Приносили его на щите, и Мария губами к щеке припадала, и плакала мать: «Положите его на кровать!» Он был хладен, безмолвен и сер, и был день – беспросветный четверг. Ну, а дальше – на пятницу ночь, и Мария, шахтёрская дочь, занавешенных мимо зеркал проходила в траурный зал и глядела на лоб мертвеца, на холодные губы отца, на его восковеющий лик, на немой неподвижный кадык, на пурпурный распахнутый гроб, словно двери в кровавый окоп, где он денно и нощно сидел, где живой он вчера помертвел, где последнее небо его выедало из глаз вороньё.