С молниеносной быстротой облетела город весть о событии в баре и, когда я приехал на завод, сослуживцы в конторе, глядя на меня, о чем-то шушукались и загадочно улыбались. Меня сразу вызвал тесть.
— Рэм, — сказал он, угрюмо глядя себе под ноги. Он стоял, а мне предложил сесть.
— Я не хочу верить басням и слухам, но после того, что видел сам, не могу относиться к этому безразлично. Скандал с твоим именем так велик, что все наши знакомые уже отказались от тебя и среди нас ты чужой. После смерти девочки ты единственный близкий мне человек и я, как мог, стремился сохранить нашу родственную связь, но ты…
Ты оказался чудовищным развратником, — голос его задрожал, он покраснел от негодования, — я решил, что нам лучше всего расстаться навсегда. Ты получишь свои 50 тысяч марок, с которыми вошел в дело и, кроме того, я от себя еще дам тебе 75 тысяч, ты сможешь уехать отсюда и где-нибудь в провинции открыть свое предприятие. Писем мне не пиши и забудь обо мне…
Он помолчал и вытер платком свои подслеповатые глаза.
— Что с тобой случилось? Не понимаю! Ну, в общем, прощай. Вот тебе чек на 125 тысяч марок. Иди.
Он не подал мне руки и позвонил секретарю.
— Господин Кренке уезжает, — сказал он вошедшему клерку, — пусть примут у него дела кто-нибудь из отдела.
Я вышел вслед за секретарем. Передача дел заняла весь день и только к семи часам вечера я вернулся домой. Отремонтированный «Оппель» Уже стоял во дворе, покрытый брезентом. Хозяйка встретила меня у входа:
— Я без вашего разрешения пригласила мастера. Ваша машина теперь в полном порядке. Надеюсь, вы позволили бы это?
— Да, фрейлен, я благодарен вам. Сколько это стоит?
— Все десять тысяч марок.
— Включите в мой счет.
— Хорошо. Вы будете ужинать с нами?
— Нет, благодарю. Пусть принесут кофе в комнату.
— Я распоряжусь.
— Черт возьми, — размышлял я, оставшись один в своей комнате, из-за сумасбродной девицы я потерял работу, связи, знакомых и единственно родного человека — тестя. Судьба жестоко обошлась со мной.
Теперь у меня 125 тысяч марок, вернее, уже 115 наличными деньгами и пустота в будущем. А что мне еще принесут эти экстравагантные женщины? Пока не поздно, нужно от них избавляться, — осенила меня блестящая мысль. Я достал карты из чемодана и направился в уборную, чтобы выбросить их в унитаз, но по дороге передумал.
— Теперь уже все равно, я потерял связи с внешним миром, так пусть хоть они разнообразят мне жизнь. Все же они лучше, чем уличные проститутки.
Опустив карты в карман, я вернулся обратно. Делать ничего не хотелось. И даже когда принесли кофе, я не прикоснулся к еде — аппетит пропал.
Вдруг зазвонил телефон, я снял трубку.
— Кто это? — услышал я женский голос.
— А кого вы хотели?
— Рэм, это ты? — прошептал голос. Я узнал Мари.
— Да, я, — неохотно ответил я. "Что ей надо?".
— Ты не узнал меня? Это я, Мари. Мне нужно с тобой поговорить.
— О чем?
Мари растерянно помолчала. Я услышал ее взволнованный голос.
— Я сейчас приеду к тебе. Ты слышишь меня, Рэм?
— Слышу. Но приезжать не надо. Это повредит твоей репутации. Я теперь отверженный.
— Для них, но не для меня. Я искала тебя весь день и, наконец, нашла. Я приеду.
Мне было скучно, а Мари симпатичная женщина. Я согласился.
Через 15 минут она вошла в мою комнату. Не снимая и шляпы и шелкового плаща, она села в кресло у двери, едва переводя дух, выпалила:
— Рэм, я поеду с тобой. Мне надоела вся эта жизнь, эти старческие бессильные лобзания, эти пошлые ухаживания, пьянки и оргии. Я хочу жить, как человек. Я тебя люблю давно и страстно. Когда ты женился на Элизе, я хотела убить ее…
— Во-первых, я никуда не уезжаю, — прервав каскад ее безумных признаний, ответил я, — а во-вторых, не нужны мне никакие женщины, и я тебя не люблю.
— Боже, что он говорит! С ужасом воскликнула она, вскочив со стула, неужели эта уличная девчонка лучше, чем я? Да ведь ты еще не чувствовал, какое у меня тело, ты не видел мою наготу, ты не представляешь себе, какая я женщина.
Ее глаза загорелись диким злобным блеском. Она страстным порывистым движением стала срывать с себя одежду.
— Вот, смотри, смотри, какая я голая, — закричала она в исступлении, — я никогда не раздевалась догола перед своими любовниками.
Через минуту на ней остались только чулки и туфли. Голое холеное тело красавицы, ее красивые полные руки, круглые, твердо стоящие груди, стройная талия и длинные изящные ноги не могли не вызвать у меня чувства восхищения. Но не больше. Мне не хотелось ее. Я даже не ощутил желания прикоснуться рукой к ее груди. Она почувствовала это безразличие к себе и совсем обезумела.
— Ну, что? тебе не хочется меня? Или я еще недостаточно раскрылась? Ну вот, смотри…
С этими словами она бросилась на диван и, развернув ноги в стороны, повернулась ко мне всем своим существом, позируя влажными от похоти глазами. Я подсел к ней и, невольно созерцая открытые взору прелести красавицы, погладил рукой по животу.
— Ну что же ты? Разве я не хороша?.. Какую женщину тебе надо? Я буду такой, какой ты захочешь меня видеть.
Она обняла меня за шею и, покрывая поцелуями лицо, шептала:
— Рэм, милый, возьми меня, я сгораю от безумного желания соединиться с тобой, впивать в себя частицу твоего могучего тела. Рэм, — дико вскрикнула она и, расстегнув мои штаны, вытащила безвольно скрюченный член.
— А-а-а!.. — вскочила Мари, схватившись за голову.
— Боже мой! Боже мой! — шептала она, торопливо одеваясь и, даже не взглянув на меня, выскочила из комнаты. Мне не хотелось ее, но чувство мужского бессилия перед такой фурией было тягостно и оскорбительно. Солнце зашло. Быстро темнело. Я зажег свет и сел к столу.
Происшедшее так потрясло меня, что я стал тяготиться жизнью, мне показалось, что жизнь проходит мимо меня, и я ее только наблюдаю. Неприятное сознание безнадежности бытия поразило меня своей остротой. Я, почти не сознавая, что делаю, достал браунинг, навел курок, выстрелил в голову. Вместо выстрела звонкий щелчок ошеломил меня и отрезвил. Я удивленно посмотрел на револьвер и ко мне медленно стало возвращаться спокойствие, перешедшее в апатию. Стреляться мне уже не хотелось. Я заинтересовался, почему не произошел выстрел. Взвел курок и, наставив пистолет в форточку, выстрелил. Звука я не слышал. Браунинг выпустил ослепительный язычок пламени и с диким криком поднялась с соседнего дерева стая сонных галок. Через минуту прибежала хозяйка.
— Что случилось?
— Ничего, я испытывал новый пистолет. Прошу извинить меня за причиненное беспокойство.
Дама мило улыбнулась.
— О, ничего, я думала, лезут воры. Спокойной ночи, господин Кренке.
— Доброй ночи.
Хозяйка ушла. Совершенно успокоившись, я принял ванну и, накинув на голое тело халат, сел к столу писать письмо Мари. Я хотел ей объяснить все и рассказать про карты. Но письмо не клеилось, и я бросил ручку. В гостиной на первом этаже басом пробило 12 ударов. В углу на диване кто-то завозился. Я зажег большой свет. Наивно выпучив глаза, на меня с нескрываемым интересом смотрела причудливо одетая девушка со смешными переплетенными косичками, перевязанными у самой головы красными ленточками. На ней были синие шелковые чулки-рейтузы и белый в красный горошек бюстгальтер, туго стянувший круглые, как шары, груди. Она сидела, поджав под себя ноги и опершись руками за спиной. Мы долго, молча, наблюдали друг друга. Я заговорил первым.
— Ну, здравствуй, пупсик!
— Здравствуйте.
— Как тебя зовут?
— Не знаю.
Я подошел к ней и сразу же захотел проникнуть под бюстгальтер, она встрепенулась и отстранила меня рукой, твердо сказала:
— Не шалить.
— Ну, а что тогда делать?
Она усмехнулась.
— Все вы одинаковы.
— Кто это вы?
— Мужчины. Неужели нельзя иначе обращаться с женщиной?
Я помолчал.
— Как это иначе?
— Хотя бы повежливей. Я у вас еще не более 10 минут.
Она встала с дивана и, осторожно ступая по полу на пальчиках, прошла к столу.
— Мне кажется, что в определенном возрасте мужчины по-особому относятся к женщинам, и, предупреждая мой вопрос, продолжала назидательным тоном:
— Типы лет 18–19 относятся к женщине с благоговением, как к божеству, они испытывают больше прелести видеть ее, чем чувствовать. Они всегда нерешительны и ждут от женщины чего-то необыкновенного… Молодые люди лет 20–28 еще восторженно влюбчивы и стремятся как можно больше почувствовать и увидеть. Они уже более развязны, но еще сумасбродны и смешны… Мужчины 28–35 лет — сама страсть. Они забывают посмотреть на ту, с кем живут, и упиваются одним ощущением ее. Они гасят свет прежде, чем лечь в кровать, потому что стесняются сами своих безудержных порывов страсти; делающих их порой безобразно пошлыми. В возрасте от 35 до 42 лет рассудок мужчины уже властвует над плотью. Они долго и тщательно выбирают предмет своей любви и поклонятся ему, как будто живут не видением, а ощущением, создавая такие утонченные формы своих сношений с женщиной, что порой безумно очаровывает молодых и неопытных девушек, и не позволяет себе ничего грубого и непристойного по отношению к женщине. Во всем у них лоск и вежливость, достойные подражания. С 48 лет мужчина, чувствуя свою физическую слабость, становится еще более скуп на плотскую близость и возмещает это, как может, флиртом и ухаживанием за женщиной, не слишком строго выбирая возраст и внешность… Эти люди всегда галантны и милы. Они почти безвредны. И только иногда вспышка бурной страсти повергает их в водоворот вожделений и ощущений, из которого они вываливаются еще более немощными и постаревшими.
После 60 лет мужчина превращается в сосунка.
Она засмеялась и умолкла.
— Откуда вы это знаете?
— Люди говорят, а я проверяю… Вам 25–26 лет. Не правда ли?
— Вы не ошиблись, я на рубеже этих двух возрастов.
— С вами нужно быть поосторожнее, — лукаво прищурив глаза, сказала она, вы развязны и сумасбродны.
— Чепуха.
— Если чепуха, попробуйте вести себя, как юнец. Не прикасайтесь ко мне, а наоборот, изобразите искреннее раболепие и преклонение предо мной. Не можете…
— Я не протестую, — смущенно пробормотал я, сбитый с толку ее глубокомысленной прозорливостью. — ну хорошо. Я не буду изображать наивного восхищения вашей красотой, но я не прикоснусь к вам, раз вы считаете это невежливым и бестактным.
— Я этого не говорила, — быстро ответила она, — если бы все мужчины были так робки и нерешительны, как юнцы, женщинам пришлось бы жить с собаками. Но всякой женщине, уважающей хоть немного себя, хочется побыть с мужчиной как человек с человеком, прежде чем отдаться на поруки животным страстям и наслаждениям, когда разум уже спит, а плоть безраздельно торжествует.
— Вы великолепны!
— Этот восторг — пережиток вашей юности. Он вам идет!
— Боже, что бы вы от меня хотели?
— Не более того, чего вы от меня. Будьте сами собой, не нужно детских комплиментов.
— Вы странная.
— Нет. Обыкновенная. Просто до сего времени вам попадались женщины, которые не уважали в себе человека. Вот скажите, что, например, вам больше всего нравится в женщине?
— В каком смысле?
— Во всех отношениях. Я имею в виду ее внешность, ее внутреннее содержание как человека.
— Поверьте, я не могу ответить на этот вопрос. По-моему, каждая женщина привлекает внимание мужчины по разному. Одна — своим умом, другая — веселым характером, третья — своей красотой, — четвертая — телом и т. д.
— Я с этим не спорю.
Так женщины действуют, как воспринимают это мужчины, которые не обратят внимания на ум, но будут увлечены ее фигурой, другого покорят глаза и нежные черты лица и он не обратит внимания на плоскую грудь и отсутствие талии… Ну, а вы что больше всего цените в женщине? Ум, красоту ног, талию, грудь, что?
— Я ценю в женщине больше всего простоту.
— Сказать так, значит ничего не сказать. Простота бывает разная: скромная, наивная, искусственная, развратная. Вам все равно?
— Вы меня уже сбили с толку. Я уже сам запутался.
— Ну, не будем говорить об этом.
Она подошла ко мне и встала возле дивана. Рассматривая ее, я заметил, как топорщится шелк волосиками на ее лобке, как играют светом изгибы ее живота и бедер.
— Вам хочется схватить меня и растерзать? — спросила она, угадав мои мысли, — а ведь это и портит всю прелесть взаимоотношений мужчины и женщины. Ведь если женщина пришла отдаться мужчине, то она хочет прежде всего получить максимум удовольствия в этом. И только в меру своих способностей ведет дело к этому. А мужчина, ломая все ее замыслы и мечтания в животном порыве страсти хватает ее как вещь и, безобразно распяв, овладевает ее плотью безумно, исступленно, бесчувственно. Для многих женщин это оскорбление и не совсем приятно. Женщины умеют красиво отдаться сами. А если бы мужчины умели дожидаться этого сами, они получили бы в тысячу раз большее наслаждение.
Бом-бом-бом — пробили часы в гостиной. Она не обратила на это внимания.
— Я тоже хочу вас! И я отдамся вам так, как я хочу! — сказала она после минутного молчания. Нелли — так она себя назвала, развязала ленты в косичках и распустила волосы. Лицо ее сделалось строже и еще привлекательнее. Потом она расстегнула бюстгальтер и сняла его совсем. Полные, круглые, как шары, груди едва свисали вниз. Я вскочил с дивана, намереваясь броситься к ней.
— Сидите! — властно приказала она, прикрыв грудь руками. Потом она сняла рейтузы и, аккуратно сложив все это на стуле, подошла ко мне. Я боялся к ней прикоснуться и молча ждал, что будет дальше. Нелли села ко мне на колени и, при- подняв за подбородок мое лицо, стала целовать меня в губы. Я отвечал на ласки лаской, все более и более разгораясь. Она вдруг спрыгнула с моих ног и подбежала к кровати:
— Раздевайся!
Я быстро сбросил халат и, оставшись голым, кинулся к ней. Мы долго и нежно ласкали друг друга, постепенно приближаясь к самому главному. Наконец, она легла на спину, и, схватив своими руками ноги под коленями, прижала их к своему телу.
— Рэм, я жду!
Ей не пришлось долго ждать. Я быстро влез на нее и погрузил свой член в раскрытое влагалище. Возбужденные игрой и ласками, мы быстро кончили. Нелли сразу вскочила, свалив меня на кровать, и с наслаждением стала вытирать рукой мой еще крепко стоящий член. Я просунул свою руку ей между ног и с удовольствием ощутил густую горячую слизь, оттягивающую всю мою ладонь.
— Вот и все, — сказала она, укладываясь возле меня, — теперь и говорить нечего. По крайней мере, после этого в чувствах и мой разум спит, как младенец.
Она повернулась ко мне и скороговоркой закончила:
— Рэм, я сейчас уйду. Мы никогда не встретимся, помни, что я тебе говорила. На свете миллионы женщин, и все они разные, но принцип их отношения к мужчинам до смешного прост и однообразен. И если ты хочешь найти в женщине что-нибудь новое и интересное, то ищи это в ее человечности, а не в плоти. Поцелуй меня!
Мы соединили наши губы в долгом страстном поцелуе. Через несколько секунд она пропала. И еще долго я сидел за столом, разглядывая с сожалением ее карту и вспоминая ее не как женщину, а как человека.
— Друзья, — сказал Рэм, — еще только шесть часов, может быть продолжим без перерыва?
Мы согласились.