* * *

Рассвет. Едва мы пустились вдоль ж/д путей по грунтовке, как встретил нас рассвет… Багровыми красками разрисовал, истерзал еще недавно серое, спокойное небо.

Сжал мою ладонь невольно сильнее Федя.

Беглый, косой взгляд… на свою горе-лю… на своего защитника, и опустила я голову, цепляясь взором за щебенку под ногами.

Остаться… как хочется остаться здесь, наедине с ним. Не возвращаться… в тот ад, где он — не мой, и я — нужна… но не ему. Интересна, да и то… лишь только на раз.

Где все так грязно, пошло и запутанно. Цинично.

Где ужас… тканным плотным полотном.

Выпустил мою руку из своей, обнял за талию — невольно усерднее подав вперед, едва завернули в посадку. И снова шаги рядом, но не отпускает, не отрывается от меня. Излишне близко, излишние… волнительно.

Недолгие, но счастливые минуты уединения, и выбрели на улицу.

Вдоль чужих заборов — и знакомый участок.

— Федь, — обмерла я у калитки, прерывая и его заодно ход.

Подчинился. Лицом к лицу. На расстоянии шепота.

— Что?

Прикрыла я веки.

Жутко, страшно… и больно подбирать слова, сознаваться, но поддаться — и снова зайти, окунуться в тот ужас — и того… пугающе.

— Давай… Можно… — обмерла я, закусив губу, так и не досказав начатое.

— Ну что?.. — едва различимо, обжигая дыханием мои губы.

— Давай… давай хотя бы в дом не пойдем?

Окаменел. Волной его напряжение передалось и мне. Мурашки по телу.

— Пожалуйста… — осмеливаюсь я вновь на звук.

— Ваня, что было? Кто? — шепотом, но с напором. Зарождающейся волной гнева.

Открыла глаза. Сцепились взгляды.

Но не смогла ответить, опустила очи.

Движение в сторону — но не дал уйти, схватил за руку. Покорно замираю.

Шаг ближе — и обнял меня, прижал спиной к своей груди. Зарылся носом в волосы, уткнулся в ухо. Шумное, волнующее дыхание — и вдруг поцелуй в висок. Вздрогнула — но удержал. А дальше и вовсе тихий голос, что вконец разорвал всё внутри меня:

— Ванюш… молю, скажи, что случилось.

Дернулась невольно — еще сильнее сжал, вынуждая застыть, не шевелясь. А тепло его жалит, грызет. Убивает. Его аромат — от всего голова кругом. Задыхаюсь. Визжать еще сильнее хочется. Его грубость и нежность вопреки всем страхам и жутям вокруг вовсе тащат душу еще дальше — в преисподнюю.

Отчаянно рычу, из последних сил вступаясь за праведность:

— Неважно. Хватит с меня позора. Я просто устала. Я хочу спать.

— Что ж ты за человек-то такой? — горестным шепотом.

И снова на мои глаза скрадываются слезы. Замирают мерзкие на ресницах.

Зажмурилась болезненно:

— Какой есть.

Глубокие, шумные вздохи — мгновения выжидания, всех за и против — сдался.

Звонкий выдох. Вдруг движение — прильнул ко мне — поцелуй в макушку, отчего дрожь волной холода прошлась по спине, в груди зарождая иное цунами — пожар, смущение, трепет.

Отстранился. За руку — и повел, потащил меня куда-то в сторону.

— Куда? — взволнованно вскрикнула.

— В сенник.

Не то сарай, не то амбар. Несколько шагов внутрь — и замерли около высокой деревянной лестницы.

— Ну, вперед, — кивнул на меня, ухмыляясь.

А я таращу испуганно на него очи, глотнув слова от шока.

— Че? — улыбается криво. — Лезь, а я снизу, если что, подстрахую. Будешь падать — так на меня. Может, поймаю. А может, нет, — печальной, догорающей иронией гоготнул.

Покорно перевожу взгляд на шаткую, ненадежную конструкцию, ведущую стремительно вверх… аж на высоту второго этажа (если не третьего).

Мысленно перекреститься — и попытаться исполнить приказ.

Уцепился мертвой хваткой за лестницу Федька, не давая ей лишний раз дергаться.

Участливый, благодарный взгляд на своего помощника — и снова взор не то вперед, не то вверх. Рывок за рывком.

Еще немного — и выкарабкалась, забралась на настил.

Живо разворот, уставилась вниз: идет, идет за мной. Лезет вверх и Рогожин.

Невольно сжались мышцы от волнения.

Еще мгновения — и ловко выбрался наверх мой спутник.

Взгляд на меня из-подо лба:

— Че? — улыбается. — Думала, брошу? Закину на чердак и лестницу уволочу?

Молчу. Невольно поддавшись на настроение — робкая, едва заметная улыбка.

— Ложись, — приказом. Кивнул на сено. — Ты же спать хотела.

Покорно закивала я головой.

Отползла на четвереньках подальше от края — и попыталась исполнить веление.

— Ай, — дернулась невольно, уколотая, что прутом железным, толстым стеблем.

— Та да, — неожиданно рассмеялся Федор, умащиваясь рядом. — Как-то я уже и забыл, насколько эта перина мягкая и пушистая. — Еще одно ерзанье — и, скривившись, тотчас вновь расселся. — Ладно, — шумный вздох — и подался к краю. — Сча… чего-нибудь найдем.

Вниз по лестнице — а я, пытливо, тотчас за ним — аккуратно ухватившись за балку, взор обронила на первый этаж.

Уже шарился там мой Рожа.

Еще миг — и выровнялся, протянув вперед в одной руке какую-то куртку, а в другой — какое-то покрывало. Взгляд на меня:

— Фуфайку или ряднину? — озорная улыбка с нотками наигранной нелепости.

— Ряднину.

— Лови, — резво замахнулся, отчего тотчас испуганно отдернулась я.

— Да я шучу, — гогочет. Шорох — поднимается уже. — Не такой уж я ловкач, чтоб докинуть.

Живо к краю. Пытаюсь удержать силой стремянку, не давая ей танцевать на балке.

Еще движение — и обмер возле меня. Лицом к лицу.

Ласковый взгляд, теплая ухмылка:

— Че, не пустишь?

— Пущу, — едва слышно. Мигом отползаю в сторону, пряча за ресницами очи. Чувствую, как жар уже заливает щеки.

Забросил полотно. Рывок — и выбрался наверх.

Сгорбившись (спасибо «высокой» крыше») принялся расстилать — живо подползла в желании помочь.

Общие усердия — и плюхнулся сверху Рогожин. Взор на меня, все еще сидящую, поджав под себя ноги, и в волнении изучающая происходящее.

— Ну?! — протянул ко мне руки. — Идешь? Или я один тут мерзнуть буду.

Благодарная, смущенная улыбка — и еще рачительнее пряча глаза, подползла к нему.

Разлеглась рядом. Его веление — и умостилась на его груди. Жадно обнял.

— А теперь спать, — непонятной едкой иронией и прокашлялся. Шумный вздох — и повелительно прикрыл очи (пытливый бросила на него взгляд).

Подчиняюсь. Зажмурила веки.

И снова мгновения… дабы улеглось волнение от событий (суть которых я, по-моему, до сих пор не осознала), и отдалась — тугим, не менее пугающим (нежели всё доселе творящееся), давящим мыслям и ощущениям.

Родное сердцебиение — мелодию которого я уже за сегодня выучила наизусть, и которую бы слушала и слушала всю жизнь. Запах — который бы вдыхала всегда. Тепло — в котором бы тонула и тонула.

Но всё это — призрачное. Запретное. Данное напрокат. «Демо-версия». Которой Он позволяет мне насыщаться, пока сам того хочет. Пока мир позволяет, не роняя на нас ни осуждение, ни зависть, ни злость.

Опять я — Его… украдкой.

А Он — мой, вопреки всем запретам и доводам рассудка.

Притиснулась к нему сильнее — тотчас отозвался движением: сжал крепче.

Сумасшествие.

Ну почему? Почему Он себе, мне всё это позволяет? Но через миг — снова ставит на место, возводя между нами стены. Почему… на большее не решается?

ФЕДЯ, ПОЧЕМУ?!

Что за игра, издевательство какое-то? Нерешительность?

Весь мир готов и можешь поставить на колени, вот только собственную судьбу в узду взять не хочешь, в жизни своей разобраться и на грамм не стремишься.

А я? Чего хочу я?

Знаю. Уже, наверно, все знают. Один ты молчишь.

Глупо всё как-то. И жутко.

Но забери эти мгновения — и того будет хуже.

Нет, будет ужасно. Невыносимо.

Пусть хоть так, украдкой. Чужой — но иногда мой.

Хоть так — в мои легкие будет попадать «воздух».

Но… как долго? Как долго ты себе это будешь позволять?

Пока Инна не прознает? Не запретит? Или пока… сам не насытишься?

А что мне делать потом? Как МНЕ потом быть? Жить?

Существовать… как?

Федя…

Никто не сможет (да и не хочу!) заменить тебя.

Ни Золотарев, ни Шмелев. Никто.

Да и другие придут в мою жизнь. Смогут быть хоть немного похожи на тебя? Вызывать те же ощущения, чувства? Надежду? Жажду? Мечту?

А если опять будет обман? Игра?

Ты пользуешься — но не скрываешь, заодно и меня делая счастливой.

А если такие как Глеб придут? Без спроса возьмут?

Или такие, как Ваня, которые уедут на следующий день, не попрощавшись?

Или я ничего более не заслуживаю?

Не достойна?

— Федь, — несмело.

Вздрогнул:

— А?

Отстраняюсь — поддается. Взор в лицо, но тотчас не выдерживаю смущения, отворачиваюсь, а затем и вовсе вновь улеглась, уткнулась ему в грудь.

— Что, Вань? — тихо, голос просел от тревоги.

— Можно тебя о чем-то попросить? — шепчу, будто лезвия глотая.

— О чем? — движение — вынуждает меня приподняться. Взгляд в лицо, но прячу очи, окончательно сгорая от стыда.

И снова заливаюсь жаром неловкости — прижимаюсь к нему.

Страшно. До безумия страшно, но… осмеливаюсь. Разрывными залпами:

— Федь… пожалуйста…

— Что, Ванюш? — едва слышно, обжигая дыханием мне кожу. Гладит, проводит рукой по волосам, еще сильнее прижимая к себе.

Дрожу. Мурашки по телу. Задыхаюсь от его всего: запаха, тепла, что, казалось, уже проникли в меня, в каждую мою клетку. И даже сердца наши отныне стучат в один такт.

— Федь… — отчаянно, рубая все преграды, еще сильнее жмурясь от страха, — ты можешь быть моим первым?

Окоченел. Сжались, затвердели все мышцы в его теле. Не дышит.

Жуткие, палящие, слишком долгие мгновения… дабы быть просто шоком.

Ответ. Это было… решение. Его решение, которое он уже принял, но еще не в силах озвучить.

Дернулась в ужасе, в позоре я, желая отстраниться, убежать от него, но тотчас расселся, ухватил, сжал, привлек к себе обратно — невольно забралась к нему на колени. Лицом к лицу. Щека к щеке. Соприкасаемся — но на нечто большее никто не решается.

И вдруг звук, будто свист выстрела:

— Зая, хорошая моя… — ласкает меня его дыхание. — Ты же знаешь… — разрезая мне сердце. — Я не могу…

— Пожалуйста, — силой впиваюсь пальцами в его плечи. Еще стремительнее текут слезы. Притискиваюсь сильнее. Губы к губам. — Без обязательств. — Горьким шепотом: — Я не хочу, чтоб мной гадко воспользовались, обманули, или… еще чего. Я не хочу кого-то другого… запомнить. Федь… Не хочу, чтобы это был… кто-то иной.

Нервически сглотнул слюну.

Чувствую, невольно чувствую его уже всего собой. Его твердое, уверенное запретное желание, отчего еще сильнее начинает меня накатывать страх. Начинаю дрожать от происходящего, сгорать от перенапряжения.

…схожу с ума.

Слепая надежда голодным волком воет.

— Пожалуйста… — едва различимо, догорающее мое сердце шепнуло вслух.

— Зай, — набатом пульса в ответ. Из моей души потекли реки крови, уже осознавая по его интонации последующее. Окончательное.

— Пожалуйста, — горько я, сквозь плач, еще сильнее к нему тулюсь, отрицая, не желая ничего слышать. Сгораю от ужаса. — Пожалуйста!..

— Я не могу, — расстрелом. — У меня же Инна есть… она мне верит… и любит.

Взрывом рыдания вырвались из меня. Жуткой, убивающей правдой.

Его выбора. Его праведности. Моего грехопадения.

— А ты? — прощальным, неосознанным вздохом.

Отвернулся. Отчего невольно уткнулась ему в шею носом. Но держит, еще удерживает подле себя.

Звенящая тишина, разбитая ритмом разодранных сердец.

— Не знаю, — выхлопом кислорода в мои удушливые тенета. — Уже не знаю.

Еще сильнее меня сжал, притиснул к себе — отвечаю тем же.

— Прости меня… — горьким шепотом.

Грохот. Вдруг внизу раздался шум. Женский смех ответом. А затем и вовсе стал отчетливо слышен голос.

Ее голос.