* * *

Но жизнь не остановилась. Жизнь продолжалась. Если я замерла тем жутким, убийственным днем, то мир вокруг — отнюдь нет. Планы, дела, проблемы, решения. Все вокруг, будто тот адский рой, закрутилось, порождая, производя то одни, то другие действия. События. Приговоры… И всё в одночасье, в короткие сроки.

Мало, что мать последнее время зачастила наведываться (еще до всего того… «обрыва») да странные речи распускать (якобы мне достойную партию нашла, и уже… едва ли не обо всем договорилась; чушь какая-то, ей богу). Как тут… череда расстройств, неудач, сложностей на работе у отца, неугодных перемен в аппарате начальников и прочее, о котором нам с Аннет он ничего не рассказывал (так только, слухи, догадки, мысли, что мимолетом из телефонных разговоров мы выуживали, да из поведения, вида истолковывали) — сломался. Сломался мой папа. Мировой человек, глыба, скала, стена, за которой мы все так дружно и радостно прятались, сломался. Вождь пал.

Инфаркт. Больница.

— Обещай, что ты выполнишь… то, о чем я тебя попрошу, — внезапно уставил на меня свои усталые глаза папа, пробираясь взглядом в самую душу.

Побежали мурашки по телу. Страх хлыстнул плетью по позвоночнику.

— О чем? — сердце сжалось в ужасе, предчувствуя страшное. — О том, что никому не говорить, что на самом деле с тобой? — взволнованно затарахтела, глупо хватаясь за бредни, как за спасательный круг. — Так я уже дала слово! — немо взмолилась не рушить надежду.

— Нет, Вань, — поморщился. Движение руки — и похлопал по койке, рядом с собой, приглашая присесть. — Иди сюда.

Йокнуло сердце.

Поежилась. Несмелые шаги ближе — подчиняюсь.

— Тогда о чем? — напряжение накаляет уже добела.

— О Лёне, — тяжело выдохнул.

— Какой… Алёне? — глупо. Глупо отрицать очевидное.

— О Лёне. Леониде Сереброве. Сыне дяди Володи.

— Что с ним? — грубо. А разум уже завопил, сопоставил все части пазла в единую картину: слова матери, его решение — мой суд. Мой приговор.

…

— Он меня старше на восемь лет!

— И что? — удивленно. Не уступает отец. — Я тоже Аннет куда старше — и ничего, нам это никогда не мешало. И потом… зато университет у него уже за плечами. Работа стабильная. Должность отличная, зарплата высокая!

— Ну да… дядя Вова постарался! — ядовито, не сбавляю оборотов и я.

— И что? — грозно. — А то за тобой никто не ходит, попу не подтирает! Соломку вперед не стелет!

Оторопела я от услышанного. Онемела, глотнув звуки.

— Чего замолчала? Разве не так? Так вот нечего упрямиться. Строишь тут из себя, — невольно грубо, но тотчас осекся. — Он хороший малый. И тебя в обиду не даст.

— Откуда знаешь? — выпадом словесным. Глаза в глаза. — Может, при папеньке он и есть хороший!

— Да что ты прицепилась к Вовке?! Я же тебе не свекра выбираю! А мужа! И с умом ко всему подхожу, обдуманно! Лёня — отличный вариант! И не ради себя прошу или матери! Ради тебя! Твоего светлого будущего! Твоего и твоих детей! Моих внуков.

— Просишь? — горестно, окончательно осознавая свое бедственное положение. — Или приказываешь?

— Хочешь считать, — вердиктом, — что приказываю — считай.

Жуткая тишина, прибитая набатом пульса… Повесила я голову на плечах. Казалось, волосы уже шевелятся на голове от несуразности, от жути происходящего.

— Почему именно сейчас? — отваживаюсь. — А как же… учеба, карьера? — отчаянная попытка выплыть из этого зловонного болота.

— Ты же видишь… в каком я состоянии? — взором ткнул на койку. — Никто не знает, что будет завтра. Я не смогу вас с матерью вечно содержать, сама понимаешь. Да и не так уж много я смогу оставить вам после себя. С аппетитами твоей матери — быстро все ляпнет. А дальше? На сухарях — долго протяните? Вань, ради твоего же блага! И твоих детей. Поступи по-умному, а. Уступи матери. И мне.

— Я его не люблю, — горестно. — И никогда не полюблю… — Глубокий вдох для смелости — и самое сокровенное, как на духу: — Я другого люблю.

— Да я всё я понял уже про твоего Федьку! — махнул рукой и раздраженно скривился, уведя взгляд в сторону. Поежилась я от шока. Продолжил: — Чего там не понятного было после того твоего… концерта?.. Или вон, сколько мы тебя с Анькой… после суда успокоительными отпаивали. Страшно было даже домой идти, узнать… что ты что-то с собой натворила.

Пристыжено опустила я голову. Жар смущения, стыда разодрал щеки.

— Только толку-то, зай? Что он тебе даст? Даже когда выйдет? Какое у вас будущее? Нулевое? Или на минусовой отметке? Не противься. Ради себя же! Да и слово ты мне давала. Если попрошу что-либо… исполнишь.

— Так нечестно! — распятая, уставила на него полные слез глаза.

— Честно — нечестно, зато правильно. Ты мне обещала. Вот будь добра, сдержи слово.

* * *

Казалось, счастливее нет человека на свете. Улыбка до ушей, слезы радости градом. От чувств даже дыхание перехватывает.

Не я это была, нет. И не Лёня — тому, по-моему, вообще всё фиолетово было. Еще с утра накатил со свидетелем по паре стопок и на автомате выполняли все то, что ему велел тамада.

Мать. Самой счастливой на свете была моя мать. Сбылась ее мечта. С одной шеи — да благодатно на другую, помоложе.

Ну что ж, Серебров. Прошу любить и жаловать… дорогую тещу.

А я… я, словно мертвая. Только временами тонкие струи горячих слез по щекам выдавали… «счастливую» Невесту.

— Ну что же ты, родная? — запричитала какая-то женщина (которую и знать не знаю). — Весь макияж сейчас испортишь.

Я жизнь тут себе порчу… А вы… вы о всем этом фарсе, мазиле печетесь.

В голове — туман. Путаются не только слова, но и мысли. Уже и лекарство Аннет не спасает. Сплошной дурман. И качели эмоций — от слез до истерического смеха. От полного равнодушия до желания всех изничтожить здесь.

Приглашение регистратора — и зашли в зал.

Долгая, монотонная, до тошноты прознающая речь… о счастье, о светлом будущем, о новой ячейке общества. О детях.

Дернулась я в сторону, но отец тотчас схватил за руку. Удержал.

На ухо шепотом:

— Успокойся, — грозно.

— Мне плохо, — шепотом; не вру.

— Потерпи. Осталось недолго.

Еще минуты собственного погребения — и подписи. Кольца — зажимы, кандалы для некогда свободных птиц. И фото — на память. О том, как можно заживо похоронить человека.

Попытка мужа вновь поцеловать меня — но уже увиливаю:

— Мне плохо, — грублю.

Силой вырываюсь из объятий — и на выход.

На свежий воздух. К машине. Уперлась руками в капот. Попытки отдышаться. Не дать и так пустому желудку вывернуть всё наружу.

— Беременна, что ли? — слышу перешептывание где-то сбоку.

Бросаю на них гневный взор. Да сил не хватило на язву.

Очередной пустой, немой вздох — и отвернулась.

— Вань, ты как? — узнаю голос отца. Поспешно подхватил меня под локоть, силой обернул к себе лицом.

Еще один глоток кислорода — и вырываюсь из его рук.

Рыком:

— Нет больше Вани! Для Вас, Николай Артурович, я отныне Ванесса Сереброва! Я выполнила долг! Оставьте теперь меня в покое!

* * *

Пара моих фырканий на мужа, сверх короткие «горько» чмоками — и едва меня не стошнило прямо на мужа.

Ушла. С позволения своего нового «Господина» — отправилась в какую-то коморку в ресторане — дабы прийти в себя.

Пару часов сна Невесты, дюжей дозы алкоголя в Жениха — и танец молодых был шикарен. А дальше — откланяться — и поехать домой. Из омута — да в самое пекло.

* * *

Если лобзания этого пьяного животного я могла выдержать, то лишь от одной только мысли, что мне придется с ним переспать, меня бросало не только в холодный пот, мандраж, а просто в жестокую истерику. Ужас.

Откровенно трясло. Очередные позывы тошноты просто пеленой меня заслали.

Я сходила с ума. Молилась всем ведомым и неведомым Святым.

Уж лучше бы Шмелев был мой первый… тогда, добровольно, на озере, чем… это мерзкое чудовище.

— У меня живот болит, — отчаянно выпаливаю, когда его ласки стали уже откровенными и за платьем пошло долой белье.

— И что? На нервах, — тихий смех. — Бывает, хорошая моя. Сейчас всё пройдет, обещаю.

— Не надо! — с визгом отдергиваю его руку из-под моего лифа.

— Ты чего? — оторопел, выпучив на меня очи.

Нервически сглотнула я слюну.

Страшно. Страшно что-то не то ляпнуть, но еще страшнее — допустить, то… что…

Хотя оно и неизбежное. В конце-то концов.

Но пусть не сегодня. Не сейчас.

Потом. Потом…

Сегодня и так стресса…

— У меня месячные.

— И что? — еще сильнее таращит глаза. — Ты же моя теперь жена. Так что я ни капли не брезгую.

— Не надо, пож… — но не дал договорить.

Силой впился в губы своим слюнявым ртом.

Грубые движения рук… повалил на кровать.

* * *

Когда-то я смеялась над старой книгой по «домоводству», где была расписаны нормы, регулирующие отношения супругов в семье, в том числе и в спальне. Была там одна забавная строка (помимо безоговорочного подчинения во всем мужу, «холенья и лелеянья» его), к которой рождалось у меня уйма рассуждений и предположений, хотя, в основном, шуток: после совершения полового акта с женой, муж должен позволить ей пойти в ванную, не следуя за ней, а дать ей побыть наедине, одной. Возможно, она захочет поплакать.

Отныне я больше над этим не смеюсь.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде, чем я смогла прийти в себя. Собрать осколки прошлого и настоящего, чтобы понять, признать, что произошло, на что согласилась. И что грядет.

И да. Со Шмелевым у меня так ничего и не вышло.

Теперь я знаю уж точно.

Увы. Уж лучше бы он был моим первым, чем этот… гад.

* * *

Одеть на себя какую-то грязную (выуженную из стиральной машины) футболку мужа — и вернуться в комнату. Мышью забраться под одеяло — и замереть. Лишь бы не проснулся. Лишь бы вновь ничего не потребовал!

Но вдруг шорох, скрип, дрожание кровати — и приблизился ко мне, обнял, прижав меня спиной к себе.

Окаменела в ужасе.

Господи, молю! Только не сегодня! Только не продолжение ада!

— Ты девственницей была, да? — выстрелом, внезапное.

Поежилась от жути.

Не знаю, отчего больше (или чтобы не тешить его самолюбие, или чтоб не отдать сокровенное ему, или чтоб хоть как-то, возможно, отбить охоту, вызвать отвращение — пусть лучше он разведется со мной!) ляпнула. Да так, что и сама не сразу поняла, что произнесла:

— Нет.

Обмер в удивлении.

Жуткие, пугающие мгновения — и вновь продолжил:

— А с кем тогда? Давно? Или сколько их там… было? — в голос сквозило недоверие, непонимание.

— Один, конечно, — провернулась в его хватке, заодно отодвигаясь на пионерское расстояние, расстояние взгляда. Но тотчас и осеклась, увела очи в сторону. — Мы тогда на даче были. Выпили. Одни остались. На чердаке. Ну и…

— ХВАТИТ! — гневно, — живо оттолкнул меня от себя. Перевернулся на другой бок. — Шлюха, — громом.

Убийственные мгновения тишины, приговора… пока не засопел.

А по моему разуму разлилось жидким, раскаленным металлом осознание того, куда еще дальше мы продвинулись. И кому я досталась.

Хотя… наверно, и я не лучше.

Ведь искренне презираю его.