Эти увлеченные, эти влюбленные, эти бесстрашные — в изорванной одежонке, в единственной паре ботинок, застывшие в длинных очередях за похлебкой и ломтиком хлеба — в Петрограде, будто на фоне театральной декорации, оледеневшем, но огнедышащем; в Москве, затемненной, мохнатой от инея; в Баку, пылавшем нефтью и восстанием, еще полу мавританском, напоминавшем мне Испанию; в Киеве, утопавшем в зелени, разбитом войною, где улыбались женщины и слышался удаляющийся кавалерийский галоп; в Ереване из камня и поисков правды, похожей на древнюю сказку, но подлинной; в Самарканде, среди усыпальниц, к подножью которых приношу я благоговейно тропические цветы; чего захотели эти увлеченные, эти влюбленные, эти бесстрашные? О чем мечтает человек невысокого роста, ограниченный пределами жизни, однако бессмертный, в крепости, осажденной врагами, среди священных икон, которых уже не достигнет проблеск рассвета? Какие стихи читает поэт громовым голосом, когда в интонации слышится и слеза? Чего хотят эти люди, чья любовь обручена с нищетою? Ищут они справедливость на голом месте? Как они объясняются на языках, непонятных друг другу? Как сочетают граненые формулы с караваном верблюжьим? Как они породнили мудрые книги и самодельные счеты? Как ужилась геометрия рядом со вздором? Куда они путь свой держат? Что они смеют и могут? И отвечает, спускаясь из космической дали, которую люди эти первыми завоевали, далекий, очень далекий, декабрь 1922-го и основоположник их жизни — рубиновый Октябрь 1917-го, — отвечает сегодня двигателей гулом величественный самолет, опускающийся на эту священную, красивую, победоносную землю. Землю увлеченных, влюбленных, бесстрашных.