Когда Гиляровский впервые увидел ее, выпорхнувшую из обшарпанной театральной кареты и тут же исчезнувшую в подъезде Малого театра, ему показалось, что от нее исходило необыкновенное сияние — розовое в тот солнечный мартовский день.

Князь Петр Платонович Мещерский, стоявший рядом с Гиляровским, сказал негромко: «Это наша будущая великая трагическая актриса. Не забудь же — это Ермолова».

Да как же забудешь, раз увидев ее! Она двигалась, как видение, а голос звучал так, что заставлял отрешиться от всего окружающего. Они были одногодки, но Гиляровский отчего-то рядом с ней ощущал странное смущение, как если бы был немного влюблен. Да ведь нет, не был — тогда-то вообще впервые ее увидел. Но и потом, спустя многие годы, вот такое странноватое чувство смущения он рядом с Ермоловой всегда ощущал.

Она была скорее некрасива: крупные черты лица, а нос и вовсе мужской, узкая линия губ, казалось бы, лишенных женской привлекательности. Вот только серые глаза излучали притягательный свет. А на сцене она преображалась, и одно ее появление неизменно вызывало восторг. С дебюта, с самых первых шагов по сцене Малого.

Судьба время от времени сводила их, в одном спектакле даже играли в Воронеже. Там Мария Николаевна и подарила ему свою фотографию с душевной надписью. В Москве тоже мимоходом встречались, на всяких раутах, заседаниях Общества российской словесности, юбилеях известных лиц, и всегда она находила минуту, чтобы пообщаться с Владимиром Алексеевичем. Им было о чем говорить: она его книги читала, любила. А он ее разве что не боготворил. Потом, уже в советское время, с Ермоловой что-то случилось, она как бы замкнулась в себе, в своем собственном доме на Тверском бульваре и никого принимать не хотела. В Москве знали, говорили об этом и визитами не докучали.

Гиляровский часто гулял по Тверскому бульвару, неизменно проходил мимо этого красивого, ладного дома, о котором только и было известно, что ему более 200 лет, а кому принадлежал, кто строил — о том ничего. Есть какое-то смутное предположение, что, возможно, принадлежал он семье графа Уварова в XVIII веке.

Тверской бульвар в начале XX века

Однажды в Татьянин день Гиляровский зашел сюда поздравить Татьяну Львовну Щепкину-Куперник, жившую в третьем этаже, в квартире Ермоловой. Беспокоить Марию Николаевну он не собирался, она же, узнав, что здесь он, сама пригласила.

Он поднялся по скверной черной лестнице, ухоженной не хуже, чем старый фамильный шкаф, прошел через гостиную, и теперь хорошо сохранившуюся, через какую-то темную комнату, отворил дверь с тяжелой, плотной гардиной и оказался в уютной комнате Марии Николаевны.

Его больно укололо — так сильно она состарилась, осунулась. Однако с кресла поднялась и пошла навстречу. Глаза смотрели устало, но добро. Гиляровский склонил голову и приложился к ее горячей, сухой руке. Она в голову поцеловала его. Потом усадила, сказав: «Вот на этом кресле, где вы сидите, всегда Островский сидел…»

Рассказал обо всем этом директору Дома-музея Ермоловой Раисе Ильиничне Островской, а она меня прервала: «Нет, что-то не так. Александр Николаевич умер в 1886 году, а Мария Николаевна переехала сюда в 89-м году». Я возразил: «Но ведь Гиляровский и не говорит, что Островский именно в этом доме бывал. Речь только о кресле. Оно вполне могло стоять и в старом доме Ермоловой». На том и сошлись.

Мария Николаевна прожила в доме на шумном Тверском сорок лет и здесь умерла, в скромной спальне. Дом-то сам по себе великолепен, но роскоши при жизни Ермоловой, да и после в нем нс было. Только необходимое, но все — со вкусом. Безмолвно в гостиной идут часы, как будто за минувшие десятилетия ничего не случилось, барометр на стене бесстрастно предвещает изменения в погоде к лучшему, стоят рядком орехового дерева стулья — доподлинно известно — ее, скромные картины на стенах, среди которых маленькая акварель Волошина на себя обращает внимание. Лепнина на потолке в гостиной тоже ухожена.

И Белый мраморный зал сохранился отлично. Здесь и сейчас проходят концерты, даже спектакли, хотя сцены нет и не было. Совершенно свободно можно зайти прямо с улицы и попасть вечерком на превосходный концерт русской салонной музыки XVIII века. В этих старых стенах, где играл вот на этом рояле Шаляпин и за который садился Чайковский, музыка звучит как-то особо проникновенно…

Стоит старый-престарый дом на Тверском — яркий, нарядный, обосновавшийся здесь, когда и самого-то Тверского в помине не было. Столько больших людей, составляющих гордость России, отворяли двери его…