Колхозному слесарю Сергею Карасюку в тот октябрьский вечер перепала в клубе неслабая «грамулька». Душа его тут же «развернулась», обнажив «признаки врожденного умственного недоразвития в форме олигофрении в степени легкой дебильности с эмоционально-волевыми нарушениями», и позвала на подвиг. Но с хрустом вырвав пару колов из чьего-то новенького забора, специалист по ремонту плугов и борон не получил должного удовлетворения и понял, что подвиг, возможно, еще впереди. О, кто-то навстречу идет!

— Привет, Томка! — пьяно просиял Карасюк, спутав с кем-то 15-летнюю односельчанку Валю Лисицкую.

— Разуй глазища, чокнутый! Где ты Томку видишь? — хохотнула девчонка, отстраняясь от устремившегося к ней Сергея.

— У-у-у, Валька, ты, значит? — сделал для себя Карасюк «великое открытие» и загородил девушке дорогу. — Тебе восемнадцать еще нету, чего ты ночью по веске болтаешься? Изнасильничаться хочешь? Так давай, я умею!

— Ночь?! Девять часов на улице, куры еще спать не легли. Вот залезь в курятник и насильничай, если певень в лоб не даст, — Валя была в настроении и, посмеивалась, беззлобно подтрунивала над пьяным Карасюком.

Он на это вроде как не обращал внимания:

— Давай к Турку зайдем, он сегодня в магазине вино брал, авось еще не все выдул.

Зная, что отвязаться от «чокнутого» наверняка не удастся, Валя, взглянув на часы, без особой охоты, но согласилась.

Турок и впрямь еще не все «выдул». Карасюк помог.

— Пей! — расплескивая вино, сунул он стакан и Валентине.

— Да ну тебя с твоим чернилом, сам пей, — девушка поднялась, чтобы уйти.

— Я тоже сваливаю, — подхватился еще больше окосевший Карасюк.

От такого провожатого Валю если не тошнило, то подташнивало — точно, однако ни гнать — что толку! — ни убегать не стала. На пустыре доселе беспрестанно болтавший всякую чепуху Карасюк вдруг будто клещами обхватил ее одной рукой за талию, другой за шею и стал валить на землю. Валя с опозданием сообразила, что означают эти навязчивые проводы, попыталась вывернуться и три раза получила по лицу — Карасюк бил больно, наотмашь.

— Ты только не кричи, не кричи, а то совсем убью, — задыхаясь от предчувствия того, что вот-вот произойдет, хрипло шептал вроде бы протрезвевший малость слесарь, раздевая ее. — Ложись, не пожалеешь…

…Перед тем, как смотаться с пустыря, пресытившийся дебил еще минут десять вдалбливал Валентине, что непременно убьет ее, если кому хоть слово скажет. Девушка восприняла угрозу всерьез. И молчала.

А Карасюк затих, «залег на дно» на целый год. Во всяком случае, так следует из материалов следствия и суда.

…Сентябрь, грибная пора. Карасюк с приятелем Степаном Пятихатом, не намного опередившим его в умственном развитии, шлялись по лесу с кошелками. И надо же было столкнуться с ними семилетним Свете и Инне Макуль. В Карасюке сразу проснулся дремавший маньяк.

— Уведи вон ту подальше, на опушку, — приказал он послушному Степану, имея в виду Инну. И — Свете:

— Ты будешь со мной грибы собирать, а она — с ним. С нами, знаете, сколько нагребете — не унести.

Приняв слова Карасюка за чистую монету, девочки разделились.

— Подойди к тому ельнику, там одни боровики сидят, — Карасюк коварно отправил доверчивое дитя подальше от поляны. А сам уже снимал с плеч куртку.

…Света заливаясь слезами, стонала под тяжестью его дурно пахнущего тела, звала на помощь, но ублюдок зажимал ей грязной ладонью рот и нос, и она, задыхаясь, до конца терпела страшное истязание. Затем последовала старая «песенка»:

— Расскажешь кому, убью!

Подавленная перепуганная девочка убежала домой, а вошедший во вкус оболтус подался на опушку, где Пятихат чуть ли не силой удерживал вторую, ни о чем не догадывающуюся маленькую жертву. Все повторилось с зеркальной точностью: куртку наземь, на куртку — ребенка… И знакомое: «Убью!» Дети, как и Валя, молчали.

Маньяк понял, что его боятся, и в один «подходящий» момент решил еще раз «пройтись» по Валентине. С неразлучным Пятихатом и чекушкой пришли на ферму. Валя кормила телят — подменяла мать.

— Выпьем, — предложил Карасюк люто ненавидевшей его девушке.

— Иди ты!..

Он как будто только и ждал этих слов. Валя и глазом моргнуть не успела, как оказалась в тамбуре, где лежало сено. — Неси веревку!

Пятихат, изрядная несовершеннолетняя сволочь, мигом исполнил приказание. Карасюк привязал вырывавшуюся Валю за руку к толстой доске и уже собирался сотворить гнусность, но стоящий «не стреме» Степан подал сигнал тревоги: Валина мать идет! Подонки еле унесли ноги.

Странная девушка эта Валя. Она и после неудавшейся попытки изнасилования в тамбуре продолжала молчать. А Карасюк, между тем, «распоясался» вовсю.

Ребята играли на территории колхозных гаражей. Пьяный и агрессивный Карасюк прицепился к тринадцатилетнему Игорю: — Пойдешь со мной!

Он привел паренька в заброшенный, полуразрушенный, телятник. Бил кулаками, «катал» ногами, пустил в ход металлический прут. И, наконец, — изнасиловал мальчика.

До смерти запуганный Игорь тоже молчал… Казалось, скатываться по наклонной низменных половых инстинктов Карасюку дальше некуда. Ан нет!

Набравшись, как свинья грязи, на свадьбе, он, выписывая зигзаги и восьмерки, приплелся домой, но вместо хаты попал почему-то в сарай. Где и набросился на родную бабушку 1919 года рождения. На крик пришедшей в ужас старушки подоспел сосед…

Лишь после двух последних «эпизодов» сельчанам, которые, как оказалось, не такими уж и «незнающими» были, стало ясно, что если чокнутого Карасюка не остановить, он, глядишь, и впрямь станет этаким ненаказуемым секс-маньяком местного масштаба. И «сдали» слесаря с потрохами в милицию.

Психиатрическая экспертиза, несмотря на «степень дебильности» Карасюка, признала подонка в отношении инкриминируемых ему действий полностью вменяемым. Что и позволило Брестскому областному суду отмерить «любителю острых ощущений» 10 лет лишения свободы.

(А. Луговец. Детективная газета, № 15, 1996)