В самом конце октября погода резко переменилась: как-то сразу закончились сырость и слякоть с мокрым снегом, и наступило сухое, с легким морозцем, время. Пообсохли и облегченно выпрямились отяжелевшие от воды и мокрого снега ветки деревьев.

По земле, прихваченной сверху мерзлой корочкой, струилась снежная поземка. Набиваясь под коряжник и неровности, снег образовывал причудливые белые наносы, точно кто-то нарочно прикрыл землю черно-белым лоскутным покрывалом. Все посветлело. Небо раздвинулось и вширь, и ввысь.

Раннее утро. За рекой, на горизонте алела слабая заря. Скрипнула барачная дверь; в темном проеме показалась человеческая фигура.

Иван Кужелев мягко прикрыл за собой дверь. После одуряющей барачной духоты воздух показался особенно свежим и бодрящим. Он энергично помахал руками, разгоняя легкий озноб и остатки сна. Посмотрев на тлевшую за рекой зарю, на высокое чистое небо, Иван негромко проговорил:

– Кажись, и до зимы дожили!

Со стороны реки слышались непрерывный шорох, потрескивание, глухие удары. Иван, вытянув шею, прислушался:

– Пойти на реку, посмотреть, что ли?! – корочка подмерзшей земли вкусно захрустела под тяжелыми мужскими сапогами. Наступив на тонкий ледок, покрывший небольшую лужицу, Иван неожиданно поскользнулся, нелепо размахивая руками, едва удержал равновесие. Он весело рассмеялся:

– Вот, мать твою за ногу! – беззлобно ругнулся мужик. – Чего доброго, и ноги поломать можно! – И уже осторожнее двинулся по натоптанной тропинке на берег реки.

Раздвинув оцепеневшие прибрежные кусты, он вышел на берег и не узнал реку. Еще вчера были только хрустально-звонкие забереги, между которыми лениво катилась плотная черная вода, а сегодня вся река была забита серой движущейся массой. Тонкие льдины с непрерывным шорохом, наползали друг на друга, некоторые из них становились на дыбы, и тогда острые, кристально чистые грани их неожиданно проблескивали драгоценными рубинами в лучах восходящего солнца. Кровавые зайчики, то вспыхивая, то затухая, резвились по всей поверхности движущегося льда. Замерев, Иван залюбовался открывшейся картиной.

На берегу постепенно собрались почти все жители поселка. Звенели детские голоса: это вездесущие мальчишки и девчонки крутились около ледяной кромки. Подходило и взрослое население.

– Однако, седни в ночь река станет! – проговорил Лаврентий Жамов, оглядывая речную поверхность.

– Знамо, встанет! – согласился Жучков. – Вон какая шуга плотная прет! – Жучков поскреб бороду. – Река станет, коней надо перегнать. А то они все стога порешат. Не столько съедят, сколько попортят!

– Скотный двор надо быстрее кончать! – пробасил в бороду Федот.

– Знамо, надо! – снова подтвердил Жучков.

Ребятня с визгом носилась у самого берега. Федька Щетинин неожиданно разбежался и с маху вылетел на тонкий лед заливчика, глубоко врезавшегося в берег. Тонкий ледок тяжко застонал: из-под ног раскатившегося мальчишки со звонким треском побежали тонкие игольчатые трещины. Немного не доехав до противоположного берега заливчика, Федька остановился. Под мальчишкой медленно проседал еще не окрепший лед. В образовавшиеся трещины хлынула жгучая вода. Федька испуганно замер, затем попытался шагнуть к берегу и, поскользнувшись, упал. Так на четвереньках, подгоняемый стылой водой, поскуливая от страха, мальчишка выполз на берег.

Взрослые завороженно смотрели на карабкавшегося по льду проказника. Вздох облегчения прокатился у собравшихся на берегу, когда, с побелевшим от испуга лицом, Федька наконец встал на ноги на сухом месте.

Вне себя от пережитого страха, к нему подскочила мать:

– Варнак, корова безрогая! – плача, яростно кричала Акулина. – Долго ты меня будешь мучить?! – Она отвалила сыну такую затрещину, что у того беспомощно качнулась голова.

– Че ты, мамка, дерешься? – обиженно пробубнил Федька.

– А и правда, мать, ведь обошлось все! – заступился за сына Александр.

С такой же яростью Акулина накинулась на мужа:

– А ты куда, дылда, смотришь? Обошлось все-е! – передразнила она мужа. И снова повернулась к сыну: – Я тебе покажу «дерешься»! Убить тебя мало, гаденыша! Лезешь, куда ни попадя! – Она опять замахнулась: – Кому говорят, беги в барак, ноги ведь промочил!

Увернувшись от очередной материнской оплеухи, мальчишка опрометью кинулся в поселок.

– Вот такие они все, герои! – глухо проговорил Лаврентий Жамов, вспомнив своего Васятку.

Санная дорога через Васюган установилась на седьмое ноября. За первую неделю ноября выпал почти полуметровый слой снега. Белыми буграми возвышались заброшенные балаганы. Над бараками из печных труб поднимались высокие столбы дымов. Потрескивали на тридцатиградусном морозе деревья. На околице в рябиннике пересвистывался выводок рябчиков. Их мелодичный тонкий свист далеко разносился вокруг. Поселок словно вымер. Только хлопнет иногда дверь, пробежит между бараками по натоптанной тропинке человеческая фигура и скроется в темном проеме двери соседнего барака. И опять над Нарымским краем повисла морозная тишина; отдыхает, прикрытая пушистым снежным одеялом, земля. Над крыльцом комендатуры на слабом ветерке полощется красное полотнище флага.

Сегодня был нерабочий день. В сумрачном свете барака жизнь текла своим чередом. В начале барака, около входной двери, и в противоположном его конце сбиты две глинобитные печки. Плиты топились с раннего утра и до позднего вечера. Между печками – утоптанный земляной пол. По обе стороны прохода во всю длину барака сколочены нары из грубо колотых досок. Нары разделены матерчатыми занавесками. В каждой ячейке, отгороженной занавесом от соседей, жила семья.

Как-то так уж повелось, что после работы и в выходные дни около входа собирались мужики, обсуждая свои дела, а у печки, в противоположном конце, грудилась ребятня, где верховодила у них Наталья Борщева. Она рассказывала ребятишкам сказки, смешные байки, которых знала она бесконечное множество. Женщина отмахивалась от ребятишек для приличия:

– Да ну вас, я, наверное, в сотый раз одно и то же долдоню!

– Нет, нет, тетка Наталья, рассказывай! – наседали ребятишки.

– Тогда слушайте! – соглашалась Наталья и, поудобнее устроившись, принималась рассказывать очередную историю.

Барачная детвора завороженно слушала хрипловатый прокуренный голос. (Борщева начала курить после того, как задавило ее мужа на лесоповале.)

Вот и сегодня – праздничный день. В одном конце барака собралась ребятня во главе с Натальей Борщевой, а в другом, около входа, – мужики. Они перебрасывались короткими фразами, поджидая соседей из поселка номер семь. Сегодня оба поселка должны были разделить табун лошадей, пасшихся за рекой, и перегнать их на эту сторону. Невольно весь разговор крутился вокруг лошадей.

– Совсем, поди, одичали! – Афанасий Жучков запустил руку под рубаху и с остервенением стал расчесывать себе бок.

– Че имя, почитай, все лето гуляли, не работали. Воронуха у них за главного – табун водит, ровно жеребец! – проговорил Кужелев и хитро улыбнулся: – Бабы, пожалуй, большую власть имеют нынче. Возьми нашего Щетинина… Кто верховодит?

Мужики фыркнули…

– Вот то-то! – улыбался Иван.

– Ну ты, молокосос, поговори у меня! Враз узнаешь, кто верховодит! – беззлобно пробасил Щетинин.

Николай Зеверов участия в разговоре не принимал, лежа на топчане, лениво перебирая голоса гармони, перескакивая с одной мелодии на другую.

– Да хватит тебе пилить! – не выдержал, наконец, Жучков.

– А ты не слушай, гоняй свой табун под рубахой! – огрызнулся Николай.

– Точно, табун, лучше не скажешь! – смущенно проговорил Жучков. – Прямо загрызают сволочи!

– А ты терпи. Чем больше чешешь, тем сильнее зудится! – посоветовал с улыбкой Федот Ивашов. Затем поднял голову и прислушался: – Кажись, соседи пожаловали.

За дверями послышался скрип снега под ногами. Дверь распахнулась, и вместе с клубами морозного пара в барак ввалилось человек пять мужиков.

– Здорово дневали! – пробасил один из вошедших. Пришелец был средних лет, в телогрейке, подпоясанной веревкой, самодельных, из мягкой кожи, ичигах, высокий и плечистый.

– Здорово, здорово! – вразнобой ответили поселковые.

– Прижимат, ястри ее! – проговорил все тот же мужик. – Должно, все тридцать, а то и поболе по утрянке жмет!

– Днем полегчает! – Лаврентий Жамов с интересом разглядывал новых людей.

– Знамо, полегчает! – согласился пришелец, по всему видать, старший из вошедшей артели.

– Стало быть, коней делить? – поинтересовался Жучков.

– Навроде так начальство распорядилось! – Мужик присел на край топчана. – Щас наше начальство к вашему пошло; не знаю, об чем договорятся, может, и передумают.

– У них, хрен поймешь, всяко может быть! – угрюмо пробурчал Ивашов.

– Ну и что ж, подождем! – предводитель артели обратился к своим спутникам: – Раздевайтесь, жарковато тут! – Он расстегнул телогрейку и снял шапку, обнажив совершенно лысую голову.

– Ну, тудыт твою растудыт, ажно в бараке светлее стало! – не сдержался от восклицания Николай Зеверов.

Мужик прищурил голубые газа и улыбнулся:

– Еще, паря, неизвестно, кому хуже, а кому лучше! Мне-то что – обтер мокрой тряпкой свою головешку, она и чистая. А тебе с таким чубом, да еще и рыжим?! – он посмотрел на Николая, который непроизвольно запустил свою пятерню в густые рыжие волосы. – Вот то-то… – снисходительно проговорил мужик и погладил лысую голову рукой. – Опеть же нащет вши, ястри ее! Она на голой голове не держится – скатывается.

– С головы-то падат, да в загашнике застреват! – хохотнул Николай.

– Тут ты, паря, в точку попал! – усмехнулся мужик и повернулся к Жамову. – Давайте, соседи, познакомимся. Нам, однако, долго придется жить вместях! – Он протянул руку соседу. – Иван Назаров из седьмого поселка.

– Жамов Лаврентий! – ответил на пожатие Жамов.

Иван поморщился и удивленно проговорил:

– Ты гляди, у меня рука не слабая, а твоя покрепше будет!

– Не жалуюсь! – улыбнулся Жамов.

– На силу, паря, грех жаловаться! – рассудительно проговорил Назаров. – Она от Бога и дается только хорошим людям. Я правильно говорю, мужики?

– Верно! – поддержал разговор Щетинин. – Дай силу дураку, таких дров наломают!..

– Вот нашли об чем толковать! – фыркнул в бороду Лаврентий и посмотрел на спутников Ивана: – А вы че, мужики, ровно чужие; садитесь, где стоите, в ногах ить правды нет. Так старики говорят али нет?

– Так, так! – подтвердил слова Жамова Сергей, брат Ивана, такой же крепыш.

Пришельцы стали шумно рассаживаться кто где: одни – около печки на поленьях, другие – на крайних топчанах.

Иван между тем внимательно осмотрел барак и задумчиво проговорил:

– Много их в зиму по Васюгану понастроили! Придется ли, нет в своем доме пожить или так в бараках и подохнем?!

– Главное – зиму пережить, – проговорил Жамов. – А там построим, назло построим!

– Твои слова, Лаврентий, да Богу в уши! – улыбнулся Назаров.

– Я вот че думаю, мужики! – Лаврентий не обратил внимания на реплику Назарова. – Однако, там, на родине, в ихнем колхозе «Светлый путь», не шибко сладко! – и пояснил пришельцам: – Так колхоз в нашей деревне называется. Мы тут в крепости, а там – тоже крепость, и не хуже нашей! – Он кивнул Щетинину и сказал: – Ты бы, паря, рассказал соседям, как колхоз хозяйствует! – Лаврентий посмотрел на Ивана Назарова и сказал: – Ликсандра под самый ледостав сюда приехал на обласке: семью свою догонял. Так что он опосля нас в деревне побывал.

Гости из соседнего поселка с интересом повернулись к Александру Щетинину.

– Рассказал бы, парень, а? – попросил Назаров. – Шибко интересно, че у них там делается!

– Че рассказывать, на сотни раз все говорено, переговорено. – нехотя буркнул Щетинин.

– Дак мы-то не знаем! – настаивал Назаров. Он мечтательно закрыл глаза и со смаком проговорил: – Щас, поди, свежий хлеб из новины бабы пекут. По всей деревне дух идет… Люблю этот дух! – Иван с шумом втянул в себя воздух, так что затрепетали ноздри коротко задранного носа.

– Какая новина!.. – тихо проговорил Щетинин. – Приехал я в деревню в конце июля, а они еще и с покосом не управились, и конца-краю не видать!

– Ну-у! – недоверчиво посмотрел Иван, поглаживая свою лысину.

– Вот тебе и ну. Дугу гну! – передразнил Назарова Александр. – Другое че возьми… Тех же коров; по два дня, быват, не доены стоят. А подоят, дак молоко девать некуда. Посуды обчей для хранения нет, молокозавода нет – вот и киснет молоко… Мухоты развели – не продохнешь. А коров в кучу согнали.

– Да нешто это можно? – недоверчиво покачал головой Назаров. Настолько это противоречило здравому укладу крестьянской жизни, что не укладывалось в мужицкой голове.

– Выходит, можно! – грустно проговорил Александр.

– С полями тоже не лучше! – ввязался в разговор Жучков. – Распахали кое-как с огрехами, уже щас сорняк пошел, а че дальше будет?

– То и будет. Хлеб уберут, дак зерно сгноят; ни складов обчих, ни амбаров! А ты говоришь – хлеб из новины!.. – Александр усмехнулся, глядя на Назарова, и задумчиво закончил: – Зато Хвостов кажный день в ходке на поля ездит, работу проверят! Хозяева, мать их за ногу…

– Ну, энтот напроверят! – чертыхнулся Иван Кужелев.

– А Хвостиха все на лавке сидит? – спросила Мария Глушакова, прислушиваясь к мужскому разговору.

– Сидит… – усмехнулся Александр. – Раньше сидела у своей землянушки на завалинке, теперь на крашеной лавке около твоего дома! – и пояснил гостям: – В ейном доме теперь Хвостов живет, деревенский прощелыга, а щас председатель колхоза!

– Вот стерва толстомясая! – выругалась Мария. Хоть и слышала она не раз эту новость, но все равно не могла с ней смириться.

Ее сильно раздражала мысль, что на ее лавке, покрашенной собственными руками, сидит хвостовская профура, как она ее звала. Женщина махнула рукой и огорченно проговорила: – Уж лучше бы начальная школа, как в доме Жамова, али, на худой конец, сельсовет, как в твоем, Ликсандра. Все бы на пользу, все не так обидно…

Замолкнувший на короткое время Щетинин снова тихо заговорил, как бы размышляя сам с собой:

– Можить, мужики, у них че и получится?! Вон его дружка, Голубева, – Щетинин показал рукой на Ивана Кужелева, – послали в область учиться на председателя али еще на каку холеру. Выучится – приедет, и пойдут в ихнем колхозе дела в гору. Хвостова под зад мешалкой, а молодому и все карты в руки. Как думаете?..

– Пойдут… держи карман ширше! – язвительно пробасил Федот Ивашов, до сих пор не принимавший участия в разговоре. – А вот голоду быть, помяните мое слово!

– Че хорошего ждать! – Жамов поскреб бороду. – Если на похороны сродственника не пущают.

– То ись как? – не поверил Иван Назаров.

– А вот так и не пущают! У нашего деревенского пастуха Митьки Долгова, теперь он колхозный пастух, умер брат в Татарке. Дак Хвостов его не пустил на похороны: мне, грит, план сполнять надо, с меня начальство голову сымет, а не с тебя, вот и паси коров. Так и не дал ему справки, а без справки – куда, заарестуют на первом полустанке.

– Ну и дела-а, – только и мог сказать Назаров. Он недоуменно покачал головой: – На похороны родного брательника не пустить!.. Выходит, давеча ты правду сказал, Лаврентий, что у них там крепость не хуже нашей!

– Все власти, я смотрю, гнобят русского мужика! – снова проговорил Федот. – Вот только понять не могу, кому от этого лучше!

– Ясно дело, кому, – кто работать не хочет! – тряхнул рыжей головой Николай.

– Ты бы помолчал, умник! – одернул брата Прокопий.

– А че – не правда? – огрызнулся Николай.

А Федот продолжал рассуждать:

– Ладно… надумала власть колхозы сделать; дак ты делай по-человечески, по-хрестьянски. Прежде чем скотину согнать в общее стадо – построй сначала скотные дворы, а не гони в первую попавшую загородку. Надумали общий клин засевать, дак подумай сначала, где обмолотить хлеб, куда сложить, как сохранить его… – и уверенным голосом закончил: – Будет, мужики, и падеж скота, и голод!

– Че вперед загадывать, ты лучше скажи, как коней перегнать; поди, совсем одичали за лето на вольном выпасе, – озабоченно проговорил Жучков. – Набьем ноги, гонясь за ними по снегу.

Федька Щетинин, внимательно слушавший разговор взрослых, просительно заговорил, обращаясь к Жамову:

– Дядя Лаврентий, возьмите меня с собой за реку!

– Ты че у меня просишься, – улыбнулся Жамов. – Просись у главного покосника!

– Это куда собрался сопли морозить! – одернула сына Акулина. – В снегу утопнешь!

– Не утопну! – огрызнулся мальчишка и стал просить отца: – Тятя, ну скажи ты мамке!

– Я-то при чем, – улыбнулся Александр и погладил вихрастую голову сына. – Просись у старшого!

– Дядя Афанасий, возьми. Я Пегашку сразу поймаю, а вам он не дастся.

– Да нешто мне жалко, видишь, мать ругается! – ответил бывшему копновозу Сергей Жучков.

– Ну мамка-а! – снова заканючил Федька.

– Пусти ты его, – поддержал сына Александр. – Пусть прогуляется… Че ему в бараке сидеть!

– Леший с тобой! – наконец сдалась Акулина. – Иди, морозь сопли!