На следующее утро Давина проснулась с таким чувством, что у нее появилась цель.

Она всегда гордилась тем, что ей нравится учиться, узнавать что-то новое. Ее часто занимали открытия, о которых она читала в книгах. Поэтому сегодня она наметила себе два направления для исследования — Египет и Маршалл. Если эти направления время от времени пересекаются — тем лучше. Она не намерена оставаться в своей комнате, как послушная жена. Но и вести себя так, как мать Маршалла, она тоже не будет.

Она достала один из последних дневников Джулианы, и он раскрылся на той странице, которую она читала прошлой ночью.

«Сегодня был хороший день. Боль не такая сильная, так что если я сосредоточусь на чем-нибудь другом, то, возможно, смогу поверить, будто я вынашиваю ребенка.

От опухоли мой живот округлился так же, как это было, когда я была беременна Маршаллом. Тогда я и не подозревала, что те дни были такими безмятежными. В то время я была больше озабочена, не оттолкнет ли Эйдана мой внешний вид. Были и другие проблемы, которые мучают каждую будущую мать. Что, если я совершила какую-нибудь ошибку и нечаянно навредила своему ребенку? Кто у меня будет — мальчик или девочка? Если родится мальчик, не будет ли это означать, что у Эйдана не останется больше причин возвращаться домой из Египта? Выполнив свою долю обязанностей, он будет свободен и осядет в своей любимой стране.

Ответы появились очень скоро. Думаю, я была хорошей матерью. Маршалл вырос преданным сыном, замечательным человеком. Я просто благоговею перед его успехами. Я так им восхищаюсь, что иногда мне приходится напоминать себе, что это я его родила, я дала ему жизнь.

Однако, как бы я ни притворялась и ни старалась думать о лучших временах, сейчас я не беременна. Но мне надо рассказать своему ребенку об этой огромной тайне. Хотя мое время близится к концу, я не могу похвастаться самообладанием. На самом деле я могла бы даже признаться, что сегодня мне еще более страшно, чем два месяца назад, когда я узнала свой диагноз.

Несчастья бывают у всех. Церковь хотела бы, чтобы все мы поверили, что наша судьба — страдать, чтобы мы больше ценили приближение райской жизни. Но сейчас рай кажется очень далеким и недружественным местом. Я бы предпочла остаться в Эмброузе.

Что касается Эйдана, я его не позвала. Я боюсь, что, если я это сделаю, он не приедет, и я пойму, что вся наша жизнь была притворством. Этого я не вынесу…»

Давина закрыла дневник, положила его в ящик тумбочки, встала с постели и подошла к окну.

Воздух казался тяжелым и влажным. На горизонте были видны отсветы солнца, но вблизи тучи все еще висели низко и были почти черными.

Настроение Давины было почти таким же — под стать непогоде. Мощеный двор был покрыт лужами. Солнце быстро высушит их, если, конечно, опять не начнется гроза.

Газон между Эмброузом и Египетским домом, наверное, мокрый, так что ей придется надеть прочные башмаки. А платье? Она наденет что-нибудь новое, но удобное.

Она была твердо намерена найти цель своей новой жизни.

Маршалл видел, как она спускается с холма, не обращая внимания на грозовые облака. Если бы он был честен, он признался бы себе, что предвкушает встречу с ней. Он был уверен, что та женщина, которая накануне явилась в Египетский дом, не станет довольствоваться тем, чтобы сидеть взаперти в Эмброузе.

С того самого момента, как он ее увидел, он понял, что она другая.

Он уставился на пресс-папье, но вместо него видел лицо Давины. В глубине души он был рад ее неожиданному вторжению в его жизнь. Его привлекало, что она была упрямой, самоуверенной и желающей все делать по-своему. Но другая часть его существа не желала соглашаться на этот фарс, называвшийся браком.

Забинтованная рука все еще болела. Это было напоминанием и предупреждением — вот что может случиться, если он позволит себе расслабиться.

Она предложила ему что-то вроде дружбы, ведь он так одинок! Демоны не предлагали дружбу. Они вселяли в него только ужас.

Он спустился по черной лестнице в нижнее помещение и решил подождать ее там. Когда она вошла, она не стала сразу же звать его, а задержалась на мгновение, словно собираясь с духом, перед статуями и расставленными на полках канопами — древнеегипетскими вазами.

Маршалл не шевелился, не желая пугать ее. Ее интуитивная сдержанность странным образом напомнила ему самого себя. Когда он находился в состоянии крайнего напряжения, он всегда пытался контролировать свои чувства. Наверное, решил он, с ней происходит то же самое. Что заставляет ее стоять так тихо? Может быть, она сердится? Нет, вдруг понял он. Это страх. И он устыдился этой мысли.

Он сделал несколько шагов и увидел, что она напряглась еще больше. Почему? Что-то подсказало ему, что он должен знать причину.

Она повернула голову, и ее взгляд безошибочно нашел его фигуру среди статуй.

— Вам известно, что Столетняя война на самом деле продолжалась сто шестнадцать лет? — спросила она, огорошив его своим вопросом.

— Должен признаться в своем невежестве, — ответил он и подошел к ней.

— Один из египетских фараонов правил дольше всех в истории. Вы это знали? Вторым по продолжительности правления был король Франции Людовик XIV, правивший с 1643 года по 1717-й. Это очень интересно, не так ли?

— Вы никогда не устаете учиться и узнавать что-то новое?

Отвечая ему, она смотрела не на него, а на стоящую перед ней статую.

— Этот вопрос мне задавали и раньше. И всегда точно таким же тоном. Будто знания — это нечто, что отмерено человеку лишь в ограниченной степени. Разве так плохо стремиться узнавать больше? — Она окинула его взглядом. — К несчастью, некоторые мои знания не имеют практического применения. Я могу лишь думать, что я это знаю. Например, что такое семь чудес света. Вы можете вообразить себе разговор между современными людьми, где была бы затронута эта тема?

Он улыбнулся, и она кивнула:

— Вот видите.

— И какие же это чудеса?

Она нахмурилась:

— Вы решили меня подразнить?

— Может быть, и мне хочется их узнать. — Его улыбка становилась все шире.

— Хорошо. — Она начала перечислять. — Первое — это египетские пирамиды в Гизе. Второе — висячие сады Семирамиды в Вавилоне. Третье — статуя Зевса в Олимпии, четвертое — Колосс Родосский. — Она взглянула на него. — Это огромная бронзовая статуя на острове Родос, воздвигнутая в честь бога солнца Гелиоса.

— Так. Это уже четыре, — сказал он, не переставая улыбаться.

— Пятое чудо света — храм Артемиды в Эфесе. Почему-то это мне всегда трудно вспомнить. Шестое — мавзолей в Галикарнасе, а седьмое — маяк в Александрии. — Она гордо вздернула голову, и ее губы растянулись в торжествующей улыбке.

Он зааплодировал ей, а она присела в глубоком реверансе.

— Если я каким-то образом позволил вам подумать, что осуждаю вашу любознательность, прошу меня извинить. У меня не было такого намерения. На самом деле я не могу не восхищаться этой чертой вашего характера, тем более что меня, как и вас, обвиняли в том же самом всю мою жизнь. Правда, в моем случае я не могу признать эти обвинения логичными, поскольку я, будучи графом Лорном, был еще и дипломатом, которому положено все знать.

— А я всего лишь Давина Макларен. — Через секунду она поправилась с улыбкой: — Давина Макларен Росс.

— Графиня Лорн, — добавил Маршалл.

— Вы сказали это так, будто с титулом мне была передана власть. Но так ли это?

Ему достаточно было улыбнуться.

— Если бы я задала вам некий вопрос, почувствовали бы вы, что должны ответить?

— В интересах научного знания?

— Нет. Потому что я графиня Лорн.

Он кивнул:

— Разумеется.

— Тогда почему вы не приходите ко мне?

Она опять это сделала. Он смотрел на нее, пораженный ее смелостью.

Что, черт побери, ему на это ответить?..

— С какой целью вы сюда пришли? — спросил он вместо ответа.

— Я пришла, чтобы узнать все о Египте, — ответила она, решив сказать ему правду. — Мне не позволено быть женой, и я поняла, что перекрашивание моих апартаментов не займет всю мою жизнь. Миссис Мюррей определенно возражает против моего вторжения в дела дома, считая, что это ее поле деятельности. Следовательно, мне ничего не остается, как учиться.

— В Эмброузе очень хорошая библиотека.

— Зачем мне учиться по книгам, если в Эмброузе есть музей? Я не стану женой, которую заточили в башне, Маршалл.

Вот так. Опять ее знаменитое упрямство, которым она когда-то так гордилась.

— Это не сказка, Давина.

— Вы думаете, что я этого не понимаю? — Она неожиданно почувствовала приступ веселья. — Я не принцесса, а вы, Маршалл, не принц.

Она уставилась на стоявшую перед ней статую. Древний египтянин, размером больше, чем в натуральную величину, восседал на троне с таким видом, будто мог осудить ее на смертную казнь, если бы был живым. Ей захотелось схватить молоток и треснуть его по большому пальцу на этой каменной ноге.

Потом она взяла со стола черепок какого-то сосуда и удивилась тому, что краски, нанесенные на терракотовый фон, все еще были видны — бледно-голубая, некогда бывшая ярко-синей, и бледно-желтая, когда-то оранжевая.

— Вы были здесь вчера, когда я пришла, чтобы найти вас?

Не сразу, но он все же ответил:

— Да.

Она кивнула в знак того, что ждала именно такого ответа.

Сколько же красоты было в этом доме! Ее внимание особенно привлекла одна маска, освещенная неожиданно пробившимся лучом солнца.

— Она золотая? — спросила Давина, осторожно прикоснувшись к краю маски.

— Да. — Он схватил ее руку и сжал.

Ну разумеется! Маске было несколько тысяч лет, а ее прикосновение, каким бы легким оно ни оказалось, могло повредить драгоценному предмету древней культуры.

— Она похожа на человека с рогами барана. А у этой, — она показала на статую женщины, выполненную из слоновой кости, — кошачья голова.

Справа от нее стояла статуя юноши с замысловатой прической, прижимавшего к груди крест, будто защищаясь. Статуя рядом изображала женщину в золотом одеянии, преклонившую колено. Она протягивала руки, а за спиной у нее были зелено-голубые крылья с красными точками. Над головой было красное кольцо, подпираемое двумя золотыми рогами.

— Исида, — пояснил он, правильно истолковав ее смущение, — богиня плодородия.

Куда бы она ни смотрела, везде ее взгляд натыкался на что-то невиданное и необычно интересное, начиная от столов, которые, казалось, были сделаны из золота, и кончая сплетенными из тростника стульями, украшенными цветными рисунками. Саркофаг в форме обезьяны соседствовал с другим саркофагом, в котором находился мумифицированный ибис — священная птица египтян. Рядом с золотым сосудом в красных и зеленых полосках высилась ваза, из которой торчала длинная палка.

— Когда-то это был веер из павлиньих перьев, — пояснил Маршалл, коснувшись палки.

— Я никогда не видела ничего подобного. Даже на Всемирной выставке.

— Многие из выставленных там предметов были всего лишь точными копиями.

— А эти нет? — удивилась она.

Он покачал головой:

— Это все приобретения моего отца. Он любил Египет.

— Здесь все очень красиво, но нет ничего живого.

Он не ответил, и она задала ему вопрос, который ее мучил все это время:

— Как вы поранили руку?

— Я не помню. Примите это на слово.

— А вам не страшно, что вы не помните, как это произошло? — Она внимательно на него посмотрела. Белки его глаз были красными, лицо — осунувшимся. — Вы поэтому избегаете меня? Из-за того, что боитесь, что такое может случиться, когда я буду рядом? — произнесла она.

Он молчал. Но когда он заговорил, он повторил то, что ей уже было известно.

— Я говорил вам, что наш брак не будет типичным. Теперь вы знаете почему.

— Потому что вы безумны? — Она вздохнула. — Я думаю, что здесь что-то не так, но пока не знаю что. Но я не верю, что вы сумасшедший.

— Или Дьявол из Эмбоуза?

— Тогда мы с вами пара, не так ли? — Она вдруг почувствовала себя легко. — Я — грешница из Эдинбурга.

Наконец-то ей удалось его расшевелить. Ей показалось, что он хочет что-то сказать. Но он молчал.

— Если мы не знаем друг друга, — сказала она, — исправьте ситуацию. Расскажите мне о себе.

— А курс будет называться «Маршалл Росс»? Вы хотите, чтобы я раскрыл все секреты?

— Почему бы и нет? А я бы рассказала о своих…

Она вдруг осеклась, потому что ее осенила такая странная мысль, что она уставилась на него в недоумении.

— В чем дело, Давина?

Она покачала головой, почувствовав себя глупо.

— У меня их нет. — Она помолчала. — У меня вообще нет никаких секретов. Я никогда ничего не скрывала ни от отца, ни от тети. Возможно, я всегда была слишком разговорчивой и откровенной и постоянно все о себе рассказывала. У меня никогда не было тайника, где я хранила бы что-либо от посторонних глаз. У меня не было даже детских секретов, которыми я могла бы делиться с подругами. А о моем позоре знает весь Эдинбург, так что, думаю, у меня нет секретов.

— Как же нет? Есть. Вам уже очень многое известно о графе Лорне. Многие в Эдинбурге были бы более чем счастливы узнать то, что знаете вы.

— А что я о вас знаю, Маршалл? Что вы великолепный любовник? Подозреваю, что это известно немалому числу женщин. Что еще я знаю?

Он покачал головой, но не стал комментировать ее заявление. А ей так хотелось, чтобы он что-нибудь сказал и она могла бы остаться здесь. Пока они разговаривают, между ними завязываются более близкие отношения. Может, дружба, и это лучше, чем быть просто любовниками.

Давина попыталась сократить расстояние между ними до минимума.

— Посмотрим, что я знаю о вас…

Он стоял не шевелясь, и она провела пальцами по его лицу. У него был широкий лоб. Ресницы были длинными, брови — густыми. Щеки были немного впалыми. Прямой, с горбинкой, нос был не слишком острым. К его губам она возвращалась снова и снова, проводя пальцем по упругой нижней губе и неулыбчивому контуру верхней.

На этом ее исследование не закончилось, хотя было бы, наверное, безопаснее поступить именно так. Ее пальцы скользнули вниз по его шее к широким плечам. Потом она прижала ладонь к его груди и почувствовала, как гулко бьется его сердце. Далее на пути ее пальцев оказались его руки — сгибы локтей, сильные запястья и тыльная сторона ладоней.

Ей хотелось почувствовать его всего: провести пальцами по ребрам, запустить руку под рубашку и ощутить тепло его тела.

Но она отступила. Ее щеки пылали.

Желание окатило их обоих, и если бы он стал это отрицать, она назвала бы его лжецом.

— Возможно, я действительно кое-что о вас знаю, — наконец сказала она и не узнала своего голоса.

Более мудрая женщина ушла бы. Но последняя неделя показала, что там, где дело касалось Маршалла Росса, мудрости Давине явно не хватало.