Графика ночей

Решетнёв Сергей

Беспощадное описание внутреннего мира автора, Средневековье жизни, безумие повседневности, сплав любви и ненависти в самых неожиданных пропорциях, летопись болезненного самоуничтожающегося счастья, погружение в Марианские впадины человеческих отношений.

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

У меня так: всё, что было сказано до этого, кажется только предисловием к сегодняшнему. Три года жизни в этих строках. Три года служения черному чиновничеству, отказа от света, от центра, от мира, вселенной, заключение себя в глушь, печаль, маленький город, котором правили маленькие люди и я состоял у них на посылках. Бравурная трагедия, грехопадение в праздниках и маскарадах, спектакль в пяти пактах Молотова-Риббентропа с судьбой. И не Геракл я был, потому как не мог свернуть шею местному Эврисфею (чертовы рифмы!). Пять лет безумной ночи в попытках исправить маленький мир, если уж большой не удалось. Но и на маленький не хватило сил. Не герой и не титан писал это, но с титаническими стихиями внутри, страсти бушующие впечатывали меня в судьбу, как в сургуч. Я жил, как голый среди одетых, как говорящий, среди немых. Каждый день сплошное «бамбарбия кергуду», которое подсовывала судьба, а я пытался дешифровать, и из этих интерпретаций выстраивалась моя паутина вселенной. Годы темноты. Смуты. Зачем я пишу, ведь выхода нет. И свет в конце тоннеля всего лишь фонарь очередного обходчика путей.

Гедда Габлер

Как во всём совершенства Вы хотели надменно, Вы ходили невестой, Были нежной, как пена. Но медовые мази Не уменьшили раны. Не получится праздник, Только боль океаном. Так казалась вам болью, Всё, что было прекрасно, Впереди только годы. Годы скуки и фарса. И вот, в траурном платье Вы спустились на берег, Жизнь пусть счёт и оплатит, Вы такой не хотели.

Ночной образ жизни

Займёмся делом: тратой века, Той малости, что нам дана, Наличными, наличьем чека, Допьём вино весны до дна. Сплетаясь в розовые сети, Наловим золотых огней, Чтоб не было на всей планете Нас искушённее и злей. Нет ничего азартней скуки, В слепом огне уничтожений, Мы – Бога пляшущие руки, На клавишах из наслаждений. Скользим по шёлку новой ночи. И входим в клубные подвалы, И музыка наш слух щекочет, Как голубой коктейль бокала. Мы разгоняем смерть-молчание, И трезвости уходит мрак, И наше телосочетание — Таинственно, как древний знак. И каждый, как алхимик страсти: Бурлят в рекламе световой Рецепты вечности и счастья, И взгляд их пьёт взахлёб, в запой. И что ж, что все пути опасны?! Будь сном пленительным, беда! Пусть станет дьявольски прекрасным Шрам той дороги в никуда!

«Порою ласковую фею я вижу…»

Мы снова встретились. Вы снова Смотрели на меня с улыбкой, И сказанное вами слово Держал я бережно, как скрипку. Меня мечта моя пленила, Я был в словах витиеват, Я подарил вам всё, что было, Но тут же снова стал богат. В кругу друзей, спеша к веселью, Вливаясь в бурный карнавал, Вы трогательно так хотели, Чтоб я вас за руку держал. Ах, сколько нежности и красок Мелькало в ярком кутеже, И тем безвольней и напрасней Я ждал весь следующий день. Когда я вас нашёл на пляже, Сказали вы: «Мой милый паж, Я никогда не буду вашей, Поскольку этот сон не ваш».

Медведь

Я поражён безвременьем безусым, Беременный берлогою медведь, Блохою одиночества покусан, Я больше не намерен ночь терпеть. Приму я спячку, как самоубийство, Таблетку бреда растворю во сне, Как здесь не изощряйся, не витийствуй, Всё будет позже предано земле. И этот грунт, сквозь облака и дымку Голодным солнцем оплодотворён. Я, созданный из моря и суглинка, За вечности отсутствие – прощён. Я соберу молитвы – хризолиты Геологом, охотником в ягдташ, Мерцающего Бога утилиты — Ни утки, ни улитки – слов багаж. И с этим багажом намерен – в спячку, Пускай пока на улице – весна, Залягу пылью где-нибудь на даче, Пусть тряпкою пройдёт по мне луна.

И ты, любимая, беременна, как месяц

И ты, любимая, беременна, как месяц, Взгляд заново влюбляется в живот, Быть может хорошо нам будет вместе В берлоге той, что логосом живёт. А может голосом, столь сладким на соломе, А может ласточкой, с её лепным гнездом, Увы, от счастья – только книжный томик. Навылет счастье наш пробило дом. Бодрее, может, нет меня на свете, Но и сонливей тоже, может, нет. Приблизилось, как серп, тридцатилетье. Буквальный ненасытный буквоед, Я ж – гусеница, и листва, и жажда, Окуклюсь я, и красотой крыла, Ужалю мир, и может, не однажды, Да только б ты меня, как плод ждала.

Дождина…

Там всюду дождь – руины океана, А у меня ни зонтика, ни сна, Не выполоть ни боли, ни бурьяна, Стою – развилка, ослик Буридана, И каждая дорога мне нужна. Снисходит дождь путями благодати, Столица кожу сбросив, как змея, Любуется своим блестящим платьем, А я всю волю начисто утратил, Меня сковал гипноз небытия. Весны скользит зелёный лимузин, Как праздник жизни – мимо, но неспешно, Я ото всех оторван пуповин, Да вот попутал этот город грешный — И дальше жить не вижу я причин, Но и для смерти никаких резонов, Всё в равновесии застыло беспризорном, И барабанят капли, утешая: Любовь несчастная, но всё-таки – большая, А что до жизни: все мы – Робинзоны, Кого-нибудь всегда нам не хватает.

Ночь

Бледная ночь, засучив рукава Снова стирает костюмы дневные. Вязнут в дремоте густые слова: Все мы друг другу на свете чужие.

Графика

О, музы, я бегу, я ваш, Скорее в руки спящий карандаш! Хочу я разорвать быстрей пределы, С которыми срослись и ум и тело.

Ремонт

Мир снова на ремонте, тут и там Разбросаны орудья производства. Ремонт всегда предполагает хлам. Меняют мебель или руководство. Покрасят потолок – замажут пол, Покроют пол, но отпадут обои, И если где-то ураган прошёл. Знать крыши цвет природу не устроил. Жук точит лес, пожар сжигает торф, А человек везде возводит стены, Что ж будь и ты когда-нибудь готов Себя пустить на слом для новой смены. Обтрепишься, местами обветшаешь, И устарел неяркий твой фасад, Идёт ремонт, а ты ему мешаешь, Души твоей не плодоносит сад. Идёт ремонт, наверное, с Адама, А мир никак не выглядит новей, И нет в душе не мастерской, ни храма, А только производство нудных дней. Быть может дело просто в материале? Первооснову надо поменять? Ну, что за слово было там вначале? Сотрём его, потом начнём опять.

Голод

Моя душа изъедена мечтой, И мысль бежит по тем же сладким точкам. Недостижимою измучен красотой, Я чувствую, как эта ночь непрочна. Лукавая невинность слов, ладонь — Всё в дело пущено, и всё достигнет цели, А я – так нет, меня чуть пальцем тронь — Душа не сможет удержаться в теле. Из будущего строю лабиринт, Далёкое могу достать лишь взглядом, С несбывшимся, как с Богом говорить, Я научился, большего – не надо. О, господи, зачем пришла весна, Я в ней своей ненужностью отравлен, Душа моя как дьявол голодна, И не найдёт любви по силе равной.

Пустота, темнота

Впереди пустота. Впереди темнота, Если жизнь, то – не то, А любовь – так не та. Лёгкий шорох ночных сожалений: Я не гений, я больше не гений. Я в плену неуютного быта, Моё солнце за тучами скрыто. Никогда не заглянет оно В город – серый колодец на дно. Никогда мне по скользкой стене Не добраться к рассвету в окне. В суету я пускаюсь, как в пляс, Чтобы, вспыхнув, огонь мой погас. Потому что не вынести мне Ни побега, ни жизни на дне.

Ледяная колыбель

Ничего не осталось во мне, Только боль, только хмарь, только хмель. И качается тихо во мгле Ледяная моя колыбель. Я ребёнок, я снова в раю, Никаких тебе страшных уроков. Сквозняки растанцуют свечу, Тьма окутает каменный кокон. Ну, а тихая жизнь не умрёт, Будет солнце стучать и во сне, Пока снова любовь не всплеснёт Спелым фруктом в кровавом вине.

Вторая половина

Кожа становится древесиной, Всё запутанней лабиринт лица, И кажется – лучшая половина Прожита, без достатка и без венца. Хоть криком кричи истошным, Хоть улыбайся – легко, свободно, — Под ногами проклятое бездорожье, И одежда вышла из моды. И чувства – последний атлас, И слово – последний компас, И я убегаю плакать К тебе, словно капля в лотос.

Новые танцоры

Они уже плетут венки своих улыбок, И наши танцы их заполнили тела, Их плотная судьба – нетёсанная глыба, И розовой души не треснула кора. Завидую ли я их радостному плеску? Смотрю ли я на них, как замок на дворцы? Нет, я им – брат и знак, они, как я, – исчезнут, Одна у нас печаль, начала и творцы.

Убежище

Я оплакать себя не решаюсь, Так бывает, что я расширяюсь До размеров далёкой звезды, А бывает, что я удивляюсь, Как же я в этот день помещаюсь, И хватает тепла и еды. Скоро я растворюсь в своей дрёме, В этой дрёме в своём полудоме, Где лишь книги – в иное ходы. Моё сердце – еврей при погроме, Где убежище сыщется кроме Заоконной и ясной звезды.

Возвращение Ясона

Я вернулся с руном золочённым. Без Медеи, но всё же Ясоном. Эту шерсть, что подземные воды Пропитали пыльцою породы Соплеменникам всем в утешенье Я хотел подарить украшенье, Но отвергли кудрявые строки И музеи и местные боги, И теперь этой шерстью я сам Укрываюсь один по ночам. Аномальная зона Язона Или сон бесноватый Ясона, Без жены, корабля и детей, На мечту посмотревший Орфей. Горевать ли под остовом ветхим, Или лирой закрыться, как клеткой, Оградить себя струнной преградой. Ни любви, ни награды не надо. Я-то знаю – был правдой дракон, Из зубов его встал легион, Этот Цербер хранил дарованье, За которое плата – изгнанье, Непризнанье, забота с нуждой. Я теперь всем на свете – чужой.

Кальян

Сегодня я прощаюсь с тем, что я Всегда и всюду знал под маской дружбы, Раскурен беспросветности кальян, Не лезет в горло подостывший ужин. Незримый опиум простого бытия, Ты легче всех окутываешь разум, Качнулась тихо памяти ладья, Лёг горизонт, уместен, словно фраза. Руины отношений – живописны. Я поднимаю заблуждений парус, Любовь жила и властвовала присно, Но изменился ныне взгляд и ракурс. Вот казус истины – она бесчеловечна, Хоть мыслима быть может только им. Я с ноутбуком заберусь на печку И не пойду за щукой в магазин. Я знаю, кажется, все тайные пружины Душевных механизмов, плат и схем, И всё дальнейшее – по мне моя же тризна, Бог сам увидит всё, я – буду нем.

Мимолётный лёгкий танец

Лёгкой рукою касаюсь её под лопаткой, Лёгкой другою рукою сжимаю ладонь. Что же опять происходит? Я её любуюсь украдкой. Трепет душевный, ты, лёгкость игривая, скрой. Кружимся в танце, но, боже, какая пружина Сердце моё развернула в персидский ковёр, Снова смущает меня красота балерины. Внешность её совершенна, но холоден взор. Там за глазами – уже никаких тайников, Там за глазами – так просто устроенный холод. Установился за окнами снежный покров, Зимнего вечера медленный танец недолог. Кончики пальцев слегка онемели целуя Ловкий изгиб позвоночника, их отнимаю. И отпускаю ладошку её золотую, Чтобы под солнцем своих сновидений растаять.

Сирены

Звёзды сверкают, словно глаза сирен, Словно шипы на проволоке колючей. Нет у тюрьмы ни часовых, ни стен, Только снега без края, только мороз трескучей. И расстояния, от которых кружится голова, И одиночество – как фамильная драгоценность. Холод нехотя уступает кровать, Со сном душа покидает привычно бренность. Звёзды расставлены, словно мины, Их не избегнет ищущий света взгляд. Господи, как же неумолимы Мысли, что жизнью моей говорят.

Снежный дракон

Этот белый и многоголовый, Хладодышаший, зимне-суровый, Неподвижный, но цепкий – дракон — Лижет ноги стальным языком. Он пускает, как искры, простуду, Там, где иней, он властвует всюду. Два изогнутых к небу крыла Раскатала до льда детвора. Звёзд сверкает небесная сварка, Ждут все люди от неба подарка, И не знают, что там за работа Не кончается даже в субботу, И зачем неба чаша – без эха, И судьбы нашей хватка – без меха. Нам письмо – только снежная туча, И кружок фонаря, как сургуч. Там внутри – только клочья бумаги, И позёмки длиннющие флаги, Ни ключа, ни лица, ни заданий, Только рваные хлопья меж зданий. Я и сам догадался: дракон Победить меня был обречён. Но готовлю я меч свой чернильный, Длинных фраз зарядил карабины, Потеплее обул свои ноги, И вхожу в его сны, как в берлоги.

Килька

А если бы килька была бы живой, Каково бы ей было в консервной банке? Я среди всех – до конца чужой, А душа моя везде – иностранка. Мне не понятен обычай копить добро, И традиция укорачивать всех высоких. Конституция выгоды – это уже старо. Здесь царство стаи, здесь жабы – боги. Я задыхаюсь в пыли инструкций От выхлопов холостого трёпа, Золото неба – несколько унций — В сейфе министра, который напоминает гроб. Разве по мне это – быть удобным, Маслом пропитанным чужих мнений? А если вселенная лишь утроба, То почему же так страшно в ней?

Коридоры

Коридоры пройдены. Кораблей до родины Больше нет, и нет Каравана—поезда, Все билеты проданы, Только лето – озеро, Берега – зима. Обещанья листьями Сыпались, да истина Снегом их закрыла. Лепестками – маками Все надежды плакали, Кончевы да ракины — Дальше – пустота. Может, путь закончился? Может, надо пятиться? И надежда – колется, И удача – жалится. Но не все фамилии говорят — Проверено. И редактор Немова Помогает делом мне. И простыми темами Обхожусь пока. Заколдован городом, И язык – как олово. Рот остывшей печью, И не льётся речь моя. А вот Миша Говоров, Достаёт из короба Новые стихи. Как-то смог ведь Говоров Выжить в этом городе, Ну, и я – смогу.

Фея

Сколько женщин принял за фей, Разве столько мне было нужно? Вам теперь попугай милей Нашей прежней и верной дружбы. И зачем столько внешних благ, Разве с ними мы не стареем? Я не думал, что сам был маг, Что из женщины сделал фею. Разве может быть шубы мех Нежен так, как мои слова? Я вас чувствовал лучше всех, А теперь я – в земле провал. Вы в меня уже никогда Не загляните – в пропасть жуткую! Вы взорвали мою судьбу, Да и выбросили наутро.

Постоянство

Разогнан по домам туман, И отдано зиме пространство, Как держит крепко нас капкан Заботливого постоянства. Мы все должны заледенеть, Стать кристаллической судьбой, До смерти холода созреть, До вечности земли сырой. Никто уже не совершит Здесь подвига или открытья, Проглотит души ящер – быт, Но не заметим мы убытья.

Мукомол

Время неспешное – как мукомол, Я не могу под него приспособиться, Каждый закат – словно в сердце укол, Я – как бумажный, а ночи – как ножницы. Что мне назначено – то не успел, В тесто замешано, в печи поставлено, Я немотой и безумьем созрел, Чувство в бесчувствие вплавлено. Вот моё тело – горяч каравай, Скоро ему и под нож, Кровь из бутыли мою – наливай, Солнцем свой рот обожжёшь. Крошки остались и капли на дне. Нету души, что грустит обо мне.

Праздников дурман

Праздников загадочный дурман Пролетел – и сразу был забыт, Господи, я был так часто пьян, Что не знаю, как мне трезвым жить. Сети чувств не уловили тайны, От мечты остался лишь огарок. Я мешаю долго ложкой чайной Сожаленье – вечности подарок. Как хочу я выйти из хандры Как из дома затхлого наружу, Нет черней и холодней дыры, Чем дыра, где никому не нужен.

Кашель

Тугая боль корсетом сжала грудь, Неистов кашель, словно пламя в печке. Я знаю, мне сегодня не уснуть, Отвар моих страданий не облегчит. Царапает внутри незримый коготок, И судорога – пойманная рыба, Как медленно плывут стена и потолок, Вот так бы просто встать и из себя уйти бы. А я держусь за грудь, там сердце, как сосуд Расколотый давно, плоть рвёт при каждом вздохе, И мёртвые часы бессмысленно идут. И тащат разум мой по адовой дороге.

Прорубь

И вновь я в прорубь интернета Ныряю прямо на крещенье, Я превращаюсь в точку света, Привычным стало превращенье. Ищу любовь, ищу я муку, Которые вернут мне сердце, Но нахожу всё ту же скуку, Расчёт, порок – за каждой дверцей. По коридорам, галереям Я прохожу, спеша к чему-то, И так стремительно старею, И не могу свой сон распутать. Но страшно мне и пробужденье — Холодной комнаты пустыня. Продлись прекрасное виденье В необозримой паутине.

Мне бы

Смелость травы бы мне пробивающей землю, Смелость травы бы мне, что любую почву приемлет. Цельность бы мне ручья, что любые проходит преграды, Цельность бы мне ручья, что един от родника до океана прохлады. Слаженность мне бы садовой розы, точнее её бутона. Где же садовник мой? Белым листом икона. Мне чистоту бы пальчиков пухлых новорождённого, Всё что угодно, всё, что угодно, но не отчаянье приговорённого.

В каждой книге есть снег

Снег отступает и земля открыта. И ночь съедает день без аппетита. Ручей, на звёзды глядя, стекленеет. Надежда друга обрести – слабеет. Я нежность в прошлое отправил бандеролью, Костюм безумца ветер мне готовит, Я наступаю на блестящий лёд, Как на отчаянье, что душу мне взорвёт.

Страх и страсть

Что чувствую? Внутри – и страх и страсть, Страх не даёт счастливым быть, Страсть не даёт упасть. Что чувствую? Внутри – и боль и суету, Боль не даёт себя любить, А злюсь – полынь во рту. На что я зол? На эту моль, Что жрёт душевный скраб, Телесная пугает голь — И я заботы раб. Усталый раб, безвольный раб, Я прячу в сон свой день, Безумию любому рад, Мне сна не одолеть. Что чувствую? Да только страх, Что я уже пропал, Я как кощей над златом чах, Пока мой дух скучал. Похлёбка, койка, интернет, Стихи ушли, как слёзы. Пусть входит в комнату рассвет, Мне просыпаться – поздно.

Ветер

Сильный ветер из оконных стёкол Пузыри с утра пытался выдуть, Было так в квартире одиноко, Будто даже вещи скоро выйдут. Сильный ветер повалил столбы, Лопнули, как струны провода, Рвался дух, как пепел из трубы И безвольный нёсся в никуда. Солнце выжгло светлых глаз белки, Почернели, словно снег весной. Словно смерть и юность – далеки, Словно боль и жизнь – близки с тобой.

Краб

Я тёмен и дремуч, я слеп и слаб, Как том философа немецкого раскрытый, Я медленно ползущий к морю краб, С клешнёй, зажавшей полный сердца свиток. О, моря мир, о, мрамор глубины, Прими моё засушенное тело, В тебе до жизни созревают сны, В тебе до плоти и любовь созрела. На дно лагуны камнем опущусь, Ты – только лоно, вечности невеста, И, может быть, я тоже превращусь У новой расы в орган неизвестный.

Красота до мрака

Пленительна любая красота, Но женская – пленительна до мрака. Отчаянна последняя черта, Когда и губы смяты, как бумага. И сброшена уже одежд листва; И лона мох окутан паутиной, И паучок, растущий, как трава, Стремится прямо в мира сердцевину. О, как остры у красоты все жала, Как бабочек сто тысяч хоботки, Они сосут напиток сердца алый, И гибнут сотнями под тяжестью руки. Ладонь имеет собственное зренье, Ресницы-гусеницы бьются в кулаке, Их выпустишь – и разлетятся тени, Царапнут сожаленьем по щеке. Как будто с клёна содрана кора, Как лунные стволы мерцают ноги, От гладкого и сонного бедра Взгляд ужасом и судорогой сводит.

Красота – крапива

Твоя коса, как жгучая крапива, Я пью твоё присутствие, как пиво, Но не могу достаточно быть пьяным, Чтоб отыскать пороки и изъяны.

Лужа света

Лужа света на полу, ледяного света лунного, Господи, и мне уже не быть, ни влюблённым, ни простым, ни юным. Господи, и мне уже не петь, так свободно, так легко и весело. Онеметь скорее, онеметь. Сна глотнуть холодного, небесного. Что же так, за что неблагодать? Страх стоит в рубашке белоснежной. Как же мне и вправду умирать? Правду я отдам за мир надежды.

Не люблю никого

Ты ведь знаешь, что я не люблю ни кого Ни себя не люблю, ни её, ни его. Я живу в неудобной и страшной квартире, Ты ведь знаешь мой дом. Но страшнее жить в мире. Мне общенье с людьми причиняет страданье, Это так изнуряет, как боль от дыханья. Люди видят друг друга – друг друга не видя, Люди слышат друг друга – друг друга не слыша. А я вижу, я слышу, мне жалко людей, Не глядеть невозможно и страшно глядеть. В их невежестве жутком, как в чёрной дыре, Тонет сердце и свет, и любовь и Творец.

Астенический синдром

Разжаты пальцы, сжаты пальцы, И миг опять неуловим, И мысли, словно постояльцы, Идут к другим, уходят в дым. Закрыты веки, веки – камни, И больно так смотреть на мир, О главном хочется, о главном Поговорить, но нету сил. Я с астеническим синдромом Лежу, безмолвием распят, Меня толпы пугает гомон И фотографий твёрдый взгляд. И книги смотрят корешками, И каждый видимый предмет Уколет вдруг воспоминаньем: Того, что было, больше нет. Мне слово каждое – лицо. Свет погашу, окно – закрыто. Жизнь как хрустальное яйцо, Пока разлукой не разбита.

Ожидание знака

Я жду какого-то знака, Знака своей судьбы, Я всматриваюсь во мрак, И вижу – столбы, столбы. Ночная дорога марта, Кристальная, словно фраза, Сужающаяся, как фартук У горла лунного лаза. Но этого пейзажа Мне мало для знака свыше. О, как бесконечно важно Нам знать, что наш труд услышан. Но кажется, всё напрасно, Хозяина нет у мира, Как солнечный день погасла Горящая в сердце лира.

Кризис среднего возраста

Это кризис среднего возраста. Или это синдром не исполнившейся мечты. Словно медведь гризли, Надежда разбужена посреди зимы. Кто-то увидит лето, Но это буду, увы, не я. Не то Актеон, не спутник я Одиссея, То ли олень, то ли свинья. И, когда я иду в толпе, Мой зрачок Отражает то рожки, то пятачок, Так что в этом смысле Трудно сказать, что я одинок. Нет, понимаешь, уткнувшись в душевную муть, Прошлого не вернуть. А будущее – не достать. Так и хочется убежать, Но куда убежишь дальше провинции? Только осталось спиться. Но потеря лица, появление хвостика — Это всё тоже не так-то просто. Душа не разбивается враз Ни копытом, ни каблуком, От боли вздрагиваешь, как будто Где-то внутри тебя грянул гром. Смерть не то чтобы строит глазки, Но играет в гляделки. И все позывы, желания до того уж мелки, Что хочется их затолкать обратно в небытиё.

Стоики

Один мой друг вернулся из Чечни. И он теперь не знает: как же жить. Всем тем, чем дорожили там они, Тем больше здесь не надо дорожить. Что плакать, что стенать, Работать надо, надо умирать. Холодным стоиком смотреть в ночную мглу, И знать – сегодня, завтра – я умру. Тяжёлый дух спустился с диких гор, И хлещет в памяти холодных слов укор, Печаль ангиной горло обложила, И бьётся под ребром дурная жила. Бездарных жизней нет, бездарно их прочтенье. О, без творца, несчастное творенье.

Верность продаётся подороже

Как много здесь предательств, Боже, Боже! А верность? Верность, милый мой, ха-ха, хо-хо! Тут верность продаётся подороже Наивности, и жить с ней не легко. Неверен лист, что ветку покидает, Неверен свет, что за гору уйдёт, И каждая рука, что приласкает, Потом, быть может, рану нанесёт. Кипит во мне работа верной смерти, А кто виновник? Не моё ли тело? Душа эскизы будущего чертит, Чтоб их потом отбросить так же смело. Кто тот же, кем он был и в пять и в двадцать? Кто сохранил былую благодать? И никому из нас не оправдаться, Себе мы позволяем предавать. В сравненье с этим, что неверность другу!? Нет больше долга, всё решают цены. Я выбором всегда был загнан в угол, Поскольку он возможностям – измена.

Падал снег

Слякоть сладко целовала туфли, Падал снег, как сахар, в чай ночной. Обходили лужи, словно чувства, Говорили о других с тобой. И такси так шинами шуршали, Будто жарил кто яичницу во тьме. Мы еще до жизни потеряли, Ты и я, друг друга на Земле. А теперь нашли, но чтоб узнать Нам необходима эта ночь. Падал снег, чтобы водою стать, Падал свет, чтоб превратится в дочь.

Вселенная во тьме

Гроздья звезд. Вселенная во тьме. Гроздья звезд, как капли на кустах. И в твоих бриллиантовых глазах Дождь идет. Идет по всей земле. Капли на кустах, кровь на игле, Острый приступ чувства красоты. Пар воздушный нежен, как цветы, Снег на ветви лег, как в феврале. Мы полгорода с тобой прошли вдвоем, Но не стали более близки. Главные слова так велики, Мы их просто не произнесем. Словно груши окна золотые, Кружится, как хлопья, разговор. Счастье это тоже приговор, Он приходит с неба, как стихия.

Можно так

Можно так любить пламя. Можно так любить знамя. Можно так любить чистый лист. Но, разве можно, так любить женщину? Она сказала: «Я хочу быть вещью, или, вернее, Быть одной из твоих вещей». Ты не знаешь, сколько ночей Я закатал в бумажные шарики И бросил их в пламя. У меня слишком мягкая память, Из нее вымываются годы. Я не помню теперь погоды В те дни, когда у судьбы Менялось отчетливо настроение. Но тебя не забыть, ты – мое продолжение, Ты – моя память, и даже, в чем-то, воображение.

Чёрная любовь

Наша любовь черна, Чернее, чем чернозем. С красным вином окна Угольно-черный дом. Наша любовь грешна Темным нутром колодца, Каждая страсть до дна В черную глотку льется. Наша любовь черна, Чернее чумных ворон. Наша любовь одна Глубже, чем мертвых сон.

Бабочка счастья

Я разучился счастье ощущать, Ловить его, как бабочку, сачком, И неба голубая благодать Холодным будет встречена зрачком. Глоток воды не радует в жару, Тепло костра не веселит в ночи. Я – Муромец, сидящий на печи, Я все равно когда-нибудь умру. Мной пойман был Разбойник-соловей, Все подвиги совершены по списку. Я мог бы стать вторым Царем царей, Но как ни прячься – смерть повсюду близко. Ее не устранит ничей указ, И откупится от нее нельзя. Смотрю на циферблат уж целый час. Желанья и судьбы не сшить края.

Небо навстречу

Небо не может раскинуть руки тебе навстречу. Небо не может открыть ни ворот, ни калитки. Небу с тобой разговаривать нечем, Кроме формул, как звезды в созвездья отлитых. Нет никого, кроме тебя и меня в пространстве. Может быть, во времени нет никого тоже. Осень в природе так же красива в своем убранстве, Как осень мыслей, и выводы их ощущаешь кожей. Меньше становится листьев и больше воздуха. Меньше заметен ветер и больше заметны ветви, И вспоминаешь чаще того петуха, Что тебе одолжил когда-то Асклепий. И, просыпаясь утром, не спешишь умиляться, Ждешь не кофе в постель, а бокал с цикутой. Смерть – последнее чудо, с которым нельзя расстаться, И каждое утро, может быть, казни утро.

Всё в человеке

А что напоминает дождь? Холодных пальцев ласку? – Ложь. Дождь не одушевлен. Весь его разговор – динь и дон. Его стук монотонен, его слог шепеляв. Капля – боли не знает, Кто виновен, кто прав. Это всё в человеке, это в нем, он – живой. Там – молочные Мекки и кисельный покой. Там береза кричит, если сломанной быть, Только там, только там – невозможно убить.

Мяч

Мяч, взлетающий вверх — Уже падает вниз. Если есть понятие – грех, Значит, бегрешных нет. Если безгрешных нет, То забота о репутации Есть забота о пунктуации В отсутствии языка.

Огромный мир – подросток торопливый, Готов играть с улыбкой у дверей. А я сижу – больной и несчастливый, Я – старый негр, цыган, индус, еврей.

Спрятать себя

Я бы спрятал себя в сентябре, октябре, Как в какой-нибудь тайной берлоге, норе… Запечатал небесной печатью, И отправил навечно – на дачу. Чтоб друзья приезжали ко мне ненадолго, Чтоб трепались они обо всем, без умолку, Чтобы пили вино, восторгались погодой, А потом уезжали. А я, на полгода Снова в спячку впадал, И, так, где-нибудь в марте – вставал. И, взглянувши на снег почерневший, Говорил бы с улыбкой нездешней: Нет, еще не пора, не пора, То ручьи, то мороз, то жара. А потом будет август и утро. Пусть приснится опять Камасутра, Пусть читают мне лекции Будда, Рассел, Мендель, Фома Аквинат. А еще, пусть увижу как будто Я огромный корабль в океане, И на палубе – милые лица. А потом всё опять повторится.

Город остывает

Город медленно остывает. Загорелых коленок жар — Точно этот закат – ослепляет. И звенит сожаленья комар. Стрелка солнечных летних часов Быстро впитана жадным песком. До чего же идти хорошо Рядом с девушкой с русой косой. На цветах сарафана – пыльца, Пальцы тонки, как ветви в воде, Воздух плавит вдали голоса, Заставляя их в небе висеть, Как белье, на закатных лучах, И смородина лопнув в руке Еще слаще на спелых губах. Липнут пальцы, как взгляды к тебе. И так хочется пить из ковша, Что в прихожей висит над ведром. И прощанья печаль хороша, Повторится поскольку потом.

Солнцу трава не нужна

Ты ведь знаешь, что солнцу трава не нужна, Всё равно: что песок, что скала, что оазис, Если я не любим, для чего засеваю слова, Как цветок полевой в ценной, тонкоизогнутой вазе, Я стою, увядая, роняя вокруг лепестки. В ночь перо обмакну, испишу темнотой плотный мрак. Если жизнь не понятна, нужна ли нам ясность в стихи? Как бы мы не решили — случится, конечно, не так.

Ледяной воздух

Снова плачет мать на кухне. Отчего – не говорит. До чего же в горле сухо. На зубах тоска скрипит. Начинать сначала поздно, Эту песню надо петь. Ледяной квартирный воздух Лишь собой могу согреть.

Зачем мне спрашивать: О чем она там плачет? Ее присутствие одно меня казнит. Как страшен это любящий палач. Иглой в груди – ее несчастный вид. Мы проживаем в разных измереньях, Я для нее не тот, кто сам себе. Закрыто для нее иное зренье. Я должен чванство слепоты терпеть. И не могу оставить я калеку, Живу, как с вечно сломанной ногой. И рассказать об этом даже некому. Нет никого с похожею душой.

Молитва-битва

Есть рифма четкая: молитва – битва. Всё главное – живет как будто слитно. Чтоб с тайны мира хоть чуть-чуть покров совлечь, Холодный нужен ум, как острый меч. Не зная жалости к себе и тем, кто рядом, Любые слабости травя сарказма ядом, Идти вперед, к такой великой цели, Чтоб мысли перед нею леденели. Уютный дом, прекрасная жена — Привязанностей прочная стена. Мятежный дух сметает все плотины, Он видит ангелов, прозрачных, как гардины, Иль так обострены и слух и взгляд, Что все века с ним разом говорят.

Снег пришёл за мной

Этот снег пришел за мной, Убивать меня и гладить, Падать крошкой ледяной В ночь души и в день тетради. Выпит синих слов бокал, Стекла разом почернели. Кто-то мой огонь забрал И унес в свою пещеру. Только светятся теперь В темноте глаза безногих, И душа, как дикий зверь Клетку разума изводит. Только огненная мысль Брызнет в стены рикошетом. Снег идет, стирая жизнь, Как забвенье за поэтом. Сколько ласки в забытье, Неги в дреме непризнанья, Никуда мне не уйти От холодного дыханья. Я целую слой за слоем Долгожданную тоску, Больше славе не открою, В гости к солнцу не приду. В черных буквах – вырез в вечность, Словно скважины замков. Снег шипит, касаясь свечек, И течет огонь из слов.

Плакать

Я бы хотел тебя кусать и плакать, А я стою, как бакен, над толпой, Когда-то ты была моей, Итака, Но я ушел – и всё ушло со мной. Слепило солнце, жгли доспехи бога, И выжгли мне извилины души, Бог видит лабиринт, а я – дорогу, И только вечность взгляд наш совместит. Целуй меня, как паузы молчанье, Ласкай меня, как истину вопрос. И простота последнего свиданья. И дымом щиплет нос. Слова блестят, как скальпель у хирурга, И в воздухе, как шарики висят. Еще вчера входили мы в друг друга… Мгновений тех меня ослабил яд.

Умирать

И забывать, как умирать. И умирать, как забывать. Как семечко, любовь проста. И жаркие дрожат уста. Я умираю, забывая, Я забываю, умирая. Быть непонятными, как сны, Друг другу мы обречены. А слезы – чистый кипяток, А руки – холоднее снега, Забуду всё, дай только срок, Беспамятство – хороший лекарь. И забывая, замечать, Как дни редеют, словно листья, И, умирая, всё мечтать, О чем-то памятном и чистом.

Борода

Борода – явление необычайное, И, с какой-то стороны – прекрасное, Вот, растет она, как бы случайно, И у всех как будто разная. У кого-то тонка и шелкова, И кого-то, как трава покошена, И лицо любимое с иголками Кажется и милым и заброшенным.

Боль

Головная моя боль – не сердечная. Что же делать с тобой, жизнь не вечная? Закатилась горошинкой в угол, Коль оттуда прорастешь – будет чудо. И чего боялся я ностальгии. Здравствуй, родина моя, мы – чужие. И друзья по будням пьют, словно в праздник, С нелюбимыми уют – хуже казни. Не боюсь теперь пропасть я в столице. Только б, где бы мне достать, да опохмелится? Ну, а хватит на билет – в поезд сяду. Боль такая – силы нет. Яду! Яду!

Перезагрузка

Весна. Природа перезагрузилась . Обновлены в лощинах интерфейсы . И из-под снега вылезли корзины , И на обои лезут эледьвейсы. Брожу в лесу с мечтой о ноутбуке, Сны открываю , там – пустые папки . Мимо меня проносятся Судзуки, И землю распаковывают тяпки. Любимую поправлю в фотошопе . В её глазах ошибок невосстановимых Полным-полно, ее душа в Европе. Увы, не выбираю я любимых. О, милая, ты лишь для демонстраций , К тебе не подобрать ключа и кода . А я пароль поставлю от нотаций, Мне безразлична женская погода. Что мне дается – то я принимаю, Чем дольше, тем милей модели ретро. Я файл своей судьбы не прочитаю, Поскольку переменчив сердца ветер. Хочу заархивировать все чувства, И, сохранив их в правильном формате , Вновь зацвести, как возле дома кустик, Ум в красоту облечь, как тело в платье. В углу паук копирует программу Своих бесчисленных и безъязыких предков, И сеть его порой подобна храму, Где мухи гибнут, ну а взгляды – редко. Блестят росинки, словно мониторы, Программу смерти вирус жизни точит, Я замерзаю, братцы, под забором, Наплывом счастья напрочь обесточен.

Имена

Звали зиму первую Светлана — Вся была из снега и обмана. Звали осень первую Татьяна — Лодочка в объятьях океана. А потом пришли весна и лето. Как зовут? – Не расскажу секрета. Леною была вторая осень — Что отравлен, понял слишком поздно. Третья осень – красная Татьяна — Скорбный дом лекарства и кальяна. И второй весной была Татьяна, Приняла печаль, как тело ванна. А второе лето было Викой — Ягодой пьянящей, кошкой дикой. Снова осень – и опять Татьяна — Был удар коротким, острой – рана. И второй зимой была Татьяна — Всё вертелось в вихре из канкана. Пятой осенью была подруга Даша, Не осталось фотографий даже. Третье лето назвалось Олесей, Заколдованною, вечною невестой. А четвертым Юлия приснилась, Ничего у нас не получилось. Пятым летом в дом вошла Светлана, Сердце девичье, увы, непостоянно. Яной стала мне шестая осень, Ничего уже душа не просит. И седьмая осень Таней стала. Подняли меня со дна канала.

После разлуки

Она приедет через несколько минут, И снова станет в мире всё иначе, Часы словно минуты побегут, А сердце засмеется, как заплачет. Ну вот, уже подъехало такси, А я стою, по-прежнему, в раздумье, О, Господи! Спаси Меня или мое благоразумье. Я жду ее с желаньем и опаской, Мне некуда и хочется бежать, Тоска своей холодной лаской Ночь заставляет в звезды целовать.

Июнем

Я хочу быть месяцем июнем, Месяцем расплывчатых надежд. Пролететь, пройти, оставшись юным, Словно утро солнечное свеж. Я хочу быть месяцем сверкнувшим Вдалеке, как лезвие реки, Я для многих навсегда в минувшем, Неосознанны дни счастья и легки. Камешек достать со дна ручья, Высохнет на солнце – потускнеет. Но моя любовь еще ничья — Спит со всеми, ласково всех греет. Я хочу быть сонным, как трава, И бескрайним, как поля гречихи, Я хочу быть рыхлым, как земля, И, как полдень деревенский, – тихим. Быть хочу упрямым, как росток, Вечно жить иль несколько веков, Быть хочу, как красота жесток, Милосердным, словно молоко. К радости и свету я привык, Так, как привыкает к ветке плод, Но неумолимый проводник, Молча меня к Осени ведет.

Не сметь!

Не сметь кричать про то, что хочешь ты! Пусть лопнут все подпруги и мосты! Пусть ярость заливает кровью очи, И сердце пьяное тоскою жить не хочет. А хочется – фонтаном – в небеса, Вонзится в Бога, как в плечо оса. Оставить жало, и – в небытиё, Сквозь вечность бросить голоса копье. Нет. Замолчать. Все проглотить ключи. Живым я вам не дамся, палачи. Пройду сквозь боль и радость – напролом. Поток и гордость – вот мой новый дом. Я доберусь до самого предела. О лишь бы жизнь лучиною не тлела.

Каприз

Кризис чем-то напоминает каприз. И на невидимый выходя карниз, Не спешит душа почему-то ни вверх, ни вниз. Ей, душе бы, всё дергаться, колебаться, То лететь ей пухом, то тенью стлаться, И пускай – не быть, но, хоть как, – казаться. Ну, а я – коридорами, как по пищеводу рвота, Из подземелья этого из этого города-грота. Мои руки держат меня и не дают добраться До какого-нибудь сюжетного поворота. И я жду – незнамо чего, И смотрю – не знаю куда. Жду сезона дождей и большой воды, Чтоб уплыть по течению навсегда. Я не сплю ночами – медведь шатун. Разговариваю с чайником – он известный лгун. Вот и свет колеблется – гаснуть или нет. Всё нелепица, и морали нет.

После всего

Я собрал тебе твои вещи В пакеты, узлы, коробки, Жалел, почему-то тещу, И вкручивал штопор в пробки. Я отвез тебе вещи, Волос изменила оттенок, И улыбались клещи, Я гвозди тянул из стенок. Халат твой, твоя сорочка, Когда-то на этих гвоздях висели, Теперь две глубоких точки. А гвозди – в душе и в теле.

Злость

Ты еще развестись не успела, Но колени уже развела. Наша страсть словно плод перезрелый, Где-то лопнула, где-то сползла. Сок уже забродил и захмелился, Чуть надавишь – и брызнет, стечет, И язык, как хорошая мельница, Нас в муку сладострастья столчет. Твои руки раскинутся пламенем, Чтоб потом легче свиться вокруг, А душа моя станет пергаментом, Откровений твоих и заслуг. Ноги тянутся, словно колонны, Пахнет кровью зовущая плоть. Мне другой и не надо иконы, Чтобы страх и тоску побороть. Словно в мох зарываюсь болотный, И под пеной тону кружевной. Пусть я голый, безумный и потный, Но, зато, без сомненья живой.

Как всегда

Вода всё бьется в водосточном желобе, Как мысль, подстегнутая болью, очумелая, И, вырвавшись, слетает водопадом. Кроме тебя, мне никого не надо. Но, как извечно, ты дана другому, Не утолить небесную истому, Земля принять не может этих вод. И я кричу, не открывая рот. О Боже мой, какая красота. Хотя бы помнить – целовал в уста. Воистину, как это мир широк, Как крепко связаны в нем нежность и порок. Как связаны ладони. Не пространством, А тем влеченьем вечным, постоянством. Как связаны печаль и благодать, Способности любить и умирать.

Колыбельная

Вот как это происходит. Вот так. Ужас в комнату проходит. Тик-так. Смерть близка и смерть настырна, как родня. Сохрани, альтернативно всем – меня. Я один такой. Один я. Я такой. Мне не нужен этот вечный, но – покой. Скачет, скачет страх по кругу – карусель. И качает мука муку, словно колыбель.

В белом

Ты сегодня снова в белом, И на теле загорелом Этот белый цвет так ярок, Даже в сумерках он марок. Снова встреча у ручья. Я ничей, но ты-то – чья. Тем не менее – мы вместе В этот вечер, в этом месте. Нам легко бродить вдвоем, Мы слова друг друга – пьем. Я-то пьян уже желаньем, И тоска, как зверь, – живая. Но вот эта белизна Не дает мне пить до дна. Я держусь за руки жадно, Обнимать тебя – отрадно. Груди спелые – в ладони. Мы его любовь не тронем. Пусть он будет женихом, Пусть я буду – дураком. И другой не надо доли. Счастлив я, хоть полон боли.

Июнь с июлем

Опять июнь запутался с июлем, И снова кажется, что дел-то на века, И я стою над пропастью, сутулясь, И в память собираю облака. От высоты подкашивает ноги, Так тянет вниз, так хочется отпрянуть. И странно – наслаждение в тревоге Я нахожу, и веселюсь, как пьяный. И мне смешно, что я в любви не ловок, И мне смешно, что я лицом не вышел, Не Дон Жуан, не сноб, не гну подковы, Смотрю не сквозь людей, а как-то выше. А что она? Она – обыкновенна, Как грудь тепла, как губы – горяча, Легка и переливчата, как пена, Заботлива, как голос у врача. Ну почем пришла ко мне напасть, И сочные плоды я должен красть? И для чего я ею окрылен. Шаг в пропасть – и – спасен, спасен, спасен.

Открытия

Открытия. Открыт ли я? Разбитое корыто бытия. И рыбка золотая теплых губ Души моей не расколдует труп. Я обезумевший, ушедший в норку кролик, Я единица, спрятанная в нолик. Внутри меня всё тикают часы. Я опоздал на чаепитье в вечность. Любовь остра, как жало у пчелы, И – вздрагиваю – болью я помечен.

Слепок

Как мне забыть те вишенки сосков Плотнее губ, но мягче первых слов, Тугие груди – как свечи наплыв, И глаз горячих голубые сливы. Как мне забыть, любимая, твой взгляд, И кожу загоревшую, и крепость Тех поцелуев, что еще горят Спиртовым пламенем. Я сам как слепок С твоей души и тела. Я – слова, Что с губ срывались шепотом незрячим. И на плечо ложилась голова. Мы целовались, а, казалось, – плачем. Как мы рвались навстречу, как старались Не перейти означенных границ. Я вмиг состарился, меня едва узнали. Я мысли о тебе кормлю, как птиц. Крошу свой мягкий хлеб воспоминаний, И ветер шевелит седую прядь. Твоей улыбки и твоих касаний Не сможет время у меня отнять.

Прекрасное

Прекрасны губы твои. Прекрасны груди твои. Прекрасны руки твои. Всё создано для любви. Прекраснее прохладный живот. Прекрасен припухший рот. Прекрасен даже бегущий пот, Словно мед, выдавленный из сот. Прекрасно лоно твое, Не виденное никогда мной. Прекрасны стоны твои, Не слышанные никогда мной. Ты словно торт Из пропитанных сном слоев, И поцелуи твои на вкус, Словно дыни бархатный вкус, С запахом, как мои мечты. Прекрасна шея твоя. И ямочки, и выступы на затылке, Прекрасны и мышцы и позвонки, И мысли мои о тебе трогательны и пылки, Прекрасны вблизи от тебя и от тебя вдалеке. Прекрасны пальцы твои — Их подушечки, и пространство между ними прекрасно, И ладони, хранящие линии жизни. И волос параллельность – прекрасна, Мягкость манить в них погрузится. И взгляд твой – хрустально-ясен, Сердце – клубок, он – спица. Хочется быть водкой и обжигать твое небо. И в крови твоей растворится Вирусом, или в душе – богом.

Самоуверенность

Божественно и сказочно я жил, Божественно и сказочно живу, И, кажется, нет в мире больше сил, Которые жизнь эту оборвут.

От перил до дна

Ну вот, я здесь, что называется – в дыре. Дождь – словно сумасшедший во дворе — Бьет по жестянке, пляшет под окном. Дыра огромна, центр дырки – дом. И запечатана безденежьем мечта, И, может быть, я б бросился с моста, Да очень уж мосты невелики, И слишком близко от перил до дна реки.

Мечта

Бог – мечта, судьба – мечта, А любовь – мечта вдвойне. Не взойдет моя звезда Ни в душе, ни в вышине. Есть вселенная одна, И она – во мне во мне. Без размеров и без дна — Мысль о Боге в тишине. Мир всклокоченный кипит, Будто вечна суета, Смерти черный монолит Манит в ночь, но ночь пуста. Нет ни ангелов, ни снов За пределами ума, Но они через висок не прорвутся, Плоть – тюрьма. Каждый свой отбудет срок. Со свободой ждем свиданья. Но – напрасно. Даже рок — Тень, игрушка подсознанья. Безнадежен, как больной, Жизнь, зачем рассвет встречать? Наслаждаться злой игрой В ожиданье палача? Нет, пытаться Богом стать. Нет, творить свою судьбу. И на небе, как печать — Выжечь новую судьбу.

Осколок

Легкий ветер облако поднимет Над моей нетрезвой головой. Черепа не треснувшую дыню, Дождь погладит ласковой рукой.

Не сметь

Не сметь кричать про то, что хочешь ты. Пусть лопнут все подпруги и мосты. Пусть ярость заливает кровью очи, И сердце пьяное тоскою жить не хочет, А хочется фонтаном – в небеса, Вонзится в Бога, как в плечо пчела. Оставить жало и – в небытиё. Сквозь вечность бросить голоса копьё. Нет, замолчать, все проглотить ключи. Живым я вам не дамся, палачи! Пойду сквозь боль и радость – напролом, Поток и гордость – вот мой новый дом. Я доберусь до самого предела, Но лишь бы жизнь лучиною не тлела.

Холод и страх

Как холодно и страшно, И хочется бежать. Когда меня любила — Ты не хотела спать. Как хворост В пламя близости летела. Теперь вот изморозь На окнах отсырелых. Качались звезды, Как в реке кувшинки, И рвался воздух Криком, паутинкой. Спешили вымолвить, И задыхались. Теперь не вымолить, Ни слов, ни жалость. И спит один, Когда другой не спит. И лед на всех вещах, Невидимый, лежит.

Она уезжает

Она уезжает Она уезжала вчера Она уезжает сегодня Она уезжает завтра Она не вернется Спускается тихо туман По длинным-предлинным улицам Спят обитатели многоэтажных трущоб Полные чемоданы тумана Люди оцепенели Ждут от меня чего-то Солнце едва пробившись Играет на иглах водяных капель Вечер, а она всё уезжает Имя ее уже изменилось, а она уезжает За тонкой железной стеной идет мелкий снег А она уезжает Фиолетово-красное небо пульсирует Безумная в своей протяженности степь Полог откинут – иди же на все четыре Я буду смотреть Наслаждаться, грустить Аэропорт открыт Красные лампочки на белых крыльях Я каждый день провожаю тебя отсюда до самого горизонта, Который есть пробужденье. Какой хрупкой станет память за этой чертой Ненадежной, как тот туман.

Невозможное

Я вернулся в то время, когда ты была молодой Я уже был не твой, и еще был не твой. Я приехал в тот город, где ты была молодой. Я поднялся в квартиру, где старые куклы в шкафу Незнаком тебе, но я знаю твою биографию. Твою биографию до сегодняшней встречи, И всю твою жизнь впереди Удивлена? Разговор на кухне за чаем. Невозможность событий таких ранит. Кулаки от бессилья стиснуты.

Ты беременна

Ты беременна, месяцев шесть Ты пришла: Ну, возьмешь, всю, как есть? Я согласна, пойду и в гарем. Я считаю по срокам – когда и с кем. Я бессилен, я зол, я пропал. Я ведь ждал, мысль об этом гнал. Я кусал этот локоть мнимый. Ну, доволен, теперь, родим мы. Не такою я видел встречу. Защищаться от сердца нечем. Ты всё время берешь мою руку, Будто чувствуешь: убегу. Я стал нужен, за это готов Всё терпеть, всё простить, понять. Ревность жгучую – на засов, Нелюбовь твою – не замечать. Только бы оставалась рядом, Пусть все дни рядом будут адом. Для меня. Для меня одного. Жить без гордости даже легко. Я ревную тебя и к врачу. И на шутки твои я молчу. Я ревную тебя к медсестре. Непогода стоит на дворе. За двором долгий тракт до больницы. Должен кто-то и в бурю родиться. Я машину толкал, ты рожала. И вода вдоль дороги бежала. Я машину толкал, ты рожала. Пелена всё вокруг застилала. Я кричал, ты кричала – как водится. Глина желтая нас не пускала. У стекла лобового молчала Недоступно одна Богородица.

Порок

Казалось, наша связь была так прочна, Хотя была, как водится, – порочна. Но ангел нежности – вкруг дерева вьюнок, Скрывал за листьями от глаз чужих порок. Друг другу подходили мы так точно, Как словосочетание двух тел, И если что-то вдруг один захочет, Другому кажется – он этого хотел. Но смертен человек, и смертны чувства, Границу эту все проходят в срок, И не спасло любовное искусство, Когда в любви наметился порок. Слова уже не заплетались в косы, И распадался на молчанье разговор, Один всё время задавал вопросы, Другой смотрел задумчиво во двор. И так, казалось бы, с утратой этой связи, Исчезли и порочность и порок, Но жизнь полна сюрпризов и оказий, Душа не предсказуема, как рок. У сердца наступили перебои, Спешит, волнуется невестой у венца, А то – споткнется и невидимо заноет, Застонет словно пьяный у крыльца. И мне сказал знакомый кардиолог, Да, батенька, у вас теперь порок, Вас не спасут таблетки и уколы, Нужны вам – операция и Бог. Но не хочу я этого леченья, Меня тошнить от медицинской суеты, Меня влечет порочное влеченье, И равнозначны жизнь моя и ты. Я равнодушен к сердца перескокам, Пусть может быть смертельным миг любой, Готов отдать все знания пророка, За то, чтоб быть порочным, но с тобой.

Оправдание

Мне говорят: зачем же ты приехал, Ты столько перспектив в столице потерял! Для них вся жизнь путь к славе и успеху… А я тебя узнал. Мне говорят, что я талант свой трачу, Способности мои деревне не нужны. Но каждый день с двух солнц бывает начат, И каждый вечер светят две луны.

Жду тебя

Жду тебя я там за рекой. В старом доме, где зимний покой. Время там измеряют поленьями, Прогоревшими в жаркой печи, Лето там измеряют вареньями, Кофе утром, как память горчит. Ждет окошко тебя, заморожено, Смотрит вдаль, сквозь густой снегопад. Наша встреча с тобой невозможна. Но надежде на встречу, я – рад. Благодарен тебе за несбыточность, За мечту, за твой голос ночной, Будь моей путеводную ниточкой, Или просто на небе звездой. И не надо ни солнца, ни лета, Только будь ты хоть где-нибудь, где-то… Потому что не будет тебя, И не будет ни снега, ни дома. Мысль о счастье – тепло у огня. И в предчувствии нежности дрема. Одиночество празднует вечер, Грусть своих собирает друзей. В новый год все разлуки – острей, И вдвойне, если не было встречи.

Зимородок

я в лучах купаюсь славы ослепленный светом сердца я смотрю в просторы лета сквозь замерзшее стекло мне не надо быть поэтом чтоб ласкать тебя рукою но мне надо быть поэтом чтоб создать тебя такой мое сладкое томленье — быть травой в лесу дремучем мое точное призванье — мхом ложится меж корней

Свет. Тоннель. И вновь – начало

все слова тогда ласкали все глаза во всю глядели мы не плакали мы знали будет свет в конце недели мы вставали в понедельник и всходили на Голгофу все узнать за миг хотели мы воспитаны любовью мы во вторники варили кашу жизни ложку смерти мы себя боготворили мы просили: в нас поверьте в среду жили по Корану благородные как шейхи поливали утром рано райский сад росой из лейки если жить то жить без счета мы в четверг ломали ногти мы свои вскрывали соты собирали мед как ноты были в пятницу пятнисты леопардом крались в чащу мы великие артисты нашей жизни настоящей в день субботний мы не спали мы блаженствовали дико проносились в карнавале до забвенья и до крика ну а было воскресенье? нет такого не бывало нет горячее похмелье свет тоннель и вновь начало

Бокалы

мы были стеклами прозрачными друг другу может предназначены друг друга мы не замечали пока вино в нас не налили пока мы сном не засверкали и нас слова соединили тогда со звоном мы столкнулись и снова в жизни разминулись

На пиру

как между водою и водкой не было разницы между любовью и флиртом пока мы не начали пить и закусывать днями мы думали пир бесконечен но пир – это знание меры а мы уходили в запои и путали водку с водою

Зеркальная игра

трава глаза зеркальная игра раскинуто поляны покрывало и живописно смотрится гора такая же, как та, что с плеч упала каникулы и отпуск – совпаденье и фрукты разрезают по частям едим и говорим одновременно и сок течет, как счастье, по словам мы плаваем как лилии в воде и мысли легкие скользят как водомерки мы спрятались в дремучее нигде и заперли могильным камнем дверки ищи теперь нас в утренние сны и под подушкой находи посланья страна, где нет понятия вины страна, где все исполнились желанья но появились новые и мы перебираем детские игрушки за вас любимцы пленники зимы мы поднимаем с жгучим ромом кружки

Тридцать вторая весна

Был и век для сближенья мал Полон зал, взгляда краток миг. Мне, казалось, я всё постиг, Но на самом деле – устал.

Шаг в сторону смерти

Я делаю шаг в сторону смерти. Время меня насадило на вертел. Шиплю от злости. Руки в карманы прячу – и там гвозди. Всеми живу отвержен. Мне соскочить бы с иглы надежды. Только уже, наверное, поздно. Я законченный наркоман. Мой наркотик неосязаем, словно туман, И всепроникающ. Я подошел к краю Щелчок – и я на экранах растаю. И даже радио будет полно помех И тот, кто знает нас всех, Позаботится, чтобы моя волна Была принята только в городе Никогда.

Любовники

Как дикий взгляд под веки, Тебя упрятать под чадру. Тебя я на руки беру, А, кажется, – навеки. Впиваюсь в плотный плод граната, Заполнен соком алый рот. Из губ твоих и водка – мед. Тебе одной не буду братом.

Крик

При ярком свете солнечных лучей Моя любовь лишь стала горячей. Не я под солнцем плавлюсь, словно воск, От наших тел – светило обожглось. И в раскаленных губ – живую печь — Лишь мой язык способен маслом втечь. И лужами одежда на полу, Расплавленные плавочки в углу. А за окном штурмует горы сад, Деревья белым пламенем горят. Два глаза – две прозрачные пчелы Летят вперед – на кружева золы. И плоть под пальцами нежна, как чернозем. Мы падаем, а кажется, ползем. Как черви дождевые мы сплелись, И как в костре, в нас бьется пламя – жизнь. Руби нас надвое – себя воссоздадим. Но сожалений ты глотаешь дым. Вода под пальцами обиженно шипит, Нас счастье жжет, и боль нас жжет, и стыд. В углу слезы – сверкает солнца блик, И разбивается под наш звериный крик.

Неверная

Ты дома, спят, наверно муж и сын. Я тоже дома, только я один. Сегодня я звонил тебе не раз. Но Афродита не открыла глаз. Она была безмолвна и глуха. Морфей унес ее за облака. А я к галере клавиш был прикован. К общению с тобой питая голод, Я мог поцеловать лишь монитор. Я изучал подолгу коридор. Мир без тебя был и пустым и тесным Одновременно. Мне неинтересно Пространство, где нас вместе не найти. Подай мне знак: махни иль посвисти. Но ты была окружена родней, Хоть нет нигде роднее нас с тобой. И хлопотал наседкой Гименей, Откладывая рай семейных дней. А я же – коршун, птица в общем злая, Я уношу птенцов – часы из рая. Ты в эту сказку страшную не верь. Я зверь, но я ужасно добрый зверь. Я шел за Солнцем в сторону Атласа, Но встретил краше Эос и Пегаса Тебя в удобной джинсовой броне. Мы были словно брат с сестрой вполне Похожи волосом и цветом облаченья, Но более же – силою влеченья. И билось сердце, как в Земле титан. И взглядом на лозу садовник пьян. Владел лицом, душой владела страсть. Хотел тебя Европою украсть, Но четко помнил я пример Париса, И ты была прекрасная актриса. Изобразили дружескую встречу — Эриниям к Фемиде шляться – не с чем. Ты верная-преверная жена. Летящая над водами, Харита. Упали камешки на дно и – тишина. А вот у нашей страсти нету дна, Она – Протей – изменчива и скрыта. Жреца Мнемоники мы встретили случайно. И он над нами совершил обряд: На фотографии с глазами в две печали, Пан с нимфою на облаке стоят.

Молчи

На окрестных горах — Темный лиственный лес Перемешан со смешанным лесом. Палец – т-с-с-с! – на губах, Мы молчим о делах, Говорим о далеком небесном. Нам друг к другу никак… Он-то чем виноват? Да и мы виноваты немного. Это таинство – брак, Мой таинственный брат. А зачем? Спросим после у Бога.

Легко

Тотальное такое одиночество. И в зеркало заглядывать не хочется, И там во взгляде жалость и укор. В глазах моих безумие пророчится. Когда же эта боль навеки кончится? Внимание твое краду, как вор. А без тебя, как плащ, торчу на гвоздике. И не хватает кислорода в воздухе, Где рядом нет дыханья твоего. И нет работы мне и нет мне отдыха, Одни вопросы: с кем сейчас и где? И плачется без повода легко.

Голод

Разруби меня радугой, ревностью, речью. Раздразни меня розовым небом, ручьем Непокорных волос, черных, черных, как вечность. Но не кончатся игры со смертью ничьей. Расцелуй меня нежно, как вечер прохладой. Разведи мои руки, кольцом охвати. Счастья горький грейпфрут мне достался в награду. Липкий сок на губах. Кожуры серпантин. Бархат внутренних стенок. Лукавства лимон. Поцелуи, как осы, летят на красу. Подарила мне небо и бросила вон. И теперь я свой голод, как счастье несу.

Камень

Я превращаюсь в камень постепенно, Внутри меня тяжелое ядро. Один как бог, один во всей вселенной, Без атрибутов всемогущества его. Я становлюсь всё менее подвижен, Я не ищу ни целей, ни причин. За дар простой всё понимать и слышать, Я должен жить и умирать один.

Всё, что смог

все, что мог с собою унести это запах, запах нежно-лунный, запах, как соитие бездумный, капелька безумия в горсти пахнут пальцы морем и песком пахнут пальцы высохшей ракушкой поцелуем пахнут над виском, детскою пластмассовой игрушкой и воссоздается образ твой целиком от лона до ладошек, и вонзится длинною иглой между ребер слово невозможно

Железные двери

Возле черных железных дверей, прямо в сердце холодных ночей, под дождем шелестящих речей, прижимались друг к другу, как пара ключей, в кулаке разъяренного Рока. Мы хотели – друг в друга врасти, мы хотели друг друга спасти, убивали, шептали: прости , и, как ягоды, сжаты в горсти, мир окрасили розовым соком. Мы хотели расстаться, а двигались в танце, у нас не было в будущем шанса, мы везде и всегда иностранцы, мы упрятали боль свою в ранцы, лишь бы жить да вот так целоваться. Слезы склеивали пространство, каждый день расставаться — уже постоянство, я любил в тебе даже упрямство, о, спасением было бы пьянство, но для чувства и в нем нет препятствий.

Невеста

Боль растворила кислотой И радость встреч и снов покой. Теперь слова твои как плеть: Не сметь, не сметь, не сметь, не сметь . И взгляд твой колет, как игла: Права, права, права . Запомнит поцелуй Орест, И так уж шепчутся окрест . Он вырастит и отомстит За счастье матери и стыд. Но я не Клавдий, я не царь, Я сердцу верящая тварь. Пускай судьбу их разделю, Я больше, чем они, люблю. Сильней люблю, чем сыновья, Сильнее, чем сынов. Боль – выше всякого вранья. И клятв, и слез, и слов. Я этой болью защищен, Я с болью этой обручен. Прощай, Гертруда-Клитемнестра, Безумие – моя невеста.

Солнечная

Возле бочки девушка стоит На одной ноге, другую – моет. Взгляд ее, как солнышко блестит, Вызов и приветствие героям.

Остановка

Автобуса ластик стирает толпу с остановки. Из центра торгового люди выносят обновки. Дверка такси приоткрыта. Полоснуть бы по небу бритвой. За спиною «Хрусталь, фарфор и парфюм». Я сижу, печален и полон дум. Жду чужую жену за улыбку и слова два, Это всё на что есть у меня права. Впереди «Напитки, консервы, хлеб». И кафе, где за стойкой Борис и Глеб. Остановка снова полна людей, Голова же просторна, как Колизей, Гладиаторы разных моих идей Не вступают друг с другом в схватку. Строчки Бродского прыгают в голове, Даже водки не хочется, хочется быть в тебе, Быть в твоем животе ребенком, Плавать, припасть к плаценте, И не знать кроме тебя никого на свете, Не дышать, но слышать сердце твое сквозь пленку. Сотовый не заменит мне пуповины, Но через него узнаю о тебе – ты прошла мимо. Ты сидишь дома, муж ласкает твое плечо, А на улице дождь, и на лице нежно и горячо.

Паранойя

правительство преследует меня бог наблюдает, судит, любит, мстит без платы жизнь тебе не даст ни дня что слезы нам – других развеселит им не дано наш путь расшифровать прикосновенье – гибнет мотылек и каждый раз ты вынужден играть по правилам, что знает только бог и боль в груди – естественная дань и в сердце гнев – последний мой оплот забудешь сказки, только плоть порань для тех, кто слеп, и зрячий – идиот я мстил тебе, себе, любви, но продолжал отчаянно любить страх в этой острой боли раствори учись без разочарований уходить

Мизантропия

Вся жизнь – инстинкт. И разум. И инстинкт. Желания боксеры. Мысли – ринг. Особенно, когда нахлынут сразу. Всё настоящее – не взять на уговоры. И невозможно никого простить. Прощенье – ложь. Мы будем вечно мстить. Но строить фразы Так, чтобы никто, никто-никто не смог бы уловить Все наши внутренние ссоры. И мы не знаем, где граница Любви и похоти, Не знаем, где граница. Но чем бы не дано нам было насладиться, И это мы навеки потеряем. Чуть отвернешься и не вспомнишь лиц, В которые смотрелся, как хозяин. И эта боль вонзается, как спица, В то место, что мы сердцем называем. И мы не знаем, Точно в чем разнятся добро с корыстью, И так ли пьяница далек от истины — Не знаем. Не знаем, где граница, Между страданием и наслаждением. И гению уже не повторится. Но все же гениальность ожидаем. И мы не знаем, Где кончается инстинкт И разум начинается – не знаем. Мы логикой, как куклой, управляем. И сердца бесконечен лабиринт.

Ни любви, ни удачи

Кто-то нас убивает, преследует нас. Мы не можем, не можем на время влиять. И за часом у нас отнимется час. И страдай – не страдай – всё равно умирать. Не спасти ни далеких, ни близких. Мы все в черных помечены списках. Наслаждение пьем, как вино, А наутро во рту так же сухо. И в грядущем, как в горле, темно. Смерть не хочет жулить и гадать. Ставит в паспорте духа печать. Это жерло – безумное горло. Космос скользкий, с больным языком. И чем больше нас прошлое кормит, Тем всё меньше мы знаем о нем. В смерть гляжусь, не мигая, ни прячась. В жизни нет ни любви, ни удачи.

Всё – воображение

Мы все спим с воображеньем. Воображаем. Образом обладаем. То, что кажется наслажденьем — Это наша мечта о рае. Но мы знаем в душе, глубоко, Мы – одни, и другие – слепы. Человек человеку – крепость, Взять которую невозможно, Но представить это легко. Мы живем в искаженном мире, Где покой и любовь в квартире, Но безумье и зверь под кожей. Зверю пусто и одиноко. То, что видим – то и хотим, Что хотим – то, как правило, видим. Если рухнет иллюзия – мстим. Если нет ее – ненавидим. Потому что правда – жестока. Но у каждого в жизни бывает час, Когда он верит, что станет чище. Наши мысли свободнее нас, Потому что мы вечное ищем. Наши чувства честнее нас, Потому что не притворяются никогда. Наши желания лучше нас, Не вершат над собой суда.

Бесплодное сердце

За любовью следует ненависть. Полюбив – умножаешь печаль. Хорошо, что под кожей вены есть, А в умеренных странах – февраль. Хорошо, что есть небоскребы, И машины с высокой скоростью. Сердце хочет пройти сквозь ребра И отдать себя миру полностью. Хорошо, что есть реки и омуты, Хорошо, что есть люстры и лезвия. Без тебя всё равно жизнь – кома, Пулевое в душе отверстие. Хорошо, что есть яды и ярость, Хорошо, что есть горло и галстуки. Вспоминать тебя с такой ясностью, Всё равно, что в огонь руки класть. Хорошо, что бывают бокалы, Алкоголь продается свободно, Мне всего в этом мире мало, Если сердце твое бесплодно. Человек – это мягкие ткани. Боль плоть скручивает в спираль. Отними мою, боже, память, Если жаль меня, хоть немного жаль.

Каждый из нас умрёт

Каждый из нас умрет. Но мы будем одна плоть. Корабль ко дну пойдет. Но мы будем один мед. Даже после смерти, – сказала ты, — Муж не должен узнать об этом. Боже мой, где ты, где ты? Преврати меня в ветер. Жить не хочется, не желается, Лед сжимает со всех сторон. Как в раю тебе обнимается? Как в незнании счастлив он? Как корабль во льдах раздавлен я, Лопнет корпус и выйдет боль. Если в жизни твоей всё исправлено. Где же я свой найду покой?

Завет

Не садись в машину к тому, Кто хочет показать тебе лучшее место в мире. Он не привезет тебя к твоей душе. В лучшем случае Это будет его представление о том, что тебе нужно.

Ремень на шее

любовь – это ремень, затянутый на шее у Гипноса сестра прекраснейшая фея и только он смирит ее жестокий нрав о, влей в меня скорей кровосмешенья сплав сплав Гипноса с сестрой, и вечность и покой пока же вечны лишь страдания и страх и поцелуй любви не стерся на губах и ясные слова: я выполню свой долг вгоняют гвозди в плоть больней, чем молоток

В раю

да я параноик, да в каждом зрачке у тебя звезда на каждом углу у меня – беда и погоня за мной всегда я знаю, мы будем все жить во дворце, это будет потом, после того, что бывает в конце. и будет у каждого ангел, вернется добро бумерангом. их руки пропитаны лаской. еда будет райской. нам будут желать поправляться, в любви мы будем купаться. глаза будут видеть чудо, но выйти нельзя оттуда. и не дадут там вязальных спиц, и невозможно убить убийц.

Принцип шоу

дальше – интересней, дальше – интересней, дальше – интересней… тесно так, что можно треснуть падать, падать отвесно быть интересным – вот крест мой и на кресте – интересным и в постели не пресным мыслей замешивать тесто и сладкою делать кровь

Всё – чужое

как первые капли дождя в жаркий июньский день так первые капли греха нежны и желанны но ливни и ураганы, нас меньше уже веселят хотя есть и те, кто стихиям как празднику страсти рад и я в их число вхожу и нет на земле покоя и всё мне – чужое, чужое

В зале ожидания

Мы в зале ожидания Не знаем, куда наш поезд, где закончим путь. На лицах замкнутых страданье, И взгляд, который говорит: забудь . Продумано и всё функционально, Поесть, поспать, без скуки – пять минут. И окна смотрят нежно и прощально: Тебя скорей, чем стекла разобьют .

Кровь

Кровь дорожной разметкой На дорогу легла. Тем, кто в жизни встречается редко, Для меня ты была. Только кровь привела меня в чувство, Кровь разбитого рта. Не спасут ни коньяк, ни искусство, Впереди – пустота. Кровь моя на асфальте, Кровь моя – это я, я лежу. В рану вложены пальцы, Я в себя навсегда ухожу.

В моём саду

В моем дворе все деревья больше, В моем саду все яблоки слаще. Но любовь моя смерти горше, Но закаты мои не чаще. И углы мои всех углов бездомней, Сквозняки сквозней, да и щели шире. И любовь моя всех любвей бесскромней. И печаль о ней больше печали о мире. Половиц в домах не найти скрипучей, Под крыльцом моим в луже уснула туча. У ворот моих волки ходят стаей. Гасни, белый свет, я тебя прощаю. Потому что яблоки мои слаще, И любовь моя настоящее.