доме невинных женщин.

Хотя, если это и было тюремное заключение, для Мэри-Кейт оно оказалось менее тяжелым, чем жизнь на свободе. Ей подавали восхитительную еду, приносили книги из хозяйской библиотеки, обращались, как с уставшей гостьей, которая только и думает об отдыхе Непривычное времяпрепровождение для женщины, которая всю жизнь работала, чтобы прокормить себя. За исключением тех месяцев, когда она сменила труд в услужении на выполнение обязанностей жены Эдвина.

Дверь осталась открытой, и Мэри-Кейт в нерешительности замерла перед нею, желая и страшась сделать первый шаг к свободе. Она не ожидала, что ее охватит такая дрожь. Она, Мэри-Кейт, была самым некрасивым предметом в этом доме.

Куда она смотрела, когда Сент-Джон тащил ее вверх по великолепной лестнице? Стены были обиты желтым шелком самого нежного оттенка, как взбитые желтки. Холл внизу украшали кружевная резьба по дереву, бронзовые ручки в форме единорогов и драконов. В конце холла висело огромное, во всю стену, живописное полотно с изображением порта. Ряды кораблей, а за ними высокие горы в дымке тумана. На переднем плане был изображен красивый корабль с выкрашенным в темно-синий цвет корпусом. Медные части снастей сияли на солнце, ветер надувал гордые белые паруса. На борту виднелось его название — «Фортунатус».

Держась за перила, Мэри-Кейт стала спускаться. На площадке она остановилась, освещенная цветными лучами, струившимися сквозь витраж, на котором святой Георгий поражал дракона. Сколько она простояла, наслаждаясь красотой картины и купаясь в потоке цвета, будто в радуге, созданной руками художника?

Вдруг девушка почувствовала мягкий толчок, будто ребенок схватил ее за юбку и потянул за собой, в свою любимую комнату, где можно играть и смеяться. Ощущение было столь явственным, что Мэри-Кейт даже взглянула вниз, чтобы убедиться, что не зацепилась за перила и не разорвала подол.

У подножия лестницы стоял надменный слуга в черном сюртуке, черных панталонах и невысоких сапогах. Мэри-Кейт приняла бы его за знатную особу, не знай она, как выглядят мажордомы. Ведь иногда они кажутся более аристократичными, чем их хозяева. Знает ли этот чопорный человек, кто она, подозревает ли, что она редко бывала в верхних этажах господских домов? Судя по тому, как он смотрел сквозь нее, знал. Она кивнула ему не менее царственно, чем он, забавляясь про себя нелепостью ситуации. Однако ей удалось подавить смешок и просто улыбнуться.

Она безотчетно повернула налево и оказалась в длинном широком коридоре с тремя дверями. Мэри-Кейт выбрала последнюю, повернула ручку и толкнула дверь.

Так, наверное, выглядит рай. Стены затянуты шелком цвета индиго, огромные — от пола до потолка — окна обрамлены затканными голубым с золотом шторами. Под ногами лежит ковер с причудливым растительным орнаментом, насыщенный цвет каждой ниточки которого вместе создает приглушенный тон. Фреска на потолке — голубое небо в белых облаках — дает ощущение бесконечной высоты залитой солнцем золотисто-голубой рукотворной долины, в которую человек поместил свои самые ценные сокровища.

В комнате расставлено несколько витрин красного дерева. В первой лежала потертая кожаная сумка. Мэри-Кейт озадаченно нахмурилась, провела пальцами по деревянной раме, но не стала поднимать стеклянную крышку. Во второй и третьей тоже было не много экспонатов — детская вязаная шапочка и манускрипт с иллюстрациями, которые выглядели старыми и хрупкими от времени. В четвертой же на синей бархатной подушечке покоился большой драгоценный камень. Трудно было угадать настоящий цвет камня — может, это кусочек бархата сделал его синим.

Мэри-Кейт подняла стеклянную крышку и, взяв камень, повернулась к свету, лившемуся в комнату через окна. Она слышала о таких камнях — бриллиантах и сапфирах, — принадлежащих королям. Но никогда раньше не видела ничего подобного, а тем более не держала его двумя пальцами, как игрушечный шарик. Драгоценность искрилась, будто пила свет, а потом неохотно его отдавала. Камень казался очень чистым, как кусочек льда голубоватого оттенка.

Она обтерла его носовым платком и положила на место.

Любая другая женщина, подумал Арчер, не дала бы ему покоя, выведывая стоимость камня, или стала бы мечтать об украшении из него. Но Мэри-Кейт наверняка не упомянет о том, что видела камень.

С галереи под потолком он с интересом наблюдал, что же заинтересует его пленницу. Похоже, ее больше прельстила игра света в гранях хрустальной вазы, а не сама ваза. Дважды ему казалось, что, следя за разноцветными отблесками на стенах, она поднимет глаза и заметит его, и дважды она следовала взглядом лишь за неверной полоской света, очарованная, как ребенок, в первый раз увидевший радугу.

Он услышал, как она засмеялась, и этот звук, низкий и гортанный, заставил его ощутить себя до странности одиноким. Он прислонился к стене и, сложив на груди руки, продолжил свое наблюдение.

Мэри-Кейт… Даже имя ей не подходит. Слишком строгое, слишком простое для нее. Ей нужно такое же необычное имя, как облако рыжих волос, как кожа цвета сливок, которая так часто розовеет. Ей следовало бы носить имя, более точно отражающее ее непокорную душу. Какая натура скрывается под маской невинности?

Впрочем, в ней столько же невинности, сколько в нем святости.

Сегодня утром она выглядела перепуганной, отчаявшейся, как мать, которая ищет потерявшегося ребенка. А в следующее мгновение превратилась в распутницу, испытывающую его выдержку. Арчер хотел предостеречь, что играть в такие игры небезопасно. Он слишком долго находился один, слишком долго у него не было спутницы, подруги, любовницы.

Она накинула пеньюар, оставленный Алисой, сшитый на женщину хрупкую и не такую высокую, не имевшую столь пленительных изгибов тела. От нее исходил изумительный аромат восточных пряностей.

Догадывалась ли она, как ему хотелось отбросить опасения и сдержанность? А вместо этого он лишь позволил себе на мгновение столкнуться с ней, ощутить ее упругое тело. Они соприкоснулись пальцами босых ног, коленями и ладонями. Неосмотрительно, глупо и… мимолетно. Арчер хотел бы изо всех сил прижать ее к двери. Острота собственного желания потрясла Сент-Джона, она грозила уничтожить все запреты, наложенные на него правилами приличия.

Увы, ни время, ни место не подходили для утоления страсти. Женщина, разумеется, тоже. Все эти мысли пронеслись в его мозгу, но были остановлены вожделением, возникшим в его чреслах. Он приподнял ее подбородок, ее губы раскрылись навстречу ему. Как хорошо было бы смешать ее дыхание со своим! Обладание! Какое красивое слово для столь примитивного чувства!..

Дыхание и остановило его. Едва заметное дуновение, тихий вздох, легче прикосновения перышка, и все же он услышал его. И узнал сквозившее в нем возбуждение.

Женщина сомнительной добродетели.

Ее прислала Алиса.

Вспомнив об этом, он содрогнулся от боли. Потом на смену ей пришла не злость, как он ожидал, а усталость, как будто взяли свое бессонные ночи последнего года.

Непонятная женщина, опасная. А может, и нет, подумал он, наблюдая за показавшимися из-под пеньюара лодыжками.

В ней есть что-то от ребенка, надежда, которую не так легко разрушить, дух, который нелегко сломить. Словно само собой разумеющееся, она предложила ему невозможное и ждала, что он примет это. Он принял, оценив характер, измысливший такую историю. Арчеру с неожиданной силой захотелось и самому стать ребенком, забыть о своих многочисленных обязанностях взрослого человека, отбросить в сторону титул — на час, а может, и больше. И играть, как играют друг с другом дети, охваченные радостью и счастьем.

Мысли, приятные тем, что никогда не станут реальностью… Мэри-Кейт не ребенок, невинной ее тоже не назовешь. Она чужой человек с тайными намерениями. Сент-Джон нисколько не сомневался, что ее появление означает постепенное возвращение в его жизнь Алисы, что бы ни говорила на этот счет Мэри-Кейт…

— Вы часто этим занимаетесь? Изучаете своих гостей с таким пристальным вниманием?

Арчер чуть не подпрыгнул от этих слов и поглядел вниз. Она, улыбаясь, смотрела на него, окутанная солнечным светом. Очаровательная улыбка — без злости, презрения или упрека за утреннюю сцену. Он не мог не улыбнуться в ответ, вынужденный к перемирию ее открытостью:

— А кто не загляделся бы на женщину, играющую радугой?

Она не ответила и на сей раз одарила его улыбкой, которой испокон века пользуются женщины, чтобы и увлечь, и предостеречь.

— Я думал, вы предпочтете прогулку на свежем воздухе, — добавил Сент-Джон.

— Мне показалось, что пойдет дождь.

Он пропустил мимо ушей эту ложь. На небе не было ни облачка.

— Или прогулку по менее уединенным помещениям Сандерхерста.

— Это какое-то особое место?

Арчер стал спускаться вниз по лестнице. В детстве он часто прятался здесь от матери или от отца.

Наконец он оказался рядом с ней и вдохнул бы запах ее духов, если бы она позволила себе такую роскошь. Он не мог представить, чтобы ее носовой платок пах розами или сиренью. Разве что сандаловое дерево, восточный акцент, намек на тайну? Совсем не женский запах.

— Я вторглась в запретное помещение? — Мэри-Кейт поспешно огляделась.

— Эта комната известна только членам семьи, и многие пропускают ее. Я удивился, что вы так легко ее нашли. — Он приблизился на шаг. — В детстве это была моя любимая комната. Я прятался тут и играл на галерее в пиратов. Не рассказать, скольких несчастных я заставил пройтись по доске над морем. — Едва заметно улыбнувшись, он взглянул вверх, на галерею. — Как ваши ладони? Сент-Джон протянул руку, и она положила свои ладони на его раскрытую ладонь. Он внимательно осмотрел их. Кроме одной-двух царапин, ничто не указывало на довольно сильное кровотечение.

— Вы непредсказуемый человек, Арчер Сент-Джон.

— В каком смысле, Мэри-Кейт Беннетт? Улыбка у него получилась такой же, как у нее, — дразнящей и бесконечно мягкой. Его удивило, с какой легкостью он выказал свои чувства.

— У вас ужасно грозный взгляд и нежнейшее прикосновение.

Он отпустил ее руки и отвернулся. Похоже, она никогда не следит за своими словами.

— У вас не было братьев или сестер, если вы представляли себя одиноким пиратом?

Сент-Джон повернулся к ней и улыбнулся:

— Я был единственным наследником, если хотите знать. Моя мать сказала мне, что, выполнив свой долг перед Сент-Джонами, больше не пускала отца в свою постель. Естественно, она призналась в этом, только когда я достиг совершеннолетия. Ребенком я думал, что у меня будет брат или сестра, тер свой волшебный камень и надеялся, надеялся.

Мэри-Кейт ничего не ответила, какая-то дымка заволокла ее глаза. Не глядя на Арчера, она отвернулась и устремилась к алмазу, лежащему под стеклом на бархатной подушечке, а потом удивила Сент-Джона, подойдя к выставленной тоже под стеклом детской шапочке.

— Говорят, она принадлежала Генриху Восьмому, — непринужденно проговорил Сент-Джон. — Один из моих предков присутствовал при его рождении и, по слухам, приводил юному Гарри молоденьких девушек. — Он подошел и встал рядом, не подавляя ее, но и не выпуская из поля зрения. — В ответ тот оказался весьма щедр к семейству Сент-Джонов.

— Вы храните шапочку как высокую награду? — Улыбка снова тронула губы Мэри-Кейт. Хотел бы он знать, какая мысль ее вызвала. — А сумочка? С ней тоже связана какая-то история?

— Это кошелек первого из Сент-Джонов, он до сих пор хранит запах сандалового дерева. Вполне подходящая вещь, чтобы напоминать о предках и об источнике нашего богатства.

Она отвернулась и пошла к другой витрине. Он остался на месте.

— Вы не спросили про алмаз.

— Поскольку вы не верите почти ни одному моему слову, Сент-Джон, сомневаюсь, что поверите моему объяснению.

— Я на минуту забуду о своей недоверчивости.

— Я не люблю драгоценности да и вообще ценные вещи, которые могут пропасть.

Он поднял крышку витрины и взял камень, который она до этого подставляла свету.

— Камень, которым я очень хотел владеть, — тихо проговорил Арчер. — По крайней мере до тех пор, пока отец не увидел, что я его трогаю. — Он замолчал.

— И что он сделал?

Сент-Джон вернул камень на место и взглянул на Мэри-Кейт.

— Высек меня так жестоко, что я неделю не мог встать с постели. Как видите, я не принадлежал к его любимцам хотя и был единственным ребенком. Интересно, что бы он сделал, если бы у него было еще на ком поупражняться? — Брошенный на Мэри-Кейт взгляд был полон сарказма. — Даже моя мать его не выносила, а она находит общий язык с большинством людей.

— Таким образом вы узнали, что за все надо платить.

— Как вы догадались? Вы хорошая ученица, Мэри-Кейт. Что или кто вас так хорошо учил?

— Рассказываете мне о своем детстве в обмен на рассказ о моем? — Она с укоризной, но в то же время задорно посмотрела на него. — Я была единственной девочкой из десяти детей. Вы хотели брата или сестру, а я хотела, чтобы меня хотя бы заметили среди остальных.

— Однако вы сказали, что у вас нет родных, или вы забыли о такой малости?

На ее лице появилось замкнутое выражение, сквозь которое, казалось, не смог бы пробиться ни один лучик света. Словно она собрала все свои тайны, аккуратно запрятала их поглубже и тщательно застегнулась на все пуговицы.

— Вы не расскажете мне? Ваша цель заставить меня гадать, пока вы будете кутаться в плащ таинственности?

— Для чего? Продлить мое пребывание здесь? Сделаться объектом жалости? Или лишить вас ваших денег? Я вовсе не такая, какой вы себе меня представляете. — Она покачала головой, будто упрекая его. — Моя семья бросила меня, Сент-Джон. Вот и вся история.

— Но у вас же есть брат!

— Я ему не нужна, — тихо произнесла девушка и, подняв глаза, обнаружила, что Сент-Джон пристально смотрит на нее.

— Почему у меня такое чувство, что вы обречены на поиски? — так же тихо спросил он. — Вы не успокоитесь, пока не отыщете своих родственников, так?

— Разве желание иметь семью так ужасно?

— Я с радостью отдал бы вам часть своей, однако сомневаюсь, что они приняли бы вас, поскольку вам нечего им дать. Алчная компания эти Сент-Джоны.

На губах графа мелькнула улыбка и тут же пропала, оставив лишь тень усмешки.

— Почему в вашем доме так тихо? Здесь могла бы разместиться половина Лондона.

— Я ценю свой покой, мадам, и свою жизнь в Сандерхерсте. — Он подошел к одному из высоких, под потолок, окон. — Вы здесь первая гостья.

— Я? А Алиса?

Он круто повернулся и уставился на нее, словно не веря своим ушам.

— Бог мой, я был прав, вы слишком дерзки для прислуги! Сколько раз вас увольняли?

— Ни разу. Мужья держали меня при себе, чтобы было к кому приставать, если удастся, а жены не выгоняли потому, что я хорошо работала.

— И вы причиняли им столько же боли, сколько и мне, — давали отпор и задавали нескромные вопросы?

Отвернувшись от залитой солнцем Мэри-Кейт, Арчер сжал в кулаке край шторы.

— Вы ведь не поверите, если я скажу, что вела себя тихо и скромно?

В ответ на столь невероятное заявление он расхохотался. Подошел к женщине, стоявшей в лучах солнца.

— Очень жаль повергать вас в уныние, — мягко проговорил он. — Лучше стараться избегать работы в услужении, если она делает вас тихой и сдержанной. Поэтому вы и вышли замуж или это случилось по любви?

— Я скажу вам, если вы ответите на мой вопрос. Но думаю, не ответите.

Они улыбнулись друг другу. Арчер подумал, что для тюремщика и узника у них складывается несколько странный разговор. Она не была настоящей узницей, эта Мэри-Кейт Беннетт из числа прислуги, а он держал себя слишком уж внимательно для тюремщика.

— Об Алисе? А разве вы не знаете всего, что нужно? Или она не нашептала вам, что была здесь несчастна и предпочитала чувствовать себя не хозяйкой, а гостьей?

Девушка подошла поближе к витрине с бесценным алмазом. Ее глаза сверкали, как бриллианты.

— Как можно быть несчастной в таком месте? Здесь как в волшебном замке!

— Увы, в представлении Алисы здесь обитал не принц, а тролль.

Не в силах вынести ее сочувственный взгляд, он вернулся к окну.

— Некоторые считали, что я зря вышла за человека намного старше себя, — сказала Мэри-Кейт. — Но он был добр ко мне, а в то время я нуждалась в доброте.

— Поэтому вы убедили себя, что любите его.

— Нет. — Она посмотрела на него, и ее глаза показались ему глубокими, как море. — Я не верила, что полюблю, но обнаружила, что могу уважать его.

— Вы так его и не полюбили? Даже за его достаток и щедрость?

— Откуда вы знаете, что он был зажиточным?

— Обычная история, Мэри-Кейт. Старые женятся на молодых, искушая их не силой, а деньгами. Так был ваш пожилой муж добрым и щедрым?

Она огорчилась, и глаза ее потухли. Почему он решил, что увидит в них ее душу?

— Он был добрым по-своему. — Взгляд ее изменился, стал почти обвиняющим. — Но я не жалею о своем замужестве и не стыжусь того, что мечтаю о лучшей доле. Разве преступление — хотеть от жизни большего, чем весь день выносить ночные горшки?

— И сносить щипки фермеров?

Он улыбнулся, и она удивилась его нежеланию вступать с ней в спор.

— Им это удавалось не больше одного раза. — Презрительная гримаса исказила черты ее лица.

Арчер с неудовольствием осознал, что оказался ничем не лучше глупых лепных амуров на потолке, очарованных и все время радующихся.

Когда она ушла из комнаты, он не последовал за ней. Он дал ей возможность свободно гулять по Сандерхерсту — не только из жалости, но и желая выяснить ее намерения. Ему хотелось узнать, не попытается ли Мэри-Кейт сбежать. И что она захочет взять с собой в качестве вознаграждения? На оба вопроса он получил ответ, когда она положила голубой алмаз на место. «А поэтому, Арчер, ты испытываешь к ней теплые чувства?»

«Не глупи, приятель. Она лакомый кусочек. Обладает чувством юмора, способна заставить тебя раскрыть перед ней душу». Занятно: ведь он не слишком противился ее мягким расспросам. Она хитра. Нет, чертовски очаровательна!

Тем не менее он пошел в ее комнату, чтобы найти какие-нибудь свидетельства неискренности этой женщины. Но ничего не обнаружил в ее сумочке за исключением скомканного носового платка и двух фартингов.

На столике у кровати лежала тонкая книжка в кожаном переплете, которую она выбрала из тех, что он ей прислал. Открывая «Элегии», Сент-Джон вспомнил, что она не рассердилась на него за книги, а поблагодарила. Книга открылась на часто читаемой странице: «Отпусти мои жадные руки и дай им свободу утешать и ласкать, пленять и терпеть твою волю». В душе его гостья распутна, подумал он, кладя книгу на место.

В шкафу стояла маленькая ковровая сумка, дно которой протерлось почти до дыр. В ней лежала сорочка с пожелтевшими рукавами, щетка для волос, старая, оправленная в серебро, и пара аккуратно сложенных чулок. На полке лежала шляпа, на крючках висели ночная рубашка, халат, синий плащ и два платья, такие же уродливые, как и то, которое носила Мэри-Кейт.

В этих жалких вещах не оказалось ничего, что указывало бы на ее связь с Алисой. Ничего противоречащего той жизни, какую, как он предполагал, она должна вести, — жизни, полной тяжелого труда, приправленного долей трагедии.

Деньги для Мэри-Кейт послужили бы достаточным основанием сыграть такую роль, но эта мысль не нашла в нем того отклика, на который он рассчитывал. Слишком простое объяснение.

Женщина, которая равнодушно кладет на место редчайший алмаз, но танцует со светом, как будто это ее приятель. Которая верит в привидения и духов и пришла защитить его.

Он вдруг понял, что хочет верить ей. Ведь если человек загнан на обрыв под угрозой меча, это еще не значит, что он действительно хочет прыгнуть вниз. Нет, он подойдет как можно ближе к обрыву, но если она протянет руку и предложит ему полететь вместе с ним, здравый смысл в нем возобладает. Только себе он признался бы в желании верить ей. За прошедшие годы он научился скрывать свои мысли и предположения, не доверяя их ни одной живой душе, не давая пищи сплетням и лишая оружия тех, кто хотел причинить ему зло.

Сейчас, в минуты покоя, перед ним возник вопрос, который он предпочел бы не услышать. А если она говорит правду? Если она действительно незнакома с Алисой?.. Тогда что все это значит?..

Картины висели там, где им и полагалось висеть. Просто Мэри-Кейт не знала, что существует такое место, как галерея жен. Алиса была женой Сент-Джона, последней в кажущемся бесконечным ряду хороших и плохих портретов.

Откуда она узнала, что это Алиса? Так же как узнала, что эта дверь приведет ее сюда, как подошла к этой картине. Она мечтала о том, чтобы побыть ею, когда разглядывала себя в зеркале.

Алиса смотрела на нее с картины, сидя на зеленом ковре травы. Позади нее высился Сандерхерст — внушительное трехэтажное сооружение из кирпича цвета старого золота. В высоких узких окнах отражается розово-желтое рассветное небо. Над каждым окном прилепилась грубо вырезанная ухмыляющаяся горгулья. Рядом с Алисой стоит корзина с копошащимися в ней щенками спаниеля; один из них навеки застыл у нее на коленях.

Красивые локоны светлых волос обрамляют милое, в форме сердечка лицо. Остальные волосы Алисы перехвачены лентой и украшены розовато-лиловыми розами и листьями зелени. На губах играет улыбка, какая всегда бывает на таких портретах, но она не отражается в небесно-голубых глазах Алисы. То ли художник не смог передать искренность чувства, то ли оно просто отсутствовало.

Мэри-Кейт мысленно поставила Алису рядом с собой: девушка гораздо ниже ее, более хрупкого телосложения. Она казалась воздушной, привлекательной не только красотой плоти, но и добротой души. Через секунду впечатление исчезло, остался только портрет, наследник тайны.

Где ты, Алиса? Чего ты хотела от жизни? О чем мечтала? Неужели здесь тебе было так плохо?

Мэри-Кейт разглядывала портрет, обхватив себя руками. Возможно, если она посмотрит на него подольше, то сквозь краски и холст увидит душу этой женщины?

Почему ты убежала с любовником? Как ты могла причинить такую боль? Неужели ты настолько ненавидела Арчера? Или настолько любила другого? Что с тобой случилось?

И пожалуй, самый важный вопрос: Почему я, Алиса?