Ретт

— Как ты? — Этим воскресным утром мать Дамианы дотрагивается своей рукой до моей щеки, глядя такими же медово-карими миндалевидными глазами, благодаря которым ее дочь зарабатывала миллионы. — Мы за тебя волновались.

— Не стоило. Будете кофе? — Я указываю на кофе-машину, стоящую на кухонном столе позади меня, и Ирена бегло бросает взгляд на нее.

— Нет, спасибо.

Отец Дамианы, Джордж, сидит в гостиной, его руки спокойно лежат на подлокотниках мягкого кресла. Он смотрит на пустой экран телевизора, не двигаясь и не говоря ни слова.

— Спасибо, что пришел вчера, — говорит Ирена и кладет руку на мою ладонь.

— Вам не нужно благодарить меня за то, что я пришел на похороны своей невесты.

— Ну, учитывая все то, что всплыло на этой неделе. — Она делает паузу и касается крестика, висящего на цепочке, скручивая ее. — Мы бы поняли, если бы ты...

Ее слова повисают в воздухе, и покрасневшими глазами она смотрит в мои глаза. Она, наверное, гадает, почему, черт возьми, я выгляжу таким спокойным и сдержанным. Она не спала несколько дней, отец Дамианы за эти дни едва ли проронил несколько слов, а я стою здесь, делая кофе, как ни в чем не бывало.

— Мы не хотели оставаться надолго, — говорит Ирена, побуждая своего мужа встать. — Просто решили проведать тебя, прежде чем покинем город. Позвони, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо, Ретт?

— И вы звоните, если что. Я буду здесь, если понадоблюсь.

Я провожаю их до двери, отмечая, что модельная походка Дамианы досталась ей от матери. Если бы она только переняла ее непоколебимую преданность и верность, мы бы не стояли сейчас здесь и не обсуждали это.

Ирена обнимает меня за плечи своими длинными руками и целует в обе щеки, прежде чем вытереть слезы с глаз и взять за руку Джорджа. Я запираю за ними дверь и возвращаюсь к своему кофе.

Я не сказал Ирене, но я тоже не спал.

Кроме того, я уверен, что она могла все и так понять по моему лицу — по темным кругам под глазами и затуманенному взгляду. В мыслях я продолжаю воспроизводить образ тех двоих, трахающихся снова и снова. И это не остановить. Каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу их.

Дотянувшись до чашки в шкафчике, я слишком быстро хватаю ее дрожащими от отсутствия сна руками, и она падает, разбиваясь о столешницу. Вытащив из-под раковины мусорное ведро, я начинаю бросать куски разбитой керамики поверх сломанной рамки с фотографией Дамианы, Брайса и меня во время прошлогодней игры с «Метс». (Примеч. «Метс» — нью-йоркская команда по бейсболу).

Она стоит между нами, улыбаясь, и мы оба обнимаем ее, и от меня не ускользает ирония этой фотографии, лежащей среди разбитых остатков рамки.

Не знаю, давно ли Брайс и Дамиана начали спать вместе, и планировали ли они во всем мне признаться, но даже в самых страшных снах я не ожидал получить тот телефонный звонок. Я бы предпочел застукать их вдвоем, тогда, во всяком случае, я бы получил удовольствие, надирая его зад и посылая ее куда подальше.

Мой телефон вибрирует, скользя по столешнице, и имя Шейна высвечивается на экране. Ребята звонили мне всю неделю, проверяя, все ли со мной в порядке. Даже присутствовали на похоронах Дамианы.

— Привет. — Я плечом прижимаю телефон к уху, продолжая поднимать оставшиеся осколки керамики.

— Просто позвонил узнать, как ты. — В последнее время Шейн напряжен и неловок, как и остальные члены команды. Все вокруг меня ходят на цыпочках. Когда я вхожу в комнату, они замолкают. Когда прохожу мимо, пялятся. Не нужно обращаться со мной, как с ребенком. С психикой у меня все нормально.

Злой? Да.

Взбешен до чертиков? Еще бы.

Слаб и уязвим? Едва ли.

— Да сам понимаешь, — говорю я.

Он не понимает.

Никто не понимает, каково это, потому что с ними никогда не случалось ничего подобного.

В этой ужасной аварии столкнулась фура и два гребаных предателя, которым посреди ночи приспичило покинуть свой гостиничный номер, чтобы перекусить блинчиков, предположительно после интенсивного сеанса траха.

— Ты ходил к Брайсу? — спрашивает Шейн.

— Неа.

Я хотел, но не смог. Брайс был для меня братом. Лучшим другом. Единственным сукиным сыном, который меня понимал, потому что во многом был похож на меня.

Но он отнял у меня две вещи, которые мне чертовски были дороги, и теперь я сделаю все, чтобы забыть этого ублюдка.

Вчера утром, когда ушел с похорон Дамианы, я остановился возле церкви, где несколько минут назад началась прощальная церемония с Брайсом. Я просто стоял там. На крыльце. Без единого движения. В одиночестве. Вел диалог с самим собой о том, пожалею ли я об этом когда-нибудь. В конце концов, я решил, что так и сделаю, и, пробравшись внутрь, остановился перед алтарем и внимательно слушал, как тренер говорит о том, каким парнем был Брайс, как для других был готов на все, что угодно, и что у него было золотое сердце. Кажется, он даже использовал выражение «верный до конца».

Я не был готов слушать эту чушь, поэтому просто свалил.

Люди привыкли, что о мертвых нужно говорить только хорошее, забывая все то плохое, что они совершали, и вспоминая их так, будто они были святыми. Брайс был совсем не святой, как при жизни, так и после смерти. Будь я проклят, если должен слушать кого-то, кто присваивает ему посмертные заслуги.

— Некоторые парни уверены, что видели тебя в баре «У Шотски», — осторожно произносит Шейн.

— Да, я там был, — не спорю я.

Он молчит, и, вероятно, задается вопросом, почему я не присоединился к ним, но у меня нет сил объяснять ему это. Я зашел туда и выпил последний коктейль, поминая гребаного ублюдка, который этого не заслуживал, потому что решил, будто должен отдать последнюю дань уважения этому мудаку, чтобы двигаться дальше.

На самом деле, после этого мне стало легче. Я выпил первоклассного джина, вспомнив на мгновение хорошие времена, и тихо сказал: «Пошел ты, мудак», а затем свалил оттуда.

— Уверен, что с тобой все в порядке? — спрашивает Шейн.

— Лучше некуда.

Шейн смеется, затем замолкает, будто не понимая, шучу я или нет.

— Тогда все в порядке. Увидимся на встрече в следующий понедельник?

— На какой еще встрече?

— Тренер организовывает собрание команды. В десять часов на ледовой арене. Он отправлял письмо по электронной почте.

Я не проверял свою почту в течение нескольких дней. Поклонники активизировались и отправляли всякие странные письма, читать которые у меня не было никакого интереса — кажется, так сказала моя ассистентка. Сам я их не видел. Когда-нибудь я попрошу ее прочитать мне их все, но пока это не столь важно. И всякие психопаты не получат ответ, потому что пусть идут нахрен.

— Я буду там, — говорю я.

— Хорошо. — Шейн прочищает горло. — Ладно, мужик. Тогда увидимся.

— Ага.

— О, подожди, — говорит он, перед тем как я завершаю звонок. — Ты видел сестру Брайса вчера?

— У Брайса есть сестра? — это, должно быть, какая-то больная извращенная шутка. Наверняка объявилась какая-то сумасшедшая поклонница, которая пытается прибрать к рукам то, что осталось на его огромном банковском счете, прежде чем какой-то дальний родственник успеет это сделать за нее.

— Очевидно, да.

— Неа. Я не видел ее. — Да и нет никакого желания видеть.

— Ты уверен, потому что она... — шепчет он. — Странно.

— Почему же?

— Она сказала, что хочет встретиться с тобой, потому что мы сказали ей, что ты знал его лучше, чем любой из нас. Я подумал, может, она уже поймала тебя?

— Звучит безумно. — Я почесываю висок. — Не хотелось бы показаться мудаком, Шейн, но я не хочу тратить ни минуты своего времени на кого-то, кто хоть как-то связан с этим ублюдком.

— Понял, Ретт, — говорит он, выдыхая в трубку. Он не понимает, да никогда и не поймет. — Увидимся, мужик.

— Ага.