— О ты, всевидящая прорицательница, которая знает сердце человека и читает в его душе, ответь на наш вопрос, — негромко взывала Берни, закрыв глаза и откинув назад голову в тюрбане.

Она сидела, положив на стол руки ладонями кверху, ее пальцы непроизвольно согнулись Мигавшая в центре стола сбеча, казалось, следовала за голосом Берни, пока Мэри-Кейт не заметила, что дыхание графини колеблет пламя.

Мэри-Кейт сидела напротив Берни, расположившейся справа от Гаррельсона, самого лучшего дворецкого в Лондоне, с красным от злоупотребления портвейном лицом. Слева от Мэри-Кейт сидел младший лакей, которого якобы посещали духи.

Мужчины были одеты обычно, женщины же облачились в балахоны из оленьей кожи, источавшие такой запах, будто их выделали не до конца. На голове Мэри-Кейт красовался большой колпак с торчавшей из него по меньшей мере дюжиной поломанных перьев. На шее висело множество серебряных цепочек и разноцветных бус. Ни дать ни взять, живой амулет.

Группа являла собой необычное зрелище, как и ритуал, к которому они только что приступили. Берни подготовила комнату, бормоча что-то на латыни, которой остальные не знали, кроме неясных стихов из богослужебных текстов. Впрочем, слова Requiescat in pace (Покойся в мире) казались едва ли уместными в данных обстоятельствах. Но возможно, Берни произнесла их, чтобы Алиса Сент-Джон покоилась в мире.

В центре стола на серебряном подносе стояла китайская фигурка, изображавшая толстяка. В его руках курились три ароматические палочки, такие едкие, что у Мэри-Кейт защипало глаза.

После церемонии очищения Берни стала призывать древнеегипетских мудрецов, подняв сложенные пирамидкой ладони над головой и что-то неразборчиво приговаривая.

Когда появился Арчер, она только-только перешла к греческим оракулам.

— Я в это нисколько не верю, — произнес он с презрением. Четверо собравшихся в спальне Берни оцепенели. — Я разыскиваю вас обеих по всей Англии, а вы, оказывается, занимаетесь здесь…

Арчер, похоже, не нашел слов и обвел комнату руками, словно указывая на разнообразные атрибуты ритуала.

— Вы, — сказал он, указывая длинным пальцем на Гаррельсона, — отправляйтесь к себе.

Дворецкому понадобилось несколько секунд, чтобы обрести равновесие. Его состояние объяснялось скорее влиянием портвейна, чем церемонии.

— Вы свободны, — обратился он к младшему лакею. Мэри-Кейт не совсем поняла, означает ли это увольнение или юноше приказано просто уйти.

— Что касается вас, — произнес он, взглянув на Мэри-Кейт, — идите в свою комнату. Я зайду к вам позже.

Если прежде подобные слова наполняли ее ожиданием, то на этот раз они прозвучали как угроза.

Мэри-Кейт не стала возражать против высокомерного обращения. Ей не хотелось участвовать во всей этой глупости, но она обнаружила, что непреклонная решимость графини превосходит решимость Арчера. Может, это в крови у всех Сент-Джонов? Она, не мешкая, удалилась из комнаты Берни.

— Что ты здесь устроила, мама? — повернулся Арчер к матери, как только комната опустела. Она наклонилась над круглым столом и зажгла оставшиеся свечи, потом гневно взглянула на сына. — Ты хоть понимаешь, как нелепо ты выглядишь? А что ты сделала с Мэри-Кейт? Ты дала ей этот дурацкий колпак?

— Да, Арчер, я дала ей спиритическую шапку. И бусы, и мокасины, и монетки со знаками «инь»и «ян». Для нашей церемонии я соединила многие культуры.

— Для какой же такой цели?

— Мы идем по эктоплазмическому следу, Арчер. В полночь встречаются перевоплощенные души.

— Что?..

— Мы разговариваем с умершими.

— Иногда, Берни, ты кажешься мне свечой, у которой давно выгорел фитиль.

— А ты, Арчер, иногда кажешься мне слепым.

— И чего же я не вижу? — Он указал на стол, где все еще тлели ароматические палочки. — Этого? Ты на самом деле веришь, что сможешь таким образом чего-то добиться?

— Я хотя бы пытаюсь, Арчер. Я очень хочу помочь Мэри-Кейт, мой дорогой сын. Думаю, ты должен приветствовать это.

— Подкидывая в воздух амулеты? Напиваясь до бесчувствия, чтобы убедить себя, что слышишь гостей из потустороннего мира?

Наступило молчание. Берни пристально смотрела на сына, не выдавая себя ни взглядом, ни движением. Ужасно неприятный взгляд, подумалось Сент-Джону. Он напомнил ему о его юности и нескончаемых проповедях матери на тему о карме.

— Ты ведь ей не веришь, не так ли? Не веришь?

— А чему здесь верить, мама? Что моя жена — призрак, а не вероломная супруга? Или самой большой нелепости: якобы моя жена настолько печется обо мне, что послала приглядывать за мной Мэри-Кейт Беннетт? И какой же из этих невероятных вещей ты прикажешь верить? Первой? Второй? Или мне отбросить здравый смысл и поверить всей этой чуши?

— Поэтому ты не веришь ничему. Когда ты стал таким циничным, Арчер?

— Примерно в то время, когда ты стала такой доверчивой, мама.

— А Мэри-Кейт знает?

— Конечно, знает. Ты думаешь, мне пришлось обманом затаскивать ее к себе в постель? Или платить ей за это?

Как ни странно, мать не нашлась с ответом.

— Ты выглядишь, как подобает в таком случае выглядеть матери — смотришь, неодобрительно поджав губы. Не подействует, Берни. Все эти годы ты так гордилась, что изумляешь мир, тратишь деньги Сент-Джонов и создаешь свою собственную, утонченную жизнь, выбирая для этого самое немыслимое поведение. Я помню, как ты учила меня наслаждаться всеми доступными способами: ведь мир ненадежен, а жизнь быстротечна.

— Тебе было тринадцать. Ты приехал домой на каникулы и тосковал по сестре друга, — сказала Берни, снимая тюрбан и поправляя волосы.

— А что изменилось с тех пор?

— Если ты не знаешь ответа, Арчер, я очень в тебе разочарована.

— Женщины используют этот прием испокон веков: «Если ты не знаешь…» Бедный несчастный простачок чувствует себя виноватым и готов сознаться в сотне грехов. Со мной этого не пройдет.

Берни подбоченилась и взглянула ему в лицо:

— Тогда позволь мне прояснить положение дел, Арчер, если ты упорно отказываешься посмотреть правде в глаза. Жизнь молодой женщины сломана, под сомнением ее душевное и физическое здоровье, репутация погибла, и все это из-за одного человека. Из-за тебя. Она грезит во сне и наяву, и когда голос шепчет ей об опасности, что она делает? Пытается защитить объект заботы! И чем ты ей платишь? Сначала высмеиваешь, потом совращаешь се.

— Это тебя совершенно не касается, мама! Совращение было взаимным. — Настойчивое желание поцелуя, готовность, с которой оба вступили в связь, — не совсем подходящая тема для разговора, это его частное и глубоко личное дело. — Не вмешивайся в мою жизнь! Я не потерплю этого, несмотря на всю любовь, которую к тебе питаю. Ты — женщина мира. Ты прекрасно знаешь, что произошло.

Она взмахнула руками:

— Только не пытайся убедить меня, будто это что-то вроде «права сеньора», Арчер, или что Мэри-Кейт пожертвовала своей репутацией без борьбы. Даже служанка должна защищать себя в мире, которым правят мужчины.

— А мне почему-то кажется, что большинство мужчин должно защищаться от тебя.

— Не увиливай от разговора, Арчер! — Ее глаза полыхнули гневом.

— Очень хорошо! Тогда я просто не стану с тобой об этом говорить. И не потерплю замечаний по поводу моей жизни, моих поступков, моих намерений даже от тебя.

— А от Мэри-Кейт?

— От нее тоже.

— А как насчет ее совращения? — Он молчал, и Берни нахмурилась. — Значит, продолжишь пользоваться ее положением.

— Она далеко не невинна, Берни. Она взрослая женщина.

— Для которой непривычно богатство, которым блещет Сандерхерст. По-твоему, это ее нисколько не привлекает?

— Ты никогда не опустишься до лести, не так ли? — Сент-Джон одарил мать саркастической улыбкой. — А может, ее привлекаю я, а не мое золото?

— На этот вопрос можешь ответить только ты, Арчер. Что ей на самом деле нужно? Разве она не стала частью твоей жизни? А вдруг она преследует какую-то низкую цель? Удивлена, что ты не выгнал эту маленькую ведьму.

— Возможно, она говорит правду, мама. Взгляд Берни стал острым, как толедский клинок.

— Вот именно, Арчер. Возможно, она говорит правду.

Он был человеком противоречий, поэтому и задал вопрос Мэри-Кейт позже, когда пришел к ней в комнату.

— Как ты думаешь, почему Алиса разговаривает с тобой?

— А почему ты теперь об этом спрашиваешь, Арчер? Она все еще не сняла своего смехотворного наряда и должна была бы выглядеть в нем нелепо. Но не выглядела, и говорила не как служанка, и не была похожа на прислугу Сандерхерста. Она сбивала его с толку, раздражала, заставляла подвергать сомнению все то, что он считал истинным и непреложным. Она заставляла его сердце заходиться от радости, которую дарило прикосновение к ней, ее смех.

— Скажи мне, Мэри-Кейт.

— Как легко ты требуешь, Арчер. Говори, Мэри-Кейт, и я снова должна все рассказать, чтобы ты снова надо мной посмеялся.

— Разве я смеялся? В последнее время?

— Это плата за возможность спать с тобой, Арчер?

Она улыбнулась какой-то жалкой улыбкой, и ему захотелось прикоснуться к ней, заверить пальцами, губами, объятиями: он не станет над ней смеяться.

— Прошу тебя, — тихо произнес он. Мэри-Кейт отвернулась от окна, подошла к камину и положила ладонь на каминную доску. Так она стояла задумавшись, а отблески пламени играли в ее пышных волосах.

— У тебя когда-нибудь было такое чувство, что ты что-то сделал не так и твой внутренний голос напоминает тебе об этом?

— Голос совести? — Он улыбнулся. — У одних он громче, у других тише.

Она не обернулась, ничем не дала знать, что слышала его замечание. А может, ей трудно ответить?

— Иногда он не громче попискивания чайника, в других случаях словно крик. — Она провела пальцем по золоченой бронзе часов, тронула мраморный уголок, погладила вырезанные виноградные грозди, яблоки и гранаты. Пьедестал миниатюрной позолоченной колонны украшала тонкая, хрупкая резьба. — Напоминание, только более настойчивое. Чувство опасности и сожаление, что это трудно осознать.

— Тогда интуиция?

— Ты все еще пытаешься найти в этом разумное начало? — Ее глаза сверкнули досадой. — Ты думаешь, я не пыталась?

Арчер не задавался этим вопросом.

— Откуда ты знаешь, что это Алиса?

— Я ее видела.

— Видела?

— В одном из первых снов. Я видела ее лицо в пруду или в зеркале, а потом отражение затуманилось.

— Она говорит тебе, что я в опасности?

Она повернулась и посмотрела на него открытым, исполненным сочувствия взглядом:

— Нет, Арчер, я ошибалась. Алиса хочет, чтобы я защитила вовсе не тебя.

Наступило молчание, но в нем не было согласия последних дней, а бродили самые разные чувства.

— Новое видение, дорогая? Мэри-Кейт кивнула.

Арчера захлестнула буря ощущений. Он едва мог их осознать, не говоря уже о том, чтобы произнести связное предложение. Из смятения разума выступило одно чувство: нереальность происходящего.

— Не слишком оригинальная уловка, знаешь ли, — проговорил он с притворным равнодушием.

Мэри-Кейт, похоже, поразилась его заявлению, но он вспомнил — и все прежние уроки всплыли у него перед глазами, — что не должен доверять даже самому невинному выражению ее лица.

— Это хорошо срабатывает во время охоты. Лиса меняет направление, петляет и сбивает с толку собак до тех пор, пока они не будут готовы сцепиться друг с другом. Ты преследуешь ту же цель? Смутить меня до такой степени, что я взвою и приму все, что ты вздумаешь сказать?

Она снова залилась краской и наградила Арчера гневным взглядом. Когда-то — вечность назад, мгновение назад — он поверил бы ей. По крайней мере захотел бы поверить. Он сказал бы, что совсем нетрудно прочесть ее мысли: ведь они тут же отражались в ее глазах и постоянно вспыхивавшем румянце. Но теперь он не поверил ее гневу и отбросил смущение.

— Значит, меня даже не стоит спасать? Я лишусь твоей компании, милая, а ты отправишься на поиски другого доверчивого малого?

— Не делай этого, Арчер.

— Не делать чего, Мэри-Кейт? Не принимать твою идиотскую историю? А кто сказал, что я ей поверил? —

Так, прозвучало достойно и вызвало бледность там, где всегда был румянец. Выходит, она ему поверила. — Кого ты ждешь, милочка? Кто следующий глупец? Чью постель — предположим, что я поверил тебе, — ты должна согреть по настоянию дорогой, драгоценной Алисы? Он улыбнулся в ответ на ее молчание.

— Ну же, Мэри-Кейт!

Он шагнул к ней, отметив про себя свое крадущееся движение, хотя в этот момент усмирял бурлящие внутри чувства. Предательство, сожаление, горечь. Хорошо бы крикнуть на нее, тряхнуть, заставить заплакать так, чтобы она не смогла сказать, где кончаются ее слезы и начинаются его.

— Я только хотела найти свою семью.

— Признавайся, черт тебя возьми!

— Я не знаю.

— Не знаешь?.. — Он запустил руку в свои волосы, посмотрел на Мэри-Кейт, покачал головой. — Видишь ли, я привык к твоим фокусам, но тем не менее тебе каким-то образом каждый раз удается повергнуть меня в изумление. Неужели я такой доверчивый простак? Или Алиса сказала тебе, что меня легко провести? Но тогда она еще глупее, чем я думал. Я не виноват в ее неверности, но, увы, трудно нести узы супружества, когда жена не переносит твоего вида.

Мэри-Кейт отступила от камина, увеличив между ними расстояние. Это не имеет никакого значения. Если даже между ними будет стоять вся Англия, а он захочет ее, он ее получит. И наоборот: она может стоять перед ним обнаженной, но он и пальцем ее не коснется, если не захочет.

— А ты, Арчер? Как долго в тебе зрела ненависть к Алисе? — Ее нежный голос зазвучал с ледяной холодностью. Таким же холодом блеснули глаза. Замерзшие зеленые озера. Царство льда.

— Ты никогда не останавливаешься на полпути, Мэри-Кейт? Не можешь успокоиться, пока не распутаешь весь клубок, пока не разобьешь все до последнего черепка, пока бедняга с рыданиями не распластается у твоих ног? Да, я действительно возненавидел ее. Тебе — достаточно этого признания?

Она посмотрела на него, как на слабоумного ребенка, и этот взгляд притупил его голод, острое и неуместное желание, расчистив дорогу гневу.

Однако эта удивительная женщина с пламенем рыжих волос и необыкновенной, разжигающей страсть грудью не довольствовалась тем, что разозлила его. Лишь у нее одной нашлось мужество бросить ему в лицо злополучный вопрос:

— Ты убил ее?

В наступившей тишине слышалось только биение сердец. Прошло несколько странных, застывших мгновений… Он стоял, закрыв глаза, не в силах посмотреть на нее. Потом открыл, сосредоточился на гудящем пламени.

— Боже, и у тебя хватило смелости задать мне этот вопрос?! — Слова, казалось, сыпались мелким стеклом. Почему она об этом спросила? Все время верила в это? — Алисе пора вернуться домой, как ты думаешь? Я устал от обвинений в убийстве женщины, которая, как мы оба знаем, жива.

— Ты говоришь так уверенно, Арчер. А я более чем когда-либо уверена, что это не так.

— Если ты веришь в это, значит, веришь и в то, что я способен на убийство. Я удивлен, как ты терпела мои прикосновения, Мэри-Кейт? Я тебя случайно не запачкал?

Он хотел произнести эти слова с сарказмом, но почувствовал, что они получаются неубедительными, плоскими. Он выглядел жалко. Бедняга. Тебя снова предали.

— Прости, Арчер, за необдуманные слова.

— Теперь вам нет нужды изображать раскаяние, мадам, — проговорил он официальным тоном, насмешливо изогнув губы. С его стороны это потребовало сверхчеловеческого усилия. — Вы сказали вслух то, во что верит полмира. Поздравляю вас, вы смелая женщина.

— Глупости, ты не мог убить ее! Я не это хотела сказать…

Она шагнула к нему и дотронулась бы до него, если бы он не отшатнулся.

— Как вы находчивы! Сначала обвиняете, а через мгновение просите прощения. Жаль, если мои соседи и бывшие друзья попадутся на вашу удочку. Правда, они не знают того, что знаем мы с вами, — о ваших сложных взаимоотношениях с моей неверной женой.

Она протянула руку, но слишком поздно. Он ушел.

Она едва успела улечься в постель и только протянула руку к чашке, когда дверь открылась и быстро закрылась.

Берни взглянула в сторону гостя, выпила содержимое чашки и поправила волосы, похвалив себя за то, что надела один из своих шелковых пеньюаров, а не дурацкую муслиновую ночную рубашку. Там даже на рукавах не было ни кусочка кружев.

Будь проклят этот высокомерный тип! Судя по его улыбке, это было как раз то, чего он хотел. Она прищурилась и швырнула в него романом, который читала. Жаль, не попала.

— Что ж, ты выждал как следует, — сказала она, слыша свой сердитый голос и понимая, что совсем не так раздосадована, как следовало бы.

За последнее время этот негодяй довел ее до крайности, все время улыбался, как будто ему что-то о ней известно, срывал поцелуй, когда она садилась или выходила из кареты. Укрощал ее, как он однажды шепнул ей, а когда она чуть не ткнула его в живот зонтиком, лишь увернулся и ухмыльнулся дьявольской улыбкой.

— Мир, Берни, — сказал Питер Салливан, расстегивая ливрею. — В Лондоне, по-моему, очень одиноко.

— И чертовски холодно, — согласилась она, откидывая одеяло.

Она улыбнулась, мягко призывая его, и когда они поцеловались, то чуть не испортили поцелуй смехом.