Они встретили Настю и полковника в гавани на Васильевском острове. В маленьком кабачке наспех был разработан план военных действий. Бренкен чувствовал, что нельзя было больше терять времени. Его решение было принято. Он передал Насте романовский бриллиант, спрятанный в патронташе.

— Моя дорогая, — сказал он, — мы должны еще раз расстаться. Умоляю тебя еще раз пожертвовать нашим счастием во имя долга. Ты должна попытаться проникнуть к Колчаку с романовским бриллиантом. Полковник будет сопровождать тебя. Полковник, если вы еще раз готовы послужить нашему делу, то я обещаю вам отдать все, чем еще обладает Настя. Наша семья в состоянии возместить все, чем Настя теперь жертвует. Вы, следовательно, ничего не будете делать даром, полковник!

Офицер кивнул кивнул головой. Его глаза горели. Казалось, что он как будто задет словами Бренкена, но тот уже обратился к Эльвенгрейну:

— Ты, ротмистр, сейчас же собирешься в путь и попытаешься пробиться к чехословакам. Я сам без бриллианта проникну к императрице. Я поклялся ей в этом и мне это удастся. Я буду защищать царицу и ее близких своею грудью, пока не удастся ваша миссия. Настя, ты покажешь Колчаку бриллиант императрицы. Он удостоверит твою личность. Скажи адмиралу: "Императрица Александра Федоровна приказала передать вам: исполните вашу клятву! Если вы 12 июля возьмете штурмом Екатеринбург, то вы найдете царскую семью перебитой. Следовательно, вы должны прийти, по крайней мере, на пять дней раньше! Вы не должны дать Уральскому Совету время принять решение! Заклинаю вас… Маршируйте! Поспешите! Пригрозите зажечь всю Россию! Вышлите в Екатеринбург переодетыми своих лучших офицеров! Они должны разыскать курьера царицы капитана флота Бренкена. Каждые три дня у него красные розы на груди. Но роковой бриллиант дома Романовых, голубой Могол пусть бережет и хранит сам адмирал". Он будет украшать корону царя… Или все мы погрузимся в болото, нужду и погибель.

Настя спрятала драгоценный бриллиант в своем пальто. Полковник полузакрытыми глазами наблюдал за ней. Все были потрясены словами Бренкена.

— Ты, ротмистр, — обратился, наконец, молодой офицер к Эльвенгрейну, ты доберешься до чехословацких легионов. Я доверяю тебе. Скажи не известному мне генералу, командующему этой армии, о чем идет речь. Скажи им, чтобы они летели быстрее русского орла! Скажи им, что последний русский царь окутан кровавыми тенями! Эти тени становятся все больше и больше и готовятся распространиться по всем уголкам земли. Скажи им: если они до 12 июля не будут в Екатеринбурге, то они проиграли бой за будущность мира!

* * *

В эту ночь Настя и полковник, Эльвенгрейн и Бренкен разными путями покинули Петроград.

Ближайшие события разыгрались быстро, как человеческие страсти.

Пережив много опасностей и несколько приключений, Эльвенгрейн пробился до чехословацких легионов. Их предводитель, полковник Гайда, бывший солдат, смуглый, среднего роста, с вылитым из железа подбородком и горящими глазами, выслушал Эльвейнгрейна, развернул на коленях карту генерального штаба, бегло посмотрел на нее и ответил только одним словом: — Невозможно!

Когда вождь произнес это слово, побледневший Эльвенгрейн опустил голову. Гайда, безумно смелый авантюрист, еще никогда не говорил «невозможно»! Тогда Эльвенгрейн понял, что судьба царской семьи решена, если только Колчак не окажется быстрее и сильнее.

Но Настя, верная и храбрая, сумела выполнить свое поручение только частично. Она окольными путями доехала вместе с полковником до Екатеринбурга. Оттуда они должны были ехать дальше на лошадях. В башкирской степи они повстречались с китайцем, которого полковник взял в качестве проводника. Однажды ночью Настя почувствовала себя охваченной чужими руками. Она сейчас же выстрелила из револьвера, который никогда не выпускала из рук. Человек, в котором она при свете луны узнала полковника, упал ничком, но потом снова поднялся и вырвал у нее из рук оружие. Целью его следующего движения был патронташ, которым была опоясана Настя.

Полковник не был в состоянии бороться с демоном-искусителем, овладевшим его помыслами. Кто раз продал черту душу, тот продался навсегда: полковник Горленко украл у Насти голубой Могол и ускакал с степь в сопровождении проводника-китайца. Он оставил Насте как раз столько продовольствия, чтобы ей хватило на два дня. Ее приютили крестьяне, сжалившиеся над ней. У нее началась сильная горячка. Когда она, наконец, ослабевшая до изнеможения, была в состоянии продолжать свой путь верхом, она встретила передовые разъезды белой армии. Дело было уже 10 июля. Она без чувств упала с лошади, когда услышала это число, но сейчас же пришла в себя и попросила у командовавшего авангардом генерала милости разрешить ей во главе отряда добровольцев пробиться в Екатеринбург. Эта милость была ей оказана. Но красные защищали свои последние позиции с таким упорством; препятствия, которые они ставили наступающим, взрывая все мосты и дороги, были настолько велики, что Настя только 12 июля вместе с первыми разъездами белой армии могла проникнуть в Екатеринбург.

Советское правительство впоследствии начало разыскивать голубой Могол. Самого вора полковника Горленко нашли в степи с раздробленным черепом. Драгоценный бриллиант императорской сокровищницы исчез: китаец похитил его и скрылся бесследно в великом человеческом муравейнике Серединной Империи. Ни о нем самом, ни о бриллианте больше ничего не было слышно.

* * *

Тем временем Бренкен достиг Екатеринбурга. Он вышел из подъезда на последней станции перед Екатеринбургом и пошел пешком. Из вороньих пугал и лохмотьев, которые он купил у какого-то бродяги, он смастерил себе одежду, в которой выглядел точь в точь, как один из тех бесчисленных бездомных «грачей», шлявшихся по России из конца в конец до падения и после падения монархии.

Прибыв в Екатеринбург, Бренкен несколько дней шатался по городу. За это время он успел узнать все, что ему было нужно.

Полковник Горленко в свое время дал Бренкену фальшивое удостоверение на имя Лопатина. С этим удостоверением Бренкен отправился на Сысертский завод искать работы. Директор завода отправил мнимого рабочего прямо к Авдееву, сказав ему:

— Я здесь ничего не могу приказывать. Авдеев будет знать, нужны ли вообще новые рабочие.

Бренкен отправился к Авдееву. Этот здоровенный пролетарий только что вернулся со своего поста из "дома особого назначения". Было нетрудно догадаться, что под "домом особого назначения" подразумевается дом, где содержалась царская семья. Авдеев бегло просмотрел документ и потом резко и пытливо стал рассматривать Бренкена. Но этот бывший блестящий морской офицер после всех перенесенных им приключений и невзгод стал настолько похож на бродягу с большой дороги, что в глазах Авдеева не мелькнуло ни тени недоверия.

— Нам нужны люди, — заявил Авдеев, командовавший охранным отрядом. Нам приходится все время проводить на часах. Итак, я приму тебя на службу, товарищ! Сначала на время…

Таким образом Бренкен стал работать на заводе, среди рабочих которого было очень сильно революционное настроение, так что из их рядов, исключительно, набиралась охрана царской семьи.

Новый рабочий Лопатин, он же Бренкен, скоро стал самым ярым подстрекателем, каждый день и час страстно обвинявшим царскую семью и показавшим себя фанатичным приверженцем советской власти. Когда однажды один из рабочих, Анатолий Акимов со Злоказовского завода, который служил в отряде, охранявшим дом Ипатьева, на короткое время заболел, то Медведев настоял на том, чтобы вместо заболевшего был назначен его друг Лопатин. Так оно и вышло. С бьющимся сердцем, с грубым ругательством на устах, втихомолку бормоча молитву, бывший офицер, ныне фабричный рабочий, очутился в ближайшем соседстве с императрицей.

С ружьем наперевес он шагал по первому этажу, плевал на пол и прислушивался к страстным спорам рабочих, обсуждавших военное положение. Каждый день Бренкен собирал справки о белых отрядах. Но хотя с красного фронта все чаще приходили последние известия, казалось, что белые продвигаются вперед черепашьим шагом, в то время как чехословаки, по-видимому, даже отступали.

Подошло 24 июня. Настроение становилось все более и более угрожающим. Носились всевозможные слухи о чрезвычайном трибунале, которые будет судить царскую семью. Бренкену, благодаря тому, что он пользовался большими симпатиями у всех рабочих, удавалось устроиться так, что он попадал не в наружный караул, а всегда дежурил внутри. Он подружился со всеми, и все относились к нему очень хорошо. Якимов, бывший разводящим, все время покровительствовал ему.

Наконец, на восьмой день после того, как он стал караульным, ему удалось увидеть царицу. Она вместе с великой княжной Ольгой шла по коридору. Остальные рабочие находились в другом конце. Как раз прибыл с фронта какой-то красноармеец, чей рассказ они слушали со вниманием. Когда императрица с равнодушным видом проходила мимо него, Бренкен тихо сказал:

— Ваше величество, честь имею доложить о своем прибытии!

Императрица с быстротой молнии посмотрела на него и открыла было рот, чтобы сказать слово. Бренкен бросил на нее горячий взгляд, умоляя молчать.

— Мой курьер! — тихо сказала она, запинаясь. Слезы выступили на ее испуганных глазах.

— Вас спасут! — сказал ей Бренкен в ответ. — В этот момент двое товарищей повернули головы в его сторону. Он послал вслед царице непечатное ругательство и расхохотался. Она вздрогнула и продолжала свой путь. Когда Бренкен не сразу двинулся с места, за обеими женщинами последовал другой вооруженный рабочий. Бренкен с равнодушным видом присоединился к прочим.

— Юровский говорит, что на фронте дела обстоят плохо, — заметил Якимов.

Когда тот произнес имя Юповского, лицо бывшего офицера предательски дрогнуло. Этого человека, который почти всегда находился в комендантском помещении, Бренкен знал достаточно хорошо. Это был злой дух "дома особого назначения". Проникнутый сильным фанатизмом, который нельзя было объяснить ни особыми личными переживаниями, ни каким-либо глубоким убеждением, но исходившим скорее из тайников грубой и распаленной души, он не упускал случая унизить царскую семью. Он обладал тем примитивным даром слова, который так сильно действовал на простого человека, и ввиду этого пользовался слепым почтением у рабочих. Он был правой рукой Войкова.

Но Якимов понял своего товарища, когда у того передернулось лицо. Он подумал, что крушение красного фронта против белых так сильно взволновало Лопатина, что у него не нашлось ничего сказать в ответ.

Тем временем царица со своей дочерью вернулась обратно, снова сопровождаемая рабочим с ружьем на плече.

— К чему это? — спросил Бренкен, когда царица прошла мимо него. Он быстро успел обменяться с ней взглядом. — Почему женщин даже здесь в доме вечно водят под охраной?

Якимов рассмеялся.

— Это приказ Юровского. Великих княжен даже тогда, когда они отправляются в уборную, должен сопровождать солдат.

Переодетого курьера охватило чувство неудержимой ярости. Но он последним усилием подавил в себе ожесточение по поводу этой мерзости, которой изводили женщин, так глубоко уважаемых им.

Как только он сменился с поста, он тут же смешался с толпой красноармейцев из охраны, стоявших перед домом. Все были взволнованы: белые наступали. Удалось ли ему узнать, какая страшная опасность собиралась над головами пленников? Он знал, что происходило в Екатеринбурге. Фронт, во всяком случае, нельзя было больше удерживать. Красные войска отступали с боем, одновременно взрывая все мосты и портя дороги. С возрастающим страхом и беспокойством, которое он больше не был в состоянии сдерживать, Бренкен каждый день бегал за город, подгоняемый надеждой, что спасители могут совершенно неожиданно и нечаянно ворваться в город. Его рассудок и его познания в военном деле подсказывали ему, что это было совершенно невозможно. И все же он надеялся… с часу на час, со дня на день. Не обращая внимания на насмешки, он все время носил на груди красную розу. Но никто не подавал ему таинственных знаков. Никакой помощи!

Еще другая горячая забота все время охватывала его: что стало с Настей? Правильно ли он поступил, подвергнув таким опасностям и поставив такую тяжелую задачу своей храброй возлюбленной, которая еще не успела оправиться от продолжительного заключения в крепости? Но у него тогда не было выбора. Известие, доходившие от чехословаков, приводили его в отчаяние. Каждый день он пытался подойти ближе к императрице, не возбуждая подозрений. Но это больше не удавалось. Каждый день все время кто-нибудь из рабочих был в коридоре. Надзор становился все строже, все беспощаднее.

Наступило 3 июля.

Бренкен подумал, что в Петрограде, по-видимому, сделали совершенно правильный расчет: у красных, должно быть, служили отличные офицеры генерального штаба. Они высчитали, что белые раньше 12 июля не смогут вступить в Екатеринбург. Оставалось еще девять дней — но, боже мой, что будет, если эти девять дней пройдут бесплодно?

Бренкен был совершенно один. Как он ни ломал голову, куда ни кидался не находил помощи. Повсюду были только противники. Он один был совершенно бессилен. Он мог только пожертвовать своей жизнью. Он не догадывался, как немного времени оставалось до конца трагедии.

Под вечер он пошел на караул и стал на пост перед домом. Он простоял около часу, когда пришел Юровский. Лицо Бренкена горело. Он ненавидел это вздутое лицо с маленькими злобными глазками. В этом лице отражалась вся предвзятая глупость, отсутствие собственных мыслей и машинальная способность подчиняться только работе чужой мысли.

— Товарищ, — сказал Юровский, — поручаю тебе, чтобы ты в течение часа отобрал револьверы у всех часовых!

Бренкен растерянно уставился на него.

— Почему я должен…

— Молчи товарищ, и исполни то, что я тебе приказал. Иначе я отправлю тебя обратно работать на фабрику. Оружие должно быть сдано в комендатуру.

Сказав это, он ушел. На один момент в голове курьера судорожно мелькнула внезапная безумная надежда: неужели Юровский затевает освобождение царской семьи? Но это продолжалось только одну секунду… Потом Бренкен горько рассмеялся над самим собой. Он обошел все посты, отбирая оружие. С 12-ю отобранными наганами он явился к Юровскому. Маленький слуга, исполнявший для царицы все закупки и поручения, стоял у стола в комендантской комнате. Он с любопытством наблюдал, как красноармеец Бренкен сдавал револьверы. Юровский вышел.

— Я сейчас сплю в доме Попова, напротив, — тихо сказал лакей, обращаясь к Бренкену.

Тот поднял голову.

— Почему?

— Не могу знать. Так приказано.

Юровский вернулся. На его лице было написано необычайное волнение. Бренкен наблюдал за ним, и страх внезапно охватил его сердце. Смертельный страх. Ему хотелось крикнуть от боли. Что случилось? В доме царило таинственное молчание, прерываемое только нервными шагами приходящих и уходящих. Никто не произнес ни слова. Громкие шутки и смех рабочих замолкли.

Напрягая свои последние силы, Бренкен указал на оружие.

— Пожалуйста, примите, товарищ комендант. Есть что-нибудь новое?

Юровский бегло посмотрел на него. Он пересчитывал патроны.

— Нет, — а впрочем, есть кое-что! Скажи товарищам, чтобы никто не волновался, если сегодня ночью будут стрелять.

Он снова склонился над патронами.

Бренкен тяжело дышал, жадно хватая воздух.

— Почему же должны будут… должны будут стрелять… товарищ комендант?

Юровский, не глядя на него, ответил:

— Потому что Совет, по предложению Войкова, постановил сегодня ночью расстрелять царя со всей его семьей.

Эти слова упали на Бренкена, как капля раскаленного свинца. Он стоял бледный, как смерть, не будучи в состоянии произнести ни слова. У него на лбу выступил холодный пот и крупными каплями падал ему в глаза.

— Ну? Еще что? — спросил Юровский, не меняя позы.

— Ничего! — с усилием произнес Бренкен.

— Ну, тогда ступай! Ты свободен от наряда до десяти часов утра завтрашнего дня.

Совершенно не сознавая, что он делает, Бренкен, шатаясь, вышел в коридор. В коридоре стояла кучка рабочих.

— Ты что-ли знаешь, что случилось? — спросил у Бренкена красноармеец Егор Столов, крепко державшийся за своего товарища Филиппа Проскурякова. Оба были здорово пьяны.

— Сегодня ночью собираются расстрелять царя со всей его семьей, ответил Бренкен, твердым взглядом посмотрев на всех окружающих.

— Ну, и отлично! — проговорил Столов.

— А что вы скажете? — обратился Бренкен к прочим: — Вы согласны с этим?

— Ну, конечно, — равнодушно ответил один из них. Другие добавили:

— Какое нам дело до этого? Разве царь заботился когда-нибудь о нас? Так чего же нам заботиться о нем?

— Но разве царь когда-либо намеревался расстрелять вас только за то, что вы рабочие?

Наступила пауза. С лицом, выражавшим крайнее напряжение, держа ружье в руках, подошел Медведев. Он услыхал последние слова:

— Что? — спросил он. — Не собираешься ли ты начать пропаганду в пользу этого коронованного преступника?

Бренкен почувствовал, что наступил решающий момент. У него не было времени составить план компании. Это было бы отчаянным поступком и в то же время совершенно невозможно. Но он должен был умереть, как солдат во имя своего долга и чести.

Не спуская глаз с ружья Медведева, он ответил так громко, что все прочие рабочие подошли:

— Я не могу молчать, когда пленных собираются просто-напросто перебить. Их не допрашивали, и они не могли оправдаться ни в одном предъявленном им обвинении. То, что должно случиться, — убийство! Убийство! Убийство!

— Молчи, собака! — закричал Медведев и поднял ружейный приклад.

— Товарищи! Рабочие! Солдаты! — крикнул Бренкен. — Вы хотите быть слугами палачей? Разве мы наемные убийцы? — быстро поправился он.

Но этот призыв к уму и сердцу рабочих остался гласом вопиющего в пустыне. Рабочие равнодушно и некоторые, даже с выражением сильного изумления смотрели в лицо своего товарища, как бы желая сказать: — Разве он лишился рассудка? О чем он так волнуется? Они видели свою честь в послушании тем, кто обещал им свободу и более счастливое будущее. И так как их жгучая ненависть была вызвана и вскормлена прегрешениями старого режима и своим острием была направлена против его представителей, то никому из этих людей и голову не приходило, что они совершают убийство, убивая людей, чья вина еще не была доказана. На порывистую речь Бренкена они поэтому ответили равнодушным молчанием. Только в некоторых глазах мелькнуло выражение, не сулившее ничего доброго оратору в случае, если он не опомнится. Но курьер царицы не видел иного пути для освобождения своей несчастной царицы, как только путем отчаянной попытки возмутить охрану. Он вскочил на стол. Его громкий голос понемногу привлекал все больше и больше часовых. Его окружало, по крайней мере, двадцать человек, которые с полузакрытыми глазами внимательно смотрели на него. К этой маленькой кучке он обратился с такой выразительностью и таким красноречием, которые свойственны людям только в момент неестественного возбуждения, в минуты, когда они стоят перед лицом смерти. Он объяснил красным рабочим, что затеваемое Юровским — не наказание, а чистейшее убийство. Даже в советском государстве никто не может быть отдан на произвол фанатиков. Когда он заметил, что не состоянии пробить толстую кору равнодушия, когда он увидел, что в них вспыхнули подозрения по его адресу, он крикнул им, что им бы следовало побояться мести белой армии. Расплата белой России с убийцами царя и его семьи будет ужасна.

Тогда послышались восклицания. Раздались крики ненависти, гневного протеста. Бренкен больше не говорил, как равный с равными. Он явственно провел черту между собой и этими рабочими. Его истинная роль все больше и больше проступала наружу. В этот момент Медведев, до сих пор слушавший, как окаменелый протолкался через толпу.

Он сейчас же понял, насколько опасным мог стать этот бунтовщик. С проклятием, наконец поняв, кто такой Бренкен, он поднял винтовку, чтобы прикладом сбить с ног переодетого офицера. Но Бренкен оказался быстрее его. Он соскочил со стола и подбежал вплотную к своему противнику. Прежде чем окружающие успели вмешаться, Бренкен вырвал у Медведева винтовку из рук. Большими прыжками он побежал вниз по коридору. На его несчастье людская стена загородила ему дорогу к покоям царской семьи. Он не мог прорваться туда, чтобы запечатлеть свою верность собственной кровью. Юровский, привлеченный шумом, распахнул дверь комендантской комнаты.

— Черт, побери! Что тут такое?

Он видел, что Бренкен бежал, спасаясь от преследователей, гнавшихся за ним по пятам, и стал ему поперек дороги. Беглец приложил винтовку к плечу. Но Юровский сразу, как мешок, упал наземь. Выстрел пролетел над его головой, задев только его зачесанные кверху волосы.

Бренкен выбежал на улицу. Он побежал вдоль по улице и исчез за углом. Преследователи на момент потеряли его из виду. Ему еще не было ясно, куда ему обратиться. Только одна мысль владела им: бежать… найти подмогу…

Он попал на безлюдную улицу. Тут ему повстречался какой-то мужик с косой за плечами.

— Эй! Куда ты! — воскликнул он.

Оба обменялись взглядами. Взгляд загнанного Бренкена отразился в глазах мужика… Этой секунды было достаточно, чтобы оба без слов поняли друг друга.

— Сюда! Сюда! — крикнул мужик и скорее швырнул Бренкена, чем указал ему дорогу в погреб. Как раз сюда рысью мчались преследователи.

Впереди всех бежал Медведев.

— Эй… товарищ… ты видел его?

Мужик с тупым выражением на лице посмотрел на красных.

— Кого?

— Черт побери! Одного человека… Он здесь мимо пробежал!

Крестьянин долго и серьезно качал головой.

— Здесь, товарищ? Здесь никто не пробегал. Я должен был бы увидеть его.

— Ну, конечно, — крикнул кто-то из задних рядов. — Я сейчас же сказал это! Он побежал в другую сторону!

Как по команде все повернулись и побежали в противоположную сторону. Мужик немного обождал, а потом склонился над погребом:

— Сиди здесь спокойно! Ночью я приду за тобой!

— Спасибо! — послышалось снизу.

— Кто ты?

— Алексей Шереметьевский… Капитан… Бежал… Спрятался в Коптяках…

Его шаги замолкли в отдалении.

Час проходил за часом. Бренкен лежал, прислонившись к отсыревшей стене, в яме, в которой как раз умещалось его тело. Он не был в состоянии двигаться и едва смел дышать. Преследователи дважды проходили мимо. Но темнота помешала им увидеть отверстие погреба, о котором они совершенно не думали. С наступлением ночи стало тише. Тогда послышались тихие шаги. Чья-то рука просунулась в дыру и вытащила спрятанного Бренкена.

Это был тот самый капитан, который в течение нескольких месяцев, переодетый крестьянином, прятался в ближайшей деревне. Он подал Бренкену старое пальтишко и фуражку.

В нескольких шагах от них фыркала лошадь.

— Больше я ничего не в состоянии для вас сделать, товарищ! Вы герой! Сунуться в самую гущу красных! — Что слышно?

Бренкен, вскочив на лошадь, тихо ответил:

— Большевики собираются расстрелять царскую семью!

— Матерь Божия! Что вы собираетесь делать?

— Помчаться навстречу белым!

— С Богом, товарищ!

Стук копыт замолк в отдалении. Переодетый крестьянин исчез во тьме ночной. Бренкен мчался, из всех сил подгоняя лошадь по направлению к фронту. Уже в течение нескольких дней можно было слышать отдаленный артиллерийский огонь. Он не мог ошибиться. По его расчетам передовые отряды белой армии находились на расстоянии меньше двадцати верст. Он должен был добраться до них. Если тогда за ним последуют несколько десятков всадников…

Дело было уже около полуночи. На лбу офицера выступил холодный пот. Его сердце учащенно и дико билось, вызывая спазмы в горле. Вперед! Вперед! Канонада становилась более слышной.

По дороге попался лес! Туда! Ветки хлестали его лицо. Он выехал на просеку. Мокрый, в лунном сиянии. Дальше! Дальше!

Но вот лошадь споткнулась на переднюю ногу… Напрасно Бренкен пытается пришпорить, поднять ее и удержаться в седле.

Лошадь окончательно легла в траву. Перелом ноги. Беглец стоял, дрожа всем телом, и выстрелил в ухо лошади. Он прислушался.

Послышались голоса, конская рысь!..

— За царя и Святую Русь! — крикнул чей-то громкий голос в ночной тишине.

— За Святую Русь! — крикнул Бренкен в ответ. — Сюда, товарищи!

Послышался хруст веток. Подъехали всадники. Послышался смех. Удар шашкой сшиб Бренкена с ног. Холод пробежал по его спине.

Красные кавалеристы! Ловушка! Возглас был предназначен для него! Они искали его… Ну, понятно! Все время работал телефон. Но одного из врагов ему выстрелом удалось выбить из седла. Потом его взяли в плен, раньше чем он мог подумать о дальнейшем сопротивлении.

Они привязали его к двум лошадям и заставили его бежать за ними.

Когда они снова остановились у "дома особого назначения", рабочие хотели растерзать белого офицера. Юровский вмешался, став посреди них.

— Мы оставим его в живых, — воскликнул он. — Мы хотим узнать, насколько созрела контрреволюция. Вы понимаете это? Ведь это белый офицер, сумевший пробраться сюда. Это дело должно быть расследовано!

Они ушли, волоча за собой пленного. У Бренкена кровь сочилась из многих ран и он потерял сознание.

Проснувшись, он увидел, что лежит в сырой камере. Было под утро. Первый отсвет наступающего дня тускло освещал его камеру.

Вдруг он услышал выстрелы.

Выстрелы послышались еще раз.

Потом наступила мертвая тишина…

Офицер с криком бросился на одну из мокрых стен. Его руки бессильно опустились.

Он слышал шум грузовика… Потом послышалось пение жаворонка.