Гамилькар Барка (лицевая сторона монеты), боевой слон (оборотная сторона монеты).
Гасдрубал Барка (лицевая сторона монеты).
Ганнибал (лицевая сторона монеты).
По случаю успешно завершившейся войны римляне пышно отпраздновали очередной триумф, а через 15 лет — в 227 году образовали первые заморские провинции — Сицилию и Сардинию с Корсикой. Провинции рассматривались как собственность Рима, их население было подчинено неограниченной власти римских наместников (преторов). Привилегии была даны только Мессане. Она сохранила автономию и формально не находилась под властью римского претора. Ежегодно Рим посылал в провинции квесторов (казначеев) для сбора податей и преторов для ведения суда, расправы и для командования войском, если в этом была необходимость. Римский претор Сицилии жил в Лилибее, где раньше находился карфагенский наместник. В городе размещался гарнизон, в порту стоял римский флот. Рим стал питаться хлебом Сицилии. Остров был превращен в трамплин для дальнейшей борьбы с Карфагеном за господство в Средиземноморье.
Подписание мирного договора между Римом и Карфагеном в 241 году не означало, что между ними установился мир. Договор лишь обеспечил передышку для восстановления сил. Ни та, ни другая сторона в течение 20 лет не переставали думать о продолжении войны, условия мира то и дело нарушались. Так что победа Рима в войне с Карфагеном была неполной, а установившийся мир — непрочным. Политическое и экономическое соперничество двух соседних и сильнейших рабовладельческих республик древности вновь и вновь перерастало во взаимную вражду, ожесточение и ненависть. Ни мира между обоими государствами, ни внутреннего спокойствия в том и другом вплоть до второй Пунической войны не было. Полибий (I, 65, 1–4) сообщает, что сразу после заключения мира и римляне и карфагеняне подверглись одинаковым испытаниям: «Они были вовлечены в домашнюю войну, римляне с так называемыми фалисками… Одновременно у карфагенян была война с наемниками, нумидийцами, а также с изменившими ливийцами, война немаловажная и трудная, в которой они терпели много серьезных неудач и в конце концов вынуждены были бороться не только за свою землю, но и за самое существование свое и родины».
Подчинение фалисков воле Рима в результате кратковременной войны сопровождалось уничтожением их главного города Фалерия, переселением его жителей в Рим и присоединением их территории к римской ager publicus [50] . Что послужило поводом для восстания фалисков, мы не знаем, но причины, безусловно, «кроются в расширении римской агрессии, сопровождавшейся территориальными захватами. Нужда в земле отражает процесс имущественной дифференциации, разъедавшей римское общество». Хотя война с фалисками была успешной, однако мира в пределах Римской республики не достигли: римляне отправились на усмирение сардов и корсов, взявшихся тоже за оружие (Лив., Сод., XX). Врата храма Януса ненадолго были закрыты лишь в 235 году, остальное время в течение более 200 лет они оставались открытыми, что свидетельствовало о военном состоянии Рима.
Внутреннее положение Карфагена было еще труднее. Заключенный с Римом в 241 году мир принес пунийцам опустошительную гражданскую войну — вспыхнуло восстание наемников (242–238 годы), метко названное Полибием (I, 13, 3; 70, 7; II, 1, 3) Ливийской войной (Диод., XXV, 2–6; Корн. Неп., Гам., 2; Ann., Сиц., 2). Марксистские исследователи относят ее к справедливым войнам. К восставшим, потребовавшим от истощенного государства выплаты длительное время задерживаемого жалования, присоединились полузависимые крестьяне-ливийцы, рабы и свободные нумидийские племена. Основную массу восставших составляли ливийцы. Пытаясь вскрыть причины восстания, Полибий (I, 72, 2–3) пишет, что жестокость карфагенян по отношению к ливийцам и непомерно высокие налоги вызвали повсеместные волнения, которые переросли в гражданскую войну с участием всех слоев населения. По словам Полибия (I, 73, 3), армия восставших насчитывала около 70 тыс. человек, ее возглавили ливиец Мафос (Полиб., I, 69, 4—14), кампанец-раб Спендий (Полиб., I, 69, 4) и галл Автарит (Полиб., I, 77, 1). Разделившись на две части, восставшие успешно осаждали верные Карфагену города Утику и Гиппакрит, «отрезав карфагенян от остальной страны, и теперь угрожали самому городу» (Полиб., I, 73, 6–7), а вскоре приступили и к осаде Карфагена (Полиб., I, 82, 11).
Доведенные пуническим насилием до отчаяния, взбунтовавшиеся ливийцы уплатили всем карфагенским наемникам удержанное Карфагеном жалованье, чтобы привлечь их на свою сторону и вместе пойти войной на пунийцев (Полиб., I, 72, 6). Война с наемниками и ливийцами была для Карфагена более опасной, чем война с Римом. «Прежде карфагеняне боролись с римлянами за Сицилию, теперь им предстояло в домашней войне бороться за существование свое и своей родины», — поясняет Полибий (I, 71, 5). После поражений в войне с Римом Карфаген не имел достаточных средств на подавление восстания, а помощи извне ему было ждать не от кого. Без особой надежды он обратился к своему давнему врагу — Риму, и тот пошел навстречу (Корн. Неп., Гам, 2). Ничего противоестественного тут не было — проявилась международная классовая солидарность рабовладельцев. Но солидарность эта вскоре рухнула: в Риме увидели, что с их поддержкой Карфаген одержит победу, что вовсе не отвечало интересам римского сената.
Восставшие неоднократно добивались успеха (Полиб., I, 86, 5–6), но Карфаген делал все, что могло спасти его от поражения. По указанию Гамилькара Барки были вооружены все граждане, способные носить оружие (Полиб., I, 87, 3). Борьба все более обострялась. Взяв в плен карфагенского полководца Гескона (Полиб., I, 80, 10–13) и 700 карфагенян, восставшие после страшных истязаний умертвили их. Был беспощаден и Гамилькар. Он уничтожал и затаптывал восставших боевыми слонами, большое число их окружил, голодом довел до людоедства и уничтожил, Спендия и Автарита распял на крестах (Полиб., I, 86, 4). В решающем сражении (Полиб., I, 87, 8—10) победили карфагеняне. Большинство их противников пало, часть бежала, остальные покорились Карфагену. Мафос попал в плен. Успех был на стороне пунийцев потому, что африканская знать перешла на сторону Гамилькара Барки (Полиб., I, 78) — антикарфагенское движение приобрело невыгодный для нее характер. Это вызвало замешательство и дезорганизацию в среде восставших. Конечно, роль Гамилькара в подавлении восстания велика, но не гений полководца спас карфагенское государство от гибели, а измена знати в лагере восставших.
В дальнейшей борьбе с восставшими знатнейший из нумидийцев Нарава вместе с перешедшими к карфагенянам нумидийцами оказал неоценимые услуги Карфагену.
Пока над Карфагеном висела угроза гибели, Рим относился к нему благосклонно. Это отношение круто изменилось после того, как пунийцы вышли победителями в Ливийской войне. Римляне встали на путь вымогательств и шантажа. Следуя своей обычной политике ослаблять побежденного врага до крайности, они продолжали строить отношения с Карфагеном на основе жестокости и несправедливости. Воспользовавшись трудным положением своего постоянного противника, Рим оказал помощь восставшим пунийским наемникам в Сардинии (Полиб., I, 79). Когда же послы Карфагена появились в Риме с требованием очистить остров, римский сенат пригрозил им войной (Полиб., I, 88, 10) под предлогом, что карфагеняне вооружаются не против сардов, а против римлян. До предела ослабленный борьбой с наемниками, Карфаген не мог снова воевать с Вечным городом и решил отказаться от Сардинии (238 год), которой владел несколько столетий. В дополнение к этому Рим потребовал еще уплатить 1200 талантов (Полиб., I, 88, 12; Юст., XVIII, 7, 1; XIX, 1, 5; Диод., V, 15, 5). «Так была потеряна для карфагенян Сардиния, — пишет Полибий (I, 79, 5), — остров замечательный, большой по величине, обильный населением и плодородный». На острове были большие запасы серебра, меди и свинца.
Вскоре римляне оккупировали и соседнюю Корсику, присоединив ее к сардинской провинции. Флор (I, 18, 2, 15–16) отмечает, что Сицилия уже была римской провинцией и римляне, распространяя войну вширь, переправились на Сардинию и прилегающую к ней Корсику. Устрашая местных жителей, они разрушили Ольбию — главный город Сардинии и Алерию — главный город Корсики. Успешно были очищены от карфагенян суша и море. Для полной победы уже не оставалось ничего, кроме покорения самой Африки. Так, сравнительно легко, без особых расходов и потерь были приобретены большие острова, имеющие стратегическое значение: они прикрывали Римское государство с запада.
В оккупации этих островов проявилось беспредельное вероломство римлян. Между тем о неприкосновенности Сардинии со стороны Рима неоднократно говорилось в подписанных с Карфагеном договорах (Полиб., III, 22–25). Правда, в последнем из них, заключенном в 241 году, как справедливо отмечает Полибий (I, 88, 8—12), о Сардинии уже ничего не сказано. Римляне вероломно и незаконно аннексировали этот остров, и даже Полибий отстаивал правоту карфагенян. Конечно, Рим не принял справедливых возражений пунийцев, и те вынуждены были отказаться от Сардинии и уплатить требуемую контрибуцию, лишь бы не допустить войны.
Реабилитируя захватническую внешнюю политику Рима, Де Санктис фальсифицирует исторические источники поздней римской традиции (Орозий и Евтропий) и находит юридическое оправдание захвата Сардинии, как, впрочем, и историк А. Пиганьоль: Карфаген вынужден был отдать оба острова — Корсику и Сардинию вопреки протесту римлян, убеждают они, вступая в противоречие с логикой.
Римляне заняли только прибрежную часть Сардинии, на остальной территории они вели постоянную войну с туземцами. Окончательное покорение островов произошло через много лет — в 177 году до н. э. Захватив Сицилию, Корсику и Сардинию, Римское государство превращалось из союза италийских племен в сильнейшую державу Средиземноморья с заморскими владениями.
С присоединением к Риму Корсики и Сардинии в Карфагене обострилась политическая борьба. Она вызвала новый взрыв ненависти к римлянам. Еще больше вырос авторитет руководителя демократической партийной группировки Гамилькара Барки. В годы войны с наемниками вообще усилилось влияние Баркидов. Они разработали план больших завоеваний в Иберии, чтобы компенсировать потерю островов и создать новый арсенал для борьбы с Римом.
Рим в свою очередь был занят Северной Италией и Балканами. В 238 году против римлян с огромной армией выступили галльские племена. Полибий (II, 21, 1–4) сообщает, что положение Рима было похожим на состояние войны. Ослабленные войной с Карфагеном, римляне не посмели вступить в войну с галлами и заключили с ними перемирие, чтобы выиграть время. Собравшись с силами, они успешно сражались с североиталийскими племенами лигуров и победили их в 233 году. В честь этого консул Квинт Фабий Максим торжественно отпраздновал триумф (Плут., Фаб., II).
В 232 году народный трибун Гай Фламиний вопреки желанию сената провел аграрный закон (Полиб., II, 21, 8), по которому часть земель пиценов и галлов-сенонов на побережье Адриатики была обращена в ager publicus и мелкими участками роздана по жребию римским гражданам. Знатные же римляне встретили этот закон враждебно: земля отбиралась у них, они владели ею как узурпаторы. Вызов, брошенный аристократии Рима, укрепил связи трибуна с крестьянами, которые в 223 году избрали его консулом (Полиб., II, 32, 1). Аграрный закон Фламиния частично разрешил земельный голод в стране, но обострил ситуацию в Северной Италии и вызвал войну с кельтскими племенами бойями. Отныне Риму открывалась широкая дорога для колонизации Пицена и всей Цисальпинской Галлии. Устанавливались морские коммуникации в Адриатическом море и была остро поставлена проблема борьбы с пиратами.
Большой ущерб римской и греческой торговле и сношениям Рима с эллинами наносили пиратские разбои иллирийцев на Адриатике, объединившихся в единое государство. Оно достигло расцвета в 30-х годах III века при царе Агроне, а позже при его вдове, царице Тевте. Побережье Иллирии с необычайно изрезанной береговой линией служило прекрасной базой для морского разбоя. Пиратство и послужило причиной римского вторжения на Балканы. Опасность со стороны иллирийцев еще более возросла, так как правители Иллирийского царства были в союзе с Македонией.
Дипломатические переговоры Рима с Иллирийским царством не увенчались успехом (Полиб., II, 8, 6—13), и весной 229 года римский сенат послал свой флот с десантной армией в Адриатическое море к Керкире и Аполлонии. Так началась первая Иллирийская война (229–228 годы). Консул Гней Фульвий с 200 кораблями и консул Луций Постумий с 20 тыс. пехоты и 2 тыс. конницы (Полиб., II, 11, I—2, 7) при содействии Ахейского и Этолийского союзов греков рассеяли легкие суда пиратов, а римская армия разрушила их крепости. «Керкиряне обрадовались появлению римлян… передали им гарнизон иллирян, а затем единодушно приняли предложение римлян и отдали себя под их покровительство» (Полиб., II, 11, 5). Жители Аполлонии, подобно керкирянам, добровольно сдались римлянам и попросили у них защиты от иллирян. Римские войска взяли также под свою защиту эпидамян и покорили ардиэев. Многие племена побережья Адриатики доверились римлянам и перешли под их покровительство (Полиб., II, 11, 11).
В начале 228 года иллирийская царица Тевта вынуждена была отказаться от ведения войны и попросила мира. Рим продиктовал свои, тяжелые для Иллирийского царства условия, которые за неимением другого выхода были приняты. Керкира и береговая полоса Адриатики с Эпидамном и другими городами переходили к Риму. Иллирийцы оттеснялись в глубь страны, а их военным кораблям запрещалось появляться южнее Лиссьц ограничено было также плавание торговых и иных невоенных кораблей (Полиб., II, 12, 3–6). Кроме того, иллирийцы обязывались платить Риму ежегодную дань. Тевта лишилась престола, так как римляне объявили царем ее малолетнего пасынка и назначили опекуном Деметрия Фаросского, который получил часть Иллирии в свое владение под эгидой Рима. Римляне щедро вознаградили Деметрия за дружбу с ними и за услуги, обещанные им на будущее.
Самые важные города на берегах Адриатического моря — Керкира, Аполлония, Эпидамн и другие оказались под влиянием римлян. Риму нужна была на Адриатике морская база, и он ее получил. Римский сенат вступил в регулярные дипломатические сношения с греческими городами, главам Ахейского и Этолийского союзов были посланы копии мирного трактата с Иллирией (Полиб., II, 12, 4–5). Греки, торговля которых терпела от иллирийских пиратов не меньший ущерб, чем римская, были обрадованы вниманием римлян, оказывали им почести и устраивали торжества в честь их послов. Но успехам Рима на Балканах мешала Македония. Отношения между двумя государствами резко ухудшились.
Обострились отношения и с галлами. Раздел захваченных Римом земель в Северной Италии привел к такому недовольству галлов, что обе стороны оказались на пороге войны. Страх перед надвигающейся вооруженной борьбой с галлами заставил Рим искать дружбы с Карфагеном (Полиб., II, 13, 5–7). Римляне боялись, что пунийцы поддержат галлов в предстоящей войне, поэтому свою дипломатию они направили на установление дружественных отношений с Карфагеном.
После того, как Карфаген подавил восстание наемников и порабощенного ливийского населения, главнокомандующим пунической армией был назначен Гамилькар Барка (Диод., XXV, 8). Он же и возглавлял партийную группировку, которая обрела наибольшее влияние в Карфагене. От имени государства ее представители заключали договоры и соглашения, ратификация которых высшими властями была пустой формальностью. Все свои надежды Гамилькар возлагал на армию— лишь она могла принести государству несокрушимую мощь и величие. Но ее нужно было еще создать — из наемников и ливийских рекрутов, набиравшихся принудительно. Гамилькар вел курс на войну, решив начать ее, как только соберет необходимые силы и средства, определит способы ведения военных действий. Он составил и предложил правительству план компенсации за утраченные острова (Сицилия, Корсика и Сардиния), включавший в себя завоевание Иберии.
Отправление Гамилькара в Иберию можно считать одной из уступок Баркидам со стороны господствующей тогда олигархической партийной группировки Ганнона. Источники дают об этих событиях противоречивые сведения. Некоторые авторы (Ann., Ганниб., 2; Ибер., 5; Диод., фр. 8) сообщают, что Гамилькар отправился без согласия карфагенского правительства, возглавляемого Ганноном. Полибий же (II, 1, 6) подчеркивает, что полководец отбыл в Иберию с согласия правительства. Трудно отрицать последнюю версию, но вполне возможно, что представители правящей группировки были против похода Гамилькара, в то время как демократическая группировка поддерживала этот поход. Надо иметь в виду, что карфагенская олигархия не противилась восстановлению былого господства своей страны в областях, издавна входивших в сферу ее влияния, более того, она поддерживала идею завоевания иберийских земель, богатых серебром и другими полезными ископаемыми. Олигархии не нравилось другое, а именно то, что поход в Иберию возглавил Гамилькар — представитель демократии. Политические враги Баркидов хорошо понимали, что если прочные позиции в Иберии займут вожди демократической группировки и им будет сопутствовать успех в захватнической политике, то авторитет Гамилькара и его партии среди широких народных масс Карфагена еще больше возрастет, а использование иберийских богатств укрепит их положение. Широким массам, однако, было ясно, что реализация планов Гамилькара выгодна всем кругам карфагенского общества, вот почему в непримиримой ненависти к римлянам народ дружно одобрил новый поход Барки.
Отправляясь в Иберию в 237 году, полководец взял с собой старшего сына — Ганнибала, которому тогда было десять лет. Перед жертвенником мальчик поклялся, что никогда не будет другом римлян.
Чтобы не привлекать внимания противника, Гамилькар двинул армию сухопутным путем, а затем через Гибралтарский пролив переправился в Иберию (236 год). Девять лет вел он войну с иберами (236–227 годы), пока утвердил власть Карфагена на значительной части Пиренейского полуострова.
Рим, естественно, обеспокоился боевыми успехами Гамилькара, ведь Иберия превращалась в мощную базу возрождения могущества Карфагена. Римский сенат решил отправить на Пиренеи свое посольство, чтобы узнать о планах Барки. В 231 году послы прибыли в Иберию (Дион Касс., фр. 46). Гамилькар разъяснил им, что его завоевания на Пиренейском полуострове необходимы Карфагену для уплаты контрибуции Риму. Вмешиваться в иберийские дела на данном этапе у римлян не было оснований, да и не представлялось возможным: на севере Италии продолжались волнения галлов, назревала новая война с Иллирией. Таким образом, историческая обстановка благоприятствовала осуществлению агрессивных планов Карфагена.
Захватническая политика Карфагена в Иберии диктовалась рабовладельческим способом производства, требующим даровой рабочей силы (пленных превращали в рабов) и постоянного пополнения материальных ресурсов. Карфагенская экономика в результате длительных войн с Римом и Ливийской войны находилась в состоянии упадка. И вот остро необходимые Карфагену рабы и материальные ресурсы были приобретены благодаря военной активности Гамилькара. Богатые области Иберии с лихвой компенсировали потерю. Сицилии, Корсики и Сардинии.
В 227 году в бою с иберами Гамилькар погиб. Его войско провозгласило своим предводителем Гасдрубала — зятя Гамилькара (Полиб., II, 1, 9; Лив., XXI, 2, 3–4; Диод., XXV, 12). Зная о заслугах нового полководца, карфагенское правительство не могло не утвердить его избрания на высокую командную должность. Он же стал карфагенским наместником в Иберии. Диодор (XXV, 10–12) сообщает, что Гасдрубал так умело привлек иберов на свою сторону, что те сделали его своим стратегом, вождем, а армия под его руководством так быстро увеличивалась, что вскоре достигла 60 тыс. человек пехоты, 8 тыс. конницы и 200 боевых слонов. Он расширил владения Карфагена в Иберии, основал опорные пункты (крепости) и торговые фактории. Так было положено начало Новому Городу — Новому Карфагену (Полиб., II, 13, 1; X, 8—10; Страб., III, 4, 6), который «служил для карфагенян в Иберии как бы столицею и царской резиденцией» (Полиб., III, 15, 3). Здесь же был и арсенал, где 2 тыс. ремесленников изготовляли оружие (Полиб., X, 17, 9).
Быстрое и прочное укрепление карфагенского господства на Пиренейском полуострове вызвало беспокойство у римлян, и они решили серьезно заняться иберийскими делами. Направленное ими в 226 году посольство заключило договор с Гасдрубалом (Полиб., II, 13, 7; Лив., XXI, 2, 7; Aim., Ганниб., 2). Полибий не приводит текст договора, но пишет, что река Ибер стала границей, за которую карфагеняне не должны были переходить с военной целью. Условия договора, сохранившиеся в редакции Аппиана (Ибер., 7; Ганниб., 2; Лив., 6) и Ливия (XXI, 2, 7), гарантировали свободу и неприкосновенность союзному римлянам городу Сагунту (Заканф).
В советской и зарубежной историографии этот договор в большинстве случаев рассматривается как диктат Рима и одностороннее обязательство карфагенян не переходить Ибер. В действительно же римляне не осмеливались выдвигать свои требования хотя бы потому, что дело могло дойти до войны с карфагенянами. Объясняется это легко: римляне боялись кельтов, выступления которых ожидали со дня на день. Требование Рима к пунийцам не переходить реку Ибер преследовало обоюдную выгоду, а никак не было диктатом. Рим получил время успокоить кельтов, Карфагену же договор гарантировал завоевание огромной территории в Иберии без каких-либо препятствий и в то же время не допускал, что отвечало интересам Рима, расширения карфагенской зоны севернее Ибера. Это мнение подтверждает и Полибий (II, 22, 11): «Вот почему они [римляне] закрепили мир с карфагенянами заключением с Гасдрубалом договора… а пока обратили все свои помыслы к войне с кельтами, необходимо, думали они, покончить с этими врагами».
Договор сыграл важную роль в нормализации римско-карфагенских отношений. Он развязал руки римлянам для борьбы с галлами и содействовал их победе. Главная задача теперь оставалась за римской дипломатией — развалить единый фронт галльских племен, населявших долину реки По. Придерживаясь своего классического лозунга «разделяй и властвуй», римляне мастерски разобщали своих врагов. Так, накануне войны с галлами, они сумели вовлечь в свой союз венетов и галльское племя ценоманов (Полиб., II, 23, 2; Страб., V, 1, 9). Эти племена даже поставили армию из 20 тыс. воинов (Полиб., II, 24, 7). Благодаря искусной римской дипломатии силы галлов были ослаблены. Их войско, выступившее в 225 году против римлян, насчитывало немногим более 50 тыс. пехотинцев и 20 тыс. конников (Полиб., II, 23, 4). Римляне же выставили против них более 150 тыс. пехоты и более 6 тыс. конницы (Полиб., II, 24, 15).
Описывая эту войну (225–222 годы), Полибий (II, 23–35) подчеркивает, что она была наиболее опасной для всей Италии, и особенно для римлян. Рим не был уверен в победе, когда послал на галлов две консульские армии. Но все же римское войско заставило противника повернуть к Альпам. Сенат полностью переключился на войну с галлами: давались указания, комплектовались новые легионы, создавались запасы продовольствия и фуража. Всем союзникам было велено прислать точные списки достигших призывного возраста юношей (Полиб., II, 23, 7–9). Трудностей было немало, но Полибий преувеличивает их, когда заявляет (II, 35, 2), что «ни одна из описываемых историками войн не сравнится с этой по безумной отваге сражающихся, по количеству битв, по множеству участвовавших в них и убитых». Благодаря превосходству в оружии, высокой воинской дисциплине римляне одержали победу. Ожесточенно сопротивлялись инсубры, но и они были покорены. Римские легионы достигли Альп, вся долина По перешла в их владение, но до полного покорения галльских племен было еще далеко.
Успеху захватнической политики Рима на севере Италии содействовала разрозненность галльских племен, не противопоставивших римской агрессии единого фронта. К тому же в установлении господства Рима в Предальпийской Галлии были заинтересованы венеты и ценоманы. Они активно помогали римлянам.
Как ни трудна и опасна была война с галлами, в ходе ее осуществилась мечта крестьянства: завоеванной землей частично наделяли неимущих плебеев, вывозимых в колонии. Перед Римом встала и новая задача — романизировать захваченную территорию. С этой целью в 220 году были основаны колонии: Плацентия и Кремона (Полиб., III, 40, 4–5, 8; Страб., V, 1, 10–11; Лив., Сод., XX; Велл. Пат., 1, 15). Фламиниева дорога — военностратегическая магистраль, проложенная в 220 году в цензорство Фламиния, связала эту область с Римом и Адриатикой. Использовалась она при создании укреплений и для продвижения римлян в Предальпийскую Галлию.
После успешного окончания войны с галлами всю свою внешнеполитическую деятельность Рим направил на Адриатическое побережье Балканского полуострова и Иберию. В 221–220 годах были предприняты военные походы в Истрию под видом наказания за разбои и набеги ее жителей (Лив., Сод., XX; Евтроп., III, 7, 1; Ороз., IV, 13, 16). В действительности же Рим опасался нападения Македонии на восточное побережье Северной Италии и подчинил Истрию своему господству.
Конечно, военные успехи Рима не могли не беспокоить Македонию, стремившуюся установить свою гегемонию над всеми Балканами. Назревал новый вооруженный конфликт, и дальновидные политики Македонии старались заручиться поддержкой Карфагена, которая помогла бы им в войне с римлянами.
Подстрекаемый и поддерживаемый Македонией римский союзник Деметрий Фаросский вопреки заключенному с Римом ранее договору покорял и опустошал подчиненные Риму города Иллирии и острова Адриатики. Так, летом 219 года вспыхнула вторая Иллирийская война (Полиб., III, 16, 6; Юст., XXIX, 2). Истинной причиной войны, как заметил Полибий (III, 16, 1), было укрепление Римом тыла со стороны Иллирии в связи с назревавшей войной с Карфагеном.
Прибывшая в Иллирию римская армия в течение семи дней овладела крепостью Деметрия Дималы (Полиб., III, 18, 5), после чего из всех городов явились представители иллирян с предложением взять их под покровительство Рима. Консул Луций Эмилий направил свою армию на столицу Деметрия — Фаросе. Деметрий же с флотом вышел из укрепленного города в открытое море, разъединив и ослабив свои силы. В обоих сражениях — морском и сухопутном его армия потерпела полное поражение. Римляне легко овладели остальной территорией, и в конце лета 219 года консул с триумфом возвратился в Рим (Полиб., III, 18, 7—12; 19, 12; Ann., Иллир., 8).
В результате второй Иллирийской победоносной войны римляне утвердились на Балканах. Заинтересованность Рима в этом регионе диктовалась не только политическими, но и экономическими интересами в Адриатическом море — море торговли. Однако утверждение Рима на Балканах и его влияние на греков прямо затрагивало интересы Македонии, столкновение с которой становилось теперь вопросом времени.
Французский исследователь М. Олло выступает в роли защитника римской агрессии на Балканах. Он доказывает, что борьба Рима за Иллирию — это не создание плацдарма для дальнейших захватов, а попытка устранить угрозу нападения со стороны Македонии.
К этому времени в Иберии командование карфагенской армией возглавил Ганнибал. Воины единодушно выдвинули его полководцем, так как Гасдрубал был коварно убит одним кельтом «из личной мести» (Полиб., II, 36, 1–2; III, 12, 4). В Карфагене утвердили этот выбор, хотя правительство Ганнона не одобряло его (Полиб., II, 36, 3; III, 13, 4; Лив., XXI, 3; Ann., Ибер., 8; Ганниб., 3; Корн. Неп., Гам., 4; Ганниб., 1).
После убийства Гасдрубала группировка Ганнона перешла в наступление на своих политических противников Баркидов, решив окончательно лишить их власти. Аппиан (Ибер., 8) сообщает, что враги Ганнибала — олигархи начали судебные преследования единомышленников и друзей Гасдрубала, обвиняя их в различных махинациях. Ганнибал, только что возглавивший руководство Иберией и армией, вынужден был действовать осторожно, чтобы не обострить отношения с олигархами и не вызвать их недовольство. В Карфагене были крайне обеспокоены сложившейся ситуацией: владения в Иберии расширяли Баркиды, олигархи же (Ганнон) хотели иметь на Пиренейском полуострове своего лидера. Сама политика увеличения карфагенских владений и господства в Иберии не вызывала противодействия, лишь отдельные выступали против новых завоеваний.
Став главнокомандующим, Ганнибал решил осуществить план Гамилькара и Гасдрубала, не претворенный в жизнь из-за их преждевременной смерти. Предстояло окончательно покорить Иберию, прочно утвердиться в ней и, опираясь на размещенные там силы, перейти реку Ибер (совр. Эбро), Пиренеи и Альпы, земли галлов, войти в Италию и начать наступательную войну против Рима. План, возможно, и гениальный, но неимоверно трудный для исполнения. Тем не менее уже в 219 году Ганнибал решил, что пора осуществлять свой замысел. Этому благоприятствовала и международная обстановка: галлы Северной Италии вновь выступили против Рима, война римлян с Македонией казалась неизбежной. Торопился Ганнибал и потому, что опасался инициативы со стороны римлян — они могли первыми начать военные действия в Африке и Иберии, т. е. как раз там, где это было более всего удобно Риму и менее всего желательно Карфагену.
Многочисленная армия Ганнибала была готова к походу на Рим, его казну буквально распирало от золота и серебра. Плиний (XXXIII, 96) сообщает, что только один рудник ежедневно давал Ганнибалу 300 фунтов серебра. Сдерживало Ганнибала только то, что группировка Ганнона опять взяла верх и отвергла войну с Римом. Ганнон преследовал Баркидов, и Ганнибал не решался осуществить запланированный военный поход вопреки воле правительства, хотя и ждал удобного повода для начала. Причем ждал не сложа руки, а, как сообщают источники, содействовал разжиганию страстей в разногласиях между иберийскими племенами торболетами — карфагенскими союзниками и жителями города Сагунта — союзниками римлян. Междоусобицы и ссоры этих племен вылились в военное столкновение. Сагунтинцы отправили послов в Рим с просьбой о помощи (Полиб., III, 15, 1–3; Ann., Ибер., 6–8). Так Риму представился случай вмешаться в иберийские дела и положить конец завоеваниям Ганнибала.
Ганнибал, добиваясь разрыва отношений между Римом и Карфагеном, тоже воспользовался им же спровоцированным конфликтом, взял под защиту торболетов и весной 219 года напал на союзный Риму Сагунт (Заканф). Осада была начата, чтобы, во-первых, наказать сагунтинцев за обиду, нанесенную подвластным Карфагену племенам, и, во-вторых, уничтожить оплот римского влияния в Иберии.
Заключая в свое время союз с Сагунтом, Рим ставил перед собой цель иметь опору на Пиренейском полуострове, так как сенат считал неизбежной новую войну с Карфагеном в Иберии и Африке. Включение Сагунта в число союзников Рима пришлось, конечно, не по нраву пунийцам, и они не признали римским союзником город, находящийся в сфере их господства. Рим же настаивал на таком признании. В этом и заключалась главная причина конфликта. И. Ш. Шифман (Кораблев), проанализировав источники и мнения различных ученых, пришел к выводу, что Ганнибал осадой и разрушением Сагунта не нарушал договорных обязательств с Римом, так как о Сагунте в договоре Рима с Гасдрубалом (226 год) ничего не говорилось. Автор предполагает, что в Риме находился подложный вариант договора, в который и была включена статья о Сагунте как римском союзнике. Рим действительно заключил союз с Сагунтом, но не в 226 году, а гораздо раньше.
Рим заключил союз с Сагунтом по договору 226 года — так утверждает немецкий исследователь Ф. М. Гейхельгейм. Он по сагунтинским монетам датирует договор указанным годом и определяет его роль в возникновении второй Пунической войны.
Т. Моммзен и некоторые другие историки называют виновником Сагунтинского конфликта исключительно Ганнибала, который начал осаду города, а следовательно, и войну против Рима, не имея на то санкций Карфагена. Полностью реабилитирует внешнюю политику Рима в этот период, продолжая называть ее «оборонительным империализмом», Скаллард. Он же применительно к Риму рассуждает о политике защиты и обороны.
Ошибочность таких заявлений проявляется при критическом анализе источников — виновниками Сагунтинского конфликта и второй Пунической войны являются оба государства.
Исследуя внешнюю политику Рима и Карфагена между первой и второй Пуническими войнами, следует вскрывать истоки, проявления и последствия агрессии, а не защищать того или иного участника военных действий. Только марксистская историография правильно, с позиций исторического материализма рассматривает столкновения Рима и Карфагена как неизбежные, а войны между ними — как результат экономического и политического развития рабовладельческих государств.
Ганнибал постепенно покорял новые племена Иберии. Стараясь не нарушать договор с Римом о переходе через реку Ибер, пуниец всячески обходил Сагунт, чтобы не подавать римлянам повода к войне, пока окончательно не покорит всю Иберию. Сагунтинцы, разгадав маневр полководца, несколько раз извещали о нем в Рим. Там долго оставляли без внимания сообщения своих союзников, но все же вынуждены были прислушаться к их голосу и отправили своих послов на Пиренейский полуостров, чтобы те проверили достоверность полученных сведений (Полиб., III, 15, 1–2).
Во время Сагунтинского конфликта Ганнибал ожидал от прибывших в Иберию римских послов (Полиб., III, 15; Ann., Ибер., 11) объявления войны. Но послы, выяснив сложившуюся обстановку и видя полную готовность Ганнибала к войне, отправились с протестом в Карфаген, а в Рим послали сообщение о предстоящей войне. До встречи с Ганнибалом римляне, как пишет Полибий (III, 15, 13), «рассчитывали, что воевать [они] будут не в Италии, а в Иберии, и воспользуются городом сагунтинцев как опорным пунктом для войны». Но даже понимая, что война неминуема, Рим не торопился начинать ее по двум причинам: во-первых, от Карфагена исправно поступала военная контрибуция, с объявлением войны ее уплата прекратилась бы, и, во-вторых, необходимо было сначала покончить с галлами.
Ганнибал со своей армией выступил из Нового Карфагена к Сагунту. Полибий (III, 17, 1—11) дает подробные сведения об этих событиях. Он пишет: «Здесь-το расположился лагерем Ганнибал и ревностно повел осаду в ожидании важных выгод, какие сулили ему с завоеванием этого города. Он, во-первых, рассчитывал сокрушить надежды римлян на ведение войны в Иберии; во-вторых, он не сомневался, что запугает все тамошние народы и тем сделает иберов уже подчиненных более покорными… всего же важнее было то, что в тылу не осталось бы больше врагов, и он мог безопасно идти вперед». И полководца и его воинов манила обильная добыча в богатом городе. Отправка части добычи в Карфаген позволила бы ему сыскать благосклонное отношение соотечественников. «Ценою всевозможных лишений и трудом он взял наконец город приступом после восьмимесячной осады» (Полиб., III, 17, 9). Распределив богатства среди воинов, пополнив казну, а львиную долю отправив в Карфаген, Ганнибал не обманулся в своих расчетах: воины смелее сражались, а сограждане «готовы были охотно выполнить его требования».
Ганнибал между тем, расправившись с Сагунтом, уничтожив город и его жителей, вернулся в свою резиденцию— Новый Карфаген и стал усиленно готовиться к походу на Италию.
В Риме падение Сагунта было воспринято как начало войны с Ганнибалом. Но война еще не была объявлена. С этой целью в Карфаген было направлено второе посольство во главе с Квинтом Фабием Максимом. В карфагенском сенате римское посольство потребовало наказать или выдать Риму виновника сагунтинской трагедии (Полиб., III, 8, 8—10; 20, 6—10; Ann., Ибер., 13). Но так как Ганнибал и карфагенский сенат в период конфликта действовали согласованно, что подтверждается сообщениями Ливия (XXI, 11, 1–3) и Полибия (ПК 15, 8—11), то Карфаген не считал Ганнибала повинным в войне с Сагунтом. Римским послам было однозначно сказано, что войну развязали сагунтинцы, а не Ганнибал. В ответ римский посол Квинт Фабий в обращенной к карфагенскому правительству речи заявил, что под своей тогой он принес мир и войну — что предпочтут собеседники по переговорам? Карфагеняне предложили сделать выбор ему самому (Полиб., III, 33, 1–4). И выбор был сделан: война.
То, что римляне не удержали Сагунт, было их непоправимой ошибкой. И нельзя оправдать ее тем, что оба консула 219 года занимались войной в Иллирии. Иберийский вопрос был куда важнее, и римский сенат мог послать крупные силы на помощь Сагунту. Сделай он это — война с Ганнибалом велась бы иначе, его италийский поход был бы сорван.
Готовясь к войне с Римом, Ганнибал сформировал армию, которая состояла из набранных для военной службы карфагенских подданных — ливийцев и испанцев. Прежде чем отправиться в поход, Ганнибал послал доверенных людей по намеченному пути к Пиренеям и Альпам, чтобы разведать дорогу через горы и узнать отношение галлов и их вождей к предстоящей войне (Полиб., III, 34, 1–6). Его посланцы благополучно возвратились и доложили, что галлы готовы к союзу с Карфагеном, но путь через высокие горы чрезвычайно сложен. Последнее сообщение не обескуражило полководца. Перед ним стояла грандиозная задача — поднять и объединить против Рима все недовольные племена, найти помощников и союзников для похода на Рим.
Посланцы Ганнибала собрали необходимые сведения о плодородии земель, по которым будет двигаться его армия, о количестве населения и его воинском мастерстве, но «самое главное, — как замечает Полибий (III, 34, 3), — о присущей ненависти населения к римлянам». Полководец был убежден, что только тогда он может достичь успеха в войне с римлянами, когда его армия преодолеет все трудности длительного пути и приобретет в кельтах союзников.
Зная о неприязни галлов к Риму, Ганнибал избрал путь похода с севера, через Альпы — здесь было самое слабое звено в римско-италийском союзе. План был дерзок, но соответствовал обстоятельствам времени: господство Рима над всей Италией еще не упрочилось, покоренные племена не примирились со своим подчинением. Замысел Ганнибала строился на том, чтобы восстановить против Рима его союзников, затем уничтожить его. Это была целая политическая программа, использующая противоречия между римлянами и покоренными ими италийскими общинами. Ганнибал рассчитывал также на помощь Македонии.
Накануне похода на Рим Ганнибал «переместил ливийские войска в Иберию, а, иберийские в Ливию и тем соединил обе части войск узами верности» (Полиб., III, 33, 8), т. е. обменял заложников. Для защиты Карфагена он отправил 13 850 балеарских стрелков (Полиб., III, 33, 8—11; Лив., XXI, 21, 12). В Ливии, кроме того, было мобилизовано еще 4 тыс. воинов — своего рода заложников. Они были размещены в Карфагене для обороны города (Полиб., III, 33, 14–16; Лив., XXI, 21, 13).
В Иберии Ганнибал оставил своего брата Гасдрубала с армией в 12 650 человек пехоты и 2550 конницы, придав ему еще 21 слона и около 60 судов для связи с Африкой (Полиб., III, 33, 14–15). Войско в Италию — около 90 тыс. пехотинцев, 12 тыс. конников и 37 боевых слонов — он повел сам (Полиб., III, 35, 1–2; Лив., XXI, 23, 1). После переправы через реку Ибер 10 тыс. человек из состава пехоты и тысячу всадников Ганнибал передал Ганнону — своему доверенному военачальнику, назначив его правителем восточной части Иберии. Столько же воинов-иберов он отпустил в родные места, чтобы иметь надежных людей в тылу. Большие потери он понес в борьбе с илургетами. В конце концов у Ганнибала осталось 50 тыс. пехотинцев и около 9 тыс. конников (Полиб., III, 35, 7), с которыми он и двинулся к Альпам. Полибий (III, 35, 8) подчеркивает, что «его войско отличалось не столько многочисленностью, сколько крепостью здоровья, и было превосходно испытано в непрерывных битвах Иберии».
Сопоставляя силы Рима с силами Ганнибала и их размещение, легко убедиться, что накануне войны римляне допустили непоправимые ошибки. Большую часть армии, например, они определили для ведения военных действий в Сицилии и Африке, а меньшую отправили в Цисальпинскую Галлию, не подозревая, что поход Ганнибала в эту часть Италии уже начался. Назначение в Сицилию, а оттуда в Африку получил консул Тиберий Семпроний Лонг, возглавивший два римских легиона по 4 тыс. пехотинцев, 300 всадников и 17 800 воинов (16 тыс. пехоты и 1800 конницы) из числа союзных войск и флотилию из 160 пятипалубных боевых кораблей и 12 легких вспомогательных судов (Полиб., III, 40, 2; 41, 2). В общей сложности армия Лонга насчитывала более 26 тыс. человек. Другой консул — Публий Корнелий Сципион получил назначение в Иберию. Его армия состояла из двух легионов, 14 тыс. пехотинцев и 1200 конников, 60 пятипалубных кораблей и 8 легких вспомогательных судов (Полиб., III, 40, 2; 41, 2). Таким образом, у него было 23 800 воинов. Почти такое же войско (23 600 человек) вел за собой в Цисальпинскую Галлию претор Луций Манлий. Всего римская армия насчитывала немногим более 70 тыс. воинов. Распределив их по фронтам, сенат раздробил и без того немногочисленные силы, лишил их единого командования. К тому же римляне плохо знали обстановку и недооценивали чрезвычайно опасного врага. Они были опьянены успехами в первой Пунической войне и, презирая побежденный Карфаген, не сочли нужным серьезно подготовиться к борьбе с ним. А ведь возможности и резервы были. Полибий (II, 24) сообщает, что римляне в это время могли выставить 700 тыс. пехотинцев и 70 тыс. кавалеристов. В наличии же имелась только десятая часть.
Итак, война началась. Ганнибал со своей армией двигался к границам Рима. Время и место войны были избраны пунийцами, имевшими численное преимущество в армии, и особенно в коннице. Но римляне превосходили их во флоте, в материальных и людских ресурсах.