И вот Одесса вступает в ХХ век. Все меньше в наших рассказах становится романтики и упоминаний о дворянских собраниях и дворянских же драгоценностях. И все больше упоминаний о ЧК, милиции и прочих языковых нововведениях, которые были столь милы революционерам. Мы всеми возможными путями старались оградить уважаемого читателя от времени и рассказывать только о людях. Но увы, сие невозможно: судьбу человеческую творит не только сам человек, но и время, в котором он живет (об обществе умолчим — ведь оно тоже суть порождение времени). Рассказ о нашем герое будет именно таким — человек и время: то, кем он мог бы стать, то, кем он стал, и то, кем ему стать не повезло. Но начнем, как уж повелось, с середины истории.
В сентябре 1921 года в отделение Одесского губернского розыска началось странное паломничество. Каждые полчаса в участок являлись полуголые люди — дородные дамы устроили настоящий гвалт, а мужчины кричали, что так в Одессе никогда не делалось, что раньше господа налетчики оставляли хотя бы три рубля — да, жалкая сумма, но хоть что-то, — на проезд. А тут они распоясались как никогда.
После того как толпу уняли, выяснилось, что все полуодетые люди были пассажирами одного и того же поезда, который следовал из Киева в Одессу. На станции Куяльник-Товарный в четыре утра состав остановили и захватили неизвестные налетчики. Бандиты безжалостно ограбили граждан. Забрали все продукты, деньги, сняли носильные вещи, в буквальном смысле слова раздели до нитки. У поездной бригады отобрали два ржавых нагана без патронов и кассу с тремя сотнями рублей. После всего содеянного лихие разбойники скрылись на семи тачанках.
Тут же газеты запестрели самыми разными заголовками. Более того, ушлые газетчики мгновенно узнали, что к делу об ограблении поезда причастна банда бывшего полковника царской армии Орлова.
Эта группировка была хорошо вооружена, имела тесные связи с белогвардейцами. Ее главарь планировал награбить достаточно денег, чтобы исчезнуть из Одессы, уйдя через Румынию в более подходящие для царского офицерства страны.
Эта банда имела свои хорошо законспирированные тылы — глухую деревушку немецких колонистов в районе Люстдорфа под Одессой. Большинство ее жителей ненавидели новую советскую власть и поэтому надежно укрывали дерзких налетчиков.
Следователям же о банде Орлова было известно немногое. Крупная шайка состояла из нескольких мелких отрядов, и командовали ими проверенные полевые атаманы. Каждое боевое крыло отвечало только за определенный участок работы: одни грабили исключительно зажиточных крестьян, шниферы бомбили районные конторы и сбербанки. Особой дерзостью отличались хлопцы атамана Козака.
Шнифер — вор, совершающий кражи из нежилых помещений путем взлома стен или потолков.
Фуцман — доносчик.
Марушник — карманный вор, совершающий кражи во время похорон, демонстраций и т. д.
Шайка Козака была в Одессе хорошо и достаточно давно известна — хлопцы промышляли кражами племенных лошадей, причем действовали с размахом. Они могли увести целый табун прямо из-под носа зазевавшихся хозяев. Украденных коней через надежных скупщиков-цыган партиями угоняли в Бессарабию и Румынию.
Сашкой-Козаком, отчаянным налетчиком, был не кто иной, как Александр Козачинский. В прошлом гимназист, игрок местной футбольной команды «Черное море» и… бывший сотрудник уголовного розыска Одессы.
Неужели еще не узнали? Нет? Тогда продолжим.
В начале 1920-х годов Козачинский уволился из губернской милиции и достаточно быстро стал предводителем крупной шайки.
Если вы и теперь не узнали историю, придется нам открыть карты.
Александр Козачинский, в будущем советский писатель, за свою насыщенную жизнь создал всего одну повесть, но какую! «Зеленый фургон»! В ней писатель изобразил себя лихим налетчиком по кличке Красавчик; прототипом же Володи Патрикеева, одесского сыщика, охотившегося за Красавчиком, стал другой одессит — Евгений Катаев, он же Евгений Петров, автор «Двенадцати стульев». Но мало кто знает, что благодарить Козачинского нужно не только за прекрасное литературное произведение, но и за то, что он спас жизнь одному из самых талантливых советских писателей.
Говорят, что два будущих классика сидели за одной гимназической партой и дружили… да, в общем, всю сознательную жизнь. Но мы опять забежали вперед. Начнем все-таки с рождения.
Александр Козачинский родился в Москве 16 июля (по другим данным 4 сентября) 1903 года. Двадцать третьего июля он был крещен в Московской Благовещенской церкви, что в Петровском саду. Отец его в метрической книге значится как сын титулярного советника, а в разрешении на издание газеты (которая так и не выйдет в свет), выданном в 1906 году, — как флотский прапорщик запаса. Позже в своих показаниях (да, речь у нас снова пойдет о суде и показаниях) Александр говорил о нем так: «Отец мой, личный дворянин Владимир Михайлович Козачинский, был на частных службах до 1908 или 1909 года (в другой раз он говорил, что отец его служил по канцелярской части), после чего, ввиду несчастной семейной жизни, уехал в Сибирь, откуда не подавал известий до 1917 года. В 1917 году я получил письмо от отца, из которого было видно, что он был на фронте в чине офицера (по всей вероятности, прапорщика). После этого семья наша никаких известий от него не получала, что заставляет предполагать, что он убит».
Семейная жизнь отца была несчастной потому, что он страдал алкоголизмом, и, как всегда, это вело к «неладам и ссорам». Не случайно, наверное, Патрикеева в первой редакции «Зеленого фургона» звали Владимиром Михайловичем, и только позже он стал Алексеевичем.
Родился же отец Александра Козачинского 14 июля 1876 года в Черниговской губернии, он действительно был сыном титулярного советника Михаила Ивановича Козачинского и дворянки Екатерины Петровны Иваницкой, дочери помещика. Целых двенадцать лет вместо обычных восьми он учился в гимназии города Глухова. По ее окончании в 1897 году сумел поступить в Московский университет на юридический факультет. Здесь он проучился два года на первом курсе и так и не сдал экзамены. За участие в студенческих беспорядках 13 марта 1899 года он был арестован и выслан из города. Затем он в течение года посещал занятия на историко-филологическом факультете, но снова не стал сдавать экзамены; медицинское свидетельство от 23 мая 1900 года подсказывает нам, что причиной тому было нервное заболевание, от которого он пытался лечиться с 25 апреля 1900 года. Мы не знаем, болел он по-настоящему или нет, но, как ни старался, был отчислен за неуспеваемость (тогда говорили «за неуспешность»). Предприняв еще одну попытку получить образование, Владимир поступил в Лазаревский институт восточных языков, но, судя по всему, его тоже не закончил. Нервное истощение совершенно не мешало юноше развлекаться, употребляя горячительное в больших количествах. Возлияния эти имели большой размах — настолько большой, что его не раз забирали в участок. Очевидно, что мать будущего писателя сделала большую ошибку, когда вышла замуж за этого человека.
Теперь он служил в газете по канцелярской части. Например, в 1906 году он являлся арендатором отдела объявлений газеты «Новое обозрение». А заведовал этой конторой его тесть Марк (Иось-Мордко) Цалевич Шульзингер.
Однако Александр Козачинский обманывал почтенную публику, утверждая, что в 1908-м или 1909 году его отец уехал в Сибирь и якобы не подавал о себе никаких вестей до 1917 года. Впрочем, Козачинский был вынужден пойти на этот обман. И мы сейчас объясним почему.
Приказ одесской полиции от 5 ноября 1910 года гласит: «Постановлением Одесского градоначальника от 3 сего ноября за № 125 прапорщик запаса Владимир Козачинский назначен на должность околоточного надзирателя Одесской городской полиции» и определен «для несения службы в Дальницкий участок». Затем, уже 6 ноября, его перевели в Александровский участок. О том, как он служил, сохранилось только одно свидетельство. В аналогичном приказе от 1 февраля 1911 года Козачинский, околоточный надзиратель Александровского участка, назначен на 2 февраля дежурным в канцелярию полицмейстера. Пятнадцатого июля в том же году он на месяц ушел в отпуск, который затем продлили, а 16 сентября «околоточный надзиратель Одесской городской полиции Козачинский уволен от службы согласно прошению по домашним обстоятельствам».
Рассказывал Александр и о бабушке, которая жила в Киеве, на улице Терещенковской, дом 11. По этой линии он, скорее всего, происходил из дворян Киевской губернии. В Одессу же семья перебралась не позднее декабря 1904 года. (В одесской Сретенской церкви 4 января 1905 года крестили младшего брата Александра, Леонида, который появился на свет 20 декабря 1904 года, вероятнее всего, в Одессе. Сложно придумать причину, заставившую бы родителей отправиться с некрещеным младенцем из одного города в другой в двухнедельный промежуток между рождением и крестинами.)
Официальная же биография рассказывает нам совсем другую историю. И даже понятно почему. Наверняка многие ее читали, но мы все-таки повторим.
В соответствии с ней семья Козачинских жила спокойно и припеваючи, пока в 1909 году глава ее вдруг не заболел туберкулезом. Несмотря на то, что лечение поглотило почти все сбережения семьи, болезнь не отступала. Врачи посоветовали Козачинскому-старшему сменить климат, и поэтому они и переехали в Одессу, где жили их родственники. Козачинские надеялись, что теплый морской воздух и грязевые ванны поставят больного на ноги.
На шестилетнего мальчишку Одесса произвела неизгладимое впечатление. Вычурные разноцветные домики старого города и неумолчный плеск моря пробуждали его фантазию. Мальчик часами бродил по берегу возле самой кромки воды. Он надеялся на то, что в семье все вот-вот вернется на круги своя, отцовская хворь пройдет и, даст бог, он выздоровеет совсем, мать снова научится улыбаться, а сам Саша пойдет учиться в гимназию. Увы, одесский климат сумел оттянуть смерть Козачинского-старшего всего на два года…
И все же Саша поступил в гимназию — хотя семья бедствовала, мать отправила сына в самое престижное учебное заведение в городе. А там по воле судьбы в классе учителя Пуришкевича Александр Козачинский оказался за одной партой с Евгением Катаевым — тем самым, кто написал потом романы «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» под псевдонимом Евгений Петров.
Запомнили? Одна гимназия, один класс, одна парта… Так гласят легенды. А теперь продолжим.
Мальчики мгновенно подружились. Каждый из них с восторгом рассказывал дома о своем новом приятеле. Затем Александр пригласил Женю в гости. Евгений Петров потом вспомнит, как его потрясла «опрятная нищета» тесной квартирки Козачинского, а также то, как гордо держался Саша. Гостя угощали миндальными пирожными, фруктовыми вафлями, вкусным красным чаем. Но Саша знал, что его мать купила эти лакомства на последние гроши. И за это он был ей благодарен — так ему хотелось впечатлить нового приятеля.
Через несколько дней уже Саша, причем вместе с матерью Клавдией Константиновной, явился в дом Катаевых, стоявший на Канатной улице. Этот визит Козачинский запомнил навсегда. Когда и гости, и хозяева обильно пообедали, Женя предложил другу взглянуть на семейную библиотеку.
Загадочные книги в старинных переплетах, выстроившиеся на полках, прямо-таки очаровали Сашу. Приятели рассматривали красочные книжные иллюстрации, Женя читал другу отрывки из Майн Рида. Последовал десерт, состоявший из фруктов, мороженого и арбуза, и все отправились на прогулку — на Николаевский бульвар. Женя, чуть отстав от компании взрослых, вынул из кармана осколок стекла, и Саша понял его без слов. Чуть порезав стеклом указательные пальцы, мальчики выдавили из них по капле крови, которые смешали, соединив пальцы. Они обнялись, как братья, и бросились догонять взрослых. Пройдет несколько лет, и эта забавная детская клятва спасет жизнь им обоим.
Дальше мы увидим, как начинают «путаться в показаниях» разные авторы, описывая удивительную жизнь Козачинского. Мы же решили по мере возможности представлять разные варианты его биографии. А читателю предстоит «самое простое» — решить, где правда, а где — таки наоборот…
Относительно достоверным фактом является то, что в 1911 году Александр был зачислен в приготовительный класс Третьей гимназии, в которой проучился семь лет. Снова-таки легенды утверждают, что Саша и Женя оставались самой неразлучной парочкой в гимназии. Они почти никогда не отходили друг от друга, что бы ни затевали, будь то соревнование или шалость. Но после революции 1917 года и по окончании седьмого класса Саше Козачинскому пришлось покинуть гимназию. Привычная бедность превратилась в совсем уж опасную нищету — октябрьский переворот уничтожил последние сбережения семьи. Преподаватели, отмечавшие у юноши несомненный литературный талант, уговаривали его продолжить образование, но жизнь заставила Сашу бросить учебу и устроиться на работу, чтобы оказывать хоть какую-то помощь матери. За свой труд он мало что получал: бешеная инфляция в то время достигала порой и ста процентов в день.
Дружба Саши с Женей Катаевым сошла на нет. Каждый из них был занят своими заботами: такие стояли на дворе сложные времена. Более того, очень часто друзья, проживавшие в одном городе, становились гражданами разных республик. Козачинские жили на Софиевской, и там одно время квартировала армия Деникина, которая объявила свой район города Одесской республикой, в то время как улицу Канатную, где по-прежнему обитала семья Катаевых, облюбовали войска Симона Петлюры, и в связи с этим Канатная вошла в независимую Украину. Было очень сложно добраться из одного конца города в другой, не имея на руках специального разрешения.
В это время семья переехала на улицу Базарную, в дом № 1, и поселилась в квартире 20. Через много лет писатель Козачинский «поселил» здесь героя своей повести «Зеленый фургон»: «Пробежав Белинскую улицу почти до конца, Володя вошел во двор большого бедного дома на углу Базарной. Здесь остановился Шестаков».
В 1919 году мать Козачинского сократили со службы, и юноша устроился работать караульным в обозную мастерскую Воензага. Он трудился там, как показывают документы, с 14 июня 1919 года по 28 февраля 1920 года. Сначала он пытался совмещать охранные дежурства с учебой, но это оказалось слишком тяжело и учебу ему вновь пришлось оставить. Уже весной 1920 года Саша стал рабочим склада в конторе Споживсоюза, которая позже влилась в Губсоюз.
Козачинский больше не заикался о том, чтобы продолжить образование, а его мать писала, что «служа на складе Споживсоюза рабочим, он блестяще выдержал экзамен в политехникум, но из-за недостатка средств вынужден был бросить ученье».
Двадцать пятым августа 1920 года датировано заявление Александра о приеме его на работу в канцелярию милиции Первого района Одесского уезда, расположенную в Севериновке. В тот же день была заполнена на его имя регистрационная карточка; кроме того, он подписал обязательство: «…я, нижеподписавшийся сын трудового народа Александр Козачинский, гражданин г. Одессы, 17 лет… даю подписку, что буду стоять на страже революционного порядка… прослужить не менее 6 месяцев…» (Кстати, именно эта дата — 25 августа 1920 года — значится на наградных часах Володи Патрикеева. Настоятельно рекомендуем: перечитайте повесть. Или хотя бы посмотрите еще раз фильм. Все равно какой — вы сможете вдохнуть воздух той Одессы, которой нет уже много лет, и послушать, что говорят люди, вдохнуть запах цветущих деревьев и… варящегося самогона, на который у младшего милиционера Терещенко был настоящий нюх.)
С 1 сентября 1920 года Козачинский числился конторщиком в милицейской канцелярии Севериновского района. «Но вскоре, питая отвращение к канцелярской работе, перешел на должность агента третьего разряда угрозыска», — как он сам написал позднее. Козачинский искал свой путь в жизни, думая о том, чтобы стать моряком или же детективом, подобно Шерлоку Холмсу, книгами о котором зачитывался. Кроме того, он очень любил футбол и был вратарем команды «Черное море». Через какое-то время в Одессе заговорили о нем как о весьма перспективном футболисте.
Но Саша на тот момент уже имел другие планы. Когда в Одессе окончательно закрепились «красные», он стал инспектором уголовного розыска Третьего района. Достаточно быстро юный сыщик разобрался с делом налетчика Бенгальского, что заставило начальство обратить на него внимание, впрочем, как и многочисленных завистников.
Откроем повесть. Вот как начинается история о зеленом фургоне: «Летом 1920 года население местечка Севериновки, Одесского уезда, с нетерпением ожидало нового начальника районного уголовного розыска». В составе районного розыска уже служил младший милиционер Грищенко, а вскоре прибыл и Шестаков — агент второго разряда. Таким образом, мы видим, что книжный Володя Патрикеев начал свою милицейскую карьеру точно так же, как сам Козачинский: совпадают и время, и место, и даже фамилии сослуживцев. Правда, в повести герой приехал в Севериновку в июле, тогда как в действительности отделение уголовного розыска организовали в этой деревне в сентябре, однако же мы читаем не документальное произведение, а художественное.
Часто утверждают, что прототипом Володи Патрикеева стал Евгений Петров, а Красавчика — автор книги. Однако это не совсем так. Скорее Козачинский писал с себя обоих героев. И правда, он был конокрадом, а дознание по данному уголовному делу в числе прочих вел и Петров. Однако же Козачинский, до того как стал бандитом, работал в угрозыске более года, и в Севериновке в том числе. А Евгений Петров, который тогда еще был Катаевым, поступил на работу в милицию Мангеймского района лишь в июле 1921 года, почти через год после Козачинского.
В тексте его произведения можно найти упоминание о гимназии, где учился главный герой, как и автор: «Володя опасался встреч со знакомыми. Его девизом было: агент знает и видит все, но никто не знает и не видит агента. Особенно опасен был район гимназии, где он еще недавно учился. Этот район буквально кишел знакомыми. Мужская гимназия помещалась в конце Успенской улицы; ее можно было обойти, но тогда Володе пришлось бы приблизиться к женской гимназии Бален-де-Балю, что на Канатной. Район женской гимназии был для Володи не менее опасен.
Володя решил проскользнуть меж двух гимназий, пройдя по Маразлиевской улице».
Топографически все указано точно: женская гимназия Бален-де-Балю действительно находилась на углу улиц Успенской и Канатной, в то время как в конце Успенской, в первом по порядку доме, располагалась мужская гимназия № 3. Улица Маразлиевская перпендикулярна Успенской и лежит между ними. И как раз в 3-й гимназии Козачинский и учился, Евгений Катаев же учился в 5-й, вопреки существующему мнению, что они были одноклассниками.
Перечисляя болезни Александра, мать Козачинского говорила, что он «в два года по ночам галлюцинировал, особенно боялся животных». Так же и Володя Патрикеев «с детства… испытывал не то что страх, но какое-то предубеждение против собак». Володе удалось попасть в уголовный розыск благодаря знакомству: его принял на работу друг отца, начальник уездного уголовного розыска.
И вот еще одна странность: друг отца в повести и какая-то путаница у матери Козачинского в жизни… Судите сами: несколько раз в материалах следствия появлялись нестыковки, касающиеся его матери. Иногда ее называют не Козачинской, а Красниковой, в другой раз она утверждает, что Саша ей вовсе не сын, а всего лишь крестник. Только во время судебного заседания окончательно все выяснилось: Козачинская — это фамилия матери по первому браку, а Красникова — по второму. Сам Козачинский никогда не упоминал ни о втором браке матери, ни об отчиме. Но когда Александр поступал в Севериновскую милицию, помощником начальника Первого района был некто М. Г. Красников, мужчина чуть старше сорока лет. Если предположить, что он и являлся отчимом Александра, то все странности уголовного дела объяснить очень просто: родственникам запрещалось служить вместе, так что свое родство им приходилось скрывать. То, что именно так и обстояли дела, подсказывает и досевериновский адрес Красникова — улица Базарная, дом № 1. То есть он в точности такой же, как у Козачинского. Иными словами, будущий писатель устроился в угрозыск по знакомству, как и его герой.
Патрикеев взял у Катаева-Петрова не так много черт. Только что приехавший в Севериновку Володя носит на талии кольт без кобуры. Уголовное дело Козачинского содержит такую расписку: «Дана сия в том, что мною получен во временное пользование револьвер системы “кольт” за № 60374. Уполномоченный розыска 1-го р-на Е. Катаев. 6/Х-1922 года, с. Мангейм». Похоже, для Катаева-Петрова сей револьвер имел очень большое значение. Так или иначе, кольт присутствует и в одном из первых рассказов Евгения Петрова «Гусь и украденные доски»: «Он предложил мне поступить в уголовный розыск. Я долго не решался. Он корил меня. Он рисовал мне соблазнительные картины. Он показал мне “кольт”. Я согласился».
Также в деле можно обнаружить еще одну бумагу уполномоченного угрозыска Е. Катаева: он расписывался в получении двух лошадей, изъятых у бандитов Бургарта и Шмальца. И в книге в погоню за Красавчиком Володя отправляется на «вещественных доказательствах». (Впрочем, тогда «во временное пользование» действительно выдавали всё, даже патроны, и на «вещественных» ездил не один Катаев.)
Но вернемся немного назад, в милицейские времена Козачинского. Четырнадцатого декабря 1920 года он стал сотрудником третьего разряда следственно-розыскного отделения Бельчанской волости; после чего, с 26 января, его назначили в Севериновку помощником начальника уголовного розыска, переведя его во второй разряд. Однако приказ по этому району объявил его временно исполняющим обязанности начальника угрозыска. Шестнадцатого марта его перевели уже в первый разряд и тогда же отправили в командировку «для пользы службы» в село Блюменфельд, центр Пятого района.
Подобно Володе Патрикееву, Козачинский расследовал самые разные преступления: начиная от самогоноварения и заканчивая убийствами. В том числе и похищение зеленого фургона с двумя лошадьми, как гласит протокол от 17 мая 1921 года.
Важнейшим, однако, оказалось другое дело: «Бельчанского Волисполкома, с арестом члена исполкома т. Шевченко и зав. распред. скота т. Заболотного по обвинению их в целом ряде преступлений по должности, кражах, хищениях, вымогательствах, мошенничествах…» (В архиве ревтрибунала этого дела нет — возможно, не сохранилось, возможно, было извлечено кем-то с определенной целью. Мы уже знаем, что так бывает. Поэтому вся дальнейшая история известна только со слов самого Козачинского.) В деле фигурировало десять обвиняемых, из которых восемь были членами партии. И в итоге их связи перевесили собранные доказательства вины. Кстати, о возможности такого исхода событий неукротимого агента Козачинского предупреждали более опытные сослуживцы. Этим расследованием он занимался в апреле и мае, а дальше известны только фрагменты. Пока Козачинский был в отпуске, обвиняемые и уличенные смогли принять достаточно весомые ответные меры. В частности, с 30 июля по 16 августа Александр уже содержится под арестом по причине, оставшейся для нас неизвестной. Далее последовал приказ по угрозыску: с 21 августа перевести прикомандированного к отделению сотрудника первого разряда Александра Козачинского в Первый район на ту же должность в село Страсбург. Это был именно тот Мангеймский район, в котором служил Евгений Катаев.
Затем, в октябре того же года, он был уволен «ввиду ареста Политбюро ОГЧК» и обвинен в дискредитации власти. Козачинский писал: «Я надеялся получить благодарность, я считал, что оказал громадную услугу; и после бессонных ночей, после недель непрерывного труда — меня унизили, оскорбили… Суд надо мной был жестокий и несправедливый: мне дали 3 года концлагерей без лишения свободы». Здесь необходимы кое-какие пояснения. Срок без лишения свободы в то время означал, что осужденный являлся к десяти часам утра на работу, по воскресеньям же приходил только к часу дня, чтобы отметиться. Концлагерь с осени 1921 года находился в помещении бывшего Шуваловского приюта. Режим этого учреждения ничем не напоминал страшные лагеря ближайшего будущего, однако юному Козачинскому такой приговор, несомненно, нанес тяжелейшую моральную травму.
Впрочем, Козачинскому повезло: очень скоро он попал под амнистию. К прежней работе у него совсем не лежала душа, но ему пришлось к ней вернуться, поскольку он не мог найти другую.
А вот иная версия: дело на Козачинского было сфабриковано, его обвиняли в превышении полномочий, причем совершенно бездоказательно. По приговору он получил три года тюрьмы, но ему удалось добиться пересмотра дела, в результате чего его полностью оправдали. И Козачинский вернулся в уголовный розыск, теперь уже агентом первого разряда, инспектором Первого района Балтского уезда Одесской губернии.
К работе он приступил 1 января 1922 года. Но и тут у него не ладилось. Ему стало известно, что среди милицейских кадров района процветают пьянство и взяточничество, предпринимаются незаконные обыски, реквизиции и прочее; более того, начальник еще и вынуждал его принимать участие во всех беззакониях. Позже он писал об этом начальнике милиции: «Каким-то царьком, поработившим подчиненных и население, был мой начмил Ипатов, бывший извозчик, пьяница и сумасброд, не терпевший противоречий». И далее: «Страшно грубый и хитрый, он подавил меня совершенно». Товарищ Александра, его сослуживец по фамилии Феч, сказал ему однажды: «Послушай, Козачинский, так дальше нельзя. Ты или попадешься, или тебя живьем съедят». Наученный недавним горьким опытом, Александр не оказывал ни малейшего сопротивления обстоятельствам. А между тем было ясно, что рано или поздно придется понести ответственность за все должностные преступления.
Тот же самый Феч предложил Козачинскому оставить службу и уехать в его родное село Марьяновку. Поскольку в увольнении им было отказано, они были вынуждены дезертировать. С собой друзья прихватили муку и зерно, принадлежавшие Ипатову, а также несколько ряден, находившихся у них «во временном пользовании», — якобы хотели отомстить начмилу.
Они пытались поступать в соответствии с законом, вести себя лояльно. Но в итоге в Марьяновке все вылилось в пьянку с секретарем волостного парткома, обещавшим своему приятелю Фечу все, чего он только пожелает. Однако не он был главным в Розальевской волости. Далее началась настоящая чехарда, в которой кроме него участвовали еще пять человек. Буквально на следующий день после столь обнадеживающего общения с секретарем парткома Козачинский и Феч выдвинулись в Одессу, но были задержаны в дороге членом волисполкома Карповым и доставлены в волость. Очень скоро там выяснили, что они являются дезертирами, а удостоверение младшего милиционера их вознице Козачинский выписал на украденном бланке. К тому же багаж — десять пудов зерна и девять пудов муки — говорил отнюдь не в их пользу. Не было никакой возможности ускользнуть от всевидящего ока власти с таким добром. Задержанных по прошествии нескольких дней препроводили в Тираспольскую уездную ЧК, но уже без зерна и муки, которые приобщили к делу.
Впрочем, в Тирасполе не захотели заниматься делом, в котором отсутствовало самое главное — «вещественные доказательства», и отправили Козачинского и Феча назад. Пресловутые доказательства, то есть зерно и мука, на момент их возвращения уже давно были распределены между следователями. И Козачинский бежал, не желая снова отправляться в Тирасполь, однако уже на следующий день был пойман и доставлен в Марьяновку. Козачинский рассказывал об этом так: «За время моего отсутствия Феч успел войти в соглашение с волостными властями; они, разделив между собой взятое у нас, освободили его. Стармил Яроцкий за мое освобождение требовал у меня шинель, но я, не желая давать ее, дал понять Яроцкому, что если меня отправят в Тирасполь, то я их всех выдам; после чего документы мне были возвращены, а дело уничтожено».
Тем не менее в Одессу ушло донесение о том, что удалось временно задержать некоего «красавчика», известного разбойника, которому, однако, затем удалось скрыться. Кстати, тот фургон, с которого начал свой преступный путь Александр Козачинский, тоже был зеленым.
Козачинского освободили — но и только. Феч не захотел предоставить ему хоть какое-то убежище у себя. Каково это — оказаться одному в степи, холодной весной, без денег и транспортного средства? К тому же его по-прежнему разыскивала балтская милиция. Поразмыслив немного, он решил двинуться в село Страсбург, где проживал его знакомый Антон Шумахер, рассчитывая хоть на какую-то помощь от него. Как ему это пришло в голову, сказать трудно, но восемнадцатилетние порой поступают неосмотрительно и не всегда могут предвидеть все последствия своих шагов.
Дни летели, спасительные идеи не приходили в голову, и не было возможности дальше оставаться у Шумахера. Вот тогда он предложил свести Козачинского с людьми, способными доставить его куда нужно, да и в целом на многое способными. Он говорил о бандитах Михаиле Шмальце и Иосифе Бургарте. Если Козачинский сразу не догадался о роде их занятий, то очень скоро должен был все понять. Но в те дни ему было больше не к кому обратиться; никто другой не смог бы помочь ему и дать приют.
А дальше Александру предстоял нелегкий выбор: умереть от лишений и голода, стать уголовным преступником или пойти под суд. Кстати, последний вариант не обязательно сохранил бы ему жизнь — правосудие в те времена было весьма суровым. Скажем честно, его не вовлекали в банду насильно, как это позднее утверждали биографы писателя. Попав в по-настоящему безвыходную ситуацию, он сошелся с бандитами, чтобы выжить. Это понимали многие, и когда после задержания Козачинский оказался среди бывших сослуживцев, они отнеслись к нему не как к преступнику, а как к человеку в беде.
Но существует и другая версия тех же событий. В банде состояли, кроме обычных уголовников, еще и бывшие офицеры-белогвардейцы, которых возглавлял полковник Геннадий Орлов. Да-да, тот самый, с которого мы начали свой рассказ. Познакомившись с Козачинским, Орлов по достоинству оценил его таланты и сразу же предложил ему место своего первого помощника. Александр согласился и начал разрабатывать планы налетов, первым из которых стал налет на поезд. План осуществился идеально, и Сашу в банде зауважали. Далее Козачинский успешно организовывал всю преступную деятельность банды, из-за чего в скором времени полковник Орлов лично признал его главой этой преступной группировки.
Разбойники скрывались от правосудия в немецком селе, где они, а особенно их юный вожак, пользовались симпатиями местных жителей. Женщины без меры восхищались благородным красавчиком, получившим славу «одесского Робин Гуда».
Понятное дело, что дерзость этой банды вызывала гнев властей, которые все никак не могли ее поймать. Налет на лазарет 51-й дивизии, во время которого был угнан табун лошадей, стал последней каплей, тем более что перед тем в штаб прислали издевательское предупреждение: «Комиссия по разгрому несчастных частей 51-й дивизии постановила: всех хороших лошадей, где только последние отыщутся, изъять и копии актов оставить для красноармейской сволочи».
После этого на банду Орлова — Козачинского открыли настоящую охоту. Осведомители доложили, что бандиты будут сбывать угнанных лошадей на одесском Староконном рынке. И вот, когда люди Козачинского вместе с ним самим доставили лошадей на рынок, они угодили прямиком в засаду.
Саше удалось вырваться и скрыться от погони, уйти знакомыми дворами, и он спрятался на чердаке какого-то дома. Однако в этом укрытии его настиг молодой сотрудник угрозыска. Направив пистолет на милиционера, Козачинский чуть было не выстрелил, но вдруг узнал его — это был Женя Катаев.
Недавний гимназист Евгений Катаев на тот момент уже два с лишним года служил инспектором одесского угрозыска. За этот короткий, но полный бурных событий срок он вроде бы привык ко всему, однако никак не ожидал, что его лучший друг окажется преследуемым главарем банды.
Будь Саша Козачинский настоящим, закоренелым уголовником, он выстрелил бы в бывшего приятеля без всяких раздумий. Но он был еще совсем молодым парнем, который лишь плыл по волнам своего непростого времени. Вот почему он опустил пистолет и сдался другу.
Суд над бандой Козачинского начался в августе 1923 года. Саше должно было исполниться двадцать лет всего через несколько дней. Но собранные доказательства и отношение прокурора были настолько негативными, что становилось ясно: вряд ли Козачинский отметит свой юбилей, ему грозит смертный приговор.
Впрочем, процесс проходил весьма странно даже для тех лет. Лидер бандитов, на вид совсем мальчишка, рассказывал о своих деяниях с юмором, чистым литературным языком. На суд пришло много женщин — они все были свидетельницами, готовыми высказаться в его пользу; со слезами на глазах они умоляли «пощадить Сашеньку». Увы, это не помогло: самые активные члены банды, в том числе и Александр Козачинский, были приговорены к смерти.
Однако Евгений Катаев друга не оставил. Рискнув всем своим заработанным милицейским авторитетом, он добился того, что приговор был пересмотрен и значительно смягчен. Правда, для этого Евгению пришлось пожертвовать своей карьерой в милиции.
В 1920-х годах судьба человеческая порой менялась круто. И если накануне осени 1923 года Александр Козачинский с трудом избежал расстрела, то очень скоро его освободили по амнистии. В марте 1923 года, еще находясь под следствием, Козачинский стал писать заметки в допровские издания «Голос заключенного» и «Жизнь заключенного», затем фактически стал редактором этих газет и превратился в местную знаменитость. Писатели Э. Багрицкий и С. Бондарин устроили экскурсию в ДОПР для московских собратьев — М. Голодного и М. Светлова — только ради того, чтобы показать им Козачинского. Сохранились статьи тех лет, хвалящие его литературную работу. Представления о том, как тогда Козачинский писал, мы сегодня составить не можем — допровские публикации пока не найдены, но тому, кто ознакомится с его более поздними произведениями, достаточно легко поверить в его литературное мастерство.
Мы не знаем, какой срок Козачинский получил после отмены расстрельного приговора, однако уже в 1925 году он оказывается на свободе и переезжает в Москву. В столице он устроился на работу в газету «Гудок». В общем газетном архиве хранятся августовские заметки за 1925 год, подписанные его именем.
Еще раньше переехал в Москву и Евгений Катаев. Здесь жил его старший брат Валентин, который работал журналистом. Евгений выбрал ту же профессию и вошел в редакцию журнала «Красный перец». Через два года Катаев-младший перешел в газету «Гудок» на должность фельетониста. Именно он сначала позвал друга в Москву, как только тот освободился из тюрьмы, а потом устроил Козачинского репортером в «Гудок». Впрочем, вряд ли помогли бы рекомендации Катаева, если бы Козачинский не обладал несомненным литературным талантом, наконец нашедшим себе применение.
У Евгения Катаева-Петрова тем временем вышли из печати принесшие ему славу романы «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Писатель всячески старался приобщить к большой литературе и Александра Козачинского, однако безуспешно.
В январе 1932 года Козачинский отправился то ли отдыхать, то ли уже лечиться в Гагры, в один из местных санаториев, где получил письмо Ильи Ильфа: «Что делается на узкой полоске земли, называющейся Гаграми? В каком здании помещается санаторий, где Вы прогуливаетесь в голубом халате? Отчего бы Вам, пользуясь свободным временем, не написать а) роман из жизни, б) воспоминания о себе, в) еще что-нибудь интересное». «Ничего нет легче, чем убедить человека заняться сочинительством. Как некогда в каждом кроманьонце жил художник, так и в каждом современном человеке дремлет писатель. Когда человек начинает скучать, достаточно легкого толчка, чтобы писатель вырвался наружу», — так автор «Зеленого фургона» позже объяснит, каким образом среди страдающих от скуки персонажей повести зародился литературный клуб. Они томились от скуки потому, что «зима 1931 года была в Гаграх необычайно суровой… На узкую полоску гагринской земли обрушивались огромные молчаливые волны…»
И все же в 1932 году Козачинский, по всей видимости, скучал недостаточно. Лишь в августе-сентябре 1937 года он написал свои первые произведения — несколько рассказов о летчиках, которые были опубликованы журнале «Знамя» в феврале 1938 года. Затем в четырнадцатом выпуске альманаха «Год XXII» вышла повесть «Зеленый фургон», а в пятнадцатом — водевиль «Могучее средство». Первая книга А. Козачинского увидела свет в 1940 году, она включала два рассказа бывалого летчика, рассказ «Фоня», созданный в январе 1940 года, и повесть «Зеленый фургон».
Писательница Александра Бруштейн вспоминала, что Козачинский получил признание широкой публики с необычайной легкостью и в основном благодаря «Зеленому фургону». Все хвалили книгу за ее несомненные достоинства: увлекательный сюжет, лаконичный и выразительный язык, тонкий юмор. Повесть также имела еще одну крайне важную особенность: она была полна реалий, таких как названия улиц города и поселков, по которым и сейчас можно в точности воссоздать маршрут героев; упоминалась в ней «кукурузная армия» (о которой Козачинский знал не понаслышке, поскольку до ареста и сам скрывался в зарослях кукурузы), а также последняя фраза протоколов допросов, которую так любил Володя Патрикеев…
Таким образом, «Зеленый фургон» имел ошеломляющий успех, возможно, неожиданный для самого автора, и трижды переиздавался за первые пять лет после его выхода в свет. Казалось бы, такой успех должен был вдохновить Козачинского, но, увы, он не успел написать новых книг — помешали как тяжелая болезнь, так и Великая Отечественная война. В 1941 году Евгений Катаев-Петров и Александр Козачинский снова расстались, как оказалось, уже навсегда.
Автор «Двенадцати стульев», как и многие советские писатели, стал военным корреспондентом. Второго июля 1942 года самолет, на котором военкор возвращался из Новороссийска в Москву, был сбит немецким истребителем в Ростовской области возле села Маньково.
Александра Козачинского в армию не призвали по состоянию здоровья. Вскоре после начала войны он оказался в эвакуации, в Новосибирске. А новость о гибели друга окончательно подкосила писателя. Восьмого января 1943 года Александр Козачинский скончался, не дожив до своего сорокалетия, как и его друг Евгений Катаев.