17 марта 1420 года в столице Силезии Вроцлаве собралась светская и церковная знать половины Европы. В тронном зале старого замка папский легат огласил перед императором, герцогами и князьями империи, послами иностранных дворов, архиепископами и епископами папскую буллу о крестовом походе на Чешское королевство.

Многие чешские вельможи присутствовали на этом объявлении беспощадной войны чешской земле. Был здесь и королевский бурграф Ченек Вартемберкский, правая рука Сигизмунда в Чехии, со своим подопечным — Ульрихом Розенбергом.

На чешских панов-«подобоев» это провозглашение крестового похода произвело потрясающее впечатление. До последней минуты надеялись они на то, что Сигизмунд пойдет на соглашение с чехами. Теперь же сбывались наихудшие их опасения: страна стояла перед вторжением в королевство десятков тысяч фанатических крестоносцев.

Паны из гуситской лиги видели, что хитроумная политика, задуманная ими пять лет назад, после сожжения Гуса, рухнет в буре религиозной войны. Прахом пойдут приобретенные гуситским панством выгоды.

Когда Ченек вернулся из Вроцлава на Градчанский холм в Пражский королевский замок — свою постоянную резиденцию, он застал столицу в состоянии всеобщей мобилизации: у городских ворот возводили укрепления, улицы перекапывали рвами. Цепями, натянутыми на столбы, опутали все перекрестки.

Перемирие, заключенное пражанами с регентством, заканчивалось 23 апреля. Но сейчас никто в Праге не думал об угрозе со стороны Ченка. Крестовый поход, иноземное нашествие — вот что владело всеми помыслами. Ян Желивский каждодневно рисовал перед пражским людом мрачные картины: огнедышащий дракон о семи головах, украшенных семью коронами, он же император и король Сигизмунд, идет на чешский народ, чтобы истребить новорожденную божью правду.

— Восстань, народ пражский, — заканчивал проповедник, — призови друзей со всех концов королевства и бейся с исчадием ада насмерть!

Последние остававшиеся еще в столице семьи купцов-католиков, главным образом немцев, в те дни покинули в панике свои хоромы в Старой Праге. Прихватив драгоценности, они укрылись под защиту наемников регентства, в Вышеградском и Пражском замках.

В чешской провинции по рукам ходил манифест пражан. Жители столицы призывали города и края королевства выслать представителей в Прагу, договориться о совместных действиях против крестоносцев. «Римская церковь, — писали пражане, — не мать чехам, а злая мачеха. Как разъяренная змея готова она излить на чехов свои яд. Кровавыми руками поднимает она крест во имя ненависти и убийства. Мошенническим обещанием отпущения грехов Рим натравливает на нас немцев, поднимает их на истребительную войну против нас. Кто может слышать об этом без того, чтобы его не охватило отчаяние? Кто посмотрит на это, не залившись слезами?»

Бургомистры и советники пражских общин поклялись перед народом быть верными чаше до последнего издыхания. Снова избрали военных гетманов, по четыре от Старого и Нового города. Им отдали ключи от городских ворот и ратуш. Двадцать восемь помощников гетманов получили чрезвычайные полномочия.

Пражане поклялись подчиняться им во всем беспрекословно.

Пан Ченек получал тревожные донесения от бурграфов королевских замков и королевских городов, рассеянных по всей Чехии: повсюду гуситы — горожане и крестьяне — готовятся итти на помощь Праге.

Наивысший бурграф решил, что при сложившихся обстоятельствах ему выгоднее переметнуться в лагерь противников Сигизмунда. Он «взял в плен» наиболее видных из укрывшихся на Градчанах и в Вышеграде пражских католиков. Остальных изгнал из замков, не забывши до- того отобрать все, что было у них ценного. После этого пан Ченек послал императору письмо с отказом от дальнейшей службы, собрал панов-«подобоев» в новую, на этот раз уже противокоролевскую лигу. Затем, издав манифест, всячески поносивший Сигизмунда и его крестоносцев, заключил с пражанами военный союз.

Но такую позицию пан Ченек Вартемберкский занимал недолго, не больше двадцати дней. Когда до него дошли вести с юга Чехии о действиях отрядов Жижки, о крутых расправах крестьян с панами и монахами, панская душа его смутилась: вельможе было не по пути с восставшим народом.

Ченек стал слать к Сигизмунду гонца за гонцом, клялся в «неизменной преданности» и униженно молил о прощении. Сигизмунд «простил», но предложил Наивысшему бурграфу дать доказательства искренности своего раскаяния. Для этого Ченек должен был тайно впустить королевских наемников в Пражский замок, незадолго до того сданный им пражанам.

7 мая Ченек предательски открыл ворота замка четырем тысячам католиков.

Пражане тотчас бросили все свои силы на эту твердыню, но были отбиты и потерпели очень тяжелый, урон в людях.

Потеря только что приобретенного Пражского замка была жестоким ударом по обороне Праги. Пражане сумели отомстить за него Ченку лишь символически. Над пражской ратушей три недели гордо реял стяг Ченка Вартемберкского. Его сорвали, продрали середину, где красовался фамильный герб, и на высоком шесте на площади водрузили лохмотья, подвесив под ними раскрашенную маску Ченка.

С того дня всех, кого изгоняли из Праги или вели за измену на казнь, проводили под этим знаменем предательства и позора.

Впрочем, в те дни весны 1420 года и сами пражские советники не могли похвалиться большой твердостью духа. Весь апрель их военные силы упорно атаковали Вышеград, но неудачно, с тяжелыми потерями. Уныние сменилось у верховодов столичного бюргерства большой радостью, когда 2 мая в город пришли свежие подкрепления.

На призыв столицы о помощи первым откликнулся тогда Кралев Градец. Пан-«подобой» Гинек Крушина привел из Градца сильный, хорошо вооруженный отряд «чашников». Однако штурм Вышеграда и этими свежими силами был опять неудачен.

Вышеградский и Пражский замки — два бастиона католиков — устояли против всех атак и продолжали угрожать существованию гуситской Праги.

Под впечатлением тяжелых неудач настроение у главарей пражского бюргерства так упало, что они с отчаяния забыли и прежние клятвы «лечь костьми за веру» и свои призывы ко всем чехам отстоять Прагу против «дракона» — католического императора.

Уже 12 мая послы пражского купечества, к великому возмущению городских низов и их вождя Яна Желивского, на коленях молили Сигизмунда о забвении прошлого, готовы были пойти на все, просили лишь оставить им причащение под обоими видами. За такое обещание советники ратуши не только распахнут перед императором-королем ворота, но, в знак вящей своей покорности, проломают брешь в городской стене для триумфального въезда императора в чешскую столицу.

Сигизмунд, опьяненный мерещившейся ему близкой и окончательной победой над чешскими еретиками, приказал валявшимся у него в ногах делегатам снять все заграждения и цепи внутри Праги, снести все оружие в Пражский и Выше-градский замки и не ставить ему никаких условий. Когда он вступит с войском в столицу, то на месте решит, быть ли пражанам с чашей или без нее, кого из еретиков ему казнить, а кого миловать.

Униженные, в полной растерянности вернулись посланцы столичного бюргерства в Прагу. Сигизмунд не оставлял заправилам столицы выбора — приходилось биться с ним хотя бы ради спасения своей жизни.

Тут пражане вспомнили о Жижке. Полетели гонцы на Табор: «Дорогие братья в истинной вере! Оставьте дела свои и спешите на помощь гибнущей Праге! Приходите все, кто только может! Послужите правому делу!»

* * *

18 мая из Табора выступило девять тысяч воинов, сто двадцать боевых возов, большой обоз. Среди воинов — полторы тысячи женщин. В обозе много детей.

Отряд вел Ян Жижка. С ним — остальные три гетмана и лучшие проповедники.

Решив итти на помощь Праге, таборитские гетманы вывели из крепости почти все свои силы, оставив в стенах Табора лишь небольшой гарнизон.

За шесть недель обучения и оснащения оружием войско Жижки стало неузнаваемо. По дороге на север, на Бенешов, двигалась стройная колонна в четыре ряда возов. Два внутренних ряда состояли из простых крестьянских телег, нагруженных кладью, на которой сидели дети. Два крайних ряда — боевые возы. На них были сложены лопаты, кирки, топоры, цепи и много оружия: судлиц, цепов, арбалетов, пращей, щитов.

Было здесь и огнестрельное оружие: некоторое подобие ружей-пушек, рассчитанных на стрельбу с треноги, стрелявших оловянными пулями-ядрами, величиной с куриное яйцо. Стрелок из такого ружья должен был прижать одной рукой к плечу деревянное ложе, а другой поднести к отверстию ствола, к запалу, зажженный трут.

Эти ружья-пушки назывались гаковницами. Легче их были ручницы, стрелявшие небольшими, круглыми, величиною со сливу, пулями. При стрельбе стрелок мог опереть ствол ручницы на край воза или выпалить, держа ее навесу на руках, почему она и называлась ручницей.

Таборитское оружие

Главным неудобством этих ружей была сложность их заряжания. Даже если у стрелка был помощник и стрелок располагал двумя ружьями, — а в войске Жижки так и было заведено, — от одного выстрела до другого проходило восемь-десять минут. Это огнестрельное оружие еще очень уступало арбалету, несмотря на большую дальность боя и убойную силу. Стрелок из арбалета успевал выпустить две-три стрелы, пока гаковница или ручница заряжалась от выстрела к выстрелу.

Зато пушки Жижки представляли собой более совершенное оружие. Заряжать их было так же сложно, но по весу снаряда и дальности боя они не имели себе равных.

Большие, короткоствольные гоуфницы, поставленные на двуколки, посылали каменные ядра в полпуда на двести пятьдесят шагов. А легкие малокалиберные пушки, нечто среднее между гаковницей и гоуфницей, имели дальность боя в триста шагов и стреляли под прикрытием большого, поставленного на землю и опертого на кол щита, снабженного крюками и дырами, именуемого по-чешски тарасом. По имени щита-тараса и эта легкая пушка называлась тарасницей.

Тарасница была главным огневым средством подвижной возовой крепости таборитов. Жижка довел тактические приемы применения огня тарасницы до большой степени совершенства.

Ян Жижка — чешский полководец.

Вышедшая из Табора возовая колонна быстро двигалась на север, в сторону Праги. Впереди нее, в получасе езды, широким веером раскинулись конники в легких панцырях — разведчики, которых звали гонцами. Вслед за ними по дороге двигался десяток всадников — Жижка и его ближайшие помощники. За этой группой на нескольких возах— мостари и починщики дорог с топорами, досками и бревнами. Затем — сама возовая колонна.

Возы двигались на определенном расстоянии друг от друга. Передние и задние боевые возы сильно выступали из колонны. В случае боевой тревоги они должны были по команде гетмана спешно свернуть в сторону, чтобы прикрыть собою колонну спереди и сзади, или, как это называлось у таборитов, с чела и с тыла.

Длина колонны достигала километра, ширина ее — ста метров. Но в случае боевой тревоги колонна должна была «сгрудиться в кучу». В зависимости от времени, какое оставалось для этого маневра, а также от рельефа местности и предполагаемой силы натиска на возовое укрепление, колонна перестраивалась прямо с походного строя в круг или в четырехугольник, прикрытый либо с одной, либо с двух сторон.

Найти в каждом случае наилучшую форму боевого построения колонны — исключительно важная и трудная задача. От правильного решения ее часто зависела судьба боя.

Над каждым возом Жижка поставил отдельного гетмана. Команда воза состояла из трех возовых, шести стрелков из арбалета, двух стрелков из ручниц, двух щитников, четырех цепников, четырех судличников. Каждые пять возов составляли «членение», нечто вроде отделения, во главе которого был гетман. Пять «членений» именовались «рядом» и возглавлялись гетманом «ряда».

В походе бойцы шли по бокам колонны, готовые по первой тревоге занять свои места — на возах, под возами или позади них.

* * *

Сигизмунд узнал о движении таборитов к Праге, когда он перебрался уже в Чехию для верховного руководства крестовым походом и находился в преданной ему католической Кутной Горе, где ожидал подкреплений из немецких земель. Он приказал Вацлаву из Дуба немедленно выступить навстречу Жижке с десятью тысячами отборных всадников, которыми командовали виднейшие паны: католики Петр Штернбергский, Янек Швидницкий и прославленный итальянский кондотьер Пипо ди Оцора.

Зная, с каким противником придется иметь дело, Сигизмунд приказал бросить навстречу Жижке еще тысячу шестьсот всадников из Пражского замка и прикрыть город Бенешов, лежащий на пол-пути между Табором и Прагой, четырьмя стами конных всадников под началом рыцаря Гануша Поленского.

Когда колонна таборитов подходила к Бенешову, ей навстречу из городских ворот вышли сильные конные и пешие отряды. Как бы уклоняясь от боя, Жижка стал в большой поспешности обходить город. Затем, внезапно круто повернув назад, ворвался в Бенешов с другой стороны и поджег его.

Табориты успели разгромить это вражеское гнездо до подхода главных сил противника и двинулись к Сазаве. Перейдя реку вброд, они собирались уже остановиться и заночевать на ее северном, равнинном берегу, когда высланные вперед гонцы сообщили, что на лагерь движутся с трех сторон большие массы всадников.

Трем отрядам католиков было бы весьма с руки провести согласованную атаку на речной низине. Жижка не пожелал предоставить им это преимущество, спешно снялся и ушел в холмистую местность, лежавшую к северу.

К вечеру возовая колонна вышла на горную дорогу и двигалась быстро в тесном боевом строю, готовая каждую минуту отразить вражеский натиск.

Королевские конники настигли таборитов ночью. Колонна тотчас сомкнулась. Выпрягли лошадей, связали колеса цепями, в промежутки меж возов выдвинули тарасницы.

Католики атаковали несколько раз кряду, но неизменно встречали дружный и крепкий отпор. В ночной темноте гулко молотили по рыцарским латам окованные железом цепы, и непривычный звук, отражаемый скалистыми обрывами, тревожил коней и вселял немалый страх в сердца всадников. Бессильные одолеть таборитов, после короткого боя католики отступили, оставив у возовой крепости с полсотни убитых.

Здесь табориты впервые подобрали брошенные на поле боя копья с крестами на флажках — знаком рыцарей-крестоносцев.

Жижка движется на помощь Праге.

* * *

Воины Жижки вступили в Прагу вскоре после полудня 20 мая.

Торжественно, с колокольным звоном, фанфарами и пением встречали пражане пришедших. Столичные жители, совсем было упавшие духом, при виде мужественных, хорошо вооруженных таборитов снова приободрились. Полководца пришедшей в столицу крестьянской рати здесь хорошо знали. Еще свежо было в памяти всех взятие Вышеграда и бои на Малой Стороне. Правда, тогда вышла неприятная размолвка, но ни пражские советники, ни табориты не хотели вспоминать о прежнем в этот решительный час.

Пока над гуситами занесен был меч иностранного вторжения и кровавой католической реакции, бюргерско-рыцарский лагерь «чашников» чувствовал свою тесную связь с крестьянско-плебейским революционно-демократическим лагерем таборитов. Национальная общность и сознание великой военной опасности объединили две во многом противоположные части чешского народа со столь различными общественными и политическими интересами и устремлениями.

Все дело обороны Жижка тотчас взял в свои руки. Руководимые им гетманы Праги принялись укреплять подступы к столице.

23 мая в Прагу вступило еще несколько тысяч воинов, направленных в помощь столице из городов Жатец, Лоуны и Сланы.

Оборона города крепла.

Жижка опасался сильных и одновременных вылазок противника из Вышеграда и Пражского замка,

Чтобы ослабить эту угрозу, он занял, как и полгода назад, предмостье на Малой Стороне, а со стороны Вышеграда решил отгородиться глубоким рвом, на рытье которого направил женщин-пражанок и табориток.

С того самого дня, как крестьяне и ремесленники Табора оказались в столице, они не переставали возмущаться порядками, заведенными в Праге, и выказывали глубокое свое отвращение к легкому житью и еще более легким нравам богачей столицы.

Когда крестьянину-табориту доводилось проходить по пражскому рынку, он с удивлением глядел на лабазы, полные миндаля, инжира, риса, изюма, перца, имбиря, муската, шафрана. Эти чужеземные товары и пряности стоили бешеных денег. К чему они? Сдабривать пищу такими приправами нужно богатым бездельникам, не знающим вкуса ломтя черного хлеба после дня работы в поле.

Проведшие жизнь в тяжких лишениях, бедняки пришли в столицу сражаться за народное дело. Они никак не могли, да и не хотели примириться с вызывающим довольством и чревоугодием столичных богатеев.

Но больше всего ненавистны были им богатые пражские щеголи и щеголихи. В воскресный день бюргеры Старой Праги, купцы и старосты ремесленных цехов важно прогуливались по улицам столицы. Толстые, лоснящиеся от жира, налитые кровью лица, выпученные от одышки глаза, тройные подбородки…

Мужчины выступали в бархатных кафтанах. На груди, по тогдашней моде, наложены были горы ваты, а живот стянут так, что франт едва был в состоянии дышать. На макушке красовалась крохотная шапочка-клобучок, а шею обхватывал золотой или серебряный обруч в пять пальцев шириной, подпиравший подбородок.

— Наш пан надевал такие ошейники своим псам, чтобы волки не загрызли, — саркастически бросал задорный молодой таборит,

— А ты погляди на сапоги! — подхватывал другой. Столичные щеголи носили мягкие сапожки с носами трубочкой в две ступни длиною.

Но мужские эти наряды были сама простота и скромность в сравнении с нарядами жен и дочерей столичных купцов. Шелковые, разноцветные плащи, подбитые голубой лисицей, золотые пояса, унизанные крохотными колокольчиками, на головах затейливые высокие венцы, разукрашенные жемчугом, на руках перчатки, поверх которых пальцы унизаны кольцами с самоцветами, множество золотых застежек, пряжек с рубинами, ладанки из хрусталя, коралловые четки…

Ненавидящими глазами глядели табориты на все эти затеи. В столице, которая лихорадочно готовилась к осаде, все множились случаи столкновений таборитов с богатыми горожанами.

Женщины из Табора ревностно преследовали распущенность столичных купчих. Пражанок легкого поведения' окунали в реку, срывали с плеч и рвали в клочья драгоценные меховые плащи модниц.

Положение стало серьезным, когда воины-табориты начали выпускать вино из бочек в корчмах, громить игорные заведения, уничтожать на Тыну — торговой площади — разложенные торговцами дорогие заморские ткани.

Пражские плебеи — чернорабочие, грузчики, ремесленные ученики — были едины с таборитами в их стихийной враждебности к «неправедной жизни» богатых бюргеров.

Жижка прекрасно понимал чувства своих воинов и разделял их, но он был прежде всего военачальником и видел опасность внутренних раздоров.

Поэтому он потребовал от советников обоих городов Праги энергичных действий, которые способны были бы успокоить расходившиеся страсти.

Как рассказывает летописец Лаврентий, табориты настояли на том, «чтобы положен был конец преступлениям против нравственности, чтобы прекратили попойки в корчмах, тщеславие и роскошь одежд с разными вырезами и украшениями и всякие непорядки и измышления, противные богу».

Негодуя в душе на «мужичьи причуды», советники пражских городов вынуждены были все же склониться перед волей аскетического Табора.

Согласились они и с таким важным требованием Николая из Гуси и Жижки, как изгнание из столицы ненадежных людей.

Об этом Лаврентий пишет: «Из числа жителей Праги и из людей, пришедших к ней на помощь, избрали доверенных, которые должны были тщательно следить за тем, нет ли среди пражского населения таких, кто враждебен чаше. Всех этих людей, независимо от их положения и пола, надлежало выселять из столицы».

«Доверенные лица эти собирались ежедневно в ратуше, вызывали к себе пражан, подозреваемых или уличенных показаниями свидетелей. Тех, кто отвергал чашу, выселяли из Праги с. глашатаями, проводя их под знаменем пана Ченка, выставленным в средине города».

В покинутые бежавшими из города патрициями и бюргерами-немцами дома временно вселились табориты и другие пришлые воины.

* * *

Пока Жижка готовил Прагу к предстоящей осаде, Сигизмунд занял сильную позицию в двух милях к югу от столицы в Збраславе, при впадении Мжи во Влтаву. Свой лагерь, хорошо прикрытый водными рубежами, император укрепил еще земляными и деревянными заграждениями. Отсюда он несколько раз пытался приблизиться к Праге. Но как только навстречу ему из стен города выступали воины Жижки, Сигизмунд отходил назад, не принимая боя.

Император решил подождать с атакой на столицу до подхода отрядов крестоносцев, массами двигавшихся к его стану со всех концов католической Европы.

В это время внутри Чешского королевства всякий, кто не хотел отречься от гуситства и чаши, уходил в Прагу или на Табор, спасаясь там от террора католических банд. Паны и бюргеры, приверженные гуситству, тяготели больше к столице, а крестьяне устремлялись в таборитскую крепость.

Сигизмунд, томившийся в ожидании крестоносных полчищ в Збраславе, решил воспользоваться уходом Жижки из Табора и напасть на него. Руководить нападением на Табор император приказал молодому Ульриху Розенбергу.

Пан Ульрих, подобно опекуну своему Ченку Вартемберкскому, числил себя в «подобоях», пока можно было захватывать монастырские и церковные земли.

Но стоило Сигизмунду постращать молодого магната карами, ожидающими еретиков, и Розен берг отрекся от гуситства и прогнал из своих замков, местечек, а также из своих наемных отрядов всех «чашников».

Но Сигизмунд потребовал от пана Ульриха большего — захвата Табора:

— Пока медведь гуляет на воле, разори его берлогу!

23 июня многочисленное воинство молодого Розенберга, конное и пешее, с приданным ему гарнизоном Будейовиц, осадило Табор.

— Хромой пан Ульрих захромал и душой! — воскликнул Жижка, узнав, с какой легкостью сын его давнего врага изменил чаше.

Как ни трудно было выделить людей из числа защитников Праги, гетманы Табора тотчас послали на помощь своей осажденной крепости отряд в триста пятьдесят всадников под командованием первого гетмана — Николая из Гуси.

Гетману Николаю удалось дать знать осажденным в Таборе о своем приближении и договориться с ними о совместных действиях.

На рассвете 30 июня табориты, внезапно выступив, из ворот Табора, с оглушительными криками ринулись на палатки осаждающих. Опешившие от неожиданности наемники Розенберга стали отходить.

Тут с тылу на них ударили конники Николая из Гуси.

Розенберг потерпел полное поражение. Потеряв множество людей убитыми и пленными, он с остатками своего воинства едва ушел от преследования, оставив таборитам много провианта и снаряжения, бросив все свои осадные пушки.

* * *

За два дня до этого, 28 июня, Сигизмунд покинул, наконец, збраславский лагерь, ведя за собой огромное, никогда дотоле не виданное в Чехии войско, — по сообщению летописца, сто пятьдесят тысяч крестоносцев.

«В этом войске, — рассказывает Лаврентий, — были архиепископы, епископы, патриарх Аквилейский, разные доктора и духовные прелаты, светские герцоги и князья, числом около сорока, маркграфы, графы, бароны и много знатных господ, рыцарей, вассалов, горожан разных городов и крестьян. Все они расположились в поле, на открытой равнине и поставили на ней палатки или пышные шатры, образовав как бы три огромных города».

Как видно из дальнейшего повествования летописца, в этом крестоносном воинстве больше всего было немцев: пруссаков, тюрингцев, штирийцев, мейссенцев, баварцев, саксонцев, австрийцев, рейнландцев, вестфальцев.

Было здесь много рыцарей из Франции, Италийских земель, Нидерландов, Швейцарии, Испании.

Пришли громить Прагу и далекие предки Черчиллей и Иденов — английские рыцари.

Среди всего этого чужеземного дворянского сброда блистали представители чешского и моравского католического панства, готовые пролить кровь своих соплеменников ради щедрых наград золотом и землями, которые им посулил император-прохвост.

«Крестоносцы каждый день, — продолжает свое повествование Лаврентий, — поднимались на вершину горы над рекою, стояли там и лаяли на город, как собаки: «Ха, ха, Гус, Гус, ересь, ересь!..»

«Когда случалось, что в их руки попадал какой-нибудь чех и, если его не освобождал кто-нибудь из чешских панов, то крестоносцы тут же сжигали его без всякого милосердия, как еретика».

Три обширных военных лагеря охватили Прагу полукругом по западной и северной стороне. Самый большой раскинулся непосредственно за Градчанским холмом на берегу речки Брусницы. Здесь находились французы, англичане, голландцы, поляки, отряды чешских и моравских католических панов. Слева от них, в том месте, где Влтава круто поворачивает к востоку, омывая с севера Старый гор. од, расположился второй, центральный лагерь. Еще ниже по течению Влтавы, у пригородной деревин Овенца, вырос третий «город», из палаток и шатров. Тут, на левом фланге всего расположения, главной силой были многочисленные хоругви мейссенских и австрийских рыцарей.

Сигизмунду предстояло выбрать между двумя военными планами: прямым штурмом пражских стен и Карлова моста, с тем чтобы пробиться затем с боем к центрам Старой и Новой Праги, и длительной осадой чешской столицы, принуждением ее к сдаче измором.

Сигизмунд созвал своих военачальников на военный совет. Между ними возникли острые споры. Немецкие князья требовали штурма после обстрела «гнезда еретиков» из тяжелых пушек. Особенно ратовали за это австрийский герцог Альбрехт и немец — маркграф Мейссенский. Против такого плана восстали чешские и моравские вельможи. «Если император намерен стать королем чехов, — говорили они Сигизмунду, — пусть поостережется разгрома пушками будущей своей столицы».

Вероятно, прирожденная трусость склонила императора ко второму решению — не обстреливать Праги, а запереть все пути подвоза к ней продовольствия.

— К чему рискованные атаки? — говорил он. — Через месяц-полтора город и так вынужден будет сдаться на милость осаждающих.

Для полного окружения Праги надо было перерезать дороги, ведущие к ней с восточной стороны. Над восточными подступами к столице господствовала невысокая Виткова гора. Сигизмунд приказал мейссенцам переправиться через Влтаву, по обширному лугу — Шпитальскому полю — пройти к этим восточным подступам и занять крупными силами Виткову гору. Сигизмунд рассчитывал, что, зажатая между Вышеградом, Пражским замком и Витковой горой, обложенная несметными католическими ратями гуситская Прага не сможет больше получить извне ни мешка муки, ни туши мяса.

Но Жижка раньше Сигизмунда оценил значение позиции на Витковой горе и действовал быстрее него. Прежде чем мейссенцы успели двинуться, он выступил с сильным отрядом таборитов из стен города и занял Виткову гору.

Две дороги, ведшие к столице из восточной Чехии, пролегали вдоль северного и южного склонов холма. До тех пор, пока он будет в руках Жижки, подвоз продовольствия к Праге не прекратится.

Смущенный быстротою действий противника, Сигизмунд изменил только что принятый им план кампании и, вняв совету немцев, начал готовиться к штурму чешской столицы. Но и от первоначального намерения занять Виткову гору он не отказался.

Тревожа пражан мелкими стычками, отбивая их дерзкие вылазки, император стал готовить сильный удар по Витковой горе. Он считал теперь, что прежде непосредственного действия против самой Праги необходимо прогнать Жижку с Витковой горы, вынудить все силы противника запереться в стенах города; в тот же день подвергнуть город обстрелу из осадных башен и тяжелых пушек, пробить брешь в стенах и ворваться на улицы.

Накануне дня, назначенного для штурма, император надумал «прощупать» стойкость и боевое умение пражан. Он перебросил через Влтаву на Шпитальское поле отряд мейссенских рыцарей с осадными орудиями. Всадники двинулись к городской — стене, словно бы готовясь к обстрелу ее.

Загудел колокол на ратуше Новой Праги, раскрылись ворота, навстречу мейссенцам высыпала толпа вооруженных пражан. Не дожидаясь подхода товарищей, не слушая приказов своих начальников, возбужденные люди ринулись на тяжело вооруженных всадников.

После короткого боя пражане в панике побежали к воротам, преследуемые пиками рыцарей, оставляя за собой убитых и пленных.

Из ворот выступил тогда на помощь разбитым пражанам большой отряд таборитов. Уклонившись от боя, немцы поспешно отошли назад за Влтаву. Сигизмунду они донесли: пражане дерутся горячо, но неумело, и завтра их ждет неизбежное и великое поражение.

* * *

Назавтра, 14 июля, Сигизмунд с легким сердцем направил снова за Влтаву очень большие силы — не менее четверти всего войска. На этот раз крестоносцы должны были сбросить Жижку с Витковой горы.

Виткова гора представляла собою продолговатую возвышенность-горб, спадавшую, круто на три стороны. Только к востоку спускалась она полого узким своим краем, сливаясь постепенно с окружающей равниной. Долго и заботливо укрепляя подходы с этой опасной стороны, Жижка поставил в два ряда по нескольку рубленых деревянных башен, соединив их глинобитными, крепленными камнем стенами. Две линии обороны он еще усилил вырытыми впереди них рвами.

На Виткову гору двинулось двадцать пять тысяч всадников мейссенцев и австрийцев. На них возлагалась задача смять оборону горы, а затем подойти к стенам Праги с востока. С противоположной стороны, у Саксонского дома и дворца архиепископа, стали шестнадцать тысяч наемников — чешских и моравских католических панов. Они должны были ворваться в Старую Прагу через Карлов мост. В то же время отряды крестоносцев, выйдя из Вышеграда, с юга пробьются в Новую Прагу. Основная масса крестоносцев во главе с императором останется в резерве и двинется туда, где удастся пробить в обороне наибольшую брешь.

Огромное крестоносное воинство, заняв исходные позиции для штурма, ждало только сигнала. Условленным моментом общей атаки должна была стать победа над горсткой таборитов, закрепившихся на высоте вне стен Праги.

Было четыре часа пополудни. Медленно поднимались по северному пологому склону Витковой горы тысячи и тысячи тяжелых, крытых кольчугами коней. Стальные шлемы и медные доспехи всадников сверкали под лучами июльского солнца.

На катившую вверх, закованную в медь и железо лавину глядели с деревянных своих башенок и глинобитных стен несколько сотен бойцов-таборитов. Жижки среди них не было: он находился поодаль, у задней линии, подготовляя ее к обороне.

У многих бывалых воинов упало сердце: «Не лучше ли отступить?» Один, другой, оробев, стали спускаться со стены вниз…

А мейссенцы тем временем спешились и пошли вперед, прикрываясь щитами. Преодолев первый ров, они вышли к передней стене. С ними не было лестниц, и у стены они замешкались.

Наверху на постах осталось только двадцать девять человек, среди них три женщины, яростно швырявшие вниз на атакующих камни.

В эту опасную минуту на передней стене появился Жижка. Он увлек за собой дрогнувших бойцов. Таборитский вождь бил наотмашь мечом по головам крестоносцев, которые с трудом взбирались наверх, становясь на плечи своих товарищей. В ту же минуту Жижка запел песню, сочиненную им в походе. Ее подхватили все его люди;

Помните твердо завет, Что каждому воину дан: Гетманам все повинуйтесь, На помощь друг другу спешите, Ряд свой в военном строю Ненарушимо держите! Кликните клич боевой: «На них! Вперед! На них!» Оружие крепко держите! «Бог наш владыка!» — кричите. Бейте их, убивайте! Ни одного не щадите!

Один из мейссенцев изловчился, подпрыгнул, поймал Жижку за ноту и, повиснув на ней, всей своей тяжестью потянул гетмана вниз. Еще минута — и вождь таборитов упал бы на копья врагов. Но подоспевшие цепники удержали Жижку.

Табориты, окрыленные присутствием Жижки, дрались теперь с невиданным ожесточением.

— Кто смеет отступить перед антихристом! — вскричала ринувшаяся вперед женщина, молотя цепом по шлемам. Через мгновенье она свалилась вниз головой, пронзенная копьем.

Жижка увидел, что его люди смогут продержаться на передней стене, он здесь сейчас не нужен. Увидел он и другое: спешенные рыцари не в состоянии взобраться на эту стену. Позади них их соратники, ничего не видя и не понимая, что происходит, напирали все сильнее. А те, кто стоял под самой стеной, отчаявшись одолеть ее, садились наземь и прикрывали голову щитом от града летевших сверху камней. Двадцать пять тысяч рыцарей, находившихся позади, на узкой дороге между обрывами, напирали все сильнее, проклиная замешкавшихся впереди.

«Как раз время ударить по ним сбоку!» — решил Жижка.

Он повел за собой несколько сот людей — всех, кто не бился на передней стене. Цепляясь за кустарник, которым поросли обрывы, табориты пробрались, незамеченные противником, далеко вперед по склону и поднялись на дорогу. Там в тесном конном строю стояли мейссенцы.

И без того встревоженные непонятной задержкой, рыцари страшно всполошились, когда на них накинулись табориты, неизвестно откуда взявшиеся, словно извергнутые преисподней дьяволы.

Табориты гикали, свистели и кричали, молотили по латам цепами:

— На них! Вперед! На них!..

Как и рассчитывал Жижка, через минуту рыцарские кони совершенно ошалели. Взвиваясь на дыбы, они сбрасывали и топтали седоков.

Лишенные возможности развернуться на узкой дороге для боя, в невообразимой сумятице рыцари в отчаянии пытались уйти от побоища, бросались к обрывам. Кто мог, поворачивал назад и во всю прыть скакал к Влтаве.

Двадцать пять тысяч рыцарей, рассыпавшись по полю, галопом мчались прочь от места своего позорного поражения, преследуемые с тыла защитниками Витковой горы, теснимые сбоку таборитами и пражанами, конными и пешими, высыпавшими им наперерез из восточных и северных ворот столицы.

Не прошло и часу от начала боя, а по обрывам и на равнине Шпитальского поля валялось больше пятисот убитых мейссенцев, и среди них Генрих Изенбург, их полководец.

Император Сигизмунд глядел с Градчанских высот на побоище, онемев от ужаса, злобы и изумления. Ему не раз приходилось быть битым на поле брани, но и он еще не знавал такого позора! Пятьдесят отборнейших рыцарей на одного мужика Жижки — и полное, неслыханное поражение!..

Войска, расставленные вокруг Праги, так и не дождавшись сигнала общей атаки, вернулись в свои палатки.

— Во всем виноваты чехи! — вопили разъяренные немецкие феодалы. — Император слушал их, а не нас!

«Немцы и другие пришельцы, — писал Лаврентий, — видя, как позорно были они разбиты крестьянским народом, взвалили всю вину на примкнувших к ним чехов. Немцы заявляли, что были обмануты и преданы чехами. Если бы в этот спор не вмешался сам венгерский король, они в тот самый день, еще до захода солнца, стали бы биться и убивать друг друга».

Однако до этого не дошло: под руками были чешские мирные жители, на которых крестоносцы срывали свою злобу.

«Чтобы отомстить за своих убитых, — рассказывает летописец, — пришельцы на другой день выжгли все села в окрестности. Кого только могли захватить там, даже женщин и малых детей, они бесчеловечно, словно язычники, бросали в огонь».

Пражский народ по случаю великой победы предался бурному ликованию. Не переставая звонили колокола. С наступлением ночи перед полутысячей домов зажгли «костры радости». Бургомистры и советники обеих ратуш верхом, в парадных, тканных золотом кафтанах объезжали улицы под переливы серебряных труб.

— Да здравствует Жижка! — выкрикивали пляшущие на перекрестках. — Спаситель Праги Жижка!

Жижка стал народным героем. Гору, на которой одержана была эта чудесная победа, чешский народ с тех пор прозвал Жижковой горой.

А таборитский вождь, равнодушный к славословию, трезво оценил положение: враг ошеломлен поражением, но силы его еще не подорваны, и можно ожидать скорой, более слаженной и опасной атаки.

Не мешкая, принялся Жижка укреплять гору. На ней работали теперь тысячи пражан и таборитов, мужчин и женщин. Нужно было много досок — Коранда забрал из пражских церквей скамьи.

На Жижковой горе выросла вскоре крепость, способная противостоять даже пушечным ядрам. Крестоносцев ожидали нацеленные на дорогу тяжелые таборитские гоуфницы.

В лагере Сигизмунда не было единения, нужного для возобновления военных действий. Чешские паны, обозленные оскорблениями и жестоким разбоем чужеземных рыцарей, грабивших без разбора и разорявших даже усадьбы панов-католиков, требовали от императора немедленных мирных переговоров с Прагой. Сигизмунд, напуганный непрестанными угрозами немцев покинуть лагерь, ужом извивался между двумя партиями, умоляя австрийцев и мейссенцев не сниматься с места хотя бы еще две недели, до конца июля.

Чешские католические паны, стоявшие в лагере крестоносцев, подослали тогда, не без молчаливого согласия императора, тайных парламентеров к советникам Праги. Паны инстинктивно чувствовали, что союз бюргеров-пражан и крестьян-таборитов не может быть прочным. Они рассчитывали вогнать в него клин.

На этот раз, однако, вельможные паны ошиблись. Пражские бюргеры, только что спасенные Жижкой от великого погрома, не решились вести переговоры о перемирии за спиною своих союзников. Вместо перемирия магистры университета и городские советники предложили католикам… религиозный диспут. Война разгорелась, мол, из-за несогласия по вопросам веры. Пусть же стороны выставят сильнейших своих богословов и попытаются убедить друг друга.

В другое время такая затея «чашников» только насмешила бы католических прелатов. Католичество располагало куда более сильными средствами приведения в покорность строптивых, нежели диспуты. Но сейчас под Прагой расползалось по швам величайшее военное предприятие Рима…

Папский легат и император дали согласие на диспут.

* * *

20 июля из Пражского замка вышли император Сигизмунд, легат его святейшества патриарх Аквилейский и множество прелатов, докторов богословия, светских князей — немцев и чехов. Их встретили на полпути, за Карловым мостом, на выжженной Малой Стороне пражские гуситы, магистры университета и священники.

Здесь же находились три нотариуса, обязанные протоколировать все подробности словесного боя.

Гуситская сторона начала с того, что огласила важный документ — четыре пражские статьи, которым суждено было много лет служить основой программы рыцарско-бюргерского лагеря гуситов.

Из четырех пражских статей самое большое значение имела третья статья, в которой обосновывалась необходимость секуляризации церковно-монастырского имущества и лишения духовенства светской власти:

«Пусть отнимется и упразднится у духовенства право собственности на мирские богатства и блага, которыми оно обладает вопреки наставлению Христа…

Пусть само духовенство возвратится к той апостольской жизни по евангелию, которой жил Христос со своими апостолами».

Эта статья выражала интересы не только чешских бюргеров, заинтересованных в ликвидации богатой католической церкви, но и интересы дворянства. Она должна была юридически закрепить уже проведенные в предшествующее время захваты движимого и недвижимою имущества у монастырей и церкви.

Статья четвертая, говорящая о наказании за «смертные грехи», также в основном была направлена против католического духовенства. Она отвергала права духовенства на взимание денежных платежей за многочисленные церковные службы, объявила эти платежи в пользу церкви «смертным грехом», достойным наказания вплоть до смертной казни. Продажа церковных должностей, индульгенций, сутяжничество духовенства с простыми людьми, выколачивание феодальных платежей, вымогание пожертвований — все это также было объявлено «смертным грехом».

Четвертая статья, как и третья, наносила удар по католической церкви. Это вполне соответствовало интересам умеренною рыцарско-бюргерского лагеря. Взамен старой католической церкви бюргеры стремились создать церковь дешевую, устраняя из богослужения все то, что стоило дорого.

Первая и вторая статьи пражан имели меньшее значение, чем третья и четвертая. В них обосновывалось право на свободу проповеди на любом языке и причащение под обоими видами. Требование причащения не только хлебом, но и вином из чаши как бы символизировало уравнение мирян с духовенством.

Чаша стала религиозным знаменем умеренных гуситов, свидетельством отличия чешской церкви от «испорченной», продажной церкви католиков.

Крестьянско-плебейский лагерь гуситов поддержал четыре статьи пражан, включил их в свою программу. Но табориты шли гораздо дальше своих пражских союзников, делая из этих статей более радикальные выводы.

Гуситы потребовали от Сигизмунда, чтобы им дали возможность огласить перед строем крестоносцев четыре пражские статьи на чешском, немецком, венгерском и латинском языках. Они, видимо, рассчитывали воздействовать кое на кого из дворянской голытьбы, слетевшейся к стенам Праги со всех концов Европы, на тех, кто не был еще вконец развращен погромом и резней.

Сигизмунд и его окружение наотрез отказали в этом пражанам: ведь битому воинству римского папы и впрямь опасно было слушать эту декларацию победителя.

Пражские статьи не встретили, разумеется, у князей католической церкви никакого сочувствия. Епископ Симон Рагузский, багровый, толстый, задыхающийся от жира старик, принялся поносить третью статью.

Что?! — гнусавил он. — Отобрать церковные владения?! У меня не хватит пальцев на руках, да что пальцев — волос у меня на голове меньше, чем есть у римской церкви святых, владевших при земной своей жизни поместьями! Что же прикажете? Лишить их святости? Вычеркнуть из памяти и почитания христиан?

Тощий патриарх Аквилейский, смиренно сложив руки на груди, промолвил елейным голоском:

— Кто из нас может судить, велик ли грех или мал? Это знает один лишь господь! Говорите, священнослужители наши сладко едят и пьют, прелюбодействуют. А о покаянии вы забыли? У самою закоренелою грешника всегда есть время для покаяния. Вспомните, что покаявшийся грешник милее господу любого праведника…

В конце концов весь этот средневековый диспут свелся к спору о том, где заключена последняя, неопровержимая, для всех обязательная истина. Гуситская сторона утверждала — в евангелии. А католики настаивали — в церкви и главе ее, папе.

* * *

Идеологи пражских бюргеров, магистры университета — Пржибрам, Кардинал, Младеновиц — увлекались тонкостями богословских выкладок. Во власти совсем иных чувств и страстей были низы пражского населения и собравшиеся в стенах столицы чешские крестьяне. Народ, видя, как крестоносцы, побитые под Прагой, расползаются по сельским местностям Чехии, грабят, жгут, насилуют, жаждал отомстить чужеземным разбойникам за безмерные страдания чешского населения.

22 июля толпы пражского люда и таборитов выволокли за стены города шестнадцать пойманных под Прагой насильников — немецких рыцарей — и на виду у противника бросили их в огонь.

— Эй вы, семя антихристово! — кричали крестоносцам табориты. — Кто пришел к нам незваный, да злодействует, да насильничает — всем дорога, как этим, в пучину огненную!

А крестоносцы, как прожорливая саранча, успели за месяц истребить запасы продовольствия половины Чехии. В их лагерях под Прагой началось недоедание, палатки кишели паразитами, завелись заразные болезни. Порядок и подчинение, и до того слабые в крестоносных отрядах, теперь совсем исчезли. Отдельные рыцарские хоругви стали самовольно сниматься с постов и отходить от Праги.

Сигизмунд видел теперь неминуемый провал похода. Не сбылись его надежды привести чешский народ к покорности железным кулаком иностранной интервенции.

Крестоносцы, в тылу которых начались крестьянские восстания, панически бежали из Чехии, предавая все на своем пути огню и разрушению.

Так окончилась полным, позорным провалом большая затея Рима — первый крестовый поход на чешских еретиков. Маленькая Чехия выдержала натиск стотысячной армии католических интервентов.

Незадолго до снятия осады осмелевшие под впечатлением одержанной Жижкою победы советники пражских ратуш издали закон о конфискации имущества бежавших из чешской столицы католиков и приверженцев Сигизмунда.

В числе бежавших были богатейшие люди, патриции Праги, почти поголовно немцы. От них к столичным бюргерам-чехам переходили огромные состояния: не только набитые товарами лавки и склады, не только пышные хоромы, вызывавшие восхищение и зависть бывавших в Праге чужеземных купцов, но и сотни обширных феодальных поместий, раскинутых на большом пространстве вокруг чешской столицы.

* * *

Радужные настроения пражского мещанства, осуществившего оружием таборитов свои заветные желания, нарушали, однако, сами табориты. С новой силой принялись простолюдины Табора досаждать пражским толстосумам своими суровыми требованиями, настойчивой проповедью воздержанной жизни. Рыхтарж, бургомистры, советники, пражские гетманы не знали, как им быть: бюргеры очень боялись в это время ссоры с таборитами, за которыми шла вся пражская беднота, возглавляемая Желивским.

Николай из Гуси, Жижка, Коранда порывались вернуться как можно скорее к себе на Табор, где их ждало большое народное дело. Пражане старались удержать их подольше у себя: ведь, неровен час, крестоносцы, которым помогает половина Европы, могут оправиться от поражения и вернуться под стены столицы. А Вышеград и Пражская крепость все еще продолжали быть двумя католическими копьями, приставленными к груди гуситской Праги.

Но после одержанной победы над общим врагом между двумя лагерями гуситского движения с каждым днем росло взаимное отчуждение. Поддерживаемая плебеями столицы народная, крестьянская ветвь гуситства — табориты — жаждала глубоких социальных перемен и прежде всего решительной борьбы с феодалами до полного уничтожения феодального гнета. А другая, бюргерская ветвь, готова была довольствоваться чуть реформированным католичеством — чашей. Бюргеров больше всего прельщало окончательное закрепление за ними приобретенных богатств. Интересы были непримиримы. Однако именно табориты сделали в те дни попытку, полную наивной искренности, «убедить» пражских бюргеров в том, что приверженцам чаши можно не враждовать и договориться меж собою на основе удовлетворения самых скромных требований «божьих воинов». Уже на четвертый день после снятая осады, 5 августа, табориты предъявили пражской общине свои требования в виде двенадцати статей.

Община таборитов предлагала общине пражан:

1. Чтобы принятые взаимно положения и предписания строго выполнялись обеими сторонами.

2. Чтобы договоренные ранее положения и предписания, на которые дали свое согласие пражские советники, гетманы и общины, строго выполнялись под страхом наказания за нарушение.

3. Чтобы не терпеть и не оставлять без наказания прелюбодеев, распутников и соблазнителей как явных, так и тайных, бездельников, разбойников, богохульников и «умалителей какого бы то ни было сословия».

4. Чтобы не допускались попойки в харчевнях.

5. Чтобы не носили драгоценных одежд — пурпурных, расшитых, разрисованных, тканных серебром, тисненых, вырезанных и всяких украшений и драгоценностей, располагающих к гордыне.

6. Чтобы ни в мастерских ремесленников, ни на рынке не было обмана, кражи материалов, чрезмерной наживы, хитрости, надувательства, выделки бесполезных, суетных вещей.

7. Чтобы устранено было немецкое и иное чужеземное право, а суд и управление производились сообразно со справедливостью.

8. Чтобы священники в образе жизни подражали «первоначальным христианам».

9. Чтобы имущие власть сообразовали свои действия с требованиями совести.

10. Чтобы имущество священников обращено было на общее благо, а священники содержались «по усердию верующих».

11. Чтобы пражане изгнали из Праги всех противников чаши, а изгнанных ранее обратно к себе не принимали.

12. Чтобы упразднили и разрушили все монастыри, лишние церкви и алтари, иконы, сохраненные явно и тайно, драгоценные украшения на них, золотые и серебряные чаши, представляющие собой идолопоклонство и заблуждение.

Эту программу табориты заканчивали словами: «Потому, дорогие братья, выставляем мы такие требования, что хотим душой и телом исполнить волю божью, так как уже многие братья наши за изложенные здесь истины пролили свою кровь и отдали свою жизнь».

Табориты требовали, чтобы общины столицы согласились с этими статьями, «взяли их под свою руку». В противном случае табориты отказывались оставаться дольше в Праге.

В этих статьях наряду с характерной устремленностью в сторону воображаемой «евангельской» и «древнехристианской» аскетической жизни нетрудно увидеть и отчетливое отражение социальных и политических требований таборитов к городу. Так, например, они ратуют против обмана лавочниками и ремесленниками своих клиентов. В ту пору обычной жертвой жульнических махинаций городского мещанства были крестьяне.

Табориты восстают против немецкою права, этого бастиона чужеземных купцов и ремесленников, позволявшею им уходить от ответа перед чешским судом за свои проделки. Табориты требуют, чтобы в торговле и ремесле, в суде и администрации вернулись к народному обычному чешскому праву.

Возмущенные частыми поблажками и неуместною «сердобольностью» в отношении врагов чешского народа, табориты настаивают на более строгих мерах против бежавших из Праги и других городов эмигрантов. Наконец их негодование вызывает и то, что в Праге все еще сохранились нетронутые очаги католичества — монастыри и богатые, разукрашенные церкви.

Новая Прага, где сильны были ведомые Желивским городские низы, тотчас приняла требования таборитов. Советники Старой Праги этим требованиям воспротивились.

Но табориты не хотели ограничиться одним провозглашением своих пожеланий и ждать соизволения городских советников. 6 августа они разрушили один из богатейших доминиканских монастырей столицы. Через несколько дней в Збраславе таборитами и пражскими бедняками под водительством Коранды был разрушен монастырь-усыпальница с пышными королевскими гробницами.

А в пражских церквах женщины-таборитки ломали и жгли иконы, уничтожали священнические облачения, драгоценные сосуды.

Пражская беднота жаждала прочных дружественных отношений с таборитами. Но для этого нужно было прежде всего усадить в ратушах Старой и Новой Праги других советников. Ян Желивский, идя против воли столичных богачей, настоял на сходе великой общины трех городов столицы.

Сход, руководимый Желивским, избрал новых. советников — более решительных сторонников тесного военного союза с таборитами. Хотя табориты и были удовлетворены этими переменами, все же они решили как можно скорее вернуться к себе на Табор. Ведь именно теперь, после провала крестового похода следовало, не мешкая, использовать слабость чешских католиков и расширить во все стороны владения Табора, обратив его в то мощное средоточие крестьянскою противофеодального движения, о котором давно мечтали и Жижка и Николай из Гуси.

* * *

До возвращения на Табор надо было договориться с пражанами о будущем чешском короле.

Никто из пражских купцов и мастеров ремесленных цехов не поддерживал более претензий Сигизмунда. Бюргеры, зная о намерении императора отнять у них все, что успели они захватить у патрициев городов и у церкви, ненавидели его яростно.

После осады Праги бюргеры столицы полностью поддерживали таборитов, по крайней мере, в одном — надо силой оружия воспрепятствовать всякому новому притязанию Сигизмунда на чешский трон.

Со дня смерти короля Вацлава, уже почти год, Чехия была фактически республикой. Однако у пражских мещан не возникало и зародыша мысли о возможности республиканского устройства чешского государства.

В отличие от монархического мещанства табориты желали бескоролевского управления. Правда, это свое программное республиканство табориты облекали в довольно туманные религиозные символы. В проповедях идеологов Табора речь шла о предстоящем «тысячелетнем царстве» самого Христа, что практически исключало возможность какого-либо «параллельного» земного владыки.

Обычным ярко республиканским положением хилиастических проповедей было предсказание будущего, когда народы станут попирать ногами «шеи царей».

Однако, несмотря на это, политические вожди Табора — Николай из Гуси и Жижка — сходились на том, что на ближайшее время Чехии нужен король. Он нужен прежде всего для успешного завершения борьбы с Сигизмунд ом и Римом: если противопоставить Сигизмунду другого короля, избранного чехами и дружественного гуситству, станет возможным в борьбе с чужеземными интервентами объединить народные массы Чехии с силой бюргерства городов, рыцарства и даже гуситского панства. Именно необходимость национального единения в переживаемую страной тяжелую годину диктовала вождям Табора их политику в отношении чешского трона.

Вопрос о том, кого позвать на чешский престол, вызвал серьезную размолвку между Жижкой и Николаем из Гуси. Николай требовал, чтобы поскорей избрали и короновали кого-либо из чехов.

Намерения Жижки были совсем иные. Он видел, что Чехия вступает на путь долгой вооруженной борьбы с империей и папством. Когда Жижка спрашивал себя, кто же может быть союзником Чехии в этой тяжелой борьбе, его взоры с надеждой обращались на восток, в сторону братских славянских народов и прежде всего к близкой, во многом родственной Чехии Польше.

Жижке казалось, что польский король Ягайло может согласиться принять чешскую корону, оставив чехам их «подобойство» и свободу устройства внутренних дел. Союз двух славянских стран представит собой неодолимую преграду для военных замыслов Сигизмунда и Рима.

Жижка сражался в польских рядах против Тевтонского ордена. Он инстинктивно чувствовал, что крестовый поход Мартина V на Чехию — это все тот же немецкий натиск на славянский восток, только перенесенный с берегов Балтики на верховья Лабы.

Пражские верховоды еще в апреле 1420 года направили тайное посольство в Краков с вопросом к королю Ягайле, не пожелает ли он принять чешскую корону. Вразумительною ответа Ягайло тогда не дал. Наступившие вскоре после этого бурные события осады столицы заставили пражан на время забыть о польском короле. Вернувшись в августе вновь к этому замыслу, они решили возобновить прежнее предложение Ягайле.

Николай из Гуси, большинство гетманов и священников Табора отнеслись к плану пражан неодобрительно. Однако Жижка собственной волей привесил печать Табора к изготовленной тогда новой грамоте польскому королю.

22 августа множество пражского люда глядело с сожалением и немалым беспокойством, как через Свиные вороты воз за возом уходила из юрода колонна «божьих воинов». Табориты возвращались на Табор.