После Чепеларе надо было уже смотреть в оба, чтобы не проехать нужную остановку. Я спешила к себе, в дом над обрывом. Вот и появились у меня наконец-то желания, думала я, рассматривая сидящих напротив меня пассажиров. Я так давно не ездила на рейсовом автобусе, все на машине да на машине. И людей не видишь. Я наслаждалась новизной всего, что видела вокруг себя, всем, что ощущала. И меня радовал здесь каждый миг. И предстоящая встреча с Иорданкой, и возвращение в свой дом. Жаль только, что времени осталось мало. В темноте я чуть было не проворонила свою остановку. С испугом вскочила с сиденья, увидев огни нашего придорожного кафе. Иорданка чуть в стороне от автобусного павильона уже размахивала руками, чтобы я обратила на нее внимание.

Она выглядела намного лучше, чем в прошлый раз. И настроение было куда радостнее. На то и причина была: у ее матери появились признаки улучшения. Лекарства, принесенные Иво Илиевым, оказались очень эффективными. Я внимательно слушала Иорданку и радовалась вместе с ней. В этот раз я проводила ее, заходить в дом не стала, сославшись на то, что Светлозар и так уже заждался меня. На самом деле, мне хотелось поскорее к себе. Иорданка попросила меня немного подождать. Забежав в дом, она быстро вернулась с пакетом пирожков. И еще для меня был приготовлен подарок – настоящие родопские шерстяные носки. Иорданка проводила меня до развилки, и оттуда я уже почти бегом поспешила к ожидавшему меня Светлозару. Так приятно было идти по расчищенной грейдером дороге. Здесь, в окружении густого леса, было тепло, безветренно и тихо. И только я подумала о том, как здесь спокойно, как услышала шум мотора, и из-за поворота показались две легковые машины. А чуть позже меня обогнало желтое такси. Оно свернуло направо, к моему «охотничьему дому». Отель открыл сезон? Я издали полюбопытствовала, сомнений не было: окна здания светились огнями, карниз по всему периметру дома, оконные рамы и раскидистую ель перед террасой украшали гирлянды мигающих белых лампочек. Разноцветными лампочками сияла вывеска «Хотел».

Светлозар уже ждал меня на опушке леса. Я пожала парню на прощание руку. Ему это очень понравилось. И еще я положила ему в карман немного денег, чтобы он смог купить маме, бабушке и Тео подарки к рождеству. Светлозар в знак благодарности по-детски чмокнул меня в щеку. Он уже скрылся за деревьями, а до меня все еще доносилось бряцанье пустой посуды в его рюкзаке.

Я с грустью подходила к дому. Во дворе среди высоких сугробов, обрамлявших дорожки, было уютно и в то же время празднично – это из-за света уличных фонарей. Теплый желтый свет падал на снег перед домом из окон гостиной. Войдя в дом, я поняла, что мне никуда не хочется отсюда уезжать. Уже из-за одного чистого воздуха в протопленном доме. Как тепло и спокойно здесь!

Я прошла на кухню и всплеснула руками от неожиданности: Иорданка приготовила мне прощальный ужин. Стол был застелен белой льняной скатертью с вышитыми бордовыми розами по краям, на которой лежали два столовых прибора из серебра. Великолепная посуда из белого фарфора, я видела ее в кухонном серванте, гармонировала с бордовыми салфетками, сложенными веером и пропущенными через серебряные кольца. В центре стола стоял тяжелый серебряный подсвечник с пятью синими свечами, для напитков – хрустальные фужеры. На овальной тарелке под салфеткой лежал свежеиспеченный домашний хлеб, ноздреватый и пахучий. И прислоненная к кувшину с соком записка: вернее, это было написанное от руки замечательное меню: «В духовке крольчатина, тушеные овощи – отдельно. Фасолевый соус – в кастрюльке». Светлозар тоже постарался, он так натопил камины и печи, что даже в самом холодном помещении дома – в гостиной – пол нагрелся от жара камина. Я разделась и впервые ходила по дому босиком. Примерила подаренные мне Иорданкой носки. Устроившись на диване напротив камина, в котором еще пылали угли, я почувствовала расслабление и уют. Приятно было шевелить пальцами босых ног в новых ворсистых носках. Такой физический комфорт я не испытывала уже давно. И столько времени только для себя у меня никогда не было. Я почувствовала, что засыпаю. Лень было принести подушку. Увидев на подлокотнике кресла иссиня-черный шарф Марко, я положила его себе под голову и, кажется, мгновенно заснула. Было жарко.

Ощутив прикосновение чей-то ладони к моему лицу, я прижалась к ней своей разгоряченной щекой. Очень осторожно, нежно и почувствовала ответную нежность. Сухая, прохладная рука. Это он… Я с испугом проснулась. В доме стояла тишина. Никого, это был лишь сон. Но чувство было знакомое. Это он. Тот самый, кто однажды, назвавшись моим мужем, наяву пришел ко мне в палату, вернее, его привел оперировавший мой коленный сустав хирург и, кратко рассказав ему про ход операции и доложив о моем состоянии, деликатно удалился, оставив нас наедине. Это тот человек, которого я в посленаркозном сне приняла за собственного мужа после того, как он ласково провел тыльной стороной ладони по моей щеке, шее и груди, и к чьей руке я прильнула щекой, ища ласки и утешения в сильной послеоперационной боли. Тогда, в больничной палате, незнакомец не принял адресованное не ему проявление чувств, отвел руку в сторону, показалось, будто отдернул ее, сказав при этом: «Это лишнее». Услышав чужой скрипучий голос, я испугалась, но успокоила себя мыслью, что еще не полностью вышла из наркоза. Я силилась рассмотреть его, не получалось. Серая сетка стояла перед глазами, и временами возникали смутные очертания мужской фигуры в накинутом на плечи белом халате. «Не врач», – поняла я и снова провалилась в сон. Правда, это не удержало его сделать нечто запретное и даже наказуемое, учитывая мое беззащитное состояние в тот момент. И тогда я проснулась окончательно, я собрала все силы и приподнялась с подушки, и хотя язык и губы еще плохо повиновались мне, я успела крикнуть вслед выходящему из палаты мужчине: «Кто ты?»

Но тогда это было на самом деле. Сейчас всего лишь сон. Но он где-то поблизости. Почти рядом. И меня мучает перед ним совесть из-за моего побега отсюда. Раскаяние наступило раньше, чем я думала. И страх, смешанный с невыветрившимся еще испытанным во сне чувстве физического влечения, охватили меня с огромной силой. Прежде всего, мне надо было успокоиться. Почему я так испугана? Разве не встречи с ним я желала, когда ехала сюда? Мне надо быстро переодеться и привести себя в порядок. В ванной комнате горели лампочки подсветки полок. В таком освещении я даже понравилась себе. Не видны морщины.

Я тщательно причесала растрепавшиеся во сне волосы и перетянула кожаной тесемкой в хвост. Сделала легкий, едва заметный макияж, чтобы он не подумал, что ради него старалась. С первого раза удалось хорошо провести стрелки. Все, я перестроилась. Конечно, не так я представляла нашу встречу. Я потянулась к косметичке за помадой, и в этот момент погас свет. Я глянула в окно – в деревушке напротив фонари горели. Ну вот. Я уже не сомневалась, что это начало. Теперь, когда тревожное ожидание потеряло смысл, я почувствовала расширение души. Думаю, это не что иное, как повышение адреналина в крови. Я перестала бояться его. Что-то со мной произошло. Вынужденное бездействие вдали от родных пошло мне на пользу. Самоизменение через раздумья. Что-то изменилось во мне за эти дни пребывания здесь. Я будто бы приблизилась к чему-то очень важному, пока еще не до конца осознанному, неуловимому. Смутно зрела одна мысль, но мне не удавалось пока поймать ее. Она только наметилась, как еле заметный карандашный штрих на бумаге. Кажется, что вот-вот, еще чуть-чуть, но нет… уходит. Но я была близка к разгадке.

Ванная комната была залита лунным светом. Поэтому я принесла одежду сюда. Красиво в доме в полнолуние. Так, по крайней мере, кажется мне. Лунный свет придает всему торжественность и поднимает настроение, никогда еще лунный свет и полная луна не действовали на меня гнетуще. А сейчас я и вовсе словно собиралась на бал, хотя подсознательно готовилась к встрече, как к боевой схватке, почему? Боясь репрессий из-за Марко? Я натянула на себя взятые с собой из дому черные сатиновые шаровары и черное поло-боди из тонкого шелкового трикотажа, это моя обычная домашняя одежда, не сковывающая движений и в меру согревающая тело. Шерстяные носки заменила на обнаруженные в прихожей расшитые черным и зеленым бисером родопские тапочки с очень странным названием, которое я, конечно же, уже забыла; они были мне впору и обутые на босую ногу хорошо держали стопу. Теперь я могла передвигаться быстро и бесшумно.

Меня в основном считают консервативной и сдержанной, и в большинстве случаев я такая и есть. Однако скрытая сторона моей натуры, та, которой я стесняюсь и которую очень прячу ото всех, очень чувственная и романтическая. Но это только для немногих. Интересно, какой считает меня мой таинственный незнакомец? Если он каким-то образом сейчас наблюдал за мной, то здорово я его позабавила своими приготовлениями.

Я не нашла фонарика. К черту этот фонарь. Он выдает местонахождение. Я зажгла свечи в нишах стен. В гостиной из камина от тлеющих углей шел жар. Еще разгорится, подумала я и подбросила в камин несколько поленьев. Действительно, вскоре поленья уже были охвачены маленькими синими язычками пламени. Я хотела поворошить угли, но не нашла кочерги. Пришлось подняться снова на второй этаж, где я в кабинете видела и кочергу, и лопатку для углей. Было темно, я вынула из кармана зажигалку, но не успела ею щелкнуть, как кто-то одной рукой, обхватив меня сзади, сильно притянул к себе, а ладонью другой руки прикрыл мне рот, несильно, но требовательно. А я и не собиралась кричать! Я даже не вздрогнула от неожиданности, я ждала этого момента. К тому же это физическое прикосновение не было насилием, и я не чувствовала никакой агрессии, скорее, это было заботливое прикосновение человека, желавшего предупредить мои возможные действия. Похожее заботливое объятие я однажды уже испытала. Это случилось в Ленинграде, когда уставшая после лекций я села не на тот автобус и, возвращаясь обратно, решив сократить путь, пошла через ремонтирующийся квартал. Я люблю ходить дворами. Проходя через черные ходы из здания в здание, пересекая внутренние дворы, я почти приблизилась к выходу на главную улицу и уже видела проникающий через щели полуразрушенных стен свет уличных фонарей, оставалось лишь обогнуть выступ в стене. Перед этим выступом меня и схватили сильные руки и притянули к себе и стене. Я сразу поняла, что это защита. Где-то рядом раздавались сухие щелчки. Мне было невдомек, что это выстрелы пистолетов с глушителем. Оказывается, там была устроена не то засада, не то облава. И никто не подумал, что какая-то отчаянная особа в темноте пройдет на стройку. Но все закончилось хорошо. Я даже не успела испугаться. Испугались оперативники. Это была их оплошность. Вначале из меня выпытывали, кто я и откуда, потом начали ругать, а под конец посадили в милицейскую «Ладу» без опознавательных знаков и отвезли в общежитие ВПШ на Воинова, где я, пользуясь знакомством, остановилась на время зимней сессии в университете.

И вот опять крепкие, заботливые руки. А дальше… дальше случилось то же самое, что мне уже приходилось испытывать в похожих ситуациях. Я замерла в ожидании того, что произойдет. Прижимавший меня к себе человек тоже замер, словно прислушиваясь к чему-то. Было так тихо, что слышались удары и его, и моего сердца. Я даже слышала шорох его одежды над вздымавшейся за моей спиной грудью. Я циник. И он это знает. Я подумала: «И в такт неровного дыхания…» И тут я куда-то пропала. Я была, и меня не было. Кажется, я что-то говорила. Но все это было связано с неимоверным напряжением. Моментами я ощущала себя, свое тело и снова проваливалась куда-то. Падала, чувствовала головокружение и покачивание. Сопротивлялась чему-то. Но боли я не ощущала, только легкое подташнивание и слабость. Я отвечала на множество вопросов. Это было очень сложно, но не потому, что я не знала ответов. Сложно было выговорить слова. Я была словно в тяжелом наркотическом сне. А потом мне вдруг стало легко и захотелось спать. И тут он впервые заговорил со мной.

– Что с сердцем? – спросил он.

– Функц… – не получалось у меня произнести термин «функциональная кардиопатия».

– Сейчас как с сердцем? – оборвал он меня.

– …тележо… – еле удалось выговорить мне. – Конечно, тяжело. Потрепи немного, сейчас подправим, – явное сочувствие было в его голосе. Он говорил, как мой остеопат. Но что он со мной делал, я не знаю. У себя в Таллинне на сеансах мануальной терапии я очень редко отключаюсь. Я поняла. Я и раньше подозревала это, особенно в случаях моих невероятно быстрых выздоровлений. Он меня лечил! Видимо, я стала вслух высказывать свои предположения и слова благодарности, потому что я услышала громкий довольный смех. «Спим», – произнес он. И я увидела себя в длинном коридоре, считающей белые венские стулья.

Очнулась я в своей кровати. Угол одеяла был аккуратно подоткнут под голову, как я обычно делаю, когда ищу уюта и тепла. Мне все приснилось, подумала я, зная, что обманываю себя, мне хотелось, чтобы это был сон. Но уже первое, на что я обратила внимание, это одеяло. Не то, которым я обычно укрывалась здесь. Я знаю, что это был не сон. И все-таки я искала подтверждения этому. Облюбованное мною полосатое одеяло, напоминавшее мое домашнее, под которым всегда хорошо спалось, даже когда самочувствие было неважное, было аккуратно сложено вчетверо и переброшено через спинку кожаного кресла в кабинете. Я чувствовала, как кто-то осторожно и бережно укладывал меня в постель, но не на тот бок, на котором я обычно сплю, я что-то даже хотела сказать, но опять провалилась в забытье. Я не сплю на правом боку. Он принес меня в мою комнату на руках – вот откуда это ощущение покачивания. И уголок одеяла подоткнул под голову, бережно и заботливо. И это уже было в моей жизни. Я тогда очень боялась и первым делом ощупывала себя и радовалась, что была цела, и без признаков какого-либо насилия. Это успокаивало. А сегодня я даже не искала никаких следов. Мне кажется, что он специально не погасил до конца мое сознание, чтоб я поняла, что происходит. Но ведь ментальное насилие было, ведь все, даже хорошее, делалось без моего согласия. И все же надо отдать ему должное: он всегда будил меня, прежде чем опять каким-то образом усыпить. И оставлял знаки, чтобы я сомневалась в здравости своей психики. С юмором у него было все в порядке. Я обнаружила у себя на ногах новые носки. Вот почему мне было жарко. А где тапочки? В темноте вряд ли я найду их.

Я снова прилегла, вспомнив, что он велел вставать осторожно. Я знаю, что вспомню, я все вспомню, все всплывет. Надо успокоиться. Память потом выведет на поверхность все необходимое. Вот уже сейчас вижу, как он сидел в кресле напротив кровати. Он никогда не уходил, не убедившись, что я вышла из так называемого гипнотического сна и заснула нормальным сном. Я помню, как пыталась открыть глаза и рассмотреть сидящего напротив. Я видела лишь пятно вместо лица, но больше чувствовала взгляд: снисходительный, чуть насмешливый, ироничный, но не злой. А сегодня я почувствовала его заботу обо мне. Я пыталась привстать – не получилось. Я что-то говорила ему. Кажется, я предлагала ему поужинать со мной. Единственное, что мне запомнилось, это то, что вместо обычного «Кто ты?» я спросила: «Почему?»…

Из кухни донесся телефонный звонок. Как интересно, кто это мог быть? – я с любопытством сняла трубку. Это был Тео Данаилов. Дребезжащим старческим голосом он сообщил, что ко мне собираются в гости лучшие женщины деревни во главе с Виолеттой, кметом. Он слышал их разговор минуту назад, когда покупали цветы. Я поблагодарила Теодора за предупреждение. И за хороший прием, который он оказал мне. На кухне вдруг стало светло. Это появилось электричество. Рассмешил меня старик. У меня здесь уже и информатор свой имеется. Я понимаю, он считает себя своим человеком. Это приятно. Как жаль, что мне не удалось с ним пообщаться. Он в этой деревне знает все. Только я положила трубку, как зазвонил мой мобильный телефон. Как я и предполагала, звонила Виолетта и поинтересовалась, могу ли я принять их. По-моему, она звонила, находясь за воротами дома, потому что как только я ответила, что с радостью приму и не успела даже обуться, как с улицы посигналила машина. Гостей было четверо. Уже знакомая мне Виолетта Найденова, секретарь кметства Петя Темелкова, учительница физики Гергана Петрова, которую они взяли собой в качестве переводчика, и мой лапушка Теодор Данаилов. Теодор, подмигнув, вручил мне букет тюльпанов. Я расцеловала старика. Ох и хитрец же он. Я пригласила гостей в дом. В гостиной я быстро накрыла стол, уже зная, где что лежит. Учительница физики поставила на стол трехлитровую бутыль домашнего красного вина, а секретарша достала из сумки коробку пирожных. Сюда еще добавились испеченные Иорданкой пирожки. Лучшие женщины деревни оказались веселыми, простыми и приятными в общении.

Виолетта вручила мне альбом «Родопские села». Я сразу же узнала на обложке мост через речку, здание кметства. «Смотрим страницу сорок два», – перевела мне Гери, то есть Гергана. Так, на странице 42-й я увидела свой дом, снятый с вертолета. От птичего погледа. То есть с высоты птичьего полета. «Твой дом, как Асенова крепость», – сказал Тео. И все хором подтвердили. Конечно же, их беспокоил вопрос о моих планах на будущее. Я честно призналась им, что жить на два дома дорого. Да и дорога дорогая. Но по полгода жить здесь я хотела бы, будь хоть какая-нибудь работа. Мне показалось, что Виолетта ждала этого. У нее был для меня вариант – зная, что я переводчик, она предложила мне место преподавателя русского языка в старших классах и на языковых курсах для взрослых. «А школа – там, на другой стороне», – она показала рукой за ущелье. Дальше снова разговор перешел на местные проблемы, связанные с туризмом, с приближающимися рождественскими праздниками. В такой непринужденной обстановке время пролетело быстро. А моим гостям еще надо было успеть проведать моих соседей. Был уже одиннадцатый час, когда они уехали от меня.

Я долго стояла во дворе дома и ждала Марко. Поднялась наверх, вымыла после гостей посуду. Нарезала яблоко, начистила орехов и вышла в галерею. Светлозар успел убрать снег только у дверей, но и этого было достаточно, чтобы найти корзинку и положить в нее угощение для местной жительницы белки. Видно было по следам, что она уже наведывалась сюда. А я совсем про нее забыла.

Чтобы не терять времени зря, я стала собираться в дорогу. Портрет завернула в пакет и положила на дно сумки, подложив для мягкости новые носки. Собрала и свои вещи в ванной комнате, оставив лишь зубную щетку и расческу. Подаренный альбом положила сверху. Коробку с носовыми платками решила оставить здесь, ведь я вернусь еще. Я взяла лишь два платочка себе для поднятия духа. Носки и платки я сбрызнула арабским парфюмом. Мне дорог этот запах. А тапочки? Эти тапочки я непременно должна взять с собой! Они сохранили хорошую энергетику сегодняшнего вечера. Где они? Где я еще не была? В кабинете. Я включила настольную лампу. Нет. И здесь их не было. Было уже около двенадцати, когда, наконец, приехал Марко. А я боялась, что больше не увижу его. Марко был уставший и притихший.

– Почему не спишь? – спросил он.

– Чувства мешают, – с улыбкой ответила я. – Ах, вот как! Чувства мешают? – И хотя это было сказано тоже в шутливом тоне, по сосредоточенности во взгляде и легкой скованности в движениях говорящего было понятно, что небрежно брошенная мною фраза «чувства мешают» была воспринята серьезнее, чем я могла предположить. Честно говоря, такой реакции я не ожидала. За этими двумя словами – опыт. Сказано было с легким смешком. Но я уловила в этом спрятанную боль.

– Чувства мешают порой даже жить.

Не ожидала. Не ожидала от Марко такого признания. Мы действительно заложники своих чувств.

– Моей жене сейчас было бы столько же лет, сколько тебе.

– Извини, я затронула больную тему.

– Нет, я сам. Наоборот, мне с тобой хорошо, тебе ничего не надо объяснять.

– Сегодня странный день. Столько событий. Обед в лучшем ресторане Пловдива. А вечером – королевский по деревенским меркам ужин в деревне. У меня гости были. Пойдем ужинать.

Марко пошел мыть руки, а я почему-то боялась, что он откажется. Увидев красиво накрытый стол на кухне, он удивленно посмотрел на меня.

– Нет, нет. Это не я. Это нам подарок от жителей деревни.

– А как тебе удается, нигде не бывая, набирать популярность? Кстати, Красимир Банев передает тебе привет.

– Марко, это Красимир Банев приезжал сюда как-то поздно вечером?

– Да, ему интересно стало. Давно не был здесь. Профессор Илиев был большим другом его отца. Я нашел в коробке с фотографиями много интересных снимков. Я их переснял для себя.

– Ты можешь взять эти фотографии себе. Это история Болгарии. Мне кажется, это уникальные снимки. Тем более что они были тщательно спрятаны. Ведь наверняка те, кто изображен на тех довоенных снимках перед зданием Главного управления, подверглись после войны репрессиям.

– Ты обратила внимание на эту фотографию? Да? Мужчины в штатском возле светлой машины.

– Да. Мне лицо одного человека очень кого-то напоминало.

– Ты прирожденный частный детектив.

– Ты и это узнал? И кто тебе про меня рассказал?

– Банев. Он пригласил нас на празднование годовщины посольства в Хельсинки.

– Нас – это кого?

– Меня и тебя. Я приглашенный. А приглашение на двоих. Я не шучу. Банев хотел с тобой встретиться.

Ну и денек, думала я про себя.

– Ты произвела на него впечатление. Я удивился, когда старик еще и сюда приехал с проверкой.

– Он с тобой очень строго разговаривал.

– Как ты это поняла?

– Ты стоял как провинившийся школьник.

– С такой ценной информацией тебя нельзя выпускать из страны. Остаешься здесь, – рассмеялся Марко. Но я почувствовала, что мое наблюдение его зацепило. Я уже перемыла посуду, протерла столовое серебро. Слушала Марко и думала, что я такая же: от усталости и от радости могу казаться другим пьяной.

– Марко! Ты сегодня спать пойдешь? Я могу с тобой до утра беседовать. Мне машину не вести. Я в самолете высплюсь.

– Можно мне спать в твоей комнате. Я не буду к тебе приставать. Только не уходи никуда ночью.

– Не бойся. Не уйду.

Утром Марко, чистя зубы в ванной комнате, вдруг выглянул оттуда и сквозь сжатые зубы что-то сказал. Я не поняла. Марко повторил, теперь уже внятнее:

– Если встретишься с Баневым, смотри не влюби его в себя. Красимир Банев – мой папа.