* * *

День дурной. И хоть все они дурные, но сегодня… особенный какой-то выдался.

Опять со скандалом и капризами оттащила Малого в садик, а сама — на рынок, за продуктами. На работу — к десяти: успею еще и ужин заранее приготовить.

И вот, всё уже — готова я! Да только… соседке взбрендило с утра пораньше огурцы начать закрывать: заняла все конфорки. И даже духовку.

Хоть сядь и плачь. А время-то тикает.

А еще голова так гудит, что просто жуть. Деваться просто некуда.

— Ваня! — послышался раздражающий голос «вездесущей» старушки. — Ваня! Это тебе на мобильный звонят?

Обмерло мое сердце в тревоге: неужто с ребенком что? Живо сорвалась с табурета (бросая пост назойливого, молчаливого «выклянчивателя» доступа к плите) — и рванула в комнату.

Неизвестный номер.

— Да! Алло! Слушаю?! — лихорадочно затараторила в трубку.

— Привет, малыш. Ты где сейчас?

Окоченела я, жадно выпучив очи. Забыло и сердце свой ход. Не дышу.

— Ванюш, не молчи! Ты где сейчас: на работе, или дома?

— Дома, — тихо, едва различимо, хриплым голосом.

— Адрес?

— К-казанцева, ***, **.

* * *

Ничего не пойму. Я не могла ошибиться. Просто не могла. А если?..

Нервное хождение из стороны в сторону, меряя свои свободные полтора метра пространства в комнате.

В коридор, на кухню — обмерла у окна.

— Да не стой ты над душой, — рявкнула раздраженно соседка. — Как закончу, позову.

А я уже и не слышу. Всматриваюсь во двор, будто что-то важное, нужное смогу увидеть.

Грызу ногти на нервах. Выть готова. Волосы шевелятся на голове от страха, предположений и тревоги.

Может, кто с весточкой от него придет. Или еще что…

Хоть бы слово, полслова. Может, передать что удастся ему. Деньги… или что там? Сигареты с чаем.

«Черт возьми!» — изнемогаю уже от переизбытка волнения, чувств.

Шаг в сторону — и рухнула на табурет.

«Боже, но реально! Голос очень похож! Да и кто бы еще меня так назвал?.. А если?» — побелела я от ужаса, осознавая, вдруг самолично себя врагам сдала.

Но хотели бы — уже давно нашли.

А Федька? Вдруг с сыном что?

Сорвалась на ноги — к двери. И обмерла я.

Черт, еще ж и работа! Скоро идти уже на нее. Ну, ничего. Если что — позвоню, договорюсь. Пусть уже одна сегодня моя сменщица работает, а завтра — я на полную.

«Черт!» — и снова ругань лезет из меня. Руки трясутся, ноги подкашиваются. В груди сердце ожившее, встрепенувшееся, ноет, исходясь в шальном темпе.

Что делать? Как быть?

Звонок в дверь — аж передернуло на месте.

— Ну, глухая, что ли? — недовольное старушки.

Не реагирую на нее — разворот — и провернула барашки замка.

Будто кто ледяной водой меня окатил. Будто кто кислород вмиг весь выкачал — голова пошла кругом. Тотчас ухватил меня в свои объятия, не дав упасть. Лицом к лицу. Блестят его глаза от влаги, как и мои — залились слезами.

— Привет, хорошая моя.

А я не могу. Мне дурно. Волосы дыбом встают — не могу справиться с чувствами.

— Ну, где ты тут живешь? — теплая, нежная, озорная улыбка. — Показывай.

Беглый взор по сторонам.

Несмело разворот — да только едва попыталась идти, как в глазах — пелена сплошным полотном, отчего едва что видно. И снова удержал рядом с собой, не дав упасть, разбиться.

Страх. Странный страх сковал меня всю изнутри (пуская дрожь по телу)… Помесь смущения и вседозволенности. Вот… еще миг — и мы останемся вдвоем, наедине. Впервые. Впервые без запретов и преград. Без недосказанности…

— Малыш. Вань, тебе плохо?

— Там, дальняя…

— Что? — в непонимании заглянул мне в лицо.

— Комната ее. Там, в самом конце они живут. Дверь еще открыта, — слышу голос не унимающейся пожилой женщины, Клавдии Петровны.

Ведет. Учтиво ведет мой не то Спаситель, не то Кат.

— Где Малой? — прозвучал как-то странно, взволнованно Его голос.

— В садике, — едва слышно, смиренно.

Завел в комнату. Закрыл дверь — и тотчас прибил меня к ней спиной. Лицом к лицу. Мгновения жуткой, невыносимой тяги — и прилип поцелуем к губам. Детонировало. Внутри меня что-то рвануло, бабахнуло, накрыв куполом чувств. Запойная, голодная, дикая ласка. Резво отстранился на мгновение: малопонятные движения. Да и вообще, все еще не могу осознать, принять: что вот. Вот! В миллиметрах от меня мой… Рогожин.

— Федь, — горестно, давясь очередной волной слез.

— Да, моя хорошая, — и снова впился в губы.

Уверенная ловкость рук — забрался мне под халат. Проник ладонью меж бедер и подал на себя. Подчиняюсь. Толком не снимая белья, ничем лишним не заморачиваясь… момент резвого Его напора — и вскрикнула я от ощущений, прилива, взрыва чувств. И пусть больно, неудобно, но это было самое безграничное удовольствие, которое когда-либо я могла вообразить, а не то, чтобы… почувствовать. Стон мой, его.

Вдох за вдох. Движения, взрывая безумие, отрицая реальность. Попытки слиться воедино. Стать одним… единым, неделимым целым.

Еще миг — и живо вышел, отстранился от меня, разливаясь в удовольствии. Мой Рожа. Мой.

— Федя, — тотчас кинулась я к нему ближе, жадно обняла, обвилась вокруг шеи, игнорируя весь мир вокруг. И даже только что свершившееся.

Рассмеялся добродушно — обнял в ответ. Глаза в глаза, теряя фокус. Губы на расстоянии дыхания.

— Да, маленькая моя?

— Федя! Федечка мой! — запричитала я лихорадочно, испуганно. А сердце так и рвется на части. Хочется слиться, прирасти к этому человеку и никуда большее не отпускать его никогда. — Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста! — прижимаюсь к нему, будто ополоумевшая.

— Котенок, успокойся, — жаром заливает щеки его смущение. Провел, погладил по волосам. Взгляд в глаза на короткий момент его принуждением, поцелуй в губы. — Всё хорошо.

— Т-ты как? Ты насколько здесь? — тараторю, сходя с ума.

— Навсегда, Ванюш. Навсегда.

* * *

И снова звонок телефона — узнаю: будильник.

— Черт! Мне же на работу пора! — живо я кинулась на диван, потянулась к тумбе за аппаратом. — Сейчас позвоню, скажу, что опоздаю, — заливаюсь счастливой, идиотической улыбкой.

Шок постепенно отпускает, ступор тает — медленно, но уверенно осознаю то, что произошло. Кто сейчас здесь, со мной… и что за новость взорвала мой мир.

— Лучше, что вообще сегодня… не придешь, заболела, — загоготал вдруг смущенно Федя, залезши уже за мной на постель и нагло нырнув под халат, пытаясь расправиться с моим бельем.

Смеюсь счастливо, что дурочка. Поддаюсь. Переворачиваюсь на спину. Взор в потолок, краснея уже от стыда, но потакая фривольности своего мальчика.

— Алло, да? — будто током, пронзили меня слова моей коллеги.

— А-а, да, — захрипела я нервозно. А бесцеремонный Рогожин уже принялся и сам халат на мне расстегивать да бюстгальтер снимать. — Я сегодня… не смогу. Давай, я твою часть возьму завтра. Я сегодня не приду. Потом расскажу, — лихорадочно запричитала я, заикаясь и черти что, на автомате, неся. Не дожидаясь ответа, испуганно нажала отбой, чувствуя уже как Федька вот-вот окажется во мне, разорвав вновь на части мою вселенную.

Еще момент, еще секунды — и Тиран взял свою крепость. Да только этому захватчику я готова раз за разом сливать бой. Звонкий, бесстыжий стон вырвался из моей груди, вторя безумному взрыву, что накрыл темным полотном бархата все вокруг. И лишь золотые звезды пошли маревом. Еще движение — и вновь я не в силах себя сдержать. Отчаянно пытаюсь глядеть на своего Рогожина, желая всецело узреть его, внять, что это он со мной. Он: не сон, не греза, и не шальные бредни. Он. Мой Федька со мной. Тот, о ком столько мечталось, ждалось. В фантазии перебиралось. Он — реален.

Силой впиваюсь в губы поцелуем, ловя поверхностные вдохи любимого человека — радостно отвечает лаской. Но вырываюсь — я задыхаюсь. Захлебываюсь. Теплом, безумием. Собственными слезами. Слезами счастья. Замирая, пропускаю вдохи — лишь бы на дольше задержать в себе сосредоточение, ощущение Его всецело. Каждой клеткой пыталась я насытиться тем, кто, казалось, навек под запретом. Мы наконец-то вместе.

Вместе… и навсегда.

* * *

— Федь, диван скрипит! — испуганно обронила я шепотом, пресекая свои движения. Замерла я на Нем, словно пойманный вор.

— И что? — остановился послушно Рогожин, отрываясь губами от моей груди. Задорная, шаловливая улыбка. — Только услышала?

— Ну, соседи… как потом?..

— Я к своей жене пришел. И мы у себя. Так что… что тут такого? Ничего, пусть привыкают, — залился коварством. — У меня на тебя большие планы! — вдруг движение — и повалил меня на кровать. На спину. Забрался сверху. Поцелуи бесстыжей тропинкой от шеи к низу живота…

Пробовал. Пробовал меня везде на вкус, доводя до бешенных чувств. До крика, до рыка, до откровенных рыданий. До сумасшедшего наслаждения.

Его. Отныне и навсегда — я стала его. Я стала Рогожиной.

* * *

— Маленькая моя… — погладил меня по голове.

Отвечаю участием: сложила ладони одна на другую на подушке — и вперила в родное лицо взгляд.

— Я тебя так люблю, — неожиданно продолжил и щелкнул по носу.

Тотчас отдернулась я. Уткнулась ему в грудь, прячась от шалостей. Смущенно захихикала.

— Я так по тебе скучал… — и снова разрывает меня всю откровением.

— Я тоже… очень, — несмело прошептала я.

— Был период, — вдруг запнулся, перебирая какие-то свои воспоминания, — прям задолбала сниться.

— Что? — возмущенно взревела я, уставив на него очи.

— А то, — хохочет. — Только решил: всё, хватит. Пора браться за ум и смотреть правде в глаза. А ты сразу впровадилась день и ночь сниться.

— Ты и днем спал? — язвительное.

— Нет, блин. Книжки читал.

— А надо было, — паясничаю. — Меньше бы снилась по ночам.

— Или больше, — гыгыкнул.

— Ты какие там… собрался книги-то читать?

— У-у-у… с картинками.

Наигранно надула я губы и скривилась.

— Шучу, — поспешно. — Котенок, ну не дуйся… Я так рад тебя видеть, а ты тут… обидки мне строишь.

— Рогожин, — гневно, — я Вас сейчас покусаю!

— М-м-м, а можно заказ… в каком месте?

— Сама выберу! — игриво зарычала и тотчас кинулась к нему, желая шутливо впиться зубами в ухо. Но перехватил инициативу — губы в губы. Запойный поцелуй, рождая игривые мысли, желания, проникая откровенно в мой рот языком. Ответила развратной лаской…

Застонал, не выдержав.

* * *

— Нам еще… Федьку забирать… из садика, — лениво бурчу, уже буквально засыпая у Него на груди.

— Заберем. Не переживай, — добрый, подобно неге, звук. Тихий, родной смех.

Зажмурилась я от удовольствия. Но подколоть так и не упустила возможность:

— Тебе ха-ха, а мне… я наверно, и встать после всего не смогу.

— Ну… мадам Рогожина, — крепче сжал меня в своих объятиях. — Привыкай. Это только начало.

Невольно рассмеялась:

— В смысле? Начало чего? — язвлю, провоцируя на приятные рассуждения, шутки.

— О-о, — взревел забавно. — Моих коварных фантазий. Ух, знаешь, сколько их уже набежало!

И снова не унимаю смех:

— Это что еще можно там было придумать? По-моему, ты уже… меня по-всякому перепробовал.

— О-о-о, Ванюш! Ты это зря! — тотчас перевернул меня на спину и повис сверху. — Тут еще экспериментировать и экспериментировать!

— Не надо! — отчасти наигранно взмолилась, прикрывая лицо руками. — Я уже еле жива…

— Не-ет, — злокозненно. — Уж слишком долго мы этого всего ждали. Ты просто так не отделаешься… — лукавая усмешка.

— Там уже соседи, наверно… в шоке.

— Ничего, им полезно. Авось, и свой бесстыжий романтик потом ночью устроят.

* * *

Еле дошли с Рогожиным — всё тело просто адски болело. Но осознание причин всему тому… только какого-то странного, нездорового удовольствия и добавляло.

Как дураки, хохочем: над всем и всеми. Надеюсь, за пьяных нас не примут.

Зайти в группу, забрать ребенка и приняться его переодевать.

— А знаешь, кто к нам приехал?

— Папа? — счастливо, хотя и радость тотчас сменилась на какую-то настороженность.

Нахмурилась невольно и я. Спрятала очи.

— Нет, — мотнула головой. Скривилась от неприятных чувств. Но вдох — для прилива моральных сил, и, рисуя силой радость на лице, прощаясь с тугими мыслями (что враз накрыли меня от одного только напоминания о том гаде), продолжила я: — Дядя Федя. Тезка. Мы уже его когда-то видели. Он очень хотел тебя повидать.

— А молозенку купит? — вперил в меня пытливый взор.

— Купит, — искренне смеюсь над этой его неожиданной наглостью. — Купит.

В магазин за мороженым — и домой.

— Дядя, дядя! Там впеледи долога! Луку давайте! И не бойтесь.

Захохотали мы с Рогожиным: надо же — запомнил (уже и я даже забыла).

— Да дядя уже больше не боится! — торопливо отозвалась я.

— Боится-боится, — резвое Феди. — Еще как боится! Только там лужа. Давай я тебя лучше на руки возьму.

— Мам, мозна?! — молящий взор в глаза.

— Мозна-мозна, — добродушно паясничаю.

Да только Серебровскую породу сложно в себе подавлять. Наглости моему «переживателю за дядю» хватило на то, чтоб его до самого дома несли: то, якобы, еще лужи, то так… дядя опять чего-то боится, то уже он просто устал.

А Рожа только и потешался с меня, с моих тщетных попыток уговорить «неуговариваемого».

* * *

На скорую руку приготовить ужин — и пригласить всех за стол (али, вернее, тумбу-стол в нашей коморке).

Метнула я взор на сынишку, а затем вновь уставилась Федора… Старшего. Вот оно… счастье. О котором столько грезила. Не только сейчас: а практически всю свою "взрослую" жизнь. Семья. Где муж, которого безумно люблю, где ребенок. Наш ребенок. И все мы за столом, дружным коллективом уплетаем ужин, обсуждаем все то, что произошло за день. Рутина, которая в благодать, а уж никак не в кару. С дорогими сердцу людьми — даже обыденность… сладкая.

* * *

— Хочешь, я останусь? — смущенно прошептал Федька, едва мы оказались вдвоем, на кухне: замерла я у раковины, моя посуду. Обнял, прижался к моей спине Рогожин. Поцелуй в шею.

— Ну да, — вздрогнула я, ошарашенная услышанным. — А куда ж ты еще?..

* * *

Руки в боки посреди нашей комнаты — и будто впервые я увидела ее по-настоящему. Всецело. Осознала ее «красочные габариты». Диван полуторка, тумба, шкаф. И места свободного — так, что только и остается крутиться, стоя на одном месте.

— М-да… кладовка та еще… Разве что в коридоре лечь, — печально улыбнулся Федор. — А так, здесь и на полу негде примоститься.

— Ну, — невольно залилась я краской стыда. — Как есть, — пожала плечами. — Но ничего. Поместимся. Что ты? Не на улице же тебе ночевать!

— Да ладно, — хмыкнул. — Я пока… у Ники останусь, перекантуюсь. На днях квартиру нам подберу — и съедем. Хорошо? — вперил в меня взгляд.

Поморщилась я от волнения и непонимания:

— А деньги где возьмем? — глаза в глаза, с опаской.

Скривился:

— Найду. Есть там один вариант.

— Федька, — с испугом вырвалось из меня.

— Да боись ты, — кисло рассмеялся. — Без приключений.

— А, хотя это, — поспешно отозвалась я, невольно перебивая. — Я же твои не все потратила. Давай верну.

— В смысле, «верну»? Ты опять? — резво изменился в лице. — То твое. А вообще, теперь у нас все общее. А не «твое-мое». Так что пусть у тебя лежат. На черный день, а то мало ли… каким местом еще к нам жизнь повернется. А это я… старых знакомых навещу. Поставщиков. Есть там у меня… еще немного замороженного капитала. Нереализованные авансы. Без прямого контакта — не хотели возвращать. А сейчас уже не отвертятся. Да и так, надо посмотреть, да кое-что сдать из остатков, что еще на мое имя записано. Как тогда, когда этот… тебе деньги привез, — кивнул. — Нормально все. Справимся, — шаг ближе и обнял меня, прижал к себе. — Не переживай.

* * *

Разговоры за разговорами. Заодно поиграть, потискать ребенка, прочитать в очередной раз всё одну и ту же детскую книгу (на которую расщедрилась я столь недавно) — и уже ночь скралась на землю — уснул малыш. Усталость, дремота и нас с Рогожиным стала глодать нещадно.

Шаги по коридору. Едва только Федя к двери, как тотчас я кинулась к нему, не стыдясь уже никого и ничего. Прижалась жадно, уткнулась носом в шею.

Вдохнуть, вобрать фанатично аромат напоследок, тепло. Страшно вновь отпускать, снова расстаться. Рискнуть опять потерять.

Я не смогу, не переживу, если вдруг вновь что-то случится… и мой журавль снова рванет в небо. Не смогу, не хочу. Не буду.

Буду. Конечно, случись что, вновь буду мечтать и ждать, покорно ждать, да только… нервы мои на исходе. Я на исходе.

— Ванюш, ты че, плачешь? — попытка заглянуть мне в лицо, но не даюсь — прижимаюсь сильнее.

— Федька…

Я знаю. Знаю, что нельзя просить остаться, да и глупо. И потерпеть осталось немного, но сил уже нет. Выдержки не хватает играть и дальше роль сдержанной, которой всё по плечу, дамы.

Поцелуй в висок — и стиснул меня крепче в своих объятиях.

— Хорошая моя. Ну не надо… Хочешь, я утром приду? Когда вы там в садик, да тебе на работу?