Не отступать и не сдаваться. Моя невероятная история

Ренсин Дэвид

Замперини Луи

У каждого вопроса есть свой ответ

 

 

Встреча с Синтией в аэропорту Бербанка, 1945.

Несколько недель спустя мы поженились. В 1949 году любовь и преданность Синтии осветили мне путь к возрождению

 

Нужно достичь дна, чтобы подняться наверх

Сначала я пережил войну, а по возвращении с нее мне предстояло пережить себя. Несмотря на хорошие, добрые времена и все то внимание, которое мне уделяли, я чувствовал, что тучи над моей головой сгущаются. Мне снились кошмары, и я с криком просыпался в холодном поту: в них я пытался убить Птицу. С бегом было покончено, я больше не мог участвовать в соревнованиях, и эта мысль разбивала мне сердце. Я хотел разбогатеть, но вместо этого потерял все деньги. Я стал пить и постоянно ввязывался в драки. Я знал, что сбился с пути, но не знал, что с этим делать.

Ситуация выглядела еще более неприглядной, учитывая тот факт, что по жизни я был оптимистом и умел выпутываться из любых передряг. Но в тот период я утратил положительный настрой. Я чувствовал себя брошенным, обманутым, потерявшим надежду. Мне казалось, что жизнь несправедлива. Я погряз во фрустрации и отчаянии. Я не мог винить во всем себя и поэтому винил Бога, в которого на самом деле верил, но никогда о нем не думал. Я совершенно забыл об обещании, данном мной Ему, должно быть, тысячу раз на спасательном плоту.

Я помню, как однажды мы с женой ехали на машине по Голливудскому бульвару и вступили в перепалку с парнем, переходившим дорогу по зебре перед моим автомобилем. Он вдруг остановился, на мой взгляд, безо всякой на то причины. Я не успел затормозить и чуть не задел его, объезжая слева. Он развернулся и плюнул в стекло со стороны пассажирского сиденья, где сидела моя жена. Я остановился и выскочил из машины. Я уже был готов вытряхнуть из него всю душу, но тут Синтия закричала: «Нет, Луи, нет! Пожалуйста! Не делай этого!» – и заставила меня вернуться в машину.

В другой раз, в Ньюпорт-Бич, я заходил с приятелями в бар. Какой-то здоровяк резко открыл дверь и неожиданно свалил меня. Он превосходил меня на сорок фунтов. Поблизости был пляж, и я вытащил его на песок. Я знал, что придется поплясать вокруг него, чтобы умотать. Именно это и произошло. Как только он чуть запыхался, я стал тузить его кулаками, пока он не рухнул.

Я никак не мог избавиться от ненависти. Что еще хуже, мой брак с Синтией достиг критической отметки. На публике я вел себя по отношению к ней жестоко. Дома у нас постоянно летали вещи и билась посуда. Однажды Синтия схватила меня за руку в тот момент, когда я уже чуть было не ударил нашу дочурку, потому что она никак не переставала плакать. Я был не в себе.

Синтия взяла Сисси и уехала во Флориду к маме. Вернулась она с твердым намерением просить развода, заявив, что наш брак безнадежен. И, честно говоря, она имела полное право жаловаться. Ведь мы были партнерами, а я долгое время вел себя так, словно жил один. Я стал злым, чувствовал себя угнетенным, совершал сумасбродные выходки. Я не имел стабильного заработка, заключал сомнительные сделки в надежде, что уж это дельце точно выгорит. Меня всю жизнь звали Везунчик Луи. Но все, во что я ввязывался, оборачивалось катастрофой, одна неудача следовала за другой. Может, я и держал себя в форме, но при этом напивался каждую ночь. Просто я не позволял другим видеть меня таким, хотя уверен: они обо всем догадывались. Но скрыть от семьи свое жалкое состояние и моральное разложение я не мог.

Пара, жившая по соседству, знала, что у нас трудный период, и пыталась вытащить нас на евангелистские чтения. Я не хотел иметь ничего общего с этой затеей, считая, что на мне можно поставить крест. Дрянь человек. Я полагал, что во мне не осталось ничего хорошего, а когда в разговоре касались религии, я заводился.

Синтия решила идти с соседями в любом случае. Я сказал: «Хорошо, то, что я не пойду, не повод и тебе оставаться дома». Я любил Синтию, но если уж мы собрались разводиться, то какое все это имело значение?

Придя вечером домой, Синтия буквально сияла. Ее так сильно ободрило услышанное на проповеди, что она заявила, чтобы я забыл о разводе. Я почувствовал облегчение. Но она стала давить на меня, требуя, чтобы я пошел с ней в следующий раз. Синтия была уверена, что то, что я там услышу, поможет мне в решении проблем. Но я все равно упорствовал.

В конце концов Синтии удалось уговорить меня пойти, заверив, что священник будет много рассказывать о науке. Я, должен признаться, очень любил науку. Но даже с учетом этого мне понадобилась еще неделя, чтобы добраться-таки до делового района Лос-Анджелеса.

Поехали мы на машине наших соседей, так как своей я лишился: не смог вовремя выплатить кредит. Я стоял на улице, не решаясь войти в шатер, где выступал священник, и изучал его портрет, висевший на входе. В одной руке священник держал Библию и вообще производил впечатление серьезного молодого человека. Но при этом он никак не вписывался в мои представления о том, как должен выглядеть евангелист, и мои мысли лишь подтвердились, когда после нескольких гимнов он поднялся на сцену.

Высокий, симпатичный, аккуратно постриженный, атлетически сложенный Билли Грэм с потрясающими голубыми глазами, казалось, выглядел даже моложе, чем на фотографии. Он стоял очень прямо, расправив плечи. На дворе был ранний октябрь, а в шатре было яблоку негде упасть. На самом деле проповеди Грэма, которые изначально планировалось проводить три недели, были продлены до восьми – неплохо, если учесть, что это было его первое серьезное выступление.

Где-то на середине проповеди я взорвался. Услышав, что каждый человек является грешником, я принял оборонительную стойку. Безусловно, я тоже был не без греха, но как-то не хотелось, чтобы мне об этом лишний раз напоминали. Я встал и вышел.

Кстати, в проповеди не прозвучало ни слова о науке.

Синтия обрабатывала меня весь следующий день, пытаясь убедить вернуться. И я наконец уступил – ради нее: «Хорошо, я схожу туда еще раз, но при условии, что, когда он скажет: “Склоните головы и закройте глаза, мы пойдем домой”». Она согласилась.

На этот раз он опять не произнес ни слова о науке – говорили только о грехах. Создавалось впечатление, что проповедь была направлена прямо на меня. Меня переполняли смятение и чувство вины. И все равно я не мог перестать слушать. Всякий раз, когда у меня возникал внутренний вопрос, Грэм, казалось, читал мои мысли и отвечал лично мне.

Услышав слова, о которых мы условились с Синтией, я взял ее за руку и встал. Я начал протискиваться между рядами кресел, направляясь к центру. Но в то же время ловил себя на мысли, что не могу не думать о своих обещаниях, – я сомневался. Я знал, что должен делать, но понимал, что делать этого не хочу. Я был напуган. И поэтому мне было стыдно за самого себя. Добравшись до центрального прохода, я понял, что больше не могу сопротивляться. Я просто доверился своим инстинктам и, вместо того чтобы двинуться в сторону выхода, направился вперед.

Мое решение повернуть в сторону сцены оказалось решающим, своего рода развилкой на перепутье. На сцене я упал на колени, совершенно переполненный самыми разнообразными эмоциями. Я просил о прощении и пригласил Иисуса войти в мою жизнь.

И хотя теперь я твердо верю, что моя жизнь разворачивалась согласно плану, предначертанному Господом, в тот конкретный момент я поймал себя на мысли: «Если Ты здесь и можешь помочь мне, я готов принять Твою помощь, потому что не знаю, что делать. Я уже испробовал все, что только могло прийти мне в голову. И ничто не сработало. Мне больше нечего терять».

С этого признания началось мое выздоровление. Я всегда осознавал, что вернулся с войны с проблемой, но мне никогда не хотелось просить о помощи – никого. И вот я попросил, и тут же мое тело и мой дух ощутили нечто новое. Чудесный момент. Я был спокоен. Свободен. И мне хотелось продлить это состояние. Начиналась новая веха моей жизни, я постигал истину, твердо следуя к намеченной цели.

Я хотел выжить и каким-то образом понимал, что, дабы сохранить это внезапно обретенное внутреннее умиротворение, мне придется отказаться от тех привычек, которые я выработал и которые больше не были полезны мне. Я намеревался посвятить этому занятию себя без остатка.

Меня много раз спрашивали, как выглядит момент трансформации, что испытываешь в этот миг. Явление чего-то божественного, откровение – называйте как хотите, для каждого это ощущение свое. Но для меня… Я почувствовал невесомость. Внезапное спокойствие. Я вдруг перестал сражаться с самим собой и избавился от гнета, давившего на меня.

Когда я раньше участвовал в соревнованиях, я понятия не имел, выиграю забег или проиграю. И это несмотря на то, что я часто выигрывал. Всякий раз, когда я выходил на стадион, у меня в животе начинали порхать бабочки. Я волновался гораздо больше, соревнуясь с Гленном Каннингэмом или другими великими бегунами, нежели когда приближался к своему первому вражескому объекту во время войны.

Единственный способ как-то совладать с беспокойством – это принять его и помнить, что оно будет сопровождать тебя постоянно. А еще я знал, что, как только раздастся выстрел стартового пистолета, я буду видеть исключительно цель, двигаясь на автопилоте. В такие моменты меня мучил лишь один вопрос: «Как выжить в этой гонке и выиграть?»

Нечто подобное я ощутил тогда, опустившись на колени. Бабочек. И в голове пронеслись вопросы: «Что я делаю? Справлюсь ли? Смогу ли преодолеть и эту непростую ситуацию?» Тот момент, когда я повернул в сторону сцены, на которой стоял Билли Грэм, напоминал секунды перед началом забега. Что бы там мне ни предстояло, я просто хотел справиться. Я хотел перестать ждать на стартовой позиции.

В забеге обычно говорят: «Занять стартовую позицию, приготовиться…» И когда это слово – «приготовиться» – затягивают хоть на секунду, твои напряженные мышцы напрягаются еще больше, нервы находятся на пределе, но ты не можешь даже шелохнуться.

Я просто всегда ждал момента, когда стартер выстрелит и я смогу делать то, чему учился на тренировках. А откровение заключалось в том, что я должен был стать этим стартером.

В каком-то трансе, но все же ощущая облегчение, я прошел в комнату священника, отгороженную занавеской, где поговорил с ним по душам. Он сказал, что мне нужно «оставаться с Господом» и перестать пытаться рассчитывать лишь на себя – довольно жесткое требование, если учесть, что почти всю свою сознательную жизнь я именно так и делал. Он также дал мне четко понять, что это только начало пути, но моя жизнь уже не будет прежней, что мне придется столкнуться со множеством трудностей. Это нормально для любых трансформаций, а не только для тех, в основе которых лежит вера. Подумайте о докторе, который говорит: «Бросайте курить – или вы умрете». Переход дестабилизирует организм. Дезориентирует. Мне было сказано, что меня будут сбивать с пути истинного мои старые привычки, что я познаю сомнение. «Ты подобен ребенку. Негативное влияние часто ощущается сразу после превращения, тебе словно заявляют: “Все это абсолютная ерунда”. Твои друзья могут задавать вопросы и решить, что ты сделал какую-то глупость. Но чем больше ты станешь проникаться верой, тем крепче будут твои корни».

Вскоре я вернулся к Синтии, сидевшей в зале; она крепко обняла меня. Я взглянул на нее и тут же понял (как будто это ощущение уже давно было в моем сердце), что с пьянством и курением покончено – причем навсегда. Самое мое большое желание – мстить – тоже улетучилось. Я не знал, что готовит мне будущее – разбогатею я, обеднею, да какая разница – теперь это не имело значения.

«С моей прошлой жизнью покончено, – сказал я Синтии. – Я завязал».

В тот момент я четко осознал, что нашел нечто, способное мне помочь.

Когда мы вернулись домой, я тут же вылил весь имевшийся у меня алкоголь, за исключением бутылки трехсотлетнего коньяка, подаренной нам когда-то моим тестем, бывшим импортером: я попросту вернул ее ему. Сигареты я выбросил в мусорное ведро. Проснувшись на следующее утро, я с удивлением понял, что мне не снился Птица. И ни разу не приснился с тех пор. Я простил его, потому что способность прощать стала главным результатом моей трансформации. Представьте себе, что доктор просто вырезал ту часть вашего мозга, которая отвечает за ненависть. Естественно, я помню все, что со мной происходило в лагерях, но в моем сердце больше нет озлобленности. Я ведь очень долго лелеял мысль свести счеты, но знал, что человеку, к которому я испытывал ненависть, ничего о ней неизвестно, а потому страдал от нее исключительно я сам.

Последующие дни принесли обещанные трудности, например вечеринки. Помните, когда я вернулся с войны, Голливуд тут же принял меня с распростертыми объятиями. Мы ходили куда-нибудь каждый вечер. Нас пьянили бесплатные ужины и выпивка. Шиковал я без удержу. Теперь же я больше не пил, хотя мои приятели, не понимавшие, насколько сильно я изменился, требовали от меня составить им компанию.

Обычно я говорил: «Давайте без меня», – и, поскольку был сильно увлечен своей новой жизнью, тут же пускался в сумбурные объяснения своего поведения.

Помню, однажды я был в гостях у мужчины, придумавшего таблетки от боли в пояснице. Я сидел на полу, разговаривая с группой актрис, обступивших меня, потому что все они слушали Билли Грэма и знали, что он попал на передовицу в газету Херста благодаря троим мужчинам, выступившим во время одной из его проповедей: мне, Джиму Восу (перехватчику сообщений гангстера Микки Коэна) и Стюарту Хэмблену (одному из первых поющих ковбоев на радио). Но сын хозяина постоянно подначивал меня: «Эй, Луи, вы не продержитесь и двух недель». Наконец я направился в кухню, где отыскал устроителя вечера: «Послушайте, я сделал все, что мог». Я поблагодарил за вечеринку и пошел домой.

На следующий день хозяин позвонил мне и попросил прощения. Он сказал: «Когда вы ушли, несколько парней признались: “Черт, хотел бы и я сделать то, что сделал Замперини”».

Его признание придало мне сил и энергии и научило кое-чему важному. Я решил перестать морализаторствовать, а просто проживать свою жизнь, всем своим поведением демонстрируя разницу между мной прошлым и настоящим.

Такие моменты являлись своего рода тестом. У меня были друзья, которые наблюдали за мной в течение года, думая, что я всего лишь актерствую. Они обычно говорили: «Он не справится, учитывая все то, что он уже натворил в жизни». Однако спустя год, увидев, что я по-прежнему двигаюсь в том же направлении и кажусь намного счастливее, они уверовали в то, что перемены возможны. Гарри Рид был одним из них. Он наконец подошел ко мне и сказал: «Я не верил в тебя, Луи. Зная, какой ты, я просто отказывался верить. Но теперь я вижу, что ты искренен».

Библия предупреждает, что спокойное море никогда не воспитает хороших моряков. Я уверен, что в каждой религии выражена своя версия этого принципа. Ничто не происходит в одночасье. По мнению энтузиастов веры, действующих из лучших побуждений, Господь сразу же предлагает новообращенному стабильное счастье, не предполагающее никаких сложностей.

Но это не так. Наоборот, как и всякий человек, долго живший абсолютно иначе и склонный к цинизму, а теперь изо всех сил старающийся принять новый образ жизни, я прошел через период отчаяния, уныния, сомнений и болезненного познания себя.

Вам не сразу открываются глубокие истины, это как обучать второклассника дифференциальным исчислениям – у вас просто не получится. Однажды я слышал, как один мужчина хвастался: «С тех пор как я стал христианином, моя жизнь – сплошное удовольствие». Я тогда, помню, повернулся к нему и сказал: «Знаете, мне кажется, вам кое-чего не хватает в жизни. Как раз Христа». Иными словами, немного покорности и трезвого взгляда на вещи. Все самые важные изменения требуют ежедневного упорного труда. Не всегда все происходит по мановению волшебной палочки.

Синтия была сильнее меня в своей вере и мудрее. Ее поддержка очень сильно мне помогла в самом начале моего нового пути, когда я только-только обрел веру. Жена легко давала отпор любым скептикам и всегда говорила: «Верь. Господь все исправит, когда сочтет нужным».

И, должен признать, так оно всегда и было.

 

Важно осознавать, что вы сделали все от вас зависящее

Как-то во время моего выступления в церкви одна пара, которая приходила регулярно, поднялась и вышла буквально спустя двадцать минут после начала. По окончании службы пастор позвонил им и спросил: «Почему вы это сделали?»

– Мы приходим в церковь послушать об Иисусе, – ответили супруги. – А слушали о войне. Мы ни слова не услышали о Христе.

– Вам следовало дождаться окончания речи, – только и сказал он.

В другой раз я выступал на Международной встрече оптимистов – ассоциации, включающей почти три тысячи клубов по всему миру; темой конференции было «Раскрытие всего самого лучшего, что есть в детях». На этот раз я сразу начал с христианства. Но тут поднялся какой-то мужчина и заявил: «Я пришел сюда не затем, чтобы мне читали проповеди». И вышел.

Ну что ж.

Я никогда ничего не утаиваю, рассказывая свою историю. Да, я был разгильдяем, вечно попадавшим в передряги, затем стал атлетом, потом попал на войну, опять попал в передрягу, побывал в лагере для военнопленных, вернулся домой. Я разваливался на куски.

Когда я подхожу к этой кульминационной точке, люди задаются вопросом: «Интересно, что же с ним будет дальше?» И я просто делюсь с ними своей историей перевоплощения, но я не читаю проповедей.

Было время, когда меня обуревало подобное желание, но я с собой боролся.

Как-то в 1957 году, еще во времена пропеллерных самолетов, я ждал в Чикаго вылета. Мой рейс был переполнен, и авиакомпания искала добровольцев, которые согласятся сдать билеты. Меня попросили подойти к стойке регистрации. И тогда я сказал: «Послушайте, у меня сегодня вечером встреча в Окленде, я не могу пропустить ее, я должен лететь этим рейсом». И вернулся на свое место. Сидевший рядом со мной парень спросил: «О, так это вы Луи Замперини?»

– Я.

И вдруг он услышал, как его вызывают по громкой связи. Я узнал его имя, он был известным теннисистом. «Я не могу позволить им забрать мой билет, – сказал он, вставая. – Мне срочно нужно быть завтра в полдень на Гавайях».

Пока мы с ним ждали посадки, в моей голове шла сложная работа. Как же я хотел обратить его в веру Христову! Но так нельзя думать, ведь этим мы потакаем своим корыстным интересам. Я стремился лишь к тому, чтобы прославиться и получить одобрение общественности: уж очень этот парень был знаменит.

Наконец мы оба оказались на борту самолета и даже сидели рядом. Я попробовал заговорить с ним, но он как воды в рот набрал. Чувствовал я себя ужасно. Я схватил журнал и притворился, что читаю, а сам тихонько молился про себя: «Боже, как же глупо я все испортил. Прости меня, я оказался чванливым властолюбцем. Больше я ни слова ему не скажу, ни одного; если он захочет, то сам начнет».

Так я сидел минут тридцать. Наконец мой попутчик повернулся ко мне и сказал: «Луи, есть кое-что, чего я никогда не понимал в Библии». Сейчас я уже не помню, в чем состоял его вопрос, но я на него ответил и вернулся к журналу. Через несколько минут парень снова задал мне вопрос. Я ответил и опять погрузился в чтение.

Наконец наш самолет приземлился в Окленде. Мы прошли в терминал и обменялись любезностями на прощание. Парню еще предстояло час ждать рейса до Гавайев. Я же направился к выходу. Не успел я подойти к двери, как он подбежал ко мне: «Луи, если я стану христианином, будет ли это означать, что мне придется стать миссионером или священником?»

– Да нет же, – ответил я. – Господу важны и простые миряне.

Аналогичная история произошла у меня с актрисой Сьюзен Хэйуорд. Во время выступления на пасхальной заутрене в баптистской церкви Ван-Найса я спросил собравшихся, не хочет ли кто-нибудь из них заявить о своем желании жить во Христе. Откликнулась Сьюзен Хэйуорд.

Она была замужем за моим другом, актером Джессом Баркером. У них росло двое сыновей. Но неожиданно их брак, длившийся десять лет, дал трещину, и в итоге в 1954 году они развелись. За это время Сьюзен была трижды номинирована на «Оскар» как лучшая актриса и участвовала в еще двух номинациях, в одной из которых, в 1959 году, получила главный приз – за фильм «Хочу жить» (I Want to Live).

Казалось, Сьюзен была счастлива. Но в апреле 1956 года, неожиданно для всех, она попыталась покончить жизнь самоубийством, наглотавшись снотворного. Ее отвезли в старую больницу «Ливанский кедр» на Фонтейн-авеню. Когда об этом сообщили по радио, я направлялся в горы. Услышав новость, я почувствовал потребность развернуться и поехать домой. Я спросил у жены: «Как думаешь, следует навестить ее?» – И она сказала: «Да».

Я вернулся в Голливуд и припарковался возле баптистской церкви на Фонтейн-авеню. Я знал местного священника и попросил его помолиться со мной: я не был уверен, что мне стоит ехать к Хэйуорд. Я боялся допустить ошибку. Мы решили, что ехать надо.

В вестибюле больницы толпились журналисты с камерами. Известную актрису записали как Мэри Бреннан. К ней никого не пускали, ни директора ее студии, ни личного агента.

Я привлек внимание девушки за стойкой регистрации. «Могу я вам чем-то помочь?» – спросила она.

– Да, я бы хотел повидаться со Сьюзен Хэйуорд, – попросил я мягко.

– Знаете, не вы один.

– Я знаю. Но, пожалуйста, позвоните к ней в палату и скажите, что это Луи Замперини. Если она не захочет меня видеть, я тут же покину больницу.

Девушка колебалась и уже была готова мне отказать.

– Если вы ей не позвоните, я просижу здесь всю ночь, – добавил я.

– Хорошо, я поняла, – ответила она. – Но знайте, что ничего путного из этого не выйдет.

Я был ей очень благодарен. Она позвонила, и мне разрешили подняться.

Я проскользнул мимо репортеров и прошел в палату к Сьюзен. Войдя, я ожидал увидеть охваченную депрессией развалину, но вместо этого моему взору предстала красавица; она лежала в постели, натянув одеяло до самого подбородка.

– Привет, Луи, – сказала она весело и села на кровати.

Мы стали болтать, и спустя какое-то время я перешел к самой сути: «Почему вы это сделали?» Четкого ответа у нее не было. Как позже писали в прессе, она пыталась таким образом привлечь к себе внимание. Но я был настроен серьезно и произнес: «Господь сохранил вам жизнь не просто так, а с какой-то целью». Мне хотелось донести до нее, что этой целью было спасение ее души.

Ответ Сьюзен застал меня врасплох: «Да, я знаю. Господь даровал мне жизнь, чтобы я продолжала радовать миллионы людей своей актерской работой».

Я даже не нашелся, что на это ответить. Мы обсудили смысл отдельных стихов из Библии, но всякий раз, когда я подходил к возможности потенциального воцерковления, Сьюзен уводила разговор в сторону.

Я уже было хотел надавить на нее, но потом понял, что сделал все, что мог.

«Не терзайся из-за моего спасения, – сказала вдруг она. – Одной вещи тебе точно удалось меня научить – тому, что по любому вопросу я могу обратиться за помощью к Господу».

Как учит Библия, обретя веру, нужно идти в мир и нести ее людям. И кто-то действительно относится к этому очень серьезно. Однако – и для меня эта мысль всегда была основополагающей – в Библии ничего не сказано насчет насильственного обращения в веру. Поэтому я не вправе никому заявить: «Знаете что, вы просто обязаны принять Господа». Я этого и не делаю.

Сегодня в мире так много твердолобых фундаменталистов, глаза которых загораются ненавистью, если кто-то вдруг выказывает несогласие с тем, что они говорят. Некоторые из них заходят в своей нетерпимости настолько далеко, что не гнушаются насильственных методов.

Я знаю многих, кто поначалу отрицал волю Господню. И среди них всегда найдется кто-то радикально настроенный, который будет злиться, если у него не получится обратить кого-то в веру. Словно это какое-то соревнование, где выдают очки за каждого новообращенного.

Если вас прогнали с порога, сотрите пыль с ботинок и просто идите дальше; не надо вышибать дверь. Вы сделали то, что должны были сделать.

В ваших силах лишь бросить семечко в почву – касается ли это вопросов веры, уроков жизни или личного примера – и поливать его, отвечая на вопросы, которые могут последовать.

Остальное уже от вас не зависит.

 

Гангстер и Евангелие

Джим Вос был перехватчиком сообщений гангстера Микки Коэна. Как и я, он стал христианином в ноябре 1949 года, услышав проповедь Билли Грэма. Есть фотография, на которой мы все запечатлены: Вос, Стюарт Хэмблен (поющий ковбой), Грэм и я.

Коэн был малолетним преступником, боксером и заядлым игроком. Он помог в свое время Багзи Сайджелу открыть отель «Фламинго» в Лас-Вегасе и работал с ним бок о бок, пока того не убили в 1947 году. Говорят, дружки разочаровались в его управленческих навыках. Во всяком случае, такова легенда.

Когда Сайджел умер, Коэн стал бандитом номер один в Лос-Анджелесе, из-за чего постоянно цапался с шефом полиции Уильямом Паркером.

Я был знаком с Микки Коэном. В то время для бегуна первого класса подобные знакомства были обычным делом. Мне нравилось общаться с ним гораздо больше, чем со многими моими друзьями.

В книге «Дьявол, наступающий мне на пятки» есть фотография, на которой я встречаю свою будущую жену в аэропорту Бербанка незадолго до нашей свадьбы. Для меня Синтия была самой красивой девушкой в мире – а Микки Коэн любил спортсменов и красивых девушек. Полагаю, мы с Синтией полностью отвечали его требованиям, потому что однажды он сказал Джиму Восу: «Я хочу познакомиться с Замперини». Вос, не так давно ставший человеком воцерковленным, был только рад все устроить, понадеявшись, что, возможно, мой образ жизни зацепит и Коэна.

Последний пригласил нас с Синтией на обед. Мы встретились в BrownDerby, ресторане в форме шляпы; его тогда перенесли с родной улицы на бульвар Уилшир, 3377. Чтобы попасть внутрь, нужно было пройти вдоль козырька.

Мы с удовольствием поговорили о жизни, американском футболе в Университете Южной Калифорнии, вспомнили мои истории времен войны и немного коснулись темы христианства. Ему было интересно все. Он то и дело просил прощения и удалялся в туалет каждые десять минут. Я думал, у него проблемы с кишечником, но, как оказалось, он просто страдал мизофобией.

После того раза он часто приглашал нас на обед, когда какая-нибудь из его девушек находилась в городе. Однажды он попросил меня прийти к его галантерейщику, чтобы познакомиться с его новой пассией, полногрудой блондинкой по имени Кэнди Барр, ставшей известной стриптизершей и танцовщицей бурлеска. Она была очень милой и приветливой, хотя и немного наивной. Полагаю, он надеялся, что мы перестанем воспринимать его как бандита, потому что у него такая славная девушка. Наши встречи прекратились, когда в 1951 году он угодил на четыре года в тюрьму за уклонение от уплаты налогов.

Однажды, уже после освобождения, он позвонил мне как-то вечером, когда я уже собирался ложиться спать, объяснил, где живет, и настоял на том, чтобы я к нему тут же приехал. Только колеса моей машины коснулись полукруглой подъездной дорожки, как включилась автоматическая подсветка. Тут же сбежались охранники. Они и проводили меня к входной двери. Внутри полным ходом шла вечеринка. На столе стояло блюдо с половиной индейки и большим куском ветчины. Джим Вос тоже присутствовал. Микки предложил мне поесть, но уже было за полночь, и я отказался. Он решил показать мне дом. Мы остановились возле его гардеробной со стеклянными дверями. Комната была длинной, как пенал. У него, наверное, были сотни и сотни костюмов и пар обуви. А также пальто. «Если тебе что-нибудь подойдет, можешь взять», – сказал он. Я знал, что ничего не подойдет. Он был коренастым, а я – худощавым. Да я бы и так ничего не взял. Скорее, Джиму бы что-то подошло, ведь у них был один размер. Ему досталось красивое пальто.

Затем Коэн показал мне тайный ход на случай внезапной облавы или попытки какого-нибудь другого гангстера пристрелить его. Дверь закрывалась автоматически, и Микки оказывался в подвале.

«Когда я сидел в тюрьме, ни один из друзей не пришел навестить меня, – пожаловался Коэн (выглядел он действительно расстроенным). – Только христиане». Он добавил это, потому что, когда мы встретились впервые, он проявил интерес к вопросам религии. Я не совсем понимал его намерений, но поскольку уже через несколько часов должно было взойти солнце – а у меня была назначена встреча на полдень, – я сказал, что мы сможем поговорить об этом в любое время. Я подумал, что, если Коэна это и правда волнует, мне не следует его подгонять.

Спустя две недели я был в «Колизеуме» на матче по американскому футболу и проходил вверх по рядам в поисках разносчика еды. Вдруг меня окликнул Джон Феррано из комиссариата (позже выяснится, что он был самым опытным членом совета Лос-Анджелеса, с огромным стажем): «Эй, Замперини! Что ты делал у Коэна дома пару недель назад?»

– Вам прекрасно известно, что я там делал! – крикнул я ему в ответ, четко понимая, что он и сам все знает. Как будто меня могла задеть такая уловка.

На мое удивление, Коэн и правда проникся идеями христианства.

Он мне часто звонил, а однажды даже объявил: «Я говорил с братьями Сика о Христе, но мне не хватает знаний. Не мог бы ты пойти со мной и рассказать им об Иисусе?»

Братья Сика были крупными мафиози. О них постоянно писали в газетах, они шантажировали всех и каждого. Но я подумал: почему бы и нет.

Мы с Коэном поехали в большой цветочный магазин на Вермонт-авеню, рядом с Олимпийским бульваром. «Зачем нам сюда? – спросил я. – Вы собираетесь купить еще цветов своей девушке?»

Наши действия напоминали сцену из какого-нибудь старого гангстерского фильма. Мы прошли через одни двери, затем еще одни и наконец попали в частный кабинет.

Там-то мы и нашли братьев Сика.

Коэн был вне себя от радости, я же просто чувствовал волнение оттого, что мне предстоит обсуждать с ними свою судьбу.

Когда я им все объяснил, они сказали: «Но мы католики».

– Это не имеет значения, – ответил я. – Тут неважно, какое у вас вероисповедание.

Коэн рассказал им, через что мне пришлось пройти во время войны, и, казалось, им было очень интересно послушать об этом. После того, как я сам пересказал свою историю, они поблагодарили меня за визит и многозначительно глянули на Коэна.

На обратном пути я купил своей жене цветы.

Микки Коэн отчаянно хотел познакомиться с доктором Билли Грэмом. Несмотря на все наши многочисленные беседы, он не желал признавать Христа спасителем, пока в церковь его не приведет именно Грэм.

Вос и Хэмблен тоже сильно за это ратовали и потому договорились с одним нашим другом из Модесто, у которого был двухмоторный самолет марки «Бичкрафт», что он прилетит в Санта-Монику, заберет Коэна и отвезет его к Грэму.

У меня было очень странное чувство. «У вас ничего не получится, – говорил я. – Зачем ехать к Билли Грэму, чтобы обрести Господа? Этот путь может указать и десятилетний ребенок».

Встретившись в церкви в Бейкерсфилде, мы поехали в Санта-Монику ждать самолет. Всю дорогу они пытались убедить меня, что их план сработает. «Да он же преступник, – возражал я. – Он только голову всем морочит. Его цель – добиться публичности за счет Билли Грэма».

Но парни упорствовали. «Я понятия не имею, что будет, но уверен, что у вас ничего не выйдет», – повторял я.

Конечно же, они мне не верили. «Самолет прибудет в Санта-Монику через полтора часа, – сказал Вос. – Мы подготовили Микки, он не против лететь к Билли Грэму».

Когда мы подъехали к аэропорту, Коэн уже ждал. Мы услышали звук приближающегося «Бичкрафта». Пилот посадил самолет и стал рулить по взлетно-посадочной полосе, отгоняя его к стоявшим на стоянке воздушным судам.

Из-за того, что ночной сторож не стал включать все огни взлетно-посадочной полосы ради одного самолета, пилот не заметил элементов дренажной системы. Когда он их увидел, самолет уже ушел носом в четырехфутовую канаву. Мотор ему вырвало с мясом.

Я не стал говорить: «А ведь я предупреждал».

Коэн все равно в итоге добился своего. Как сообщал журнал Time в апреле 1957 года, гангстер, вышедший двумя годами ранее из тюрьмы, уверял, что пытается начать новую жизнь, и потому встретился с Грэмом на Манхэттене. Грэма публичность абсолютно не изменила. Он признался, что действительно работал с Микки в 1949-м и выражает большую надежду на то, что «тот всерьез раскаивается».

А что же говорил сам Коэн? «Я очень стараюсь жить по-христиански. Однажды Билли подошел ко мне и, прежде чем разделить со мной трапезу, прочитал – как вы это называете? Ну, как называется то, что вы говорите, прежде чем сесть за стол? Благодать? Да, точно, благодать. А потом мы долго говорили о христианстве и тому подобном!»

В июле 1957 года журнал Time сообщил, что Грэм однажды сказал о Коэне: «У него задатки одного из величайших проповедников всех времен и народов».

Но Коэн никогда не следовал его учению. Как по мне, у него были лишь задатки отличного мошенника.