Больше ничего в этом плавании не произошло. Погода стояла замечательная, лишь один день дул сильный ветер. Через пару недель мы вошли в Баб-эль-Мандебский пролив и начали долгий путь по Красному морю, нам предстояло одолеть примерно такое же расстояние, как то, которое мы уже оставили за спиной. По пути мы заглянули в маленькую гавань Мокка; я обнаружил, что имамы уже отменили запрет на каву, который четырьмя годами прежде помешал мне сколотить состояние. По моему совету князь Харихара выменял на золото два мешка зерен кофе. Я заверил его, что в Европе они пойдут по цене кориандра. В той же гавани мы пополнили запасы воды и некоторых припасов, в том числе лимонов.

К счастью, в эту пору года дули попутные нам ветры с востока и юго-востока, правда, порой наступал полный штиль, и тогда жара в сочетании с влажностью становилась почти невыносимой. В такие моменты я освежался, плавая в теплых водах Красного моря, кружа вокруг изумительно красивых коралловых рифов; порой я уходил с головой под воду и проделывал ногами лягушачьи движения, чтобы погрузиться еще глубже, и мимо меня мчались стайками рыбки-радужки. Мое старое, изувеченное и покрытое шрамами тело не мешало мне плавать с необычайной ловкостью – не только пассажиры, но и наши матросы взирали на меня с завистью и почтением. Обычно этим искусством владеют лишь люди, выросшие на берегу моря или реки, но я в молодости старательно учился плавать, потому что знал, что значительную часть жизни мне предстоит провести в морских путешествиях.

Тот день в далеком детстве, когда я уцелел после удара ятаганом и провел ночь на трупе обезглавленной матери, пробудил во мне неистовую жажду жизни, но также и готовность приобретать навыки, способствующие спасению в той или иной ситуации. Более того, этот страшный опыт научил меня с радостью принимать большое или малое удовольствие, которое приносит нам каждый момент бытия. Я жадно вбирал в себя любое ощущение: от мимолетного, почти незаметного – легкого прикосновения красного паучка, пробиравшегося между черных волос по моей руке, – до ослепительно великолепного заката, когда солнце садится в тучу над океаном.

Кстати, я уговорил князя купить по дешевке губки – нам предложили этот товар юноши, подплывшие во время штиля на маленькой лодочке с недалекого аравийского берега.

Труднее всего дались нам последние двести миль. Как обычно бывает на этом маршруте, на последний отрезок пути ушло четверть всего времени, что мы провели в Красном море. С обеих сторон от нашего корабля смыкались берега Кхали Ас Сувайс, Суэцкого пролива, и западный ветер приносил тяжелую, душную пыль пустыни, небо заволок бесформенный серый туман, слегка подкрашенный охрой, капитан и матросы нервничали, им приходилось все время маневрировать, разворачивая корабль к ветру и притом неуклонно пролагая путь вперед. Дельфины и летучие рыбы покинули нас, откочевав к югу; на палубу то и дело обрушивалась, растекаясь, грязноватая пена, и ходить стало скользко и неудобно. Когда залив сузился еще больше, нам начали мешать также и другие корабли одни, шедшие в том же направлении, что и мы, пытались нас перегнать, спеша захватить наиболее удобную «дорожку», особенно перед наступлением ночной темноты, а те, кто стремительно вылетал нам навстречу из залива, подгоняемый попутным ветром на четверть румба, ругали нас за то, что мы загородили им путь, и проходили борт о борт с нами, забирая ветер из наших парусов. В такие моменты наше судно начинало дрейфовать прочь от берега, отгоняемое противным бризом.

И все же, как я и говорил князю, на сорок второй день после выхода из Гоа мы прошли Суэц. Теперь мне предстояло организовать следующую часть путешествия – ведь в нашей группе я был не только единственным человеком, знакомым с Ингерлондом, конечной целью нашего предприятия, но и единственным арабом, знающим язык этой местности, все правила и цены, все уловки и ловушки, которые подстерегают здесь путешественника.

Прежде всего мне следовало найти гостиницу, а затем нанять верблюдов, чтобы переправить людей и багаж в Ал-Искандерию, названную так в честь знаменитого Искандера, покорившего много веков назад полмира во всяком случае, так про него рассказывают. Первоначально мы собирались обойти стороной Миср-аль-Каира, миновать дельту Нила, не обращая на себя ничьего внимания, и покинуть Египет. Этот план меня не слишком радовал, поскольку прежде я надеялся разыскать здесь моего сына Гарея, который учился в Египте, и провести с ним какое-то время. Однако князь Харихара, блуждая по базару, набрел на магазинчик, где торговали шкурами диких животных. Тут обнаружилась одна шкура, довольно пыльная и рваная, но с хорошо сохранившейся мордой и жесткой черной гривой, по которой сразу можно было признать льва.

Князь тут же подозвал меня:

– Али, ведь это лев?

Я готов был прибегнуть к какой-нибудь хитрости, можно было бы переговорить по-арабски с тощим торговцем, одетым в красный халат и красную феску, однако без тюрбана, попросить его солгать и отрицать очевидное, но я быстро догадался, к чему клонится внезапно вспыхнувший интерес князя, – и с какой стати мне было чересчур спешить добраться до Ингерлонда? В конце концов, мы ехали на поиски брата Харихары, а не моего родственника. К тому же я сообразил, что у меня все-таки появится возможность повидаться с Гареем.

– Да, мой повелитель.

– Значит, в Египте водятся львы?

– Полагаю, что так, повелитель.

Он стоял крупный, статный вельможа в пыльном сумраке лавчонки, лучи солнца, проникшие сквозь зарешеченное окно, заставляли его щурить глаза, пока князь, позабыв про шум и суету, оставшиеся по ту сторону двери, засыпал меня настойчивыми вопросами. Отбросив на плечи свои пышные черные волосы, слегка напоминавшие львиную гриву, князь задумчиво поглаживал гладкий, словно мрамор, подбородок.

– Какие еще животные водятся здесь?

– В Ниле крокодилы, а выше по течению реки, кажется, гиппопотамы… Еще есть крупные птицы. Пеликаны, аисты, журавли.

Князь быстрыми шагами вышел из лавки, увлекая меня за собой. Хозяин едва успел ухватить меня за рукав.

– Он что-нибудь купит, а? Разве твой хозяин ничего не хочет купить? Я могу уступить в цене! – проверещал он.

– Мой хозяин собирается сам добывать шкуры, – ответил я, осторожно высвобождая рукав.

Организовать выезд на охоту было не так-то просто. Во-первых, пришлось отказаться от первоначального плана путешествовать инкогнито. Мы все-таки поехали в Миср-аль-Каира и явились ко двору халифа. Нас приняли доброжелательно, как представителей одной из богатейших империй мира (князь не поскупился на подарки, благо он прихватил с собой немало сокровищ), и разместили в той части дворца, которая предназначалась для почетных гостей. Затем последовала неделя всевозможных празднеств, после чего князь снарядился в охотничью экспедицию в пустыню.

Один из самых печальных дней всего этого путешествия выпал мне, когда я наведался в дом Га-рея и выяснил, что всего лишь месяцем ранее мой сын уехал в университет города Карнатта-аль-Яхуд, который христиане называют Гранадой, чтобы там под руководством врача-мавра заняться изучением недугов, вызывающих слепоту, и способов ее излечения.

Нас поселили в большом павильоне с колоннами посреди розового сада, вблизи от прямоугольного пруда, закованного в базальт. К несчастью, места было маловато, так что все мы повара, слуги, казначеи, фокусник и монах – теснились в небольшом вестибюле. Только князь и его домоправитель получили отдельные каморки, и то вплотную к общей купальне. Но когда наступила пора охотничьей экспедиции – она должна была продлиться неделю, – я попросил уволить меня от этого развлечения. На лошади я держусь плохо, верблюдов от души ненавижу, и вообще староват для таких забав. Князь Харихара думал, что не сумеет обойтись без меня, но я разыскал среди музыкантов халифа флейтиста, который прежде играл в военном оркестре одного индийского князька и вполне мог объясняться на хинди. Итак, князь не нуждался в данный момент в моих услугах переводчика. Я хотел не только избежать крайне неприятной и болезненной для меня верховой езды, но и просто отдохнуть. Что ни говори, я был намного старше всех остальных участников нашего предприятия – я ведь еще не упоминал об этом, верно? – и трудности путешествия уже начали сказываться на моем здоровье.

Я проследил, как отправляется в путь охотничья партия, как тащат слуги различные арбалеты, в том числе и тот чудовищный механизм, предназначенный для охоты на крокодилов. Высокие, сходящиеся аркой ворота захлопнулись за ними, пыль улеглась, и я вернулся в покои, остававшиеся в полном моем распоряжении.

Ах, какое это удовольствие улучить хоть немного времени для себя, остаться в одиночестве в приятной местности, и притом располагая удобствами и возможностями по-настоящему насладиться отдыхом! Я притащил к берегу пруда целую груду подушек, пристроил на них свои старые усталые колени и так, сидя по-турецки, от души позавтракал перепелиными яйцами, баклажанами в йогурте из лошадиного молока, лепешками с кунжутом, а на десерт угостился миндалем и медовыми пирожками. Чашечка кофе пришлась бы как нельзя более кстати, но для приготовления этого напитка потребовалось бы чересчур много времени и хлопот, так что я довольствовался, как обычно, стаканом ласси, приправленного щепоткой мускатного ореха из наших запасов.

Какое-то время я бездельничал, слушая певчих птиц и любуясь их ярким оперением. Они разгуливали по саду с высокими стенами, словно по птичнику; жившая здесь же изящная серая кошечка с широким и плоским лбом и крупными ушами относилась к пернатым обитателям сада дружески и не трогала их – то ли из лени, то ли на опыте убедившись, что их не поймаешь. Время ползло потихоньку, жара становилась все ощутимее. Позолоченные купола и минареты, поднимавшиеся над крышами располагавшихся поблизости домов, отражали лучи солнца, и посреди этих бликов я заметил две черные точки это были стервятники, свободно парившие в глубокой синеве неба, лишь изредка взмахивая белыми с траурной черной каймой крылами. Скорее всего, они кружили над майданом центральной площадью, где совершались публичные казни. Только эти птицы напоминали о присутствии по ту сторону стен большого, шумного и грязного города – здесь, в саду, и запах угля, и вонь отбросов заглушались нежным ароматом роз и апельсиновых деревьев в цвету со сладким привкусом миндаля от пурпурного плюща, вившегося по стенам.

Я подумывал взяться за письмо Гарею, рассказать о нынешнем путешествии и перед отъездом оставить послание в его доме, но меня уже охватила сладостная лень, которой так приятно отдаться, зная, что нет надобности куда-либо спешить, и я предпочел пойти в купальню.

Над большим прудом поднимался павильон с отверстием в куполообразной крыше, множеством отверстий в стенах. Проникавший в эти отверстия солнечный свет казался особенно ярким и горячим на фоне бархатного сумрака, окутывавшего купальню. В тех местах, куда не падали солнечные лучи, вода переливалась как густые чернила, а в свете лучей она становилась изумрудно-зеленой и покрывалась мраморными прожилками. Края бассейна были обрамлены серым гранитом, в нем тоже посверкивали прожилки на этот раз из кварца. К пруду примыкали ниши, или альковы, для переодевания, занавешенные полотнищами из хлопка. В пруд можно было спуститься по лестнице с перилами, у подножия которой напряженно вытянулись две каменные львицы, изваянные в натуральную величину, – присели на задние лапы, закинули головы, пригнули могучие плечи с рельефно вылепленной мускулатурой, насторожили круглые уши.

Я постоял на пороге круглого купального зала, дожидаясь, пока мой уцелевший глаз привыкнет к скудному освещению, позволяя праздному слуху насытиться ритмическим плеском воды о камень и о воду, легким ее перезвоном и шелестом. Я снял сандалии, чтобы не занести пыль и грязь на мраморный пол, и направился в альков, не в самый ближний, а в следующий за ним (вы когда-нибудь видели, чтобы человек выбирал ближайшую к себе кабинку?). Здесь я собирался оставить накидку, набедренную повязку и тюрбан. Я воспользовался нишей не из скромности – ведь я полагал, что, кроме меня, тут никого нет, – а потому, что пол возле бассейна был сыроват, а в нише имелась каменная полочка. Итак, я распустил и размотал тюрбан и стащил через голову накидку. Как раз в этот момент я скорее ощутил, чем услышал, какое-то движение, и моя правая рука поспешно скользнула в набедренную повязку, где был спрятан кинжал. Затем я разглядел новоприбывшего – это был буддийский монах – и успокоился, поскольку этого человека я считал безвредным. Правда, мне стало досадно, что мое чудесное уединение нарушено.

Монах снял сандалии и широкую рясу, оставил их у самого края воды, прошел мимо охранявших лестницу львов и ступил в пруд.

Он загораживал собой свет, а отблески, игравшие на поверхности воды точно бриллиантовые грани, позволяли различить лишь силуэт. И все же один солнечный луч, отчасти растворившийся в тумане крошечных капелек, притянутых его теплом, заиграл за спиной монаха. Прошло еще мгновение, прежде чем мой разум осознал то зрелище, которое открывалось моему здоровому глазу. Странно, не правда ли? Мозг подчас отказывается признавать свидетельства органов чувств, если они противоречат его ожиданиям. В таких случаях мозг готов принять кислое за сладкое и горячее за холодное что же касается меня, в данной ситуации мозг все еще пытался доказать, что чуть покатые, податливые плечи, талия, казавшаяся особенно тонкой над широкими бедрами с ямочками и пышными ягодицами, должны принадлежать мужчине.

Но мозг отказался от бессмысленных потуг, когда девушка слегка наклонилась и прекрасным женственным жестом зачерпнула воду, чтобы омыть себе грудь. Грудь я пока разглядеть не мог. Купальщица сделала еще несколько шагов, вода достигла ее подмышек, и тут она повернулась, дав мне возможность убедиться, что передо мной, вне всякого сомнения, женщина. Я узнал это смуглое тело, то была Ума, молодая женщина, я чуть не сказал богиня, принимавшая меня в первую ночь в Граде Победы.