Шона чувствовала себя опустошенной, как будто только что выплакала все слезы. Но у нее слишком много дел, ей жалеть себя некогда. А может быть, она просто не хотела думать о том, что сказал ей Гордон.

Он все знал.

Он знал, что сказал ей его отец, и воспринял это как испытание. Испытание, которое она с треском провалила.

Гнев лучше, чем отчаяние.

Она была его радугой.

Может быть, она правда его подвела? Может, он прав?

Да какая теперь разница…

«Дорогая»… Как давно она не слышала этого слова, произнесенного с такой интонацией. Целых семь лет.

Прав ли он? В гордости ли было дело? В то время она вовсе не считала это гордостью. Боль. Боль и стыд – вот что она чувствовала. Шона Имри, из гордого клана Имри, стала нищенкой.

У двери в потайной ход она вытащила из ящичка коробку спичек и снова зажгла светильник. Возвращаясь по своим следам обратно в замок, она чувствовала себя постаревшей на сорок лет. В библиотеке она вернула светильник на место и осталась стоять, глядя в стену, мысленно проигрывая сцену в домике.

Когда она спросила Гордона, ненавидит ли он ее сейчас, он так и не ответил.

Ей хотелось в постель, но это был бы жест трусости, а она, при всех своих недостатках, трусихой никогда не была. Безрассудная, вспыльчивая, может быть, в чем-то грубая – это да, но она всегда встречала трудности лицом к лицу и никогда не бежала от вызова.

Даже если от этого вызова она вся холодела и в животе сжимался тугой комок.

Больше всего на свете ей сейчас хотелось пойти и хорошенько выплакаться, но она прекрасно понимала, что стоит ей поддаться этой слабости, как в ту же минуту в комнату заглянет Хелен и станет допытываться, что стряслось. Или же она уже после заметит ее опухшие глаза – и не смолчит. Хелен, конечно, настоящее сокровище, но иногда она бывает слишком любопытна и заботлива.

Предполагалось, что сегодня утром она поведет Мириам осматривать Гэрлох дальше, но Шона надеялась, что американцы про это благополучно забыли. Вместо этого она отправилась на поиски Фергуса. К счастью, найти его не составило труда – он сидел в зимнем саду, на одной из скамеек. На соседней спал, полностью одетый, Старый Нед. Полупустую бутылку виски он нежно прижимал к себе обеими руками.

– Иногда мне начинает казаться, – сказал Фергус, взглянув на нее, – что он неплохо придумал. Может, мне стоит последовать его примеру. Пить, не просыхая ни днем ни ночью.

Шона присела рядом на скамью и украдкой бросила на брата взгляд. Он побледнел, белая линия очерчивала губы. Ходьба по замку давалась ему непросто. Он и так проявил себя отчаянным храбрецом, но иногда мужество страшно изматывает.

Она надеялась, что он стойко воспримет правду.

Они не могут организовать бал для Мириам и ее отца. И ей не нужно еще раз подсчитывать припасы; сколько ни считай, результат от этого не изменится: еда закончится задолго до того, как американцы уедут.

Пришло время обсудить финансы, но Шона вдруг поняла, что не может начать этот разговор сейчас, когда у Фергуса такое лицо. Он на три года старше ее, но в этот момент она ощущала себя так, будто была его матерью.

Она положила руку ему на плечо и погладила – глупый жест. Фергус тем не менее посмотрел на нее и улыбнулся. Шона оценила его усилие.

– Мы справимся, – пообещала она.

– Да?

Шона кивнула.

– Фергус, как думаешь, я гордая?

Он расхохотался.

Шона нахмурилась:

– А как насчет заносчивости?

– Ты же Имри, Шона, – тепло отозвался он. – Все Имри гордые и заносчивые.

Она помолчала.

– Поэтому с нами нелегко иметь дело, да?

Господи Боже, а что, если Гордон прав? Возможно ли это? Что, если она и впрямь решила их будущее, руководствуясь только своей гордостью?

Но сейчас не время думать о Гордоне.

Старый Нед так и не проснулся. Шона посмотрела на него. Он мирно похрапывал на своей скамейке.

– Как по-твоему, что он делает по ночам?

– Пьет, – ответил Фергус. – А потом спит. Потом встает и снова пьет.

– Не помню, чтобы он столько пил, когда мы были маленькими.

– Может, он и не пил. А может, мы не замечали.

Возможно, ей самой стоило взяться за виски. Кто знает, вдруг она станет лучше спать? И уж точно будет меньше беспокоиться.

Шона откинулась на спинку скамейки и огляделась вокруг. Некогда сад матери поставлял цветы для всех жилых комнат Гэрлоха, но после ее смерти некому стало ухаживать за растениями.

Однако зимний сад, как оказалось, процветал и в заброшенности. Цветы и маленькие деревья бурно разрастались, протягивая изумрудные руки к стеклянным стенам и потолку.

Это было самое новое помещение в Гэрлохе – подарок отца матери. Зная, что жена обожает копаться в саду, но не любит холодных зимних дней, он заказал восьмиугольную пристройку позади библиотеки.

Пол был выложен тем же камнем, что и весь замок. Посреди зимнего сада располагался бассейн с фонтаном – женщина, льющая воду из большой амфоры. Отец всегда шутил, что скульптора так очаровала мать Шоны, что он создал статую похожей на нее.

Шона не успела убраться в этой комнате, и она имела вид несколько заброшенный. Бассейн нужно было осушить и хорошенько вычистить: от воды шел неприятный запах. Фонтан бездействовал уже несколько лет. Возможно, если бы фонтан работал, вода бы не застаивалась. Некоторые растения сбрасывали листву, и та лежала на полу, неубранная.

Вернут ли американцы Гэрлоху былое великолепие?

– Я всегда думала, что мы живем какой-то волшебной жизнью, что мы как будто заколдованы. Что ничего плохого с нами случиться не может, – сказала она.

– Так оно и было, пока мы не покинули Гэрлох, – ответил Фергус. – Может, это он заколдован, а вовсе не мы.

Она посмотрела на него:

– Мог ли ты когда-нибудь представить, что мы будем вот так тут сидеть: ты, орденоносный воин, и я, вдова?

– Ты графиня, – поправил он.

Графиня без гроша в кармане.

– Фергус, насчет бала… – начала Шона.

– Вряд ли и бала хватит, чтобы загладить твою вину, Шона.

И сами слова, и тон, которым они были сказаны, заставили Шону умолкнуть.

В конце концов, она встала и поцеловала брата в щеку, отчаянно желая, чтобы правда не встала между ними как стена.

Она покинула зимний сад, поднялась по лестнице – и заметила Элизабет Джеймисон. Иногда провидение ниспосылает ей именно то, что нужно. Вот как сейчас.

Никогда прежде она не вмешивалась в жизнь Фергуса. Но, надо сказать, Фергус раньше и не возвращался с войны тяжело раненным. И никогда прежде она не видела его таким подавленным. После возвращения из Индии что-то не давало ему покоя. Что-то, что теперь обрело лицо и имя.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказала Шона Элизабет.

И направилась в зимнюю гостиную, где ее мама любила шить. Эту комнату она тоже не успела привести в порядок к приезду гостей, но сейчас это не имело никакого значения. Она обернулась один раз – посмотреть, идет ли Элизабет следом. Элизабет шла, но по ее лицу понятно было, что она не рада предстоящему разговору.

Шона подождала сиделку и плотно закрыла за ней дверь.

– Мне необходимо знать, почему мой брат так ужасно чувствует себя в вашем обществе.

Элизабет вцепилась в свой чистый голубой фартук и испуганно посмотрела на Шону, словно та была одним из привидений Гэрлоха.

Шона нетерпеливо вздохнула, подошла к дивану у окна и села, поспешно и без церемоний.

– Я никогда не видела таких упрямых людей, как вы с Фергусом, – заявила она.

– А Фергус что говорит? – спросила Элизабет.

– Ничего. Я его не спрашивала.

– Но почему-то решили спросить меня.

Шона указала на другой край дивана, но Элизабет осталась стоять.

– Из Индии Фергус вернулся другим человеком. Я сначала думала, что это из-за ранения он так угрюм. Но, приехав в Гэрлох, я поняла, что виной тому может быть что-то другое – не только боль в ноге. А именно – вы.

Элизабет подошла к окну.

– Я не знаю, как нужно обращаться к графине, – тихо сказала она.

– Называйте меня Шоной.

Элизабет бросила на нее испуганный взгляд:

– Мистер Лофтус этого не одобрит.

Шона скривилась:

– И как вы только его терпите! – Но она вернулась к основной теме их разговора. – Так что между вами произошло?

Она не знала, будет ли Элизабет с ней откровенна. Стала бы она сама говорить с кем-то о Гордоне? Вряд ли.

Шона встала и прошла в другой конец комнаты. В последний момент, уже открыв дверь и собираясь выйти, она оглянулась на Элизабет:

– Фергус мой брат. Он единственный, кто у меня остался. И я сделаю все, чтобы избавить его от боли.

Элизабет повернулась к ней:

– Он вполне нормально ходит с тростью.

Шона скрестила руки на груди.

– Я имею в виду боль душевную, Элизабет.

– Разве может один человек избавить другого от душевной боли?

Элизабет улыбалась, но так печально, что Шоне сделалось ее жаль.

– Наверное, нет, – признала она.

– Я не хочу причинить вашему брату боль.

Шона вернулась к дивану и села.

– Как вы познакомились?

В конце концов Элизабет ответила:

– Я, когда выпадала возможность, встречалась с ним в саду. – Ее улыбка стала более искренней. – Ну, это был не совсем сад, просто клочок земли, поросший травой, с несколькими цветочками, которые кому-то удалось вырастить, и единственной скамейкой. Но все равно это было лучше, чем находиться в госпитале. Ненадолго возникало ощущение, что смерть не везде побеждает.

Шона выпрямилась и сложила руки на коленях.

– Как вы это вынесли?

Элизабет ответила на ее взгляд:

– Я хотела быть чем-то полезной.

Шона кивнула:

– В последние два года жизни моего мужа, ухаживая за ним, я чувствовала то же самое. Но некоторые дни были просто ужасны.

– Как и большая часть моих дней в Севастополе, – согласилась Элизабет. – Мы потеряли столько людей, каждый день на телегах увозили гробы. Но бывало и по-другому, и людям, которые, как нам казалось, не переживут ночь, к рассвету становилось легче. – Элизабет снова отвернулась к окну. – Просто учишься радоваться даже самым малым вещам и воспринимаешь их как драгоценный подарок, а на ужасы и неудачи не обращаешь внимания.

Шона кивнула, чувствуя странную похожесть с этой женщиной.

– Мне кажется, с моим мужем мне приходилось так тяжело потому, что я знала: путь у него только один. Это было медленное погружение в смерть. Единственное, что я могла, – это облегчить его путь. – Стоило ли упоминать, что она впервые в жизни с кем-то говорила о болезни Брюса? Даже с Хелен Шона этого не обсуждала. – Я восхищаюсь вашим мужеством.

Элизабет только улыбнулась в ответ, по-прежнему глядя в окно:

– Я чувствовала себя такой хорошей от того, что делаю. Чистой.

Что-то в ее позе заставило Шону промолчать.

– Фергус – лэрд Гэрлоха. – Элизабет вскинула руки, словно желая обхватить весь замок. – И он награжден Крестом Виктории. Вам известно, что этот орден получил только один офицер? Из шестерых кандидатов награду должен был получить только один, тот, кто проявил большую отвагу и доблесть. Выбрали Фергуса. Тайным голосованием, как я понимаю.

– Как вы об этом узнали? – удивилась Шона.

Элизабет пожала плечами, и смущенная улыбка тронула ее губы.

– Я постаралась выяснить о нем как можно больше после того, как горцы покинули Крым. Я хотела убедиться, что с ним все в порядке.

– В данный момент с ним не все в порядке, наоборот.

Элизабет на это замечание ничего не ответила.

– На мой взгляд, Элизабет, мой брат испытывает к вам глубокие чувства. Даже я это вижу. Иначе зачем бы ему было выходить из комнаты, когда появляетесь вы? Или намеренно не смотреть в вашу сторону? И почему вы сама его игнорируете? Это из-за ноги? Потому что он теперь хромой?

Элизабет, к ее чести будет сказано, этот вопрос потряс.

– Ну конечно, нет!

– Тогда, если ничего не чувствуете к Фергусу, пожалуйста, хотя бы не причиняйте ему еще больше страданий. Он этого не заслуживает.

– Хорошо, а вы в это больше не вмешивайтесь.

Элизабет посмотрела ей прямо в глаза.

Шона только кивнула и вышла из комнаты. Зря она все это затеяла. Как бы ее старания не принесли вреда больше, чем пользы.