Flyaway до начала шторма, 1948

 

От себя не убежишь (и не уплывешь)

«ЛОС-АНДЖЕЛЕС ТАЙМС», передовица

ВРЕМЯ ВЫПУСКА: понедельник, 8 марта, 1948

ЗАГОЛОВОК: ЗАМПЕРИНИ, ЛОС-АНДЖЕЛЕССКИЙ ГЕРОЙ ВОЙНЫ, ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ В МОРЕ

ПОДЗАГОЛОВОК: Последний раз корабль выходил на связь 28 февраля

Луи Замперини, бывший бегун из Университета Южной Калифорнии, проведший в годы войны сорок семь дней на спасательном плоту в Тихом океане, сейчас является одним из десяти членов экипажа 60-футовой шхуны Flyaway, связь с которой оборвалась 28 февраля.

Прибрежная охрана США обратилась вчера с радиообращением ко всем судам с просьбой предоставить любую информацию о шхуне и направила письменный запрос о пропавших без вести моряках властям Акапулько, Мексика.

Вернувшись домой после войны, я понял, что стал настоящей звездой, человеком, пережившим войну, известным бегуном, который считался мертвым, поскольку его долгое время содержали в секретном лагере и допрашивали. Но даже после того как мои родственники узнали о том, что я жив, никто не знал, удалось ли мне вернуться на родину. Когда же я действительно вернулся, моя история попала в New York Times и наделала много шума: у меня постоянно брали интервью и просили где-нибудь выступить.

После моей женитьбы на Синтии в 1946 году нас часто приглашали на многочисленные светские мероприятия: открытия театров, кинопремьеры, изысканные вечеринки. Например, однажды мы попали на открытие гангстерского казино Багзи Сайджела «Фламинго» в Лас-Вегасе. Там я и познакомился с девушкой Сайджела, или, как говорят воры, с его марухой, Вирджинией Хилл. Мы сразу нашли с ней общий язык, как давние друзья.

Мне пришлась по душе такая красивая жизнь, но все же пора было остепениться и где-нибудь осесть. Нефтяной магнат Эдвин Поули (один из корпусов Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе назван павильоном Поули именно в его честь) хотел, чтобы я баллотировался в калифорнийскую законодательную палату. «Я не прочь видеть тебя в Сакраменто», – заявил он мне как-то. Я не понимал почему, ведь зарплата составляла всего девятьсот долларов в год. Но потом я заметил, что у троих моих знакомых парней, работавших в этом секторе, есть красивые дома и лодки, стоявшие в гавани. «Неплохо», – подумал я.

И стал посещать всевозможные политические приемы и неформальные встречи. Одна из них проходила в баре, который располагался в деловом районе Лос-Анджелеса, принадлежавшем парню по имени Джо. Ему же принадлежал боулинг.

Мы встречались там как минимум раз в месяц, иногда два. На ужин всегда подавали тушеную оленину. Джо обычно наливал нам что-нибудь выпить, а потом говорил: «Первая сегодня». Возможно, это была уже сотая рюмка, но он всегда говорил «первая». Я расспрашивал его об оленине, и он объяснял, что пара представителей городской управы ездили в Гриффит-парк с винтовкой 22-го калибра и привозили ему столько оленей, сколько он просил.

Пили все, но я не хотел напиваться, я хотел слушать. Из разговоров я узнал, что для людей, облеченных властью, я всегда буду лишь голосом на выборах. В то время остро стоял вопрос о принятии закона о том, чтобы огородить все нефтяные вышки – их было довольно много в Южной Калифорнии. Такой проект стоил бы миллионы. Мне следовало проголосовать против этого, и в результате я бы получил кое-что в конверте. Тогда-то я и начал связывать между собой очевидные вещи и понял, откуда у этих парней такие красивые дома и лодки. Получить все это, оставаясь честным человеком, было невозможно, ну или по крайней мере не так просто. Не исключено, что меня бы даже выбрали на какой-то хороший пост, но в этом случае мне пришлось бы сделать то, что они хотели. Я счел подобное поведение недопустимым ни с точки зрения морали, ни с точки зрения моих личных убеждений.

Я считаю, что при принятии такого рода решений нужно помнить о своей репутации и прислушиваться к голосу совести. Я решил проявить твердость и отказаться.

Но как же мне тогда обеспечивать семью и, в частности, детей, которых мы планировали?

Мне претило быть политической пешкой, но мысль о том, чтобы быстро разбогатеть, будоражила мне кровь.

Моим первым начинанием стала торговля излишками военных запасов со складов. Я выкупил на аукционе 20 куонсетских ангаров и предложил их киностудиям, а те были только рады заполучить что-то, что можно использовать как склад. Потом я занялся ремонтом и последующей продажей морозильников времен войны. Многим из них не хватало петель и дверец, так что я перечинил и продал целую кучу.

А в начале 1948 года мне подвернулся такой шанс заработать, от которого просто невозможно было отказаться. Двое моих университетских приятелей, один из Сальвадора, а второй из Лос-Анджелеса, рассказали, что у них есть огромные тракторы D8 Caterpillar, находящиеся на Филиппинах. Их можно перевезти в Лос-Анджелес и продать с неплохой маржей. Цена вопроса была 7 тысяч долларов. Оба приятеля в пору студенчества изучали менеджмент, поэтому я решил положиться на их знания. Они познакомили меня со своим человеком на Гавайях, и тот, прежде чем ехать домой заключать сделку, сказал: «Без проблем. У меня все под контролем». Ему требовалось всего лишь 7000 долларов наперед. Я пошел в банк и принес ему чек.

И мы стали ждать. Шло время. Изредка приходили письма со словами: «Все идет хорошо». Мы успокаивались на какое-то время и продолжали ждать, но это ожидание сводило меня с ума. Мне было нужно, чтобы что-то происходило, я не мог сидеть сложа руки и считать секунды.

Может быть, смена обстановки, решил тогда я, поможет немного выпустить пар. Я бы слегка расслабился и сменил фокус.

В то время я страдал тем, что сегодня называют посттравматическим стрессовым расстройством. Я пил, ввязывался в драки, мне снились кошмары, в которых я постоянно видел Птицу. Мне казалось, что война все еще продолжается. В таком состоянии я не мог принести никакой пользы ни себе, ни кому бы то ни было еще.

Через какое-то время я столкнулся со сложностями в собственном раю, под которым подразумевал дом. Синтия часто сопровождала меня на всякие вечеринки и официальные приемы, но со временем ей перестал нравиться такой образ жизни. Празднование окончания войны затянулось, и ей все это просто надоело. Ей было противно ходить из бара в бар, с вечеринки на вечеринку, она старалась избегать шумных попоек. Она все чаще оставалась дома, ходила в кино или встречалась с друзьями. Ей приходилось совсем не сладко. Мы тогда жили в крошечной квартирке в Восточном Голливуде общей площадью не больше комнаты. По мере возвращения солдат с фронта найти свободное и доступное жилье становилось все сложнее.

Однажды у меня украли машину, во всяком случае, я так подумал. Я напился в одном местечке под названием Nickodell – ресторане с огромным баром. Мы пошли туда с парой моих приятелей-олимпийцев. Я выпил пару бутылок пива, после чего сказал: «Мне нужно поговорить кое с кем насчет товара на складе». Но я был настолько одурманен алкоголем, когда ехал на встречу – и, что еще хуже, когда приехал, – что тот вечер почти стерся из моей памяти. Я помню, как уезжал оттуда, но не помню, что происходило потом. Позже выяснилось, что я был настолько пьян, что просто вырубился, а потом бесцельно кружил на машине по Голливудским холмам. Наконец я припарковался, чтобы справить нужду возле какого-то дерева. Я направился домой, но это, как оказалось, был не мой дом. Я часами кружил по району в поисках своего дома, пока наконец не нашел нужную улицу. Прежде чем выйти в тот вечер из дома, я надел новехонькие туфли. Когда же я проснулся утром, каблуки были совершенно стоптаны.

На следующий день я ничего не мог вспомнить, а когда вышел на улицу, не смог найти автомобиль. Я заявил об угоне. Через два дня полиция обнаружила машину в двух милях от моего дома.

Еще одно разочарование того времени – разбившаяся вдребезги мечта вернуться в большой спорт. Между 1940-м и 1944-м Олимпиаду не проводили, поэтому с момента моих последних соревнований прошло уже много времени, но я решил рискнуть поучаствовать в Играх 1948 года. Я отправился на стадион Лос-Анджелесского городского колледжа и начал тренироваться. Сначала мне пришлось нелегко, но я усердно занимался, и наконец мне удалось вернуть то, что я бы назвал хорошей формой. Я выкладывался по полной, в течение нескольких недель бегая в тяжелых теннисных туфлях. Когда я решил, что готов, я позвал на помощь Синтию. Я дал ей секундомер и попросил засечь, за какое время я пробегу круг. Я встал на стартовую позицию, приготовился и побежал. Мне казалось, бежал я очень легко. Но когда я поравнялся с Синтией, она выкрикнула: «Шестьдесят восемь!» Так, минуточку, что-то здесь было не так. Когда я сделал еще один круг, она прокричала: «Две семнадцать». Что? Да не может быть, чтобы я замедлялся. Я поднажал и вдруг почувствовал странное ощущение в лодыжке, а затем меня обожгла сильнейшая боль в икре. Сказались мои старые травмы. Я решил не обращать на них внимания. Но уже к последнему кругу совершенно выдохся. Моего фирменного ускорения на финишном отрезке как не бывало. Я рухнул на траву. Пробежал я за 4:28. На голову ниже среднего показателя для профессионалов. Синтия попыталась утешить меня, но это не помогло.

Моя мечта вернуться в спорт умерла в тот самый день, в тот самый момент. В довесок к тому, через что мне пришлось пройти, война потребовала от меня жертвы и в той сфере, которая всегда значила для меня больше всего, – в беге. А ведь я бросил пить, чтобы тренироваться. Теперь у меня не было причины ограничивать себя в чем-либо.

Мы с университетским приятелем, Гарри Ридом, наскоро набросали план большого путешествия на корабле. У Гарри всегда водились деньги, он имел красивую машину и собственную парусную шлюпку – 34-футовый ял под названием Kummel, который, к несчастью, перевернулся во время урагана в Нижней Калифорнии в 1936 году. У его отца было много недвижимости, и мать Гарри следила за тем, чтобы сын ежемесячно получал чек на кругленькую сумму.

Как и все атлеты, я зарабатывал намного меньше приятеля, но компенсировал отсутствие денег удовольствием, получаемым от работы.

Я подрабатывал в массовке, например в фильме «Горбун Собора Парижской Богоматери» с Чарльзом Лотоном. Я играл уличного мальчишку, и у меня до сих пор хранится трико, в которое меня нарядили художники по костюмам. Я старался держаться поближе к задникам сцены, потому что не хотел, чтобы меня видели в этом наряде. А однажды я познакомился с Морин О’Харой и даже пригласил ее на танец на какой-то вечеринке.

Теперь у Гарри была 60-футовая двухмачтовая шхуна под названием Flyaway. Ее предстояло сделать пригодной для выхода в море, и Гарри был готов заплатить за все подготовительные работы.

Мы заменили гнилые доски на правом борту новыми деревянными панелями и купили новехонький десантный катер (такой, как те, на которых высаживались на берег вояки), отдав за него 200 долларов. У него был дизельный мотор мощностью 225 лошадиных сил. Мы сняли его и установили на Flyaway. Мы проверили, перекрасили, покрыли лаком каждый дюйм шхуны, заменили паруса, купили новый холодильник и новый радиоприемник. А еще две канистры по пятьдесят галлонов для резервного топлива.

Пока мы работали, я неустанно задавал себе один и тот же вопрос: а действительно ли я хочу отправиться в это путешествие? Зачем? Ведь, по сути, я никогда не любил находиться в море – и так было всегда, еще до того, как мне пришлось дрейфовать в океане в течение сорока семи дней. С другой стороны, мы ведь отправлялись, будучи хорошо экипированными. Возможно, я сравнивал несравнимые вещи.

Гарри дал объявление о готовящемся плавании в газете. Мы ведь не могли управлять шхуной самостоятельно, поэтому искали корабельную команду.

Наш план был таков: порыбачить, поохотиться и исследовать землю по направлению к Акапулько. Под большим фото Flyaway, размещенным в газете Pasadena Star News, крупными буквами было написано: «ХОТИТЕ В ОТПУСК? Гарри Рид, спортсмен команды Eagle Rock, и Луи Замперини, бывший национальный чемпион по бегу, готовятся к любительскому путешествию в сторону романтичного Акапулько… Несколько коек на борту пока еще свободны, и те, кто желает поучаствовать в вояже, могут связаться с нами…»

В другом объявлении говорилось: «Пара бесстрашных моряков-любителей, которых не отпугнул печальный опыт предыдущих морских приключений, готовы снова испытать удачу…»

Третье объявление било не в бровь, а в глаз: «Замперини отправляется порыбачить. Берет с собой два спасательных плота».

У большинства людей возникал справедливый вопрос: не спятил ли я? Неужели мне недостаточно прошлого раза?

Мы вызвали к себе огромный интерес и смогли-таки набрать команду. Изначально мы хотели взять восемь студентов из Университета Южной Калифорнии, но так как мы планировали поделить все расходы, а студенты не могли себе позволить внести по 500 долларов, мы отказались от этой затеи. Вместо этого мы взяли Джона Эллиотта, который в 1952 году стал губернатором Восточного Самоа, а также бизнесмена по имени Робинзон. Еще одним членом нашей команды оказался парень, унаследовавший компанию Fisher Body, – он немного говорил по-испански. Также наши ряды пополнили джентльмен с большими деньгами и трое парней, умудрившихся наскрести на взнос совместными усилиями. Ну и повар, конечно.

Ли Трейси, актер, снимавшийся в кино и игравший на Бродвее, хотел отдохнуть от жены и потому решил плыть с нами. Сначала мы согласились, но потом посол Мексики нам заявил: «Возьмете Ли Трейси – и въезд в Мексику вам будет навсегда закрыт. Вас просто не впустят».

– Что? Почему?

Как выяснилось, Трейси недавно посещал Мехико, снимаясь в фильме Говарда Хоукса. Однажды мимо отеля, в котором он остановился, проходил военный парад, и пьяный Трейси вышел на балкон посмотреть. И то ли он помочился на участников парада, то ли показал неприличный жест в ответ на действия одного из мексиканцев, стоявших на улице, – сейчас уже никто не скажет. В любом случае своим поведением Трейси оскорбил Мексику, мексиканцев и мексиканский флаг. Его вынудили покинуть страну, а его роль в кино сыграл другой актер. Вместо Трейси мы взяли девятнадцатилетнего паренька из Лонг-Бича по имени Стив.

План был следующий: устроить пробный выход в море, чтобы проверить нашу по большому счету зеленую команду в деле и отсеять тех, кто не сможет приспособиться, физически или ментально, к дисциплине и суровой жизни на борту судна. Нам предстояло изучить управляемость корабля, освоиться с килевой качкой и отклонением от курса, выучить жаргон моряков, название и функции каждого паруса. Но чтобы успеть к дате официального выхода в море, нам пришлось отменить пробное плавание. Гарри наполнил два огромных герметичных контейнера на пять галлонов сухим льдом и положил туда куски мяса. Мы запаслись пресной водой, пивом, фруктами, овощами и консервами, взяли огромное количество спирта и отправились в морской вояж из Сан-Педро, расположенного к югу от Лос-Анджелеса, в воскресенье, 8 февраля. Сначала мы сделали остановку в Энсенаде в двух сотнях миль к югу, где вдруг обнаружили, что Гарри забыл заполнить один из запасных баков дизельным топливом. Кроме того, наш кок постоянно жаловался на морскую болезнь и поэтому питался лишь хлебом и овощами. Вряд ли начало путешествия можно было назвать благоприятным, особенно если учесть, что этот парень отвечал за еду на судне.

Сойдя на берег, мы сразу же направились в забегаловку Hussong’s Cantina выпить текилы или пива. Какое-то время спустя Гарри потребовалось помочиться, но туалет был только один и к нему выстроилась длиннющая очередь. Тогда Гарри решил последовать примеру нескольких местных, которые облегчались у обочины. Он сделал то же самое, но был схвачен двумя полицейскими и отведен в участок. Я поехал за ним. Увидев в камере огромную крысу, показавшуюся из дыры в стене, он закричал не своим голосом: «Луи! Ты должен вытащить меня отсюда!»

Но полицейские сказали, что нужно подождать судью. «И когда судья придет?» – поинтересовался я.

– Ну, может, через день, а то и два, три, четыре, – ответил один из них. Я услышал, как истошно вопит Гарри.

Я подумал, что он просто шантажирует нас. И спросил: «Сколько будет стоить залог?»

– Десять долларов.

Так просто. Я дал им десять долларов, и Гарри выпустили.

Мы прошли еще 270 миль в сторону острова Седрос, который находился на полпути к Калифорнийскому полуострову. Когда мы стали на якорь, к нам подплыли двое местных на гребной шлюпке.

Они предлагали нам купить лобстера. Мы взяли двадцать штук по двадцать пять центов за каждого и два лимона. Через пару часов парни появились снова, на этот раз с кокосами. Мы решили отблагодарить их, передав подарки для их семей. Через какое-то время они опять вернулись, теперь уже с ведрами, полными лобстеров, и просто вывалили их на палубу. Ужин у нас в тот вечер вышел знатный.

Нам удалось найти сто галлонов густого низкопробного дизельного топлива примерно в сорока милях от Пуэрто-Сан-Бартоломе, и мы взяли курс на Кабо-Сан-Лукас, находящийся приблизительно в пятистах милях. Оттуда уже я отправил телеграмму Синтии, сказав, что все идет хорошо.

По пути мне очень хотелось посмотреть на острова Марии (Мария-Мадре, Мария-Магдалена, Мария-Клеофас), расположенные примерно в шестидесяти двух милях от берега, между Масатланом и Пуэрто-Вальяртой, и в 250 милях от Кабо-Сан-Лукаса.

Нашей первой остановкой стал остров Мария-Мадре, известный своей огромной федеральной исправительной колонией, построенной в 1905 году. Мексиканское правительство очень гордилось ею; в свое время это было место, наполненное страхом и ужасом; заключенных нещадно эксплуатировали, они постоянно болели. Считалось, что из этого своего рода мексиканского Алькатраса очень сложно сбежать – но, как выяснилось, и невозможное возможно.

Море было на удивление спокойным, поэтому мы легко вошли в гавань. При свете луны на пирсе хорошо просматривалось огромное двухэтажное здание. Мы бросили якорь в девять часов вечера. Вскоре после этого к нам подплыли трое на лодке. Мы предложили им подняться на корабль и проследовать за нами. Один из них был лейтенантом из армейских казарм, который обеспечивал безопасность в тюрьме, второй – его помощником, а третий, на веслах, – заключенным; он остался на палубе. Они оказались славными парнями, и мы поделились с ними виски Canadian Club и сигаретами. Я приготовил им отменные стейки и поджарил картофель. У них слезы навернулись на глаза, настолько давно они так вкусно не ели.

Подобной реакции мы, конечно, не ожидали.

Я принес гребцу еду и пачку сигарет, и они уплыли обратно. Проснулись мы в 6 утра, спустили на воду небольшую моторную лодку и причалили к берегу. Какие-то местные старались продать нам сувениры и всякую всячину, но мы уверяли, что купим что-нибудь чуть позже. Вдруг к нам приблизился загорелый небритый мужчина лет тридцати, одетый в лохмотья. Он хорошо говорил по-английски, потому что оказался американцем, попавшим в переплет в Мехико сразу же после начала войны. «Меня зовут Дэн, – сказал он. – Заключенный номер 5005. Они зовут меня Грязным Дэном. Мой срок подходит к концу через четыре месяца».

Дэн все нам показал. Островом управлял какой-то государственный чиновник, исполнявший обязанности как губернатора, так и верховного судьи. Он жил в красивом доме, а заключенные теснились в «рыбацких лачугах». Ни о каких камерах с решетками на окнах тут и речь не шла. Это скорее был какой-то «Мотылек», а не «Пеликан», – при условии, что вы ведете себя хорошо.

Мы пригласили губернатора и тюремное начальство на борт Flyaway на обед. По их просьбе Дэн тоже присоединился к нам в качестве переводчика. После нескольких рюмок виски Vat 69 и содовой мы угостили их нашими лучшими стейками, вальдорфским салатом, спагетти из консервов, зеленой стручковой фасолью, лимонным желе Jell-O и кофе, а в качестве закусок предложили вишню, маринованные овощи, салями, крекеры Ritz и финики. Дэн сказал, что губернатор очень внимателен к своим подопечным: «Он здесь новенький, но уже многое сделал для заключенных и старается добиться еще большего». Дэн был ловким парнем. Немного себе на уме. Губернатор довольно похлопал его по спине. Он разговаривал и смеялся с нами, как будто мы его старые приятели.

На следующий вечер губернатор пригласил нас на ужин к себе домой – в огромное здание, которое мы видели при свете луны в первую же ночь, когда причалили. Напитки и ужин, строго в 6 вечера. Мы причесались и хорошенько побрились. Нам подали ром Bacardi, а также Pepsi с лаймом. Стив исполнил буги-вуги на губернаторском спинете.

А затем Дэн принес на веранду длинную узкую коробку. Когда он ее открыл, оттуда выскользнул девятифутовый питон. Один из тюремщиков подхватил его на руки и положил себе на плечи, а потом передал кому-то из сидевших рядом. Я видел, как у змеи при движении сокращались мышцы. Мне тоже предложили ее подержать, но я отказался.

После ужина мы сообщили губернатору, что собираемся через несколько часов отплыть на остров Магдалены, чтобы поохотиться. «У местных жителей закончилась еда», – сказал он и спросил, не могли бы мы доставить на остров тысячу фунтов кукурузы. Мы согласились. Он также выделил нам двоих человек, которые могли показать места для охоты.

Мы отправились в путь в полночь и уже через полтора часа высадились на острове. Несмотря на то что уже была ночь, двое офицеров, отправившихся с нами, начали кричать: «Антонио! Антонио!»

Кажется, они хотели, чтобы Антонио забрал у них привезенную кукурузу. Мы тоже стали кричать: «Антонио! Антонио!» Через двадцать минут к нам подплыл челнок, в котором находился один-единственный человек. Он загрузил два мешка с кукурузой и взял с собой одного из офицеров, оставив второго следить за провизией.

Они сказали, что вернутся в пять утра и тогда мы сможем отправиться на охоту.

Антонио прибыл как и обещал, и мужчины принялись выгружать кукурузу, мы же спустились на берег. Антонио объяснил, что на острове в изобилии водятся белохвостые олени, животные небольшого размера. У меня с собой был заряженный карабин, хотя для белохвостого оленя хватило бы и винтовки 22-го калибра. Таких у меня было две.

Антонио познакомил нас с женой и своими тремя маленькими детьми: малыши цеплялись за юбку матери или прятались за нее. Мужчины разделились на группы: Гарри, Стив и я пошли с одним из охранников с острова Мария-Мадре, а Эллиотт и парень по имени Джонстон – с Антонио. Мы протопали около трех миль, но так и не увидели ни одного оленя. Мы со Стивом поискали возле воды, а Гарри с охранником двинулись дальше. Никаких оленей, пришедших на водопой, – мы продолжили путь. Прошагав еще одну милю, мы обнаружили Антонио и Эллиотта, которые взобрались на вершину холма, и стали подниматься им навстречу.

И вдруг мы увидели оленя. Один из охранников поднял ружье одновременно со мной. Я подождал, пока он выстрелит, но он мешкал, и тогда я, прицелившись, нажал на курок. Олень скатился на пятьдесят футов в сторону воды. Это была маленькая самка. Я ее тут же разделал, а Антонио, перевязав ей ноги, закинул тушку себе на плечо.

Жена Антонио приготовила нам кофе и яйца. Мы отдали ей оленину и несколько голубей, которых также сунули в ягдташ. А еще я отдал Антонио одну из своих винтовок 22-го калибра и пятьсот пуль в придачу.

Пока наше путешествие шло по плану. Но та бедность, с которой мы столкнулись на островах Марии, их скудные ресурсы и примитивные условия жизни удивляли и удручали. Мы как-то быстро забыли о том, как же хорошо дома, в Соединенных Штатах, и как бедно живут люди в других странах. Мы делились со всеми, кого встречали, имевшейся у нас провизией, словно мы были гуманитарной миссией, а не спортсменами или искателями приключений.

Мы все сели в небольшую моторную лодку и, попрощавшись с Антонио, направились к шхуне Flyaway. Обогнув острова, мы подняли паруса. Ветер был сильный и резкий – как и наш новый член команды, попугай, которого нам подарил Антонио в обмен на оленя. Мы назвали птицу Хоган.

Всякий раз, когда кто-нибудь проходил по палубе, этот чертов попугай начинал выдавать целый поток бессодержательных восклицаний, да так, что устыдил бы любого проповедника. Когда мы приближались к Хогану, он щелкал на нас своим маленьким клювом.

Дул небольшой ласковый ветер, и мы наслаждались хорошей погодой, как вдруг рея и основной парус качнулись из стороны в сторону, и Хоган чуть не свалился за борт. Гарри, стоявший у руля, смотрел на происходящее разинув рот, а мы безудержно хохотали, глядя на попугая, пытавшегося когтями за что-нибудь уцепиться. А потом мы почувствовали удар донных волн. Хоган не удержался и рухнул в воду, издав истошный крик.

Он в отчаянии бил крыльями, пытаясь удержаться на плаву. Мы с Джонстоном спустили шлюпку. Стив, который проникся симпатией к попугаю с первой же минуты, тут же вызвался спасать птицу, не давая никому сесть в шлюпку. Он поспешно забрался в нее, пока мы ее опускали, но не удержал равновесие, и она перевернулась.

Стив кое-как зацепился. Гарри попытался проплыть мимо и подхватить его. Я же стоял на носу корабля, раздавая указания, пока Гарри пробовал поближе подобраться к Стиву. Оставалось десять ярдов. Мы могли бы легко подойти вплотную к шлюпке, но Гарри, будучи отличным, милым парнем на суше, в открытом море становился заносчивым и несговорчивым и никого из нас не слушал.

Во время следующего захода мы проплыли мимо попугая. Держась за цепь, я спустился пониже и ухватил птицу, но не смог удержать ее. Джонстону повезло с этим больше. А потом мы занялись Стивом. Мне удалось поймать веревку, привязанную к шлюпке, и передать ее Джонстону, который его и вытянул. Стив замерз и находился в шоковом состоянии. Ему потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя, пока он лежал в каюте.

Хоган же, как только оказался в безопасности и немного обсох, стал клевать Гарри в голову. И вскоре они уже были смертельными врагами. Хоган любил пронзительно кричать – может, именно поэтому мы получили его в подарок, – а Гарри этого не выносил. Он все пытался стукнуть птицу, чтобы заставить ее заткнуться. Или дергал у попугая перья (как правило, тщетно).

С тех пор стоило Гарри пройти мимо, как Хоган тут же норовил его клюнуть. Гарри был в бешенстве. Он обращался к птице, как к человеку, говоря ей: «Заткнись! Я тут капитан!» На это Хоган активно возобновлял попытки его ущипнуть. Вся остальная команда, наблюдавшая их перебранку, получала огромное удовольствие. Хоган никогда бы не уступил, не в его характере это было. Полагаю, Гарри втайне уважал Хогана, потому что у них было много общего. Может, в своих мечтах Гарри даже воображал, как Хоган возглавляет мятеж и берет на себя командование кораблем. Я был на стороне Хогана.

Мы сделали короткую остановку в Пуэрто-Вальярте для дозаправки и 24 февраля, в День флага, приняли участие в параде в честь мэра, а после отправились в Акапулько.

На этот раз нам не понадобился двигатель. Ветер усиливался, и нам наконец пришлось поставить кливер. У штурвала находился Стив, которого уже через пару минут пришлось сменить, настолько напуганным он выглядел. Хоть он и очень быстро всему обучался, но когда ветер крепчал и на море поднимались огромные волны, нам требовался кто-то поопытнее.

В течение нескольких часов я сражался с бурным морем, а потом понял, что должен поспать. Проснулся я очень скоро: на море была жуткая качка, корабль швыряло из стороны в сторону. Неожиданно возникло ощущение, что откуда ни возьмись на нас обрушились сотни пушечных залпов. Как будто Нептун вдруг вышел из пены морской, чтобы покарать нас своим трезубцем. Внезапно налетел шквал, и мы оказались в его центре. Он ударил по нашему правому борту, и корабль завертело в вихрях воды и порывах ветра.

У нас не было времени задраивать люки и спускать паруса. Главный парус был порван в клочья, но мы ничего не могли с этим поделать, поскольку отчаянно старались удержать равновесие и не очутиться за бортом. Нас захлестывали волны. Каюта наполнилась водой на фут – и произошло короткое замыкание. Из-за этого мы не могли запустить двигатель. Трюмная помпа остановилась, и перестал работать холодильник. А также радио. Раньше мы регулярно выходили на связь с береговой охраной, но теперь не могли этого сделать.

Я пытался удерживать штурвал, но мои попытки оказывались тщетны. Вдруг я почувствовал мощный удар по креплению румпеля. Я решил, что это одна из канистр с топливом, болтавшаяся теперь по всему трюму, где располагались рулевые тяги. Стив закричал, и к нему кинулся Гарри. Я повернул румпель, чтобы выровнять курс, но корабль по-прежнему швыряло из стороны в сторону.

Спустившись в трюм, Гарри выяснил, в чем проблема: из-за шторма у нас заклинило рулевое управление – нас болтало по волнам, а мы ничего не могли с этим поделать.

Я созвал парней на палубу и изо всех сил затрезвонил в рынду. Гарри тут же приказал убрать кливер, так как он болтался туда-сюда и его бы разорвало в клочья через каких-нибудь тридцать секунд. Гарри поменял стаксели таким образом, чтобы мы могли держаться курса автоматически и не ударялись о волны боками, рискуя перевернуться.

В этот критический момент Гарри был несравненно спокойнее, чем когда опускал шлюпку. Он не поддался панике и демонстрировал выдающиеся способности управления кораблем.

Меньше всего мне тогда хотелось снова попасть в передрягу на море.

Я держался за румпель, от которого не было никакого толку, пока Гарри рыскал по кораблю в поисках чего-нибудь, что могло бы заменить заклинивший шарнир в руле управления. Ему потребовалось почти десять минут, чтобы найти нечто подходящее, и еще минут пять, чтобы все зафиксировать. Мне наконец удалось выровнять курс, развернув корабль по ветру. Остальные члены команды были слишком зелены, чтобы оказать хоть какую-то помощь. Парни могли вычерпывать воду – что и делали, – но по большому счету проку от них было мало. Спасательный плот весь спутался. Нас несло в открытое море. Мотор не заводился. Паруса рвались в клочья прямо на глазах. Единственное, что нам оставалось, – это, привязав себя покрепче, постараться расслабиться и ждать, пока море смилостивится над нами (позже, когда мы убрали главный парус, мы обнаружили в его верхней части прореху длиною в фут; все люверсы были оторваны).

Хоган в это время вел себя на удивление спокойно и почти не издавал звуков, что стало настоящим облегчением, если вспомнить его обычные крики и жалобы. Вдруг он потерял равновесие и упал за борт. Больше мы его никогда не видели. По правде говоря, я скучал по нему. Кто же теперь будет доставать Гарри?

Я стоял у румпеля. Стив спустился вниз посмотреть, закрыто ли окно в туалете. Оно оказалось открытым, и вода затекала внутрь. Мы проверили трюм. В нем было полно воды, которая заполняла каюты.

Шторм прекратился, но море волновалось всю ночь. Я спал в спальном мешке и несколько раз падал на пол. Но самое страшное уже осталось позади, а утром… море снова стало как зеркальная гладь. Полный штиль, ни ветерка. Как же мы были благодарны! Мы не знали, где находимся, нас отнесло в открытое море на многие и многие мили, наши паруса были порваны, а двигатель по-прежнему не работал. Шторм вырубил нам радио, спальники были насквозь мокрыми. Нижние каюты напоминали поле боя. Двенадцать из четырнадцати стаканов оказались разбиты.

Мы прекрасно понимали, что не сможем попасть в следующий порт приписки согласно расписанию. Береговая охрана, которую мы держали в курсе всех наших перемещений, поднимет тревогу – и, возможно, нам отправят кого-нибудь на помощь. А еще ведь оставались наши семьи, которые просто с ума сойдут, если нас не отыщут.

– Боишься? – спросил меня Стив.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, после того, что ты пережил во время войны, когда дрейфовал в течение многих дней.

– Да нет, – ответил я. На самом деле я хотел своим примером внушить ему уверенность и спокойствие, хотя и не сказать, что я сильно лукавил. Вслух я этого не произнес, но поскольку у нас в достатке было топлива и еды, мы могли продержаться хоть сорок семь лет – хотя меня и не сильно прельщала такая перспектива. Мне не впервой было поддерживать боевой дух команды.

Я принялся за ремонт, намереваясь сделать две вещи. Во-первых, соорудив себе петлю и свесившись наружу, просверлить с помощью ручной дрели несколько отверстий по периметру фальшборта, прямо над линией палубы, чтобы дать стечь воде. А во-вторых, заштопать паруса, для чего я воспользовался бейсбольным швом. Остальные парни наводили порядок внизу, укрепляя все, что можно.

Нам сильно недоставало ветра, ведь мы не могли двигаться дальше. Тогда было решено купаться и, используя фал для раскачивания, прыгать в воду с самой высокой точки. Мы дурачились, пытаясь придать своему падающему телу самую элегантную траекторию, на какую были способны, и старались при этом не забывать об акулах, которые могли оказаться поблизости. Мы отлично провели время, качаясь, ныряя и плавая нагишом. Стив даже получил солнечный ожог пениса.

У нас имелись большие запасы воды и еды, а также много алкоголя: несколько ящиков виски Canadian Club, ликер со вкусом какао. Тут уж не обойтись без коктейлей! Мы срезáли верхнюю часть кокосов, смешивали кокосовое молоко с водкой или джином, добавляли свежевыжатый сок лайма – в лечебных целях, естественно. От цинги.

А еще у нас стоял целый мешок живых лангустов. Мы отваривали их в ведре для мытья палубы, макали нежные, вкусные кусочки в кофейную банку с растопленным на солнышке подсоленным маслом. Безусловно, мы старались починить корабль, но с другой стороны – нам ничего не оставалось, кроме как пировать и ждать попутного ветра. Не жизнь, а сказка.

Наверное, потихоньку мы все же дрейфовали в сторону суши, потому что, хотя мы и не могли ее видеть, мы вдруг услышали ее запах. Мы с Гарри с удвоенным рвением попытались завести мотор, до этого старательно просушенный на солнце. То же самое мы проделали с электрическими приборами и радио. Тщательно изучив проблему и отбросив наиболее несостоятельные версии, мы пришли к выводу, что мотор у нас не заводится, потому что всасывающие форсунки не того размера и не подходят для того тяжелого топлива, которое мы выбрали в Пуэрто-Вальярте. Мы попробовали форсунки побольше, и мотор ожил, равно как и остальные приборы.

Мы взяли курс на Пуэрто-Вальярту, где нам подлатали корабль и починили радио. Мы дрейфовали почти неделю. Я отправил сообщение жене, описав наше затруднительное положение и заверив, что со мной все в порядке.

Позже я получил письмо, отправленное ею раньше, в котором она упрекала меня в том, что я веду себя как эгоист и не даю о себе знать целую неделю. За этим письмом последовало еще одно, в котором Синтия говорила, что все понимает и просит забыть о том, что она написала раньше.

В Акапулько мы прибыли в начале марта. Бухта вся светилась огнями от стоявших в ней кораблей. Окружающие холмы были застроены жилыми домами и небольшим количеством отелей.

Медленно подплывая к яхт-клубу De Yatez, мы услышали громкий приветственный вопль с соседней шхуны. Это Ли Льюис с Adelia призывал нас стать на якорь рядом с ним. Он жил в Акапулько уже пятнадцать лет. Ли и его команда поднялись к нам на борт и кратко сориентировали нас, рассказав о жизни в городе. «Тут не очень дорого, – объяснил Ли, – но хорошая жратва в большом дефиците. Ночная жизнь начинается в десять вечера».

Сначала мы отправились в самый лучший отель, «Касабланку», потом в отель «Америкас», откуда проложили себе тропу к бару на открытом воздухе: в нем подавали коктейли в половинке ананаса. Заведение было окружено десятифутовым бамбуковым забором. Когда мы выпили свои напитки, бармен попросил нас выбросить ананасы за забор, где местные поджидали кожуру.

Так происходило изо дня в день. Утром на пляж, ночью – по барам. На третью ночь, вернувшись в бар отеля «Америкас», мы обнаружили, что вестибюль, ведущий к бару, закрыт. Два здоровяка-охранника стояли на страже и никого не впускали.

Мы попытались разглядеть, что творится за их спинами, и увидели, что за закрытыми дверями проходит вечеринка. «Кто это там веселится?» – спросил я у одного из охранников.

«Вирджиния Хилл», – ответил он отстраненно. Он понятия не имел, кто она такая. Но я-то знал. Это была девушка Багзи Сайджела. И когда я говорю «была», я имею в виду именно «была». Ведь через какое-то время после нашего с ним знакомства его убили.

Я попросил у охранника разрешения передать ей записку – и Вирджиния тут же выбежала. Крепко обняв меня, она сказала: «Луи, заходи!»

– Но нас тут шестеро, – возразил я.

– Если все это твои друзья, то пусть тоже присоединяются, – предложила она.

На следующий день, 7 марта, я получил телеграмму от Синтии. «Срочно нужно твое присутствие, приезжай домой сразу же». Ну что еще? У меня возникло давно знакомое ноющее ощущение в желудке.

Я взял билет на самолет до Лос-Анджелеса, Гарри вместе с командой остался в Акапулько. Дома меня ждали плохие новости. Помните то дельце с тракторами D8 Caterpillar, в котором я участвовал, когда отдал нашему гавайскому маклеру 7000 долларов задатка? Человек, бывший нашим контактным лицом, потратил все деньги на себя и свою семью.

Я потерял все, что у меня было.

Однако вскоре я получил и хорошее известие: Синтия ждала ребенка. (Наша дочка, Синтия, или Сисси, как мы ее звали, появилась на свет 7 января 1949 года.)

Как я и предполагал, узнав, что береговой охране не удалось нас найти, моя семья забила тревогу. Спасатели определили наше предполагаемое местонахождение с помощью триангуляции и поняли, что мы попали в шторм.

Благодаря тому, что я выходил на связь с Синтией, прежде чем покинуть Пуэрто-Вальярту во второй раз, моя жена знала, что со мной все в порядке. Когда ей позвонили из Associated Press, она сказала: «С ним наверняка все хорошо, через пару дней он будет дома». Эта история получила широкую огласку 7 марта 1948 года, в тот день, когда Синтия послала мне телеграмму, в которой просила срочно вернуться домой.

Есть ли какая-нибудь мораль в этом приключении, случившемся со мной в послевоенные годы? Безусловно, и даже не одна.

Во-первых, дурак и деньги недолго бывают вместе. Во-вторых, я понял, что от проблем и обязанностей не убежишь, потому что они никуда не денутся и будут поджидать тебя по возвращении независимо от того, насколько захватывающим было путешествие. Вернувшись домой, я зажил прежней жизнью, к тому же к моим проблемам добавилась ответственность за ребенка, который должен был у нас вскоре появиться.

И в-третьих, никогда не злите попугаев.

 

Не оставляйте самое важное другим на откуп

Вскоре после моего возвращения из вояжа вдоль мексиканского побережья я снова умудрился пропасть. Конечно, изначально это не входило в мои планы. Клянусь. На сей раз я не попал в передовицу только потому, что воспользовался псевдонимом, желая избежать внимания к своей персоне.

У одного известного в то время дантиста, имевшего кабинеты по всему Западному побережью, был бесшабашный сын Томми, который состоял в одном братстве с Гарри Ридом (капитаном Flyaway) и мной. Он нам сообщил, что хочет поехать в Каталину. Причем он уже все просчитал. «Идти под парусом слишком медленно, – заявил он. – Поэтому предлагаю вам сделку. Вы ведь общаетесь с девушками из театра Эрла Кэрролла – самыми красивыми девчонками на свете? Так вот, я обещаю раздобыть отцовский прогулочный катер со сдвоенным двигателем, если вы приведете мне этих красоток».

– Хорошо, – согласился я после того, как поговорил с Синтией и получил ее благословение. Она знала, как сильно я люблю Каталину, – хотя обычно мы ходили туда на шхуне Гарри и проводили время в компании актеров и актрис.

Надо сказать, я действительно был знаком кое с кем из актрис театра Эрла Кэрролла, и некоторые из них с радостью бы согласились весело провести выходной в море. «Давай, подготовь лодку, запасись едой и напитками, а я приведу трех девчонок», – сказал я Томми.

Театр Эрла Кэрролла находился по адресу бульвар Сансет, 6230, на восток от Вайн-стрит (позже его переименовывали в «Мулен Руж», «Халабалу», «Калейдоскоп», «Театр “Водолей”», «Театр Лонгхорн», «Театр Чеви Чейза», а в какой-то момент он стал производственным цехом канала Nickelodeon Channel и получил название Nickelodeon on Sunset). Он открылся в 1938 году и славился такими техническими инновациями, как, например, сцена с огромной вращающейся серединой, состоящей из двух частей – каждая вращалась со своей скоростью, в том же или противоположном направлении. Там был лифт, возивший актеров на сцену, трое качелей, спускавшихся с потолка зрительного зала, вращающаяся лестница и машина для создания эффекта дождя. Переднюю часть здания украшал двадцатифутовый портрет девушки Кэрролла, Берил Уоллес. В театре также имелась Стена славы, на которой были увековечены личные послания Эрлу Кэрроллу, оставленные более чем полутора сотнями самых очаровательных голливудских звезд.

Эрл был выдающимся шоуменом. Далее я привожу неполный список гостей, приглашенных на открытие театра 26 декабря 1938 года: Кларк Гейбл и Кэрол Ломбард, Марлен Дитрих, Тайрон Пауэр, Соня Хени, Боб Хоуп, Бетти Грейбл, Джек Бенни, Клодетт Кольбер, Роберт Тейлор, Констанс Беннетт, Дэррил Занук, Франшо Тоун, Эррол Флинн, Дэвид О. Селзник, Луи Б. Мейер, Долорес дель Рио, Эдгар Берген, Джек Уорнер, У. К. Филдс, Дон Амичи, Уолтер Пиджон и Джимми Дюранте.

Девиз Кэрролла звучал так: «Через эти двери проходят самые красивые девушки в мире». И это было правдой.

После шоу я прошел в бар. В тот вечер я надел униформу. Мне быстро удалось найти трех девушек, согласившихся отправиться на один день в Каталину. Две были солистками, а третья танцевала в ансамбле. Одна из них встречалась с Марком Блумом, шинным магнатом.

Эрл предупредил: «Луи, только девушки должны вернуться к завтрашнему шоу».

– Мы выходим в море рано утром и будем в Каталине через полчаса, – ответил ему я. – Успеем вернуться. Не переживайте.

Следующим утром мы встретились в Сан-Педро, позавтракали и отплыли. Мы намеревались сдержать обещание и вернуться вовремя. Наш двухвинтовой двигатель работал во всю мощь; я стоял на палубе, подставив лицо соленому ветру. «Боже мой, – сказал я Гарри. – Мне прямо не терпится добраться до Каталины».

Но уже через полчаса у нас закончилось топливо. Только что мы веселились на палубе, сменяя друг друга у штурвала, и вдруг двигатель закашлял и зашипел. Я сам же нарушил собственное правило: всегда быть подготовленным – и не проверил количество горючего, которое мы взяли.

Мы понадеялись на Томми, что оказалось огромной ошибкой.

Без горючего корабль мерно раскачивался на волнах. Девушки страдали от морской болезни, и Гарри пришлось спуститься в каюту, чтобы поискать какое-нибудь средство от тошноты. Там он обнаружил, что Томми забыл запастись едой и водой. Он нашел всего несколько черствых крекеров и бутылку старого имбирного эля, на три четверти заполненную водой – с окурком, который кто-то туда старательно запихнул.

Радио тоже не работало.

Боже, ну и задали мы трепку Томми! До чего ж халатный, безответственный парень!

Мы дрейфовали много часов подряд. Девушки, старавшиеся не расстаться с завтраком, отсиживались внизу, в каюте, где лодку качало меньше всего. Наконец мимо нас прошел огромный корабль. Мы стащили рубашки и стали махать ими. Корабль подошел ближе.

– Что у вас стряслось?

– Топливо закончилось!

И тут на палубе появились девушки. Они услышали, что мы с кем-то разговариваем. Представьте себе, как вытянулось лицо капитана, увидевшего двух длинноногих блондинок и одну брюнетку, очаровательных танцовщиц, поднимающихся из трюма. Настоящих красоток с обалденными фигурами.

– О боже! – воскликнул капитан. – А это еще кто? Вы что, разыгрываете меня? Да ну вас к черту, парни! – И уплыл.

Вскоре нас прибило к берегу в нескольких милях на восток от Каталины. Гарри приказал спустить шлюпку и отправился за подмогой.

Больше мы Гарри не слышали, а к утру следующего дня уже находились позади Каталины. Мне был нужен план действий. Я спустился в трюм и взял зеркало из ванной. Вытащив его на палубу, стал ждать: вдруг над нами пролетит самолет. Наконец что-то появилось, и я послал ему сигнал SOS. Пилот заметил меня и, снизив высоту, стал кружить над нами. Он понял, что нас болтает по волнам без топлива, и поверил, что наш крик о помощи не шутка. В следующую минуту он уже бросал нам длинный трос с каким-то привязанным свертком. Внутри мы обнаружили упаковки солода и жвачку. Серьезный набор для выживания! А еще пилот вложил в коробку записку: «Обещайте дать мне телефоны этих красоток – и я пришлю вам кого-нибудь на помощь».

Я отсигналил ему: O-K, O-K, O-K. И вскоре все небо заполонили самолеты – во всяком случае, такое создавалось впечатление.

Позже я узнал, что пилот разослал сообщение: «Три красотки с длинными волосами…» Иначе кто бы откликнулся на наши позывные о помощи?

Самолеты опускались так низко, как только могли, лишь бы подобраться поближе и взглянуть на девушек. А один чуть не зацепил нашу неработающую радиоантенну. Девушки хорошо выполняли свою роль: стоя на палубе, они махали пролетавшим мимо пилотам.

Вдруг мы увидели корабль береговой охраны. «Смотрите, – сказал я. – Ребята, я столько раз уже пропадал без вести. То-то будет очередная потеха журналистам. Пожалуйста, не говорите им мое имя. Я придумаю для них что-нибудь, например назовусь Луи Досси, как мой дядя».

Мое решение было единодушно одобрено. Корабль береговой охраны подошел ближе, нам бросили трос. Мы взошли на борт, и я представился согласно ранее составленному плану.

Вскоре мы уже были в Авалоне; прогулочный катер Томми взяли на буксир.

А что же случилось с Гарри? Как выяснилось, ему удалось выйти на сушу – но в необитаемой части Каталины. Ему пришлось пешком идти в Авалон, где он и сообщил о произошедшем береговой охране.

Мы заправились и вернулись на материк. А еще я взял контакты того, первого пилота, и сдержал слово, отправив ему позже имена девушек и телефон театра Эрла Кэрролла.

Последний рвал и метал, и нам так и не представилось возможности уладить ситуацию. Они с Берил Уоллес погибли в авиакатастрофе 17 июня 1948 года.

Извлек ли я урок из этой ситуации? Безусловно. Не доверяйте важные дела малознакомым людям – особенно если от них может зависеть ваша жизнь.

И еще кое-что: ситуации бывают разными, но красивая женщина всегда может пригодиться.