Через некоторое время Смит понял, что он гриб. Огромный, пористый гриб. Он явственно видел (или чувствовал?), как от него во все стороны расходятся миллионы нитей, сине-белые, пульсирующие, они разбегались по всем направлениям и где-то там (где он не мог отчетливо различить) соединялись с другими грибами, составляли с ними одно целое, какое-то единое пространство. И пространство это дышало неравномерно и тяжело. Смиту не хотелось быть грибом, но было совершенно ясно, что если он оборвет эти нити, что-то исчезнет навсегда, что-то прервется, уйдет безвозвратно. И этот уход станет непоправимой катастрофой. Смирившись с новыми ощущениями, Смит начал разглядывать нити. Они не были одинаковыми. Одни были очень толстыми, другие едва различимыми. В местах, где его губкообразное тело соединялось с ними, было приятно и тревожно одновременно. Через нити в него что-то втекало. Оно питало его, делало упругим и сильным. Внезапно он увидел, что к нему приближается огромный красный слизень. Вот сейчас он коснется его, а убежать невозможно – нити могут оборваться. Нужно попытаться придумать что-то еще. Но слизень уже в миллиметре. У него странная для слизня поверхность: шершавая, в мелких трещинках и пупырышках. И вот слизень прикоснулся к нему и пополз всем своим извивающимся телом вверх. Смит не выдержал и проснулся.

Как только он открыл глаза, в голову ударила страшная боль. Как будто его голова стала яйцом, из которого стремится вылупиться безобразный птенец. Он мечется в темном пространстве и бьет своим клювом во все стороны. Смит поспешил закрыть глаза, но боль не утихла. Наоборот, она стала еще сильнее. Он снова открыл глаза, смутно припоминая сокрушительное падение. Веки разлипались с трудом. Он провел по ним рукой, отдирая корку засохшей крови. Сквозь туман он увидел перед собой монету, пулю и мелкие осколки ампулы. Что-то влажное и шершавое коснулось его щеки. Смит вздрогнул и поднял голову. В ней немедленно началась локальная ядерная война. Складывалось впечатление, что ему изнутри делали лоботомию без анестезии. Снова влажное движение по щеке. Смит повернул голову направо, туда, где совсем недавно сидел Малыш, Охотник, который чуть не взял его. Он увидел перед собой два глаза, выглядывающих из-под черной челки. Глаза были лиловыми и настороженными. Они ждали его реакции. Затем из черных, шерстяных зарослей выскочил красный слизень и несколько раз коснулся его щеки, оставляя после себя мокрые густые следы. Смиту наконец удалось сфокусировать взгляд. Перед ним, виляя хвостом, стоял ризеншнауцер. Огромный, черный, лохматый. Он приподнял уши и сам приподнялся на передних лапах, которыми упирался в сиденье. Взгляд Смита упал на рулевую колонку, она вся была в его крови. Дышать было невероятно больно. Левый бок просто разламывался. Казалось, что там между ребер застряло рыцарское копье. Смит посмотрел. Никакого копья. Он с трудом сообразил, что у него, скорее всего, сломаны ребра, которые готовы вот-вот проткнуть легкие. Левая рука повисла плетью. Вывих? Перелом?

Вокруг – никого. Только лес, щебетание птиц и одичавший ризеншнауцер, который при всем желании не смог бы зализать его ран. Голова отчаянно кружилась. И кружение это все ускорялось. Словно ей управлял какой-то мятежный карусельщик, который мстил всему свету за позор Галилея…

Смит снова провалился в темноту. Только на этот раз его голова откинулась назад. Ризеншнауцер несколько раз осторожно тявкнул, издал жалобное поскуливание и бросился прочь в лесную чащу. Через несколько секунд треск ломаемых им кустов стих.

А Смит летел в полной темноте. Точнее, не летел, а падал. Он понимал, что это падение будет длиться вечность, что он обречен падать так до тех пор, пока его сознание не накроет волна абсолютного безумия, безумия, которое является полным отрицанием сознания как такового. И вот тогда он превратится в Ничто. И все равно будет продолжать падать. Но внезапно падение прекратилось. Теперь это напоминало полет. Он словно плыл куда-то, в каком-то направлении. Через некоторое время он понял, что это направление не сулит ему ничего хорошего, что нужно вырваться, остановить движение. И он рванулся вверх и увидел яркий ослепительный свет. Ему стало радостно и хорошо. Все кончилось.

Хуч и Лаймон, заменивший погибшего Фримена, были похожи на двух автогонщиков, недавно побывавших в крупной аварии. У Хуча из-под бейсболки виднелся бинт, у Лаймона рука была на перевязи. Лаймон, огромный, рыжий, веснушчатый парень слушал Хуча с прилежностью первого ученика в классе.

– Малыш не мог врать. Он действительно его взял.

– Такое возможно? – засомневался Лаймон. – Когда он остановил двигатели всех наших трех коптеров, я подумал, что перед нами карающий ангел Господень.

– С Малышом все возможно. Но куда он после этого исчез?

– Может, он решил использовать объект самостоятельно, не передавать его клиенту?

– У него контракт со Стерном. Малыш так поступить не мог. Он воспитан на охотничьих принципах. Это тебе не Борг.

– Есть какие-нибудь еще дополнительные способы связи с ним?

– Есть, – неохотно признался Хуч, – один. Но я боюсь его использовать.

– Почему?

– У меня дурное предчувствие. Ладно. Делать нечего.

Хуч повернулся к компьютеру и стал перебирать по монитору пальцами.

– Вот, – сказал он, – это наш с Малышом личный контакт на случай смерти одного из нас. При остановке сердца автоматически включается маяк, позволяющий определить местонахождение тела. Если нажать вот сюда, то можно проверить, жив он или мертв, а если мертв, то где находится. Нажми ты.

Лаймон с удивлением посмотрел на босса. Железный Хуч, Старший, выглядел слишком бледным. И причиной тому было не сотрясение мозга и не двукратное фиаско Охотника. Он испытывал к Малышу какие-то сентиментальные чувства, что для Охотника считалось абсурдом. Эмоции мешают делу. Нажимая на указанную иконку, Лаймон подумал, что Старший сдал и что недалек тот час… Но он тут же отогнал эту мысль. На экране вспыхнула карта, а на ней, недалеко от Шандольского леса, заплясал красный огонек.

Хуч прикрыл глаза. Он думал о Малыше, которого когда-то подобрал на улице в тот момент, когда он отправил на тот свет восьмерых двадцатилетних подонков, которые в небольшом тупичке хотели сделать из него живую мишень. Они поставили его к стенке и забрасывали пивными бутылками. Его поразила спокойная ненависть Малыша, его желание защитить свою жизнь любой ценой и презрение к противнику любой весовой категории. Четыре года назад… Всего за четыре года Одиночка мог стать Лучшим. Хуч верил, что Малыш взял Смита. Но потом что-то случилось. Что-то, что привело к гибели мальчишку, который слишком хорошо умел играть во взрослые игры.

– Как рука? – спросил он Лаймона.

– Повязку уже можно снять. Я, в общем, ее ношу, чтобы косить от дежурств.

– Тогда собирайся. Поедем, заберем Малыша. Там же найдем и след Смита. Когда будем его брать, не забудь мне напомнить о контракте, иначе я за себя не ручаюсь.

Лаймон поднялся, сбросил с плеча повязку и чуть подвигал рукой.

– Нормально.

Боль, заставившая его вспомнить о реальности, была такой невыносимой, что он потерял сознание в своем небытии, почти у самого входа в пресловутый туннель. И как следствие очнулся.

Остро пахло сосновыми иголками и дымом. И еще чем-то терпким, щекочущим ноздри. Смит не выдержал и чихнул, несмотря на то, что чихание вызывало боль во всем теле, он чихал и не мог остановится.

– Это хорошо, – услышал он мелодичный женский голос. В далеком уже забытом детстве отец брал его с собой на рыбалку. Ловить он не мог, но отец снимал с одного из сторожков особый малиновый колокольчик, и Смит (тогда его, кажется, звали подругому?) играл с ним. Ему казалось, что колокольчик разговаривает с ним на непонятном, но таком приятном языке. Словно нежная ладошка ласкала барабанные перепонки. Остальные колокольчики трещали, как сварливые старухи на базаре. А в звоне этого чувствовалась какая-то осмысленная связанность. И вот теперь он снова услышал его, но теперь отлично понимает все, что колокольчик хочет ему сказать.

– Это хорошо, что ты чихаешь. Это очень хорошо.

В ноздри ударил тот самый терпкий запах, который сначала ощущался едва-едва, а теперь был совсем близко. Смит открыл глаза. Перед ним плавала дымящаяся глиняная плошка. Только теперь он почувствовал, как распух у него во рту язык, как саднит горло. Он приподнял голову и стал жадно пить, обжигаясь и не чувствуя этого. И сразу его окатило будто волной, состоящей из тысячи маленьких иголочек. Волна несколько раз прокатилась от пяток до макушки, каждый раз наполняя его новыми ощущениями: расслабление, напряжение, легкость, упругость, ломота.

Плошка исчезла. Теперь Смит мог рассмотреть своего колокольчика. Им оказалась девушка, чуть больше двадцати лет. Длинные, до пояса, черные волосы были стянуты у затылка. Высокие скулы, огромные серые глаза и черные брови вразлет. Широкие плечи, невидимая талия и узкие бедра. Она была бы похожа на спортсменку, если бы не бесформенный балахон, перетянутый какой-то непонятной бечевкой. В привязанных к бечевке ножнах застыл нож с самодельной рукояткой. Она смотрела на него спокойно, как врач на пациента.

– Я думала, ты совсем собрался уходить. Ты не против, если я твой «Дестер» присвоила?

– Э-э…

Она пожала плечами:

– Впрочем, от тебя это все равно не зависит.

– Э-это… не мой «Дестер», – наконец удалось выговорить Смиту.

Ее бровь выгнулась, как только что проснувшаяся кошка.

– Надо же. А я думала, ты городской мальчик.

– Я тоже… так думал.

Смит попробовал улыбнуться. Она присела на что-то, на что, Смит не видел.

– Жаль. Я так понимаю, ты в бегах?

Смит едва заметно кивнул.

– Вот черт, а я-то думала, с городского мальчика срезать деньжат за лечение.

– У… меня… в кармане…

– Эти я уже забрала. Богатый мальчик.

Смит попытался встать. Грудь стягивала тугая повязка.

– У тебя сломаны ребра и разбита в нескольких местах голова.

– Сколько я здесь?

– Два дня. Странно, что ты так быстро очнулся.

– «Дестер» все еще там?

– Как же, – фыркнула она.

– Это хорошо, – Смит уже сидел.

– Его ищут?

– Да.

– Пусть ищут. Он давно уже разобран на запчасти, а корпус отправлен на переплавку. У меня с этим быстро. Есть будешь?

Смит кивнул и огляделся. Он находился в просторной бревенчатой хижине. В узкое окно рвались ветви деревьев. Где-то в дальнем углу белела печь.

– Я ей давно не пользуюсь. В подвале генератор.

Смит разглядел вполне современную кухню с полным набором оборудования. Патриархальность непостижимым образом соединялась с современностью. Он заметил компьютер и деревянную кадку. На стене висело несколько топоров и бластер «Лайтлидер».

Помещение показалось ему слишком просторным для одной женщины.

– Как тебя зовут? – Спросил он.

– Армо. А тебя?

– Смит. Адам Смит.

– Ну да, как же я сразу не догадалась. Конечно, Смит. Кто же еще… Есть будешь?

Смит кивнул.

– Ну если ты такой шустрый, что уже встаешь, давай к столу. Стол сильно напоминал стол в кафе «Дары природы». Сходство довершали длинные лавки. Смит доковылял до стола и сел. Армо поставила перед ним тарелку с дымящимся варевом, ложку и хлеб.

– Ты поосторожней пока. Два дня все-таки не ел.

Смит попробовал похлебку. Она пахла какими-то кореньями и травами и показалась ему вкуснее всего на свете. Смит, обжигаясь, начал есть. После нескольких первых ложек ему стало жарко, на лбу выступила испарина. Армо сидела напротив и смотрела на него.

– А ты что делаешь здесь в лесу?

– Здесь нет чашек контроля, полицейских из Черного эскадрона и не нужно платить налогов. А вот тебя как сюда занесло?

– Это долгая история.

– Понятно, но деньги я тебе не верну.

Смит снова кивнул и опять принялся за еду. Тем временем Армо встала и начала раскладывать по столу тарелки. Они выстроились в два ряда по обеим сторонам стола, как летающие тарелки на инопланетном космодроме. Рядом аккуратно ложились ложки и хлеб. Смит насчитал шесть тарелок.

– Мы кого-то ждем?

– Боишься?

Смит не ответил, а продолжил трапезу. В это время снаружи послышались грубые голоса и топот ног. Смит невольно обернулся к двери. Она распахнулась, и в дом ввалилась толпа разномастных мужиков. Все они были бородаты, курносы, широкоплечи и угрюмы. Заметив Смита, они мгновенно смолкли. Первым заговорил Атаман (так окрестил его про себя Смит):

– День добрый. Очнулся, летчик?

– Добрый день. Спасибо, ничего.

– Сестра, – крикнул он Армо, – что там с обедом?

– Садитесь, братья.

Братья шумно, но молча стали рассаживаться. На гостя никто внимания не обращал, как будто его здесь и не было. Смит терялся в догадках: то ли это какая-то секта, то ли банда со своими вывернутыми правилами. Братья, сестры…

А братья по команде Атамана помолились и принялись за еду.

Хуч и Лаймон приземлились точно рядом с телом Малыша. Он лежал, чуть выгнув спину и раскинув руки. Взгляд потускнел. Челка спуталась. Хуч осторожно поднял его и отнес в кабину. Лаймон тактично молчал.

– Он не хотел, чтобы его хоронили. Ненавидел червей. Хотел, чтобы его сожгли.

– Кремировали.

Хуч не ответил, он снова вышел на опушку, где смятая трава еще сохраняла очертания тела Малыша. Охотник осмотрелся по сторонам и направился к лесу. Лаймон двинулся за ним. Хуч остановился у самой кромки бурелома, а потом повернул обратно:

– Здесь мы ничего не найдем. Нужно поднятся и осмотреть все с воздуха.

– Если Смит убил Малыша, то он на «Дестере» уже улетел черт знает куда. Скорее всего, в Шандол.

Хуч покачал головой:

– Нет. «Дестер» с тех пор нигде не засветился. Я не знаю, что здесь произошло, но вряд ли Смит ушел далеко. Он где-то здесь, в лесу.

Они забрались в аэромобиль.

Когда братья закончили есть, они так же молча поднялись и стали молча один за другим выходить из дома, тяжело наклоняясь под слишком низкой для них притолокой. За столом остался сидеть только Атаман. Армо стояла у окна. Атаман негромко приказал:

– Армо, пойди посмотри, где Берн. Тут неподалеку волки бродили, как бы не задрали.

Армо послушно вышла.

– Ну что, мил человек, поговорим?

– О чем? – Смит осторожно попытался подвинуть ложку, как бы пробуя на зуб свои способности. Ложка не шелохнулась. Оправдались самые худшие его опасения. Он и сам подозревал, что вся его пси-энергия ушла на восстановление организма, и теперь его дар оказался временно утрачен. Теперь он был абсолютно беззащитен перед этим здоровенным бородачом.

– Ты, наверное, не Бог весть знает что подумал. Живут посреди леса шестеро мужиков, одна девушка… То ли бандиты, то ли сектанты, то ли извращенцы…

– Да не, что вы… – попробовал не слишком уверенно возмутиться Смит.

– Брось. На счет бандитов ты, пожалуй, не ошибся. А в остальном… Мы действительно единокровные братья и сестра. Наши родители были фермерами. У отца нога попала в сенокосилку, когда мне было двенадцать. Он не мог больше работать, а потом и вовсе помер. За ним мать. А потом пришли федералы и описали имущество, а нас решили отправить в приют. Но не тут-то было. Так вот. Армо говорила, что ты вроде как в бегах.

– Можно сказать и так.

– Ты не финти. Армо посмотрела сводки. Тебя ищут за промышленный шпионаж. И то, что тебя не поймали, – чудо.

– Вас тоже не поймали.

Атаман хмыкнул:

– Нас! Мы с детства в этом лесу. Да здесь ни один андроид не проберется. Не говоря уже о федералах. Мы, конечно, выбираемся в город. Шандол – большой город, крупный центр. У нас там много друзей. Так вот. Вы в бегах. Не остановиться ли вам у нас?

– Ну я не знаю.

С другой стороны, он знал. Он все знал. Оставаться нельзя. Малыш упал где-то рядом. Это слишком жирный след для Охотников.

Уходить! Уходить!

В висках застучало.

– Зачем я вам? У меня нет… специальных навыков.

– А ваши навыки нам и не нужны. Я беспокоюсь об Армо. Сохнет девка. А ты мужик здоровый, чистый. То, что надо.

Он говорил о нем, как фермер о скотине.

– Сделаешь ей ребенка и свободен. А если захочешь, можешь остаться навсегда.

– Я подумаю, – выдавил из себя пораженный простотой нравов Смит.

– А тут и думать нечего, – сказал Атаман и, поднявшись, подошел к стене, где висели топоры и бластер. Он снял «Лайтлидер», потом передумал и взял в руки топор.

– Мы просто отрубим тебе ногу. И куда ты пойдешь? Через лес? Так что думай, не думай, а остаться придется.

Он снова сел за стол, положив для наглядности перед собой топор.

– Тебе что, не нравится Армо?

– Ну почему? Она очень красивая девушка.

– Я думаю, все-таки лучше любить ее по-хорошему, чем с одной ногой.

Смит прикрыл глаза, ожидая теплую волну. Но ее не последовало. Видимо, нужно какое-то время для того, чтобы его способности вернулись.

А если они не вернутся?!

– Это логично, – пробормотал Смит.

– Ну вот и хорошо, – хлопнул ладонями по столу Атаман. Встал и, не добавив больше ни слова, вышел. А Смит остался сидеть, не смея оторвать взгляд от топора, лежащего на столе. Интересно, Охотники уже нашли Малыша? И когда они найдут его?

Хуч и Лаймон кружили над лесом уже два часа. Начало смеркаться. По корпусу аэромобиля барабанил мелкий дождь.

– Пора возвращаться, – сказал Лаймон.

Хуч молча кивнул.

– Мы вернемся завтра, да и Малыша нужно отвезти. Как-то не по себе.

Хуч махнул рукой.

Машина заложила крутой вираж и исчезла в мокрых сумерках.

Смит лежал на широченной кровати, на которой могли бы уместиться еще трое. Больше в доме никого не было. Сумрак заполнял комнату очень быстро. Мелкий дождик стучался в окно, заглушая его мысли. Он понимал, что ему в таком состоянии далеко не уйти. Вокруг лес и стремительно приближающаяся ночь. Что делает Армо во дворе? И где братья-бандиты? Грабят кого-нибудь на дороге?

Нужно выждать.

Но времени нет. Он уже знал, как Охотники умейт идти по следу. А после встречи с Малышом он понял, что его способности небезграничны. Он не Господь Бог. И теперь пришло время вернуться к самому началу. Зачем его преследуют? Из-за способностей? Тогда их потеря сделает погоню бессмысленной.

Дверь скрипнула, и его обдало вечерней прохладой. Послышались легкие шаги, затем у его кровати появился силуэт Армо. Смит замер. Девушка стянула через голову платье и легла рядом. Ее горячая, сухая ладонь легла на его небритую щеку, потом скользнула по груди и наткнулось на повязку.

– Он обещал отрубить тебе ногу?

– Да, – сказал Смит, чувствуя, как в нем поднимается знакомая теплая волна.

Они возвращаются!

– Ты уйдешь когда захочешь, обещаю, – прошептала она ему в шей. Ее влажные губы щекотали ему шей, как усики кузнечика. Смит расслабился и робко обнял девушку. Она с силой прижала его руки к своему телу.

– Ты еще слаб. Я сделаю все сама.

Горячая волна накрыла его с головой. Уставший от бессмысленного, непонятного преследования он впервые полностью расслабился.