Словно крепость, возведенная руками гигантов, высится испанская земля над морями. С трех сторон твердыню лижут волны Атлантики, Средиземного моря.

А с севера, со стороны Франции, она прислонилась к стене Пиренеев.

Из середины крепости в густую небесную синь возносится Центральное плоскогорье. Это Кастилия — «Укрепленный замок», стоящий стражем меж рвов и бастионов. Безлесные, каменистые просторы… Триста тысяч квадратных километров — две трети всей Испании.

С какой резкостью сменяются здесь времена года!

Летом на кастильскую землю обрушивается ярость южного солнца: пересыхают потоки, выгорают пастбища. Под раскаленным добела небесным сводом плоскогорье кажется пустыней. Взгляд безнадежно скользит по бурым, сожженным пространствам. Разбросанные там и сям купы оливковых рощ, шатры фиговых деревьев лишь оттеняют суровую наготу края.

Истомленная долгой жаждой, земля Кастилии и осенью не получает вдоволь влаги. Но теперь все плоскогорье погружается в прохладу, приносимую ветрами с гор. Замирает долгая оргия сухого зноя. Звонкий воздух напоен бальзамической свежестью высот По остывшему небу высоко скользят пурпурные облака. Они бросают на прозрачные дали фантастические розовые и фиолетовые тени.

В эту пору облик старой испанской области величествен и суров.

Удивительны здесь зимы. Медный диск солнца начищен до блеска холодными, резкими ветрами. Оснеженные вершины горных цепей подпирают далекий горизонт. Под неизменно синим небосводом воцаряются жестокие холода. Долго не уступают они весне — мимолетной очаровательной улыбке хмурой кастильской природы.

С марта по май Кастилия зеленеет. Покрываются травами пастбища, цветы устилают ложбины и склоны Буйно колосятся поля.

В эту лучшую пору покинем сердце страны, плоскогорье. В какую сторону ни направимся — только не в Ламанчу или Эстремадуру, — нас поразит яркое разнообразие окружающих Кастилию провинций.

На северо-западе раскинулась Галисия, область изумрудных пастбищ и обильных вод. Крутые берега океана образуют бесчисленные заливы прихотливого излома, не уступающие в живописной прелести норвежским фиордам. Те же извилистые глубокие ущелья, поросшие зеленым руном. Так же спокойно по их дну голубой лентой стелются морские воды, Но галисийские фиорды залиты ярким южным солнцем.

Рядом с Галисией вдоль Бискайского залива тянется Астурия, страна журчащих потоков и снежных вершин. Это как бы кусок Швейцарии, перенесенный ради пущего декоративного эффекта поближе к океану. Между астурийскими горами и побережьем разбросаны цепи холмов. Всюду виноградные лозы, яблони, кукуруза.

Дальше к востоку, за одетыми хвоей холмами Наварры, в долине Эбро залегают сухие красноватые утесы Арагона. Суровый пейзаж этой древней испанской страны лишь изредка оживляется пышной зеленью садов.

У берега Средиземного моря цветет Каталония, край пахарей, рыбаков и торговцев. Она, как родная сестра, походит на итальянские и греческие побережья. В густую синеву моря смотрятся пинии, мирты и кипарисы. Среди них — желтая россыпь рыбачьих деревушек.

Соседние Валенсия и Мурсия отмечены неизгладимой печатью Востока. Давние хозяева, мавры, вдохнули жизнь в эти засушливые земли. Они обуздали бегущие с гор реки, проложили густую сеть каналов. Арыки выпивают до капли горные потоки и отдают драгоценную влагу полям, садам, огородам.

Апельсиновые массивы Валенсийской Уэрты, пальмовые рощи и библейские колодцы Мурсии вызывают в воображении картины Месопотамии, Палестины.

На юг и на запад отсюда, в долине Гвадалквивира, лежит прекрасная Андалузия. Рядом с ней — напоенная солнцем Гранадская Вега. Города и деревни соперничают в белизне с искрящимися ледниками Сьерры-Невады. Это уже Африка. Здесь пейзаж и климат совсем марокканские.

* * *

Велико разнообразие испанских земель. Резко различны высоты отдельных провинций над морем, их почвы и климаты. Испания на три четверти засушливая и на одну четверть с избытком влаги; низменная, рассеченная горными кряжами — и высокая, плоская; голая — и покрытая лесом.

Но в многообразии этом есть нечто, делающее испанскую природу единой, — это могучая жизнеспособность, столь характерная для всего облика страны.

В горах Испании, на выветренном граните, борется за жизнь великое множество трав, цветов. Они лепятся по обрывам, устилают расселины скал. Разновидностей их великое множество. Невзрачны они, не радуют взора путника, но отдают обжигающему их знойному воздуху острый, хмельной аромат. Моряки говорят, что чувствуют запах Испании задолго до того, как перед их глазами откроются ее берега.

* * *

Казалось бы, что народ, живущий за крутыми горными цепями, под прикрытием естественных рвов и стен, должен быть навеки защищен от прихода непрошеных гостей. Как далеко от истины подобное предположение! Полуостров лежит на перекрестке мировых путей, и необоримые силы истории не раз преодолевали возведенные природой преграды.

Карта Испании.

В седую старину, за две-три тысячи лет до нашей эры, здесь жило племя иберов. Пришлое ли это племя, или оно искони обитало на полуострове — никто не знает. Известно, что иберы мужественно защищали свою независимость, были трудолюбивы и предприимчивы.

Очень рано у берегов Иберии появились на весельных галерах чернобородые торговцы из Финикии. Они заложили в устье Гвадалквивира Таршиш. Неподалеку от него основали Гадир — жемчужину океана, один из древнейших городов Европы, нынешний Кадис.

Вслед за финикиянами пришли их ученики и соперники в торговле — греки, раскинувшие торговые фактории по средиземноморскому берегу полуострова.

Финикияне и греки держались у побережья, избегали распрей с коренными жителями, откупались от иберийских вождей дарами и данью.

Но вот на полуостров проникли с африканского берега сыны Карфагена: Баркиды задумали поход на Рим, а путь к нему лежал через Иберию. Ганнибал двинул свою армию во внутренние иберийские земли, истребляя непокорных, насильно вербуя в свои отряды туземную молодежь.

Сопротивление иберов поразило весь античный мир. По всему свету прогремела доблесть Сагунта, осажденного войсками Ганнибала в 218 году до нашей эры. Несметные полчища обложили город. Но ничто не могло принудить Сагунт к сдаче: ни отказ союзников-римлян в помощи, ни атаки слонами, ни даже захват крепостных башен.

Осажденных стал мучить голод. Тараны карфагенян валили стены. Тогда старейшины Сагунта велели развести на площади костры и вместе с семьями нашли смерть в пламени. Победителя приветствовали голодным воем псы, бродившие среди обугленных трупов. Тех немногих, кто остался в живых, разъяренные враги перебили или продали в рабство.

С великим трудом отряды Ганнибала пробились через полуостров к италийским землям. Владеть Иберией Карфагену пришлось недолго — не больше трети века. На плечах разбитых карфагенских полчищ в иберийскую землю вторглись железные римские когорты.

Снова завязалась жестокая борьба коренного населения с завоевателем. И вновь во все концы разнеслась молва о мужестве свободолюбивых жителей Иберии, о сопротивлении города Нумансии в 134 году до нашей эры.

Вся иберийская земля дрожала от тяжелой поступи римских легионов. Но нумансийцы не открыли перед ними ворот. Дрались все, кто способен был носить оружие: старики сбрасывали камни на головы осаждавших, женщины ослепляли их кипящей смолой.

Когда же в римский стан прибыл Сципион, будущий покоритель Карфагена, и город был обложен сплошным кольцом, сила сопротивления стала падать. Изнемогающий от голода, пораженный мором, город прибег, подобно Сагунту, к массовому самоубийству.

Сагунт и Нумансия — кровавые зарницы неукротимой ярости сопротивления испанского народа. Их полыхание бросает свет на всю последующую историю испанцев. От них тянутся нити к XIX и XX векам, к Сарагосе и Мадриду…

Иберия стала богатейшей провинций Римской империи. На форумах городов плодородной Бетики (Андалузии) подвизались местные поэты и ученые. Оба Сенеки, географ Мела, целая плеяда латинских поэтов, многие римские императоры были уроженцами Испании.

Но вот пришли исторические сроки, пало мировое могущество Рима. В 409 году нашей эры через Пиренеи на полуостров устремляются варварские германские племена: вандалы, аланы, свевы. Второй волной движутся вестготы. Они разрушают древнеримскую цивилизацию, ввергают страну в анархию. Теперь Испания представляет собой мозаику из мелких вестготских королевств и княжеств, раздираемых феодальными распрями. Примечательным событием этого времени было принятие христианства вестготскими королями и их подданными.

Недолго тянулся и вестготский период испанской истории. К началу VIII столетия страна стояла на пороге новых испытаний.

По северному берегу Африки двигались орды смуглолицых конников в бурнусах, храбрых, но жадных до грабежа воинов. Старинные испанские летописи красочно повествуют о том, как вестготские удельные князьки в пылу междоусобных раздоров сами накликали беду на свою землю, призвав арабов к себе на помощь против врагов-единоверцев.

Как смерч, ворвались берберийские всадники на полуостров весной 711 года. В семидневной кровавой сече у Хереса-де-ла-Фронтера полег весь цвет вестготского воинства. Белые арабские скакуны полетели на крыльях победы на север, одолели перевалы Сьерры-Морены, растеклись лавиной по плоскогорью. Завоеватели вышли к Леванту, пронесли зеленое знамя пророка до Кантабрийских гор.

В несколько лет Испания подпала под власть мусульман. Только в труднодоступных горных теснинах Астурии горстке христианских князей удалось отстоять свою независимость. Сюда стали стекаться все, кто не желал идти под власть нового завоевателя.

Началось восьмивековое господство мавров в Испании.

Арабы поселились в испанских долинах и горах, оросили бесплодные земли, возвели новые города, украсили их дворцами непревзойденной красоты.

Мавры переняли духовное наследие Афин и Рима. Они углубились в тайны неба, науку чисел, алхимию, в законы жизни человеческого тела. Им открылась сокровенная гармония музыки, поэзии, танца.

К тысячному году нашей эры Кордовский халифат был светильником культуры для всей Западной Европы. Кордова с ее миллионным населением вмещала десять тысяч дворцов, мечетей, бань, школ. Ее библиотека насчитывала шестьсот тысяч рукописей. Кордова влекла к себе людей так, как за тысячу лет до того притягивал Рим.

Однако сколь широко ни раскинуло свои ветви древо мавританской государственности, корни его были слабы. Кончились завоевания, прекратился приток добычи — и начало хиреть гордое царство.

Укрывшиеся в астурийских горах потомки христианских владетелей Испанки постепенно отвоевывали потерянные их предками земли. Проходили века. Бургос и Сарагоса, потом Толедо и Валенсия, затем Севилья и Кордова сменили полумесяцы своих минаретов на кресты, эмиров халифа — на епископов и губернаторов. Выросли два королевства — Кастилия с Леоном и Арагон, охватившие почти весь полуостров. В течение двухсот лет им еще противостоял арабский островок — Гранадский эмират. К началу XV века пал и он. Арабы были изгнаны из Испании.

* * *

Вехой на историческом пути испанцев стал 1492 год.

В этом году генуэзец Христофор Колумб, как начертано на его гербе, «дал Кастилии и Леону новый мир» — американский континент. Маленькая, захолустная Испания стала первой державой мира.

Королева Испании Изабелла, расплачиваясь с церковью за помощь в борьбе с дворянами и городами, незадолго до того, в 1480 году, подписала высочайшее повеление о введении в ее владениях инквизиции.

Глава инквизиции Торквемада зажигает первые костры. В течение двух лет сжигают двадцать тысяч католиков-«еретиков», мусульман, евреев. Обнародован эдикт о доносительстве. Под угрозой отлучения от церкви все верующие обязаны доносить Святому присутствию на своих родных и друзей, как только они заметят отсутствие в тех должного рвения в делах веры.

В подземных темницах инквизиторы пытают, истязают, полосуют, рвут на части тела своих жертв, заподозренных в религиозном свободомыслии. В церквах, в тиши исповедален, подавленные видением вечных мук, рисуемых духовными пастырями, женщины шепчут омертвелыми губами доносы на мужей, братьев, отцов. В пятнадцати городах заседают трибуналы инквизиции. Они жгут богопротивные книги, жгут тысячи и тысячи вероотступников.

* * *

На испанский трон в 1516 году восходит Карл I.

Ограбление недавно открытых земель далекой Америки достигает теперь апогея. Из-за моря, из Мексики и Перу, в королевскую казну, в дворянские карманы широкой струей течет золото, обагренное кровью индейцев. Литые из драгоценного металла пучеглазые ацтекские уродцы-идолы, тончайшие дворцовые украшения инков, наспех сплющенные молотками в увесистые бесформенные куски, плывут в трюмах каравелл в Севилью. Навстречу этим кораблям несутся другие, битком набитые головорезами, идущими воевать индейские земли, добывать себе богатство, «обращать в веру» краснокожих.

Монетный двор без устали чеканит дублоны. Карл богат. И в голове коронованного фантазера роятся проекты, один другого смелее и сумасброднее: золотым рычагом он опрокинет европейские троны, станет властелином мира.

А тем временем народ задыхается под гнетом фанатической монархии. Полноценным испанцем почитается только королевский солдат да еще конквистадор — подвизающийся в Новом Свете завоеватель.

Пахать землю, трудиться за верстаком, торговать — это унизительно, почти что зазорно. В глазах не только дворян, но и горожан такие занятия достойны лишь мавров, евреев и скрытых еретиков, тайных сторонников Лютера, что прячутся от инквизиции по городам королевства. Испанец, верный сын католической родины, должен найти богатство и уважение сограждан на острие своей шпаги.

* * *

Как вывезенная из тропиков птица, дрожит, не может согреться укутанный в меха горбоносый старый король Филипп II. Уже долгие годы безвыездно пребывает в Эскориале преемник Карла I. Дворец этот — самое бездушное, мрачное творение, когда-либо созданное рукою зодчего. В промозглую сырость бесчисленных зал не проникают ни звуки жизни, ни луч солнца. В каменной громаде Эскориала чувствуешь себя погребенным, хоть и бьется еще сердце и дышит грудь. Здесь король предвкушает обещанное ему святыми отцами загробное блаженство.

Филипп замыслил довершить земные дела свои великим подвигом. Снаряжен невиданный дотоле флот — армада в 160 кораблей при 2 600 пушках. Флоту приказано подойти к Англии, высадить десант в 30 тысяч солдат, захватить Лондон.

Когда осенью 1588 года в испанские гавани вернулись жалкие остатки растрепанной бурями и разгромленной англичанами «Непобедимой армады», то Филипп, как рассказывает летописец, принял страшную весть внешне спокойно: ни один мускул не дрогнул на его каменном лице.

А удар был сокрушительный, смертельный. С поражением армады началось падение былого могущества испанской монархии. Мировая империя испанских Габсбургов теряет постепенно свои европейские владения: Португалия становится независимой, отделяются Нидерланды, к Франции отходит Франш-Контэ.

На море теперь безраздельно господствует Англия, на континенте тон задают французы. Испания все больше и больше становится провинцией, окраиной Европы, старомодной, претенциозной. Испанские короли в испанские дворяне еще рядятся в свои пышные средневековые титулы, но центр политической и хозяйственной мощи Европы переместился на север.

В 1700 году умер жалкий последыш испанских Габсбургов немощный и полоумный Карл II. Корона Испании перешла к анжуйской ветви Бурбонов.

К этому времени бедствия страны достигли предела.

Вместо 15 миллионов испанцев, населявших страну два века тому назад, теперь на запустелой земле Испании прозябают лишь 5,5 миллиона. Испанцы забыли, как строятся корабли. В пустых гаванях царит мертвая тишина. Почти вся торговля с американскими колониями испанской короны находится в руках чужеземцев. Постоянные нападения сильнейших конкурентов ослабили связь монархии с ее заморскими владениями, свели до ничтожных размеров доходы от них. Дерзкие флибустьеры — англичане, голландцы — безнаказанно грабят берега самой Испании.

Внутри страны тысячи поселений вымерли либо оставлены обитателями. Улицы поросли травой, как заброшенные кладбища. Полные суеверного ужаса, окрестные жители далеко объезжают эти мертвые селения, боясь привидений, гнездящихся в покинутых лачугах.

В эти страшные годы опустели целые области. Оросительные каналы Валенсии и Мурсии забиты песком, частью разрушились. В Андалузии, где каждая пядь земли была некогда заботливо обработана, теперь на десятки лиг поля лежат невспаханными. Эстремадура уподобилась безлюдным прериям Америки. Чуть приметно бьется еще пульс торговых портов Каталонии.

Умерли, ушли в прошлое прославленные испанские ремесла — знаменитая некогда выделка кож, тонких шерстяных тканей, цветного стекла. Почти все потребные им изделия испанцы стали получать из чужих стран.

Испанский народ влачил жалкую жизнь. У ворот монастырей ежедневно выстраивались длинные цепи голодных людей. Монахи раздавали им монастырский суп. Монастырь, его сытая, безмятежная жизнь, стал мечтой разоренных крестьян, нищих обитателей городов. Устроить сына или дочь в орден — значило обеспечить их навек, да и самим подкармливаться около них.

* * *

Проходят десятки лет. Страна понемногу приспособляется к новым условиям существования, к роли второстепенной, окраинной державы. Вместо дорогостоящих мировых авантюр начинают заниматься устроением дел внутренних: строят дороги, налаживают судоходство, создают налоговую систему. Проводится реформа хозяйственных отношений империи с ее огромными колониями. Хозяйство страны постепенно восстанавливается.

Новые времена — новые песни. Из соседней Франции веет свежим воздухом свободомыслия. Философское движение эпохи Просвещения, родившее Вольтера, Дидро, Д’Аламбера, захватывает лучшую часть испанского дворянства.

* * *

Вольнодумное дворянство, французская философия… Но это — на верхах общества, для ста тысяч счастливцев. А земледельцы, основа нации, ее костяк, — как живут они теперь, на грани XIX века? Что дали им все эти реформы, эти новые идеи?

Испанец из народа так же скудно ест, так же убого одет, так же мыслит и верует, как сто, двести лет тому назад. По-прежнему темна и тяжела жизнь народа.

Новые дороги и каналы преобразили Испанию, но они мало что дали крестьянину — ему по этим дорогам нечего возить. Новые школы — но ни грамотность, ни умение считать не могут дать бедняку хлеба.

На Пиренейском полуострове крепостная зависимость крестьян отошла в прошлое уже давно, много веков тому назад. Крестьянин был свободен распоряжаться собою, но эта свобода немногого стоила. Тройной гнет давил мелкого земледельца: феодальные повинности, бремя государственных налогов и сверх того тяжелейшая дань — десятина, уплачиваемая церкви.

Сведения о численности и составе испанского крестьянства начала XIX века очень неточны. Сопоставление ряда источников позволяет заключить, что из 10,5 миллиона человек, составлявших тогда население Испании, 8 миллионов были крестьянами. Но владела землей лишь малая часть крестьянства — вместе с семьями около одного миллиона человек. Основная же масса земледельцев делилась примерно поровну — на лишенных собственной земли мелких арендаторов и батраков, работавших на помещичьих и церковных землях.

Крестьянам принадлежало только шесть-семь процентов всех земельных угодий страны. Подавляющая часть земель находилась во владении королевского дома, грандов, поместных дворян, монастырей, церковных капитулов, богатых купцов.

Кормильцем Испании был крестьянин, арендовавший землю у феодала-сеньора, светского или духовного. Множество законов регулировало земельную аренду. Все эти законы посягали на скудные доходы земледельца. Обычно контракт арендатора с помещиком предусматривал взимание в натуре в пользу сеньора трети или четверти урожая каждого продукта. И хотя закон давно отменил отработку барщины на полях сеньора, тот же закон обязывал крестьянина-арендатора уплачивать в возмещение барщины особый денежный взнос помещику.

Помещик, светский или церковный, обладал рядом сеньоральных прав, происхождение которых было столь же туманным, сколь сами они нелепыми и жестокими. Сеньор имел монопольное право на помол зерна, выпечку хлеба, выжимание масла из оливок, забой скота, ловлю рыбы, сбор валежника в лесу, заготовку дров, на кузнечные работы и на многое другое. Свои монопольные права сеньор обычно уступал арендатору за денежную мзду.

Тяжелой для крестьян сеньоральной привилегией было и право суда. Помещики имели обыкновение продавать это право профессионалам-законникам, которые выжимали последние соки из бедняков, искавших у суда защиты. Процессы у таких судей тянулись годами.

Все крестьяне, как собственники земли, так и арендаторы, платили еще и церковную десятину — десятую часть урожая.

Государственные налоги и повинности крестьянин уплачивал деньгами.

Терзали крестьянина-арендатора и краткие сроки аренды. Он жил в вечной тревоге: не сгонит ли его помещик с земли? Прахом пойдут тогда все труды земледельца, положенные на удобрение поля, придется покинуть возведенные им постройки.

Испанский хлебопашец жестоко страдал и оттого, что не мог арендовать достаточно земли, чтобы досыта накормить свою семью. Характерной особенностью Испании начала XIX века были огромные земельные пространства, вполне пригодные для распашки, но лежавшие невозделанными. Герцог Медина Сели, герцог Медина Сидониа и другие владетельные гранды нередко оставляли нетронутой часть своих латифундий, разбросанных по всей стране, использовали их как охотничьи угодья или как пастбища, на которых выращивали скаковых коней и быков для арены. Высшее испанское дворянство, получавшее большие доходы от эксплуатации заокеанских колоний и от всяких придворных синекур, часто пренебрегало доходами от сельского хозяйства.

Среднее дворянство, монастыри, церковные капитулы, а также богатые горожане обычно сами вели хозяйство в своих поместьях, используя дешевый труд батраков. Ряды этой наемной рабочей силы непрерывно пополнялись выходцами из разоренных деревень — «лишними ртами» в бедных крестьянских семьях. Рынки испанских городов были заполнены голодным» людьми, готовыми продать свой труд за жалкий кусок хлеба. Два раза в год, весной и осенью, в городах появлялись вербовщики, набиравшие батраков на работу в поместья. Работа длилась два-три месяца в году. А остальное время эти выброшенные из деревни люди нищенствовали, побирались на папертях церквей, а то и грабили на больших дорогах.

* * *

Присмотримся к жизни этих Хуанов и Диэго из деревенской глуши. Того, что останется им после уплаты сеньоральных повинностей и налогов государству, еле хватит на полуголодную жизнь, как ни бейся над своей полосой. Зачем же проливать пот, зачем весь век гнуть спину?

В праздники деревенский труженик подолгу выстаивает в храме. Церковь не пожалела ни золота, ни самоцветов, ни дорогих тканей, чтобы поразить воображение и пленить душу своего убогого, задавленного нуждою сына. В его лачуге голо, темно, а здесь жарко горят свечи и в их сиянии мерцают, переливаются ризы на иконах и одежды статуй.

В неверном свете восковых свечей статуи как будто живут мистической жизнью. Нежно улыбающаяся мадонна может поспорить пышностью одежд с самой королевой. Один венец на ее главе стоит труда десяти деревенских поколений.

Кончается служба, положенный крестный ход, и крестьянин бредет к себе домой.

Сурова улица кастильской деревни. Кругом ни деревца, ни цветка. Стены домов сложены из грубого, не связанного известкой камня. На улицу глядит маленькое окошко за железным переплетом. Тяжелая, на крепком железном засове дверь… В доме ни кровати, ни стола. Спят вповалку, не раздеваясь, на устланном сеном полу. Едят у очага, присевши на корточки или поджав под себя ноги, из общей миски.

Знатные путешественники — англичане, французы, посещавшие Испанию в конце XVIII века, — не могли надивиться воздержности испанцев в еде и питье. Пригоршня жареных каштанов, запиваемых водой, ломоть грубого хлеба, немного луку, гороху. В праздник — суп из овощей, заправленный оливковым маслом, да глоток вина, вот и вся пища.

Но вековая нищета не лишила испанца чувства своей человеческой значимости, не сломила его внутренней стойкости.

Испанец из народа поражал иностранца-путешественника. Завернут по самые глаза в ветхий плащ, голова повязана цветной тряпкой, поверх нее нахлобучена широкополая, потерявшая цвет и форму шляпа. К босым ногам веревкой прикреплены подошвы. И поди же! — этот бедняк не раболепствует перед расшитым кафтаном, держится непринужденно, умеет в гордой, несколько надменной позе, в полном достоинства поклоне, в свободной речи показать себя равным.

Часами сидит испанец неподвижно на пороге своего жилища или стоит, прислонившись к стене. По лицу его бродят сумрачные тени. Может показаться, что это самое угрюмое и бесстрастное существо в мире. Но надо видеть народные увеселения, чтобы понять, какой живостью, какой бурной страстностью наделена нация.

В деревне по вечерам у посады собираются в круг стар и млад. Под гитару и кастаньеты пляшет молодежь. Остальные смотрят на пляску серьезно и сосредоточенно. Танец не забава, это исполненное значения действо. Парень выступает, гордо избоченясь, закинув голову. Он — сама Кастилия, суровая и воинственная. А вокруг него вьется и протягивает руки, манит и отступает девушка.

* * *

Когда к концу XVIII века испанские экономисты стали прикидывать число и состав населения Испании, они получили не очень точные, может быть, но красноречивые цифры. Население страны возросло до 10,5 миллиона душ. Стало быть, за три четверти века оно почти удвоилось.

В Испании насчитывалось 400 тысяч дворян, 300 тысяч священников и монахов, да еще до одного миллиона людей без постоянных занятий в без средств к существованию — голытьбы, лишенной жизненных корней. В этой огромной армии деклассированного люда, вербовавшейся главным образом из крестьян, которым опостылел их неблагодарный труд, немало было и разоренных горожан.

По дорогам толпами бродили нищие, при удобном случае сменявшие суму на кистень. Горы кишели контрабандистами, а города полны были людей подозрительных профессий: чесальщиков мулов, барышников, гадалок, канатных плясунов, нищенствовавших на папертях лжекалек и просто воров.

У всех этих испанцев, выброшенных за борт жизни, припасена была про черный день монастырская похлебка Это скромное подаяние обратилось в руках церковников в политическое оружие, которое дало им впоследствии немало побед.

На рубеже XVIII и XIX веков, в течение многих десятилетий судьбами страны управляли бездарный и жалкий Карл IV, а затем сын его, Фердинанд VII — презреннейший из самодержцев Европы. Их царствование — страшные годы Испании, отмеченные безмерным падением ее правящего класса. Вместе с тем это пора великих порывов и немеркнущей славы народа.

Герой этой книги Рафаэль дель Риэго жил и боролся в то грозное время Он рос в атмосфере нарождающейся первой испанской революции, а затем пережил величайшую катастрофу своей родины — наполеоновское нашествие.

В этой книге личная судьба Риэго сначала тонет в бурном потоке жизни испанского народа. Затем он все чаще появляется на поверхности описываемых событий, чтобы со второй испанской революцией заполнить собою все повествование.