В ту нашу первую таежную ночь мы буквально глаз не сомкнули. Пока шли и потом, когда готовили место для ночлега, было тепло, даже жарко. Но стоило улечься на влажную землю, хотя и покрытую ветвями березы, как сразу же почувствовалось дыхание холода. Никогда не думал, что во второй половине августа могут быть такие холодные ночи.

Сначала мы пробовали лечь возможно ближе к костру, но вскоре убедились, что это не принесет облегчения: ноги нестерпимо жгло через обувь, то и дело приходилось их подгибать, а все тело мерзло ничуть не меньше, чем прежде. Тогда мы еще нарезали веток и, постелив их, попробовали уснуть, тесно прижавшись друг к другу. Но и так не удавалось согреться. Холод проникал под одежду и навевал зябкие мысли о непосредственной близости места нашего ночлега к Северному полюсу.

Холод был жуткий. Так нам по крайней мере казалось. Стыли ноги, руки, грудь, спина, даже лицо, казалось бы привыкшее к колебаниям температуры. Часто приходилось вставать, подбрасывать дров. Мы думали, что запасли их достаточно, а весь запас огонь сожрал почти моментально.

Единственное, что нам оставалось в таком положении, это сесть поближе к костру—только так можно было согреться. Решили бодрствовать до тех пор, пока сон не сморит.

Мы сидели, обхватив руками колени, глядя в огонь и не в силах отвести глаз от него. Плавно возносятся к небу алые листья с горящих ветвей — они долго тлеют и, не успев погаснуть в полете, так же плавно опускаются обратно в костер. Тихо, безветренно...

Как-то против желания подумалось вдруг: хорошо бы сейчас забраться с головой в спальный мешок, застегнуться на все застежки, чтобы ни единой щели не оставалось, да и надышать побольше тепла. В Москве, думая о том, каково нам придется в тайге, я нарочно воображал самое худшее, надеясь на то, что на самом деле жизнь окажется несколько легче. Я думал, что грибы и ягоды только изредка будут нам попадаться, что днем и ночью зарядят проливные дожди, начнутся заморозки, а комары и всякая прочая нечисть нам житья не даст, — я так думал, чтобы внутренне подготовиться ко всем неприятностям. И все же я и представить не мог, что первая ночь окажется настолько холодной. Это было единственной неприятной неожиданностью первого дня, поскольку от комаров мы кое-как отбивались. А ночью от холода они и вовсе попрятались.

Грибов оказалось в тайге много. Мы их встречали чуть ли не на каждом шагу и обязательно наклонялись за ними: как знать, вдруг пойдут дальше такие места, где грибы не растут... Собирали и костянику, но не оставляли на завтра, а тут же съедали. Кислые сочные ягоды хорошо утоляли жажду. У нас была в полиэтиленовой фляге вода, но ее решили экономить по вполне понятным причинам. Мы еще совсем не знали тайгу и плохо представляли, как и где можно в ней найти воду.

Утром раскочегарили посильнее костер, и Леша поставил в огонь котелок, налив в него немного воды и бросив порезанные подберезовики и моховики. У нас было ничтожное количество соли — половина маленького пузыречка из-под лекарства, — хранившейся, как величайшая ценность. В то утро я впервые отвинтил его крышечку, зацепил пальцем соли столько, сколько смогло уместиться на самом конце, и бережно высыпал в варево. Интересно, что за блюдо получится...

Из кармана брюк Алексей извлек складной охотничий нож, в нем была достаточно удобная ложка, приподнял крышку котелка, подцепив ее веточкой, и зачерпнул немного темно-коричневой жидкости. Обжигаясь, он снял пробу и удовлетворенно сказал: «А ничего получилось! Вполне можно есть!» Тогда, пустив ложку по кругу, мы быстро опустошили котелок.

Блюдо получилось довольно оригинальное: по консистенции нечто среднее между супом и кашей. Плохо, конечно, без соли. То, что я положил, не улучшило вкуса—слишком уж мало. Можно было бы и вовсе не класть. Но все-таки какая-никакая, а еда. Могло оказаться, что и такой не было бы.

Поев горячего и ощутив приятную теплоту в животах, мы тут же воспрянули духом и единодушно пришли к заключению, что так вполне можно жить.

Потом, загасив костер, снова двинулись в путь. Куда?... Разве не все равно нам куда?

Низкие, тяжелые облака неспешно тянулись, почти цепляясь за кроны самых высоких деревьев, и мы даже предположительно не могли бы сказать, в какой стороне сейчас солнце. А когда мы окончательно поверили в то, что всерьез заблудились, сразу стало как-то спокойнее. Ведь это, собственно, и было одной из главных задач — заблудиться настолько основательно, насколько это возможно. А уж потом самостоятельно—без компаса и без какой-либо помощи со стороны — вернуться. Желательно к тому же поселку, из которого вышли.

И вот мы снова идем по тайге, обходя стволы упавших деревьев, поднимаясь по склонам сопок, а затем спускаясь по ним уже с другой стороны.

Странные ощущения испытываешь, когда идешь неизвестно куда.

... Однако вернемся к тому, как я начал готовиться к своей экспедиции. Я решил все же пополнить свои более чем скромные познания в ботанике и медицине и, если удастся, проследить связь между ними — для пользы дела. Сначала я взялся за труды о грибах и в одной из книжек прочел: «Бледная поганка тянет из земли фаллоидин. Если гельвелловая кислота хорошо растворяется в воде и начисто уходит из гриба при кипячении, а также при сушке, то фаллоидин сохраняет свою токсическую активность даже после двадцатиминутной варки и при температуре сто градусов и не растворяется при этом в воде, сохраняясь в грибных тканях».

Надо бы хорошенько запомнить, как выглядит эта бледная поганка...

«... Не удалось еще спасти ни одного человека, съевшего бледную поганку. Лекарства бессильны против нее».

Час от часу не легче... Выходит, нашлись-таки смельчаки, которые отважились проверить на себе действие яда этой поганки... И вот, пожалуйста, ни одного не спасли... Надо поискать, может быть, найдутся еще полезные сведения о фаллоидине, и разузнать, не попадается ли он еще в каких-либо грибах.

Вот: «Действие фаллоидина на организм человека может быть сравнимо с отравлением ядом змей».

Нет, этот вопрос надо изучить досконально. На всякий случай надо запомнить симптомы, узнать, как протекает болезнь.

Это я тоже нашел: «Первые признаки отравления этим грибом проявляются через 10—12, иногда даже через 30 часов после принятия пищи и заключаются в головной боли, в головокружении, нарушении нормального зрения и беспокойном состоянии. Больной ощущает сильную жажду, жгучую боль в желудке, судороги в конечностях. Вслед за этим наступают холероподобные признаки в виде желчной рвоты или поноса... Сильные боли ощущаются в печени и в животе, особенно при надавливании. Появляется обильный пот, холодеют конечности...» Я холодел, читая все это.

«Через несколько часов в приступах наступает затишье, продолжающееся два часа, но затем приступы снова возобновляются, больной слабеет, впадает в забытье, пульс у него становится нитевидным и неправильным, а через день-два наступает смерть».

Я был готов дать себе клятву никогда не есть какие-либо грибы, чтобы исключить всякую возможность отравления фаллоидином. Только после этого я вновь взялся за книгу.

«Токсическое действие фаллоидина настолько сильно, что 4 мг его достаточно для отравления кошки, 25 мг — смертельная доза для собаки, а для человека среднего веса—30 мг...» Интересно, какой у меня сейчас вес... Ведь должна же быть в тайге и другая какая-то пища, другие грибы... Надо только узнать, что можно безбоязненно есть. И я снова вернулся к поискам. В одном научном труде я нашел: «Предубеждение, существующее у людей, заставляет их порой проходить равнодушно мимо пищи из-за ее непривычности. Например, пять кузнечиков дают 225 ккал. В теле улитки содержится восемьдесят процентов воды».

Вот он, выход! Будем есть кузнечиков и улиток. Жаль только, не сказано, сколько килокалорий в улитке. Но как бы то ни было, сведения о съедобном и несъедобном, почерпнутые из научной литературы, укрепили мой оптимизм и прибавили немного уверенности. Что-нибудь из того, что можно будет ость, мы в тайге найдем обязательно. В этом меня сверил и классик американской литературы Генри Дейвид Торо, человек, оставивший все блага цивилизации и поселившийся в лесу в одиночестве, в доме, построенном собственноручно. В своей книге Уолден, или Жизнь в лесу», вышедшей в середине прошлого века, Торо писал: «...убеждение и опыт говорят мне, что прокормиться на нашей земле — не мука, а приятное времяпрепровождение, если жить просто и мудро». Ну а жить проще, чем собирались жить мы, было бы уже невозможно.

Кроме того, у меня скопился изрядный запас чрезвычайно практичных советов, которые надавали товарищи по работе, узнав о том, в какую экспедицию я собираюсь отправиться. Почему-то случилось так, что в основном советы касались неожиданной встречи с медведем. Поэтому у меня невольно сложилось впечатление, что советчики в свое время хаживали на медведя с рогатиной. Среди рекомендаций были такие:

«За малиной лучше не ходите: повышается вероятность встречи с медведем».

«Медведь нападает даже на тигра и, победив, съедает его. Свирепый хищник. Это только в сказках он добренький. Его лучше обходить стороной».

Еще одна информация: «По бурелому медведь может развивать скорость до семидесяти километров в час. Но попытаться убежать, конечно, можно...» Тут же подумалось: нет уж... В таком случае вряд ли и олимпийский чемпион в спринтерском беге сумеет удрать от медведя. Другое мнение: «А я слышал, что опытные охотники убегают от него вверх по склону сопки. У медведя очень длинные когти, и они не дают ему быстро бежать вверх. Кроме того, его собственный вес тянет назад».

Совет интересный, но он породил такую немедленно возникшую мысль: а если медведь сверху спускаться будет? Тогда куда нам податься?

И вот последнее напутствие на случай встречи с таежным хозяином: «Если встретитесь с медведем, надо на него закричать страшным голосом — и он убежит».

Как видите, советы крайне простые и очень практичные. Если же учесть, что давались они людьми бывалыми, опытными, множество раз в своей жизни бесстрашно пролетавшими над тайгой на скоростных реактивных лайнерах, то им цены просто не было. Мы же в свою очередь очень надеялись, что эти разумные предостережения не смогут нам пригодиться. Хотя, честно говоря, когда мы были в Москве, нам почти нестерпимо хотелось повстречаться с медведем в тайге. При условии, что это будет сытый, добрый медведь, с характером робким, покладистым и что при этом он не будет изнывать от одиночества, скуки и любопытства. В худшем случае пусть это будет сбежавший из цирка и еще не одичавший медведь.

Только позже я понял, что в глазах большинства товарищей предстоящая экспедиция была мероприятием очень рискованным, возможно, и безрассудным, и именно поэтому они так близко к сердцу приняли все мои хлопоты. Некоторые считали своим долгом предостеречь или даже отговорить, полагая, видимо, что я принял решение необдуманно и теперь втайне сожалею об этом.

Некто, известный как человек, не совершивший в жизни ни одного опрометчивого поступка, сказал: «Имейте в виду: бывало много случаев, когда люди уходили в тайгу и не возвращались. И никто никогда не узнавал, что с ними случилось».

Другой человек, объездивший всю Европу, но не успевший еще побывать восточнее Балашихи, заметил: «В тайгу даже бывалые люди берут с собой накомарник. Вы не берете?! Комары живьем вас сожрут».

Через некоторое время он же, повстречав меня в коридоре, заметил: «Вам обязательно надо взять рацию и ракетницу. Без этого идти в тайгу безрассудно».

Что я мог на это ответить?... Только то, что когда человек идет в лес за грибами или просто случайно в нем оказывается, а потом теряет дорогу и остается один — откуда у него могут оказаться ракетница с рацией? А ведь мы хотели оказаться точно в таком положении, как тот человек.

Как ни странно, меньше всего было советов относительно того, каким образом можно добывать пищу в тайге. Тут, видимо, фантазия отступала перед суровой реальностью жизни. Одна очаровательная девушка, глядя на которую ни за что не скажешь, что в детстве она специализировалась в лазании по заборам и в интригах против мальчишек,

присоветовала, видимо вспомнив кое-какие эпизоды из детства:

— Вам надо сделать рогатку.

— А из чего? — наивно спросил я ее.

— Из резинки.

Что ж, весьма практичный совет. Но у меня тут же появился вопрос:

— Где же мы ее возьмем-то в тайге? — я надеялся поразить собеседницу несокрушимостью довода. Только напрасно я на это рассчитывал. Это она сокрушила меня:

— Резинку надо вынуть из плавок.

Короче говоря, теперь мы были вооружены буквально на все случаи жизни в лесу. Они усилили нас морально, теоретически, и я подумал, что теперь, пожалуй, смогу с голыми руками и босиком пересечь тайгу в любом направлении.

Немного о том, как мы были одеты и что взяли с собой. Обыкновенно одеты. На каждом был свитер и тонкий туристский костюм, в которых помимо туристов еще любят ходить студенты из стройотрядов. Забегая вперед, скажу, что костюмы эти оказались очень удобными и полностью оправдали себя. Хотя мы и сделали все возможное, чтобы превратить их в лохмотья и прожечь дыры в доступных и недоступных местах, мы ни разу не пожалели о том, что именно на таких костюмах остановили свой выбор. Они, правда, совершенно не держат воды и промокают мгновенно, но на случай дождя предусмотрительные люди берут что-то другое. Мы же не взяли с собой ничего. Только у Толи оказался кусок полиэтиленовой пленки размером около двух метров на метр, прихваченный вместо плаща. Хозяйским взглядом его оценив, я понял, что при необходимости можно будет попытаться соорудить из него укрытие для всех нас троих. Правда, впервые увидел я эту пленку, когда мы уже ступили в тайгу. Стало быть, Толя предусмотрел эту возможность несколько раньше.

Обувь мы нарочно решили надеть самую разную. Толя был в кирзовых сапогах, Алексей — в кожаных туристских ботинках, а я — в кедах. Интересно, кому из нас будет удобнее... Пока же можно было предположить, что Толины сапоги не относятся к семейству сапог-скороходов, хотя и были сорок шестого размера. Но как средство от комаров и дождя вряд ли лучше что-нибудь сыщешь. Каждый из нас взял какой-нибудь нож — разве кто ходит в лес без ножа? Один маленький туристский топорик, корзинка, котелок, и у всех либо бутылка, либо фляга с водой. Ну и, конечно, у каждого были часы.

Алексей — единственный среди нас курильщик, и вполне естественно, что в его кармане оказалась неполная коробка спичек. Это входило в одно из условий эксперимента. Мне, кстати, представлялось любопытным понаблюдать и проанализировать мучения ближнего после того, как он сомнет и выбросит пустую сигаретную пачку.

Соли мы взяли ровно столько, сколько обычно берут с собой люди, чтобы посолить пару огурцов и картошку. И конечно, никаких запасов еды, консервов, никаких неприкосновенных запасов. Нам предстояло самим найти и добыть пропитание.

Как я уже говорил, у нас не было ни рации, ни сигнальных ракет — решительно ничего, что помогло бы дать знать о себе.

Для проведения эксперимента мы выбрали Красноярский край. Почему? Как раз в этих местах случилась история, о которой я рассказывал в самом начале. Здесь даже в сравнительной близости с городом сохранилась глухая тайга. И может быть, еще и потому, что именно здесь, к северу от Красноярска, в Енисейске, побывал когда-то Робинзон Крузо, возвращаясь из путешествия на свой необитаемый остров. Остров, кстати, к тому времени был уже заселен и стал добропорядочной английской колонией, хотя помимо англичан там жили еще и испанцы.

Робинзон возвращался через Китай, потом ехал по левому берегу Амура, а далее, миновав Удинск, прибыл в Енисейск. В повествовании Дефо я нашел такие строки: «Миновав Енисейск на реке Енисей, отделяющей, по словам московитов, Европу от Азии, я прошел обширную, плодородную, но слабо населенную область до реки Оби. Жители все язычники, за исключением ссыльных из России; сюда ссылают преступников из Московии, которым дарована жизнь, ибо бежать отсюда невозможно».

Сам Дефо ни в России, ни в тех местах, через какие провел своего Робинзона, никогда не бывал, однако Россия очень его привлекала, и он написал даже книгу под названием «Беспристрастная история жизни и деятельности Петра Алексеевича,

нынешнего царя московского». Можно только предполагать, откуда Дефо почерпнул сведения о Сибири, сообщаемые читателю: скорее всего от английских и шотландских купцов, посещавших Китай по сухопутью. Робинзон, кстати, в конце своего путешествия зазимовал в Тобольске, близко сошелся с князем Голицыным и отзывался о нем как о человеке в высшей степени мудром и образованном. Сам Робинзон, как известно, был моряком — простым человеком, да и отец его был всего-навсего разбогатевшим немецким торговцем, обосновавшимся в Англии, но нельзя забывать, что говорил-то его устами Дефо.

Почему после экспедиции на необитаемый остров меня вновь потянуло пройти по пути Робинзона? Трудно сказать... Сначала увлекали его судьба и приключения, а позже, иными глазами взглянув на него, увидел то, чего раньше не замечал, — житейскую, философскую мудрость. Нет, Александр Селкирк, прототип Робинзона, так и остался бы просто Селкирком, если бы историей его жизни не заинтересовался Дефо. Теперь уж никогда не узнать, что за человек был Александр Селкирк. Не исключено, впрочем, что многими из его черт Дефо наделил Робинзона. А может, и нет, возможно, это гений писателя создал незаурядную, могучую личность, сила и обаяние которой не иссякли и теперь, в наши дни.

Итак, мы избрали тайгу Красноярского края. Около четырех часов летели на самолете, а прибыв в Красноярск, отправились на речной вокзал, где долго стояли возле схемы водных путей. Нашли Енисейск, купили билеты, сели на «Ракету» и плыли еще почти четыре часа вниз по течению Енисея — что-то около двухсот километров.

Мы вышли на правом берегу реки и сразу же совершили переход на двадцать километров по тракту, где иногда попадались самосвалы, груженные лесом. Затем круто свернули в тайгу и какое-то время шли без троп и дорог. Но довольно долго нам не везло: заблудиться не удавалось никак. Голос дороги служил невольным ориентиром. Так что если бы мы вдруг передумали и захотели вернуться, много усилий не надо было бы прикладывать. А именно это и не входило в наши планы. Мы стремились как можно дальше углубиться в тайгу.

А потом неожиданно, сразу мы как бы переступили черту, за которой обреталось царство густой тишины. Было до странности тихо. Какая же это была замечательная, прекрасная тишина... Мы стояли, прислушиваясь, но улавливали теперь только свое дыхание: мы прошли много и довольно устали. А потом — первое пристанище, первая холодная, бессонная ночь... Сколько еще таких ночей нас ждет впереди...