Она знала, что лучше не настаивать на темноте, прекрасно помня свечи, которые он оставил гореть, чтобы лучше рассмотреть ее. Что он увидит сейчас, в утреннем свете, чего раньше не видел? Она не стала ни выше, ни ниже, не поправилась и не похудела. Она такая же, какая и была, не красавица и не урод, обычная женщина.

Но ей так хотелось выглядеть привлекательнее. Особенно когда с нее постепенно снимают одежду. Сначала редингот был снят так быстро, что она оказалась лишена его раньше, чем осознала это. Потом блузка и юбка, довершавшие ее костюм для верховой езды, исчезли одним движением, как будто пальцы Джереда были волшебными, а его едва заметная улыбка только подчеркивала это. Наконец она осталась в одном корсете, но даже он не мог противостоять его проворным прикосновениям, потому что мгновение спустя и передняя и задняя шнуровки оказались распущены и корсет упал на пол. Только рубашка скрывала ее наготу, и даже она была не большим препятствием, чем дыхание или взмах ресниц, поскольку Тесса держала глаза решительно закрытыми.

Кончик пальца прошелся, едва касаясь, по ее векам, веселый голос прошептал:

— Где вы, Тесса?

— Удивляюсь, почему я сейчас чувствую себя более обнаженной, чем когда-либо раньше. И хотя я уверена, что должна бы ощущать восхитительный вихрь эмоций, я просто вынуждена признать правду.

— Какую? — Его пальцы ласкали ее нежную кожу. Она подняла глаза. На его лице застыло чрезвычайно странное выражение. Оно убедило ее снова закрыть глаза.

— Видите ли, Джеред, я прекрасно осознаю все свои недостатки. Слишком пышная грудь, ноги слишком длинные, талия, которая никогда не будет осиной, как бы туго моя горничная ни затягивала корсет. Сейчас я предпочла бы темную комнату и толстое одеяло.

Было огромным облегчением, что она почувствовала его руку у себя под коленями, а другую на спине. Ее несли на кровать — она была уверена в этом, быстрый взгляд из-под полуприкрытых век подтвердил ее догадку. Комната наклонилась, а потом появился балдахин, массивные резные столбики красного дерева, задрапированные бархатом.

Но Джеред поставил ее перед камином. Пока она дрожала от холода, он стянул вниз вышитое покрывало, потом схватил ее, как будто она была забытым свертком, и положил между холодными, как будто влажными простынями. Тесса начала трястись, как будто холод проникал в самые ее кости. Он пробормотал что-то, очень напоминающее ругательства, и сбросил с себя одежду, не заботясь о том, куда она упала.

Из окон просачивалось достаточно света, чтобы она могла разглядеть своего мужа довольно подробно. Разве раньше она видела канаты мышц на его руках, мощь его бедер? Была ли его грудь такой широкой, с этим островком темных волос? Такая же тень окружала мужское достоинство впечатляющих размеров, даже и полусонное, как ей казалось. Но опять же, ее опыт в таких вещах исчерпывался всего двумя ночами.

Ее кулаки забрались под подушки, когда он еще больше шокировал ее тем, что не лег рядом, как она предполагала, а дюйм за дюймом медленно опустился на нее сверху, покрывая все ее тело. От шеи до пальцев ног она оказалась окутана живым одеялом, если такое можно сказать о теле Джереда.

— Мне очень нравится ваша пышная грудь, Тесса. И ваши длинные ноги. Что до вашей талии, мужчина будет дураком, не оценив ее. — Он поднялся на руках, глядя сверху вниз на свою жену. Сейчас он просто искрился весельем. — Вам все еще холодно?

— Начинаю согреваться, — ответила она, облизывая губы, ставшие вдруг очень сухими. — Вы мое одеяло?

— Вы хотите другое?

— Зачем? Вы неплохо выполняете эту задачу. Знаете, я не совсем раздета. На мне еще есть рубашка.

Он провел линию по границе ее губ — приятное покалывающее прикосновение.

— Да, — тихо произнес он. — Я это учитываю.

Ее лицо, наверное, было забавным, потому что он только улыбнулся, потом наклонил голову, чтобы поцеловать ее в шею. Еще одно чрезвычайно чувствительное местечко.

— Вы ерзаете, когда вам щекотно. Вы знали? Я думал, вы будете смеяться. — Он поднял голову, улыбаясь ей.

Теперь ей было уже достаточно тепло. Даже слишком. Но она не сказала ему об этом из страха, что он отодвинется. А ощущение его, такого тяжелого на ней, было отнюдь не неприятным. Скорее, притягательным.

Но он все равно подвинулся, вдруг оказавшись рядом с ней, поворачивая ее так, чтобы она лежала лицом к нему. Пальцы ног и колени их соприкасались, но ничего больше, и Тесса на какой-то миг почувствовала одиночество. До такой степени, что протянула руку и коснулась пальцами его груди, а потом положила всю ладонь, как будто чтобы проверить, здесь ли он. Его кожа была такой гладкой, волоски на ней казались шелком. Другая ее рука лежала у нее под головой, и она потянулась и зарылась пальцами в его волосы.

Неужели он читает ее мысли? Его улыбка, похоже, говорила именно об этом.

— И о чем же вы думаете, женушка, с таким странным выражением на лице?

Она не могла смотреть на него, когда он говорил. Вместо этого сосредоточилась на своей руке, гладящей его грудь.

— Что поступаю очень смело, касаясь вас, — призналась она почти шепотом.

Его рука коснулась ее лица, отодвинула прядь волос с виска, задержалась на губах.

— Пожалуйста, ласкайте меня. — Слова прозвучали так тихо, будто это была всего лишь мысль.

Ее пальцы не могли оторваться от его груди. Это ее воображение, или его дыхание действительно замерло, а потом с шипением вырвалось сквозь губы? И правда ли, что его глаза сузились, когда он смотрел на нее, оба их взгляда были словно заворожены движением одного робкого пальца?

А потом другой палец дотянулся и стал делать то же самое с ней, обводя сосок сквозь тонкую ткань рубашки. На нее хлынула волна неизведанный ощущений — напряжение, жар. Неужели он чувствует то же самое, когда она касается его? Быстрый взгляд вверх, в глаза, горящие в предутреннем свете. Глаза Мэндевиллов. Когда-то она думала, что они как холодный пепел. Как же могла она не заметить в них огонь?

Он как будто повторял все ее действия. Каждое движение по ее коже копировало ее. Он сдерживал себя, словно позволяя ей задавать ритм. В их брачную ночь он был тем, кто вел ее к открытию. Прошлой ночью Тесса вообще обо всем забыла. На этот раз она должна была стать исследователем. И она старалась: рука скользнула вниз, чтобы лечь на его бедро, на живот, а потом подняться к мускулистому плечу. Потом в волосы, расчесывая их ото лба пальцами, жадные глаза смотрели, как одна непокорная прядь снова упала вниз. Он не пытался коснуться ее, не говорил ничего, когда она вела по его щеке пальцами, дрожащими от дерзости. Его губы дернулись в полуулыбке, но когда она провела по его рту, один палец задержался в центре его нижней губы. Тесса приподнялась на локте, наклонилась, тихонько дыша у его губ. Отважный поступок, особенно после того, что в последние минуты она почувствовала нарастающее в нем напряжение, как будто он сдерживался одним только усилием воли.

Ее поцелуй был нежным, теплым, мягким, невинно чувственным. Она ощущала, как он содрогается, когда она лизала его губы, но когда его голова едва заметно повернулась, Тесса отстранилась. Ее взгляд был почти укоризненным, он закрыл глаза при виде этого, ресницы склонились на щеки.

Ее рука лежала на его плече, большой палец гладил его щеку. Он подвинулся, нетерпеливое движение ног и торса, и в этот момент она почувствовала его член, огромный и твердый, у своего бедра.

Ее глаза моргнули, открываясь, чтобы встретить его взгляд. В мгновение ока все исчезло. Его рука мягко опустила ее назад, на подушку.

Он навис над ней — тень, очерченная светом, присутствие такое же осязаемое, как грозовое облако. И вдруг как будто бы полыхнула молния, она сверкнула в его глазах, когда он улыбнулся ей. Обе руки схватили ее рубашку, любовно сшитую целой армией белошвеек для ее приданого и стоившую гораздо больше любой другой ее прежней рубашки. Эта была отделана кружевом и вышита розами. Джереду не было никакой разницы. Она не протестовала, когда он сжал в кулаках ткань и медленно развел руки в стороны. Разрыв был ровный и длинный, и его взгляд проследил за ним до самых ее колен, как будто до этого она была одета в застегнутые доспехи и только сейчас открылась. Горловина осталась целой, но она не могла противостоять его решимости. Тесса лежала перед ним, как раскрытый гороховый стручок.

Он потянулся к ней, отбрасывая в стороны обрывки рубашки. Его ладонь, теплая и чуть-чуть мозолистая, приподняла ее грудь. Если это была жертва, она предназначалась для его губ, не столько нежных, сколько ненасытных. Не дразнящих, но требовательных. Его губы ласкали ее сосок, он нежно прикусил его зубами, потом отстранился и смотрел, как он поднимается и напрягается.

Его поцелуй был вторгающимся, поглощающим, жадным. Исчезла вся нежность любовника, поощрявшего исследование; этот мужчина был способный, опытный, не отдающий ничего и требующий все. Она была женщиной, и ее сила заключалась прежде всего в ее слабости, готовности подчиниться.

Когда его рука опустилась вниз и раздвинула ее ноги, она позволила ему это. А когда его пальцы потянулись с ее бедра к жаркой точке их соединения, у нее была только одна мысль — возразить, но и она исчезла под очередным поцелуем. Он коснулся ее, и она шумно вздохнула. Его голова поднялась, и он посмотрел на нее сверху вниз, его губы были влажные и неулыбающиеся. Его лицо стало хищным. Еще одно вторжение пальцев, и она прикусила губу. Он улыбнулся, как будто ее ответ означал согласие, а ее стон — поощрение.

Когда он вошел в нее, мощно и быстро, без намека на деликатность, давно забыв о поддразнивании, она подняла бедра ему навстречу, уверенная, что умрет от этого, и более чем уверенная, что, даже если это и случится, это будет совершенно не важно.