Арчер открыл дверцу сейфа и вынул бархатный мешочек. Высыпал его содержимое на ладонь: желтый алмаз, ожидающий, когда его отправят к ювелиру, черная жемчужина, чье будущее еще не определено, рубиновая брошь его бабушки, застежка которой требует починки. Все эти вещи лежали у него на ладони, не вызывая никаких неприятных ощущений. Но была еще одна. Поверх всего лежала камея, далеко не такая ценная, как остальные украшения, выбранная за сходство с носившей ее женщиной. У дамы на камее был нос Алисы, ее легкая улыбка. Если бы не прическа в греческом стиле, Арчер подумал бы, что смотрит на портрет жены в профиль.

Вместо того чтобы спать, он отправился в оранжерею. Но и там ни на чем не мог сосредоточиться. Поэтому за несколько минут до полуночи он оказался в библиотеке, подчиняясь непонятному желанию посмотреть на камею с лицом Алисы.

Для чего? К чему это издевательство над собой? Он не лечит, а только растравляет рану. Он подарил брошь Алисе на первую годовщину их свадьбы. Она редко ее носила, хотя он потратил несколько месяцев, чтобы найти наиболее похожее изображение.

Арчер был единственным ребенком в семье. Его старший брат умер младенцем, сестра родилась мертвой. Его окружали по большей части взрослые.

Он примирился с тем, что имел, поэтому жить ему было не слишком тяжело, но одиноко. Попав в школу, он получил несколько болезненных уроков, но познал и радости. Один из уроков оказался особенно трудным: пришлось научиться делиться, а он не любил это делать.

Он обнаружил, что привязанность к своим вещам у него в крови, и это проявлялось всегда, когда кто-нибудь из соучеников брал что-то из его вещей без спроса. Тем не менее он научился жить в коллективе, научился полагаться на товарищей, преследуя собственные цели. Много раз он думал о том, что такая система обучения воспитывает достойных и послушных британских подданных. Впрочем, ему ни разу не пришлось доказывать стране свою лояльность. Похоже, наследник Сент-Джонов призван был управлять их огромной империей, а не быть солдатом или моряком.

Ему перевалило за тридцать, у него было несколько друзей и прискорбная привычка любви к своему имуществу — о которой его жена не подозревала.

Брошь лежала на ладони, как бы укоряя его своим аристократическим профилем. Он почти услышал шепот Алисы: «О, простите! Я не хотела вас потревожить».

На мгновение Арчеру почудилось, что заговорила камея.

Уже наступила полночь, а Мэри-Кейт все еще была затянута в свое уродливое черное платье. Наверное, в нем она чувствует себя безопаснее, чем в ночной рубашке.

Надо бы предупредить ее, что он приобрел способность видеть ее сквозь одежду: воображение рассказывало ему обо всем, что скрывалось от взора. Но он не сказал ни об этом, ни о том, что в последнее время видел сны, полные любовных похождений, отчего просыпался с бурлившей кровью и в полной боевой готовности.

Она взяла с полки книгу. Арчер заметил, что девушка спокойна лишь на первый взгляд: движения скованны, взгляд нервно мечется, перебегая с предмета на предмет.

Однажды в окно желтой гостиной залетел воробей. Сент-Джон смотрел, как он в ужасе кружит по комнате, а горничные гоняют его щетками. Мэри-Кейт напомнила ему того воробья, насмерть перепуганного, с готовым выскочить из груди сердечком. Она дрожала точно так же.

Ты будешь в безопасности только под замком, Мэри-Кейт. Жаль, что он мысленно предостерег ее. Честнее было бы сказать ей об этом.

Снаружи завывал ветер, предвещая зимний холод, вьюги с севера и обледеневшие ветки деревьев: в голосе природы звучало предостережение. Даже огонь, казалось, предупреждал о чем-то, пощелкивая в камине.

Мэри-Кейт прижала книгу к груди. Ему захотелось сказать, что «Дунсиада» Попа — слабая защита от его желаний и навязанного ему воздержания. Объяснить, что ее взгляд и вся ее фигура в отблесках идущего от камина света, полные губы, сладкие, как мед, манят и искушают.

Мэри-Кейт молчала, не подозревая о его внезапном вожделении, и он тут же устыдился своих мыслей и решил немного приоткрыть забрало, чтобы уравнять их позиции:

— Вам не следовало сюда приходить.

Так, предостережение произнесено. Она пришла, чтобы убедить его в своей невиновности? Он не хочет слушать, благоразумие советует ему держаться от нее подальше. Неужели она не прибегнет к хитрости? И как долго он будет сомневаться в ее словах? Наверняка сдастся слишком быстро.

Она подняла на него глаза — широко раскрытые, как у ребенка. «Кто-нибудь должен сказать ей, что не надо быть такой доверчивой!» — с досадой подумал он, забыв, что ему самому следует соблюдать осторожность.

Молчание. Его можно ощутить на вкус: темное, густое, с оттенком недоверия, с привкусом боли. Оно было насыщено искрами. Сент-Джон почувствовал, как наполняется желанием, как откликается на вечный зов естества мужчина, нашедший свою подругу. Совершенно непредсказуемый отклик на появление женщины, настолько во всем на него непохожей — положением, намерениями, прошлым. И тем не менее он не мог предотвратить ни это, ни гнев, который она в нем вызывала.

— Я не хотела вас потревожить.

— Вас учил говорить муж? С ним вы избавились от акцента?

Он старательно выкладывал на столе гусиные перья, а сейчас одним движением разрушил стройный ряд.

— Моя мать не желала слышать в своем доме ирландской речи. Она секла нас, если мы не слушались.

— Ваша мать кажется мне верхом совершенства. А другая? Читала с вами Попа, учила, как очаровывать словами, Мэри-Кейт?

Она вспыхнула. От его слов или от пристального взгляда?

— Миссис Тонкетт? Она была гувернанткой и сохранила любовь к обучению детей. Во мне она нашла благодарную ученицу, научила меня читать и считать. Вечерами я почти всегда сидела у камина. Горели свечи, а я читала вслух Голдсмита, Попа и Джонсона.

— И мечтали о том времени, когда вам больше не придется работать прислугой?

Он слишком сильно зажал перо между пальцами, и оно сломалось. Сент-Джон положил его на стол, уколов при этом палец, и взглянул на Мэри-Кейт.

— Вам досаждает, что я хотела для себя большего? Или что вышла за Эдвина, оставив поденную работу?

Когда она стоит, расправив плечи, и бросает ему в лицо все, что думает, на нее легко рассердиться.

— Зачем вы здесь, Мэри-Кейт?

— Потому что вы считаете меня повинной в грехе, о котором я не знаю, Арчер Сент-Джон. Потому что вы преследуете меня и сделали своей пленницей, когда я забочусь только о вашем благополучии.

— И говорите об Алисе так, словно знаете, где она находится. Как будто вы устроили заговор.

— Как мне доказать, что я ничего подобного не делала? Гораздо легче признаться в обратном. Мне нечего сказать в свое оправдание.

— А если я скажу, что это не имеет значения? Что я прощаю вас? — Его голос прозвучал обманчиво лениво.

Она молча рассматривала его.

— Я не сделала ничего, за что меня надо прощать. Он улыбнулся ей в ответ:

— Что за муж был Эдвин?

— Вы уже спрашивали об этом. Неужели это вас так интересует?

— Не перестаю удивляться, почему в ответ на вашу ложь я отвечаю искренне. Вам удалось разбудить во мне интерес, выходящий за грани разумного. Вам нравится быть загадкой?

— Еще один трудный вопрос, Арчер.

— Тогда вот полегче. Почему у вас не было детей?

— Я ждала ребенка, но не доносила его. Повитуха сказала, что у меня будет другой. Но другого не получилось.

— А вы хотели? Она сцепила пальцы.

— Мой муж не захотел, сказал, что слишком стар, чтобы брать на себя такую ответственность. У него были дочь и сын, но уже давно умерли.

— И с того дня он к вам не прикасался?

— Это вас не касается.

— Нет?

На его губах заиграла улыбка. Она отвела глаза и взглянула поверх его головы в окно. За распахнутыми шторами чернела ночь.

— Мой муж был по-своему неплохим человеком, — сказала она, без труда направив его любопытство в другое русло. Теперь ему захотелось узнать, что же сделал Эдвин Беннетт, если она хранит о нем добрую память. В чем заключалось его хорошее к ней отношение?

— Он трудился не покладая рук, был усердным работником.

— И холоднее могилы?

— И снова это вас не касается.

— Но вы не любили его. Почему?

— Я должна ответить на этот вопрос, чтобы доказать свою невиновность?

— Нет, — сказал он. — Возможно, для того, чтобы удовлетворить мое любопытство.

— Напрасно вы идете у себя на поводу. Подозреваю, что любопытство для нас с вами — вещь опасная. Помню, как я захотела удовлетворить свое и получила в ответ насмешки.

— Поэтому вы и убежали, предпочтя опасности Лондона роскоши Сандерхерста?

Она покачала головой.

— А не поэтому ли вы сейчас здесь, хотя было бы безопаснее лежать в постели, с головой накрывшись одеялом?

— Возможно.

Ей не следовало произносить этого слова. Но она вдруг сказала:

— Мне очень неуютно одной. По крайней мере этим вечером.

Он не верил своим ушам — она приглашает его, подтверждая, что их мысли текут в одном направлении!

Отблески огня в камине перекликались с пунцовым цветом штор, отражались от обитых шелком стен, смягчали резкие очертания мебели красного дерева. Комната располагала к тому, чтобы покурить сигару, потягивая портвейн или бренди, от души посмеяться или поспорить о ценах на товары и о расширении рынка. Но здесь не место для мятежной извечной борьбы между мужчиной и женщиной.

— Так вот каким образом вы хотите убедить меня в своей невиновности, Мэри-Кейт? Ослепив страстью?

— Я не знала, что Эдвин был вашим адвокатом. Он кивнул, словно ожидал этих слов.

— И вы не остались без денег, без средств к существованию? Не забывайте об этом.

— Я никогда не встречалась с Алисой! — отрезала она. Голос, который он уже привык считать мелодичным, прозвучал так резко, что Арчер улыбнулся, очарованный зрелищем Мэри-Кейт в гневе.

— Я начинаю думать, что вы не лжете, мадам, потому что это самая сомнительная часть вашей истории.

Он принялся отрывать от листа бумаги длинные полосы. Интересно, заметила она, как дрожат у него пальцы?

Ей лучше незаметно выскользнуть из этой комнаты. Так наверняка будет разумнее. А она заговорила, давая ему повод разозлиться:

— Вы не можете хотя бы на один вечер забыть, что не верите мне? Или притвориться, что я — кто-то другой? Кто-то, кто может вам понравиться, стать вашим другом?

— У вас необыкновенная способность, Мэри-Кейт, повергать меня в изумление.

Он поднялся и подошел к ней. Она не двинулась, не отступила, даже когда он дотронулся до ее подбородка. Как совершенно сочетание этих рыжих волос и матовой кожи! Зеленые глаза призывают, говорят без слов: «Обними меня. Поцелуй меня. Прикоснись ко мне!..»

— Я не хочу, чтобы вы были моим другом. Любовницей, даже шлюхой. Но не другом. Не очаровательной подругой.

С книгой в руках она казалась бы ученицей, если бы ее губы не сулили поцелуя, а выражение глаз не предлагало еще больше — стать котенком в его руках, рабыней, королевой, женщиной для мужчины.

Возьми ее.

В ней есть все: опасность, загадка, тепло. Он так давно не ощущал тепла…

— Если у вас осталась хоть капля разума, бегите отсюда, пока на вас не набросился дикий волк.

— И не узнать самого интересного?

Ее улыбка дала ответ на все вопросы, которые он хотел задать: отразила томление и сообщила о неведении. С нею явилась нежность, и материнская преданность, и порочность Евы.

Сент-Джона охватило вожделение, мгновенно уничтожив все сомнения и доводы рассудка, оставив ему только неистовое желание. Он осторожно взял у нее из рук книгу. Взгляд Мэри-Кейт был ясным, открытым и серьезным.

Он не сказал, что жена предлагала ему законную любовь, но не давала тепла, что в ее постели его встречали апатия и покорность, а не любопытство и обещание безумного наслаждения. Она ни разу не осмелилась бросить ему вызов, рискнуть. Он не помнил, чтобы Алиса вот так же посмотрела на него, словно прося научить непонятной и чудесной любовной игре.

Он молча обнял Мэри-Кейт и держал так, пока она не расслабилась.

— Я полный дурак, но я еще раз предлагаю тебе уйти отсюда нетронутой. После этого моя постель наполнится твоим запахом.

— Я не хочу уходить, — тихо проговорила она.

От сладостной покорности его сердце едва не остановилось. Вот возможность накормить сидящего внутри голодного волка, утолить первый голод и возбудить аппетит для восхитительного десерта.

Сент-Джон одарил ее беспутной улыбкой, в которой победа соединилась с предвкушением, и наклонился, чтобы вдохнуть ее дыхание, почувствовать ее, как музыкант чувствует душу тонкого инструмента.

Он обошел Мэри-Кейт, распахнул дверь библиотеки с меньшим, чем обычно, изяществом и протянул ей руку. Она посмотрела на него долгим взглядом, шагнула вперед и вложила в его руку свою ладонь.