Глава 1

Отъехав от вокзала с полкилометра, повинуясь неясному безотчетному чувству, я остановил машину на каком-то темном перекрестке, где со всех сторон высились громады двенадцати– и пятнадцатиэтажных домов и одиноко без всякого смысла мигал желтым, красным и зеленым неутомимый светофор. Я выключил двигатель и прислушался: кругом стояла глухая полночная тишина. Продолжая повиноваться тому самому могучему неодолимому позыву, заставившему меня остановить машину и заглушить двигатель, я открыл дверку и посмотрел вверх на затянутое невидимыми облаками чёрное небо и – на края плоских крыш высотных домов, образовавших вокруг меня угрюмое тихое ущелье.

Вглядываться во мрак мне пришлось недолго – возле самого края одной из крыш, нависавшей прямо над моей головой, заклубился кусок антрацитовой черноты – волнообразно заколыхался, не принимая определенный конфигурации и заставляя меня изо всех напрячь зрение. Но еще до того, как я его различил, я инстинктивным движением захлопнул дверцу, догадавшись, что надо мною в вышине копошится стрэнг. «Он следит за мной и скоро убъёт – в убийствах он соблюдает строгую очерёдность!», – со страхом подумал я и нажал на газ.

В течение скоротечной десятиминутной поездки до больницы я пытался понять: почему встреча со стрэнгом не показалась мне неожиданной, но никаких рациональных объяснений найти не сумел.

На больничной автостоянке, едва я успел заглушить двигатель и выйти из машины, ко мне сразу подбежал ночной сторож – молодой парень лет двадцати пяти. Показался мне он чем-то сильно взволнованным, а может – просто пьяным: разобрать было сложно.

– Слушай, друг! – обратился он ко мне громко и с каким-то болезненным надрывом в голосе, – ты из центра приехал?!

– И из центра тоже, – как можно флегматичнее ответил я, глядя мимо сторожа на девятиэтажное здание больницы, машинально пытаясь угадать – за каким из одинаковых темных окон лежит Рада. – А что случилось – чем ты так взволнован?

Сторож посмотрел на меня взглядом, каким обычно смотрят умудренные бесконечными неприятностями взрослые на неразумных детей:

– Вы что – с Луны свалились?! Даже мимо нашей стоянки дважды проезжал БТР. С него прапор в каске объявлял по мегафону, что в городе объявлено военное положение, и выход на улицу граждан карается немедленным арестом! И приказано также было, чтобы избежать смертельной опасности – всем крепко-накрепко запереть окна и двери! Прямо как в детских страшилках! – и сторож рассмеялся нервным смешком.

Все-таки я решил, что он был пьян и внимательно взглянул на него, раздумывая, чтобы ему ответить такое особенное, как…

…Ну, собственно, сначала вновь полностью выступила из облаков полная мертвенно-зелёная луна и осветила мир холодным равнодушным светом. Я и пьяный сторож невольно вздрогнули при столь внезапно включившемся освещении и вздрогнули, как выяснилось спустя секунду, совсем не напрасно.

Сначала мы услышали звук, ранее ни мною, ни сторожем, несомненно, никогда неслыханным. Он усиливался каждое мгновение, вызывая ассоциации с чудовищным штормом, надвигавшимся на уютный ласковый пляж, усеянный беззаботными нудистами. И я, и стремительно трезвеющий сторож, не отрываясь, смотрели на темные квадраты больничных окон. Я пытался точно определить: какое окно на пятом этаже принадлежит палате Рады? И неужели с ним произойдет то же самое, что и с остальными сто тридцатью четырьмя окнами больничного фасада, повернутого к нашим лицам. Я знал, я был уверен заранее в невероятной сути катастрофы, надвигавшейся со сверхзвуковой скоростью.

Стекла больничных окон – они мелко-мелко вибрировали, и мои барабанные перепонки каким-то непостижимым образом улавливали их вибрацию на таком большом расстоянии, посылая, в свою очередь, головному мозгу сигналы опасности. И, показалось еще мне, будто где-то в ночи прямо среди облаков родился крик, обещавший быть удивительно неприятным и продолжительным, а главной его интонацией обязательно окажется злобное победное торжество!..

…Все сто тридцать пять стекол вылетели наружу с поразившей меня и сторожа синхронностью и самой настоящей дьявольской слаженностью. Хрустальный перезвон миллионов мельчайших осколков, радостно сверкнувших под луной, наподобие множества горных водопадов, не смог заглушить нарастающий в ночи злобный торжествующий вой. Источник воя, как мне казалось, располагался где-то на востоке. Но вой служил всего лишь звуковым аккомпанементом тому действу, какое развернулось сейчас перед моими глазами…

Вслед за сверкающим шорохом стеклянных каскадов, из всех ста тридцати пяти темных оконных проемов с первого по девятый этаж, наружу выпорхнуло огромное количество белых тряпок различных размеров, и тряпки эти радостно и энергично принялись извиваться, кувыркаться и плясать в волнах мощного прибоя лунного света.

– А-а-а-ах-х-ага!!! – с болезненным надрывом в голосе, сорвавшемся куда-то в преисподнюю нечленоразделья, прокудахтал неразборчиво сторож и присел на корточки: нижняя челюсть у него отвисла, глаза выпучились и обессмыслились. И самое плохое, что он не успел снять штаны.

– Да ты, что, друг?! – посочувствовал я ему, – никогда не видел летающего постельного белья?

Сторож, ничего не отвечая мне, уже вовсе как-то почти по звериному – сильно пригибаясь, руками придерживаясь асфальта, неровными скачками бросился к своей будке, оставив меня в одиночестве любоваться стаей больничного постельного белья, вовсю резвившегося под холодным светом луны.

 

Глава 2

Загадочный жуткий вой, доносившийся откуда-то с востока, сделался едва различимым среди шорохов, опустившейся на Землю колдовской ночи – его заглушил шум, поднятый в воздухе вылетевшим из больницы бельем. Мне даже почудилось, что белье курлыкало наподобие журавлей, только значительно глуше и почти без каких-либо интонаций (красота и печаль, так характерные для журавлиных голосов, отсутствовали напрочь). О пациентах и, в частности, о Раде, я старался вовсе не думать: страшно мне было хоть что-либо о них подумать, и воображение мое относительно возможных сцен, разыгравшихся внутри больницы, полностью оцепенело.

Стараясь больше не замечать хаотически метавшееся в зелёном лунном свете белье, я сел за руль «джипа» и со скоростью восемьдесят километров в час, за несколько секунд преодолел широкий заасфальтированный промежуток между автостоянкой и стеклянной стеной больничного вестибюля. Резкий скрип тормозов моего автомобиля прозвучал тоскливым стоном человека, умиравшего в полном одиночестве.

Вестибюль освещался слабым голубоватым светом ночных ламп. Я ясно различал четко очерченные темные контуры четырехгранных колонн, несущих на себе тяжесть второго этажа, разлапистые финиковые пальмы в кадках, мраморную лестницу, по которой пациенты поднимались навстречу последнему бою с заживо пожиравшими их болезнями… На лестнице кто-то стоял – не человек, людей я вообще не заметил в пустынном вестибюле. Повинуясь могучему инстинкту самосохранения, я разглядывал внутренности вестибюля, не покидая «джипа». И, черт возьми, на ступенях лестницы кто-то стоял, слегка покачиваясь: темный, высокий, широкий и по большому счету, не имевший какой-либо определенной конфигурации.

Смотрел я на загадочный объект долго. Прежде чем догадался – кто именно, а вернее – что, стояло на лестнице, перекрывая выход на верхние этажи больницы. Нельзя сказать, чтобы я сильно удивился, по всей видимости, в эту ночь я достиг полного предела в нездоровой способности чему-либо удивляться – на больничной лестнице, покачиваясь из стороны в сторону, словно гигантская кобра перед решающим броском, стояла ковровая дорожка, по которой еще сегодня днем я несколько раз поднимался и опускался, вместе с сотнями других людей.

И вот старая, во многих местах истертая, темно-красная ковровая дорожка противоестественным способом ожила, сразу же превратившись в чудовище, внушающее отвращение и ужас, прежде всего вопиющей алогичностью самого факта своего существования. И, тем не менее, иного выхода у меня не имелось, кроме как попытаться проскользнуть вверх по лестнице мимо ожившей ковролиновой дорожки или попытаться вступить с ней в бой. Я решительно передернул затвор «ПМа», не представляя, однако – какое воздействие могли оказать пистолетные пули на моего потенциального противника, открыл дверцу «джипа» и выпрыгнул на асфальт больничного двора.

Почувствовал я себя сразу неуютно со всех сторон: сверху, где-то на высоте двадцати-тридцати метров продолжало кружить хороводы бешеное белье, намерения его мне были совсем неясны; справа и слева, отовсюду – из различных и многочисленных уголков ночи, продолжавшей тоскливое и вместе с тем, торжествующее пение, рождавшееся где-то на востоке. Решив не задерживаться во дворе, я быстрее прошел к тяжелым, стеклянным дверям, толкнул их «от себя» и оказался в тихом теплом вестибюле, залитым неярким синим светом ночных ламп.

Не знаю – были ли у той мерзкой твари, столбом ставшей на ступеньках лестницы, органы зрения, обаяния или какие-то еще чувствительные сенсоры, позволявшие замечать изменения в непосредственно окружавшей её воздушной среде, но я сразу понял, что она меня мгновенно заметила и немедленно напряглась. Краями глаз я покосился по сторонам, чтобы удостовериться: не прячутся ли в вестибюле еще какие-нибудь агрессивные тряпки, но нет – больше никто не висел под потолком, не извивался по полу между колоннами, не прятался по темным углам, лишь неподвижно замерли в кадках пальмы и сикоморы. От них заметно распространялся по вестибюлю свежий запах хорошо очищенного кислорода. А вот взбесившаяся ковролиновая дорожка, загораживавшая мне проход наверх, явственно испускала резкий гнилостный запах какого-то совсем незнакомого мне, по-особенному неприятного, оттенка.

Я сделал шаг вперед, не спуская глаз с ковролиновго стража лестницы. На мой всего лишь один-единственный шаг проклятая дорожка немедленно и очень бурно среагировала, вытянувшись в высоту сразу на целый метр! То есть легко и без усилий перевела целый метр своего тела, (хоть и язык не поворачивается употреблять это слов по отношению к ковровой дорожке, но иначе не скажешь) лежавшего на ступеньках в горизонтальном положении в положение вертикальное. Волна отвратительно смотревшейся дрожжи пробежала по всей длине дорожки, щедро стряхивая с нее клубы пыли, роившейся под светом синих ламп подобно мелкой надоедливой болотной мошкаре. В следующий миг произошло то, чего я подсознательно ожидал и боялся, но во что упрямо не желал верить. Ковролиновая дорожка, свернувшись тугой пружиной, совершила молниеносный выпад-прыжок в мою сторону.

 

Глава 3

Я успел выпустить две пули, что, вероятно, и спасло мне жизнь. Даже я, кажется, услышал сочное жадное чмоканье, с каким обе пули впились в огромное выгнувшееся зловещей дугой тело ковролинового питона, бросившегося на меня с определенной целью – целью убить. Попавшие в чудовище пистолетные пули, заставили его невольно изменить траекторию полета, и оно задело меня лишь краешком по правой части головы. Но и этого мимолетного касания оказалось вполне достаточно – я отлетел метра на три, на секунду-другую потеряв сознание, и пребольно ударившись затылком о кафельный пол. Пистолет во время падения вылетел из руки и со звоном покатился по кафелю.

Громко чертыхаясь и проклиная всё и вся, я медленно сел на полу и отчаянно затряс головой, раскалывавшейся от страшной боли, пытаясь разогнать ослепительные белые звездочки, плясавшие перед глазами в бешеном танце и из-за которых я никак не мог разглядеть, что творится теперь в вестибюле. Я представил, как раненая мною тварь, прилагая максимум усилий, ползет по полу ко мне, чтобы схватить и задушить железной хваткой, и, не выдержав, закричал:

– Помогите, народ!!!

Не получилось даже эха, вопль мой прозвучал затравленно и жалко, и никто не ответил мне. Белые звездочки мало-помалу разлетелись обратно в мир неожиданных головных болей и сотрясений мозга – я получил возможность ясно видеть, что творится вокруг меня, хотя лицо и продолжало кривиться от боли, и упрямо не проходило онеменение правой его половины.

Посмотрев на конвульсивно дергавшуюся ковролиновую дорожку, я понял, что тяжело, а может быть, даже смертельно ранил её, и путь мой наверх свободен. Я нашёл в себе силы сначала встать на четвереньки, доползти до валявшегося неподалеку пистолета, твердо взять спасшее мне жизнь оружие в правую руку, затем подняться на ноги и неверной шаткой походкой направиться к лестнице.

Ковролиновый питон яростно изогнулся и сумел сдвинуться с места по направлению ко мне метра на полтора. Я, не раздумывая, всадил еще одну пулю в ворочавшегося у моих ног монстра, и там, куда она все с тем же жадным чмоканьем попала, взметнулся в воздух фонтанчик какой-то бледной жидкости, обрамленный бахромой из синей пыли. Чудовище пару раз конвульсивно содрогнулось и неподвижно замерло. Чтобы не сойти с ума, я постарался больше не думать о нем, а сосредоточить работу мысли на предстоящем пути к реанимационной палате, где должна была лежать Рада.

Кстати, я, разумеется, ничуть не расслабился после победы над ковролиновой дорожкой и каждую секунду ждал нового нападения, особенно меня пугали грязные половые тряпки. И поэтому я всё так же крепко-накрепко сжимал пистолет и, насколько позволяла слабо утихавшая головная боль, бросал внимательные взгляды по сторонам. Достигнув второго этажа, я остановился и внимательно посмотрел в оба конца длинного коридора, залитого точно таким же неярким синеватым светом, что и первый этаж. Лишь на столиках дежурных медсестер горели привычные глазу ярко-желтые лампочки, прикрытые металлическими абажурами. Самих вот, правда, медсестер не было видно.

Да и по-прежнему я никого не слышал – после короткого боя внизу среди колонн и пальм вестибюля во всем огромном здании больницы царила полная тишина, пугающая своей кажущейся первозданностью. Блестевший синеватым отливом линолеум, покрывавший пол коридора, казался мне поверхностью холодной воды того самого легендарного Стикса, чье наименование носила организация, полномочным сотрудником которой я отныне являлся. Тяжелое предчувствие сжало мне сердце, я почти не сомневался в том, что больницу, персонал и пациентов, включая мою жену, постигла какая-то ужасная катастрофа, и никого из них не осталось в живых. Их, самое плохое, как я убеждался, по мере продвижения на четвертый этаж, просто не осталось. Исчезли даже трупы.

Я медленно стал подниматься дальше, левой рукой держась за широкие деревянные перила, а правой по-прежнему крепко продолжал сжимать теплую рубчатую рукоятку «ПМ». Пистолет придавал мне немалый заряд уверенности в начавшейся смертельно опасной экспедиции по ночной больнице. Под ноги я не глядел больше с опаской: ковролиновой дорожкой был застлан только один лестничный пролет, ведущий из вестибюля на площадку второго этажа. Сейчас подошвы моих кроссовок ступали по голым ступенькам, отлитым из цемента и мраморной крошки.

 

Глава 4

На четвертом этаже, являвшимся целью моего путешествия, меня ждал сюрприз – сюрприз в виде растерянного мужского голоса, неожиданно раздавшегося совсем рядом за спиной, когда я уже свернул влево по пустынному коридору – туда, где находилась реанимационная палата, где лежала Рада.

– Молодой человек! – негромко позвал голос, заставивший меня резко остановиться. Повернувшись, я увидел, как медленно открылась дверь какого-то кабинета, и из-за нее осторожно выглянул пожилой седой мужчина в белом халате. Лицо мужчины украшали большие очки в старомодной роговой оправе, и синий свет ламп зажигал на выпуклых стеклах очков огоньки мертвенного оттенка, отчего взгляд мужчины казался крайне испуганным и потерянным.

– Слава Богу, что хоть кто-то остался целым! – с видимым облегчением произнес он и затем спросил: – Вы где прятались?

– Я не из больницы. Я – сотрудник спецподразделения ФСБ, ищу здесь свою жену, ее госпитализировали сегодня утром. Объясните, раз я так понял, что вы были свидетелем – что за чертовщина здесь приключилась?!

– Я зав. отделением интенсивной терапии, врач Бейша Несмарк, – он, прежде всего, официально представился, голос его перестал звучать растерянно, заметно окреп и приобрел спокойную деловую интонацию. – Катастрофа разразилась вначале одиннадцатого вечера. Ничего подобного я в жизни своей не видел и никогда представить не мог, что могу оказаться свидетелем подобного кошмара, дьявольской фантасмагории!..

– Простите, вы не могли бы рассказать мне о случившемся на ходу и проводить меня заодно к палате номер восемнадцать, именно в ней находится моя жена, Рада Червлённая, – прервал рассказ врача я, машинально взяв его под локоть, и, не церемонясь, увлекая вслед за собой по коридору. – Может быть, ей тоже удалось остаться в живых точно так же, как и вам.

– А там, внизу, мне как будто послышались выстрелы, – несколько невнятно и неопределенно произнёс доктор Несмарк, и я сразу понял – насколько сильно ему не захотелось делать каких-либо прогнозов по поводу физического состояния моей жены.

– Да, это я стрелял в ковролиновую дорожку: три пули, – просто ответил я.

– А зачем вы в нее стреляли?

– Чтобы убить – она напала на меня, не хотела пропускать вверх по лестнице.

– Понятно, – коротко ответил Несмарк, словно речь у нас с ним шла о чем-то само собой разумеющемся.

Мы подошли и остановились перед закрытой дверью палаты номер восемнадцать. Вначале я порывистым нетерпеливым движением хотел распахнуть эту дверь, но древний инстинкт самосохранения заставил меня, прежде всего, прислониться к ней ухом и внимательно прислушаться. Я услышал нечто странное – тишину еще более мёртвую и глубокую, чем та, какая заполняла собой шестиэтажное здание огромной больницы.

Я посмотрел в глаза доктору Несмарку, печально темневшие за подернутыми синим блеском стеклами очков и хрипло прошептал ему:

– По-моему, моей жены нет в этой палате, доктор.

Он нервно облизнул языком нижнюю губу, и на его худой жилистой шее дернулся кадык. Справившись с нахлынувшими эмоциями, Бейша Несмарк сказал мне тоже шепотом:

– Может быть, не стоит пока открывать эту дверь?

– Почему? – Именно потому, что она закрыта. Безопасно было только там, где двери оказались открытыми. Я один лишь успел закрыться, когда полетели в окнах стекла и поналетели эти черные гарпии! – торопливо, почти бессвязно заговорил Несмарк, и внезапно схватившись за голову, с жаром добавил: – Я ведь поседел только два часа назад, сидя в этом, так счастливо подвернувшемся, кварцевом кабинете… Не делайте этого!! – сдавленно вскрикнул он, хватая меня за руку и пытаясь отвести от ручки двери.

Но я невзирая на зловещие предупреждения врача и судорожные его попытки отвести мою руку в сторону, надавил ручку вниз и, услышав щелчок, потянул дверную створку на себя. Дверь раскрылась…

…Врач оказался совершенно прав. Рады я не увидел в палате. Я увидел кое-кого другого, кого никак не предполагал увидеть. Не знаю – откуда у меня взялась реакция, достойная закаленного в схватках не одного десятка лет заслуженного фээсбэшного волка (хотя, конечно же, позднее я посчитал подобную самооценку сильно завышенной), но выстрелить я успел раньше, чем сумел сообразить – во что или в кого именно стреляю. Как и в случае с ковролиновой дорожкой, моя торопливость во второй раз спасла мне жизнь, да и жизнь доктора Бейши Несмарка тоже…

 

Глава 5

…Лишь только я открыл дверь, нас с доктором ослепила сверкающая антрацитовая чернота. Именно ослепила – невероятной глубиной своего цвета и поразительной чистотой нежно-бирюзовых сполохов ежесекундно загоравшихся и гаснувших вдоль многочисленных изгибов роскошно черной мантии, колыхавшейся вместо воздуха внутри реанимационной палаты.

– Я знаю – что это! Это – смерть!!! – и я всадил четыре пули в приготовившуюся проглотить нас с доктором ненасытную кровожадную тварь, выпорхнувшую из какого-то чертового гроба благодаря человеческой глупости и алчности.

Своевременная стрельба возымела потрясающее действие – непроницаемая антрацитовая чернота бесшумно взорвалась фейерверком крупных фонтанов и султанов бирюзовых и смарагдовых огней, потрясающих по красоте оттенков. Почти в ту же секунду на барабанные перепонки мягко надавила упругая звуковая волна – и я вместе с доктором покачнулись, инстинктивно прикрыв лица руками и приготовившись к самому худшему. Но худшее произошло не с нами – в небытие канули остатки оконного стекла и рама, за которую они упрямо продолжали цепляться. Пронзительный яростный треск, хруст и звон прозвучали, как последние проклятья, посылаемые погибавшим окном своему убийце – жирному, перекормленному стрэнгу.

Стрэнг вылетел из палаты в ночной воздух под лунный свет, небрежными неуловимыми движениями стряхивая стекольные осколки с могучих крыльев, развернувшихся для полета. Он завис прямо напротив пустого оконного проема, освободившегося от стекла и деревянной рамы, и меня поразил размах крыльев чудовища – он составлял не менее пяти метров, и я с ужасом понял, что стрэнг (я не мог знать, что это был предводитель румплей) растет, но если это действительно была душа Аймангера, то Аймангер, увидев ее, наверняка бы пришел в состояние ужаса. Похоже, что ситуация ускальзывала из-под контроля по полной программе, и оставалось только гадать на кофейной гуще: какие сюрпризы еще ждут нас в самое ближайшее будущее.

Чёрный косматый стрэнг, возмущённо полыхавший бирюзово-смарагдовой иллюминацией, недолго висел перед нашими глазами. Кончики крыльев едва заметно шевельнулись, и чудовище штопором взвилось вертикально вверх, заставив какое-то время бешеным вихрем кружиться вокруг себя неподвижную свежесть ночного майского воздуха.

В палате жалобно звякнула и покатилась по полу какая-то склянка, заставившая меня перевести зачарованный взгляд с той точки воздушного пространства, где только что неподвижно парил стрэнг – на никелированные шарики в спинке опрокинутой и разбитой кровати, беспомощно раскинувшейся по деревянному полу. Рядом с кроватью валялись металлические скелеты двух систем интенсивной терапии, переплетенные белыми пластиковыми трубками и осколками разнокалиберных стеклянных сосудов, в которых несколько часов назад плескались лекарственные растворы, вливавшиеся в вены моей жены. От самой жены, как я увидел, не осталось ни малейших следов.

– Где пациенты? – повернулся я к Несмарку, – Где медсестры, врачи, лифтеры?? Где, вообще, все?!?! Где мне искать мою жену?!?!

– Я думаю, только не сочтите меня за сумасшедшего, что они все исчезли в стиле старшей медсестры Котлубовской, – снимая очки и протирая их стекла, ответил Бейша Несмарк.

– Что это значит?

– Я могу объяснить только то, что видел своими глазами, – он водрузил очки обратно на глаза и внимательно посмотрел на меня. – Старшая медсестра неврологического отделения Маргарита Котлубовская лоб в лоб столкнулась вот точно с такой же тварью, – он кивнул в сторону оконного проема, куда пару минут назад вылетела Черная Шаль, – и она даже вякнуть, вернее, крикнуть не успела, как вся заискрила, превратилась прямо-таки в гейзер ярких изумрудных искр, словно попала на железнодорожный высоковольтный провод. Причем – совсем без дыма! Искрила она так секунд семь – не больше! А потом – чпок! – раздался звук, как будто лопнул бумажный пакет из-под кефира, и Котлубовская исчезла, растворилась в воздухе! Единственное, что мне показалось: на том месте, где она исчезла, еще недолго висела как бы ее тень, сердито размахивавшая руками, а потом и тень куда-то сгинула. Я очень хорошо различил все эти превращения – коридор тогда ярко освещался. А черная крылатая тварь помчалась дальше по коридору, но я не стал дожидаться своей очереди близкого знакомства с ней, и захлопнул дверь кварцевой. Но сквозь дверь я слышал крики, много криков – они до сих пор звучат у меня в ушах. А сам я весь покрылся холодным потом под своим халатом, и мне стало четко казаться, что я схожу с ума!..

Меня осенила необычайно мрачная догадка, и я бестактно прервал значительно более старшего меня по возрасту врача:

– Господи, так значит, они размножаются! – я остолбенело посмотрел на умолкнувшего собеседника. – Значит, совсем дело худо!

– Что худо? Вы про них что-то знаете?! – испуганно спросил Несмарк.

– Объяснять долго. Лучше скажите – сколько примерно особей могло напасть на больницу?

– Понятия не имею, честно говорю, – обескураженно произнес Несмарк, – Я не видел, что греха таить, я сильно испугался и сразу закрылся в кварцевой, включил все кварцеватели, сам укрылся байковым покрывалом. Мне кажется, запах озона обманул чёрных тварей, они даже не пытались открыть ко мне дверь. Объясните мне всё-таки, что происходит?

– Я объясню это вам чуть позднее. А сейчас нам необходимо как можно скорее покинуть вашу больницу. У меня там внизу у входа в вестибюль оставлена машина! Идем! – я стремительно зашагал к лестнице. Доктор, не задавая вопросов, последовал моему примеру.

Без происшествий, почти бегом, мы преодолели оставшиеся лестничные марши и уже открывали стеклянных двери центрального входа, как вдруг услышали громкий рёв форсированных автомобильных двигателей, оглушительный визг тормозов, и перед нами стремительно возникло несколько желто-синих милицейских «УАЗиков», с предельной скоростью выкативших на больничную площадь. Синий тревожный свет крутившихся на крышах спецавтомобилей стеклянных фонарей и пронзительный переливчатый вой сирен заставили нас вздрогнуть и остановиться.

 

Глава 6

Машин я насчитал ровно семь штук, они все разом затормозили у самого входа в больничный вестибюль, неподалеку от моего «джипа». Из них наружу немедленно выпрыгнуло десятка два «омоновцев», вооруженных десантными автоматами, облачённых в пуленепробиваемые жилеты и стальные каски. Один из них, очевидно – командир, повелительно поднял правую руку и хотел дать какую-то команду, но, к сожалению, команда не успела прозвучать – незамеченный нами притаившийся под потолком вестибюля гигантский стрэнг бросился в атаку.

Сначала тоненько завибрировала, затем задрожала и, наконец, целиком рухнула стеклянная стена вестибюля – я покачнулся под ударом мощной воздушной волны и рефлексивно закрыл глаза ладонями, зафиксировав перед этим могучий рывок чернильно-бирюзового стрэнга из-под потолка навстречу омоновцам и – свежести майской ночи.

«Каким способом он сумел разрушить стеклянную стену вестибюля?!» – над этим, естественно возникшим, вопросом я пока не стал задумываться основательно, думая больше о собственной безопасности или – даже трудно точно описать творившуюся в те минуты в моей голове мешанину, но когда я осмелился открыть глаза, то стрэнга уже не увидел, а увидел лежавших ничком на асфальте двора «омоновцев», прикрывших стальные каски руками. Про автоматы свои они, как видно, совсем забыли. Я посмотрел на Несмарка, растерянно принюхивавшегося к испорченному вокруг него воздуху и раздражённо сказал:

– Идите куда-нибудь помойтесь, доктор!

Он, кажется, понял меня, постепенно начиная выходить из поразившего его тяжелейшего психического ступора, застенчиво мне улыбнулся, повернулся и нетвёрдой походкой зашагал куда-то вверх по лестнице, наверное – к ближайшей ванной комнате, в каких больные обычно мылись накануне решающей операции.

«Омоновцы» убирали руки с затылочных частей касок и конфузливо поднимались на ноги, стараясь не смотреть в глаза друг другу. Их командир – плотного сложения капитан среднего роста, покрутил головой и опасливо проговорил:

– Здоровый же чёрт был!

И слова его прозвучали так, словно речь шла не о потустороннем монстре, вылетевшем из разграбленной могилы, а – о рыбалке и о сорвавшемся с крючка судаке-переростке.

– Добрый вечер, господа! – как можно непринужденней поприветствовал я «омоновцев» и их командира, небрежно раздвигая носком кроссовки стеклянные осколки, толстым слоем покрывавшие асфальт, – Вы не объясните цель вашего прибытия в больницу – вас кто-то вызвал из медперсонала или это был чей-то приказ? То есть – вы знали: зачем сюда едете и с чем можете столкнуться?

– А кто вы сами-то будете? – задумчиво рассматривая меня, подозрительно ироничным тоном спросил командир.

– Сотрудник спецотряда ФСБ «Стикс-2» Валентин Червлёный. В больнице присутствую, как частное лицо – приехал попроведовать жену, но, увы – не застал. Вообще никого не застал, кроме одного-единственного врача, к тому же находящегося на грани серьезного нервно-психического срыва. И люди куда-то исчезли – все, до единого, будто корова их языком слизнула!

Командир «омоновцев» не стал у меня спрашивать удостоверение сотрудника ФСБ, видимо, просчитав подобную щепетильность совершенно излишней, он сосредоченно нахмурил лоб и сообщил мне:

– В городе с минуты на минуту объявят комендантский час, в течение этой ночи произошло сто двадцать девять нападений на людей, причем, я говорю об официально зарегистрированных нападениях. Происходит что-то в высшей степени непонятное и ужасное – начальство нам толком ничего не объяснило. Из этой больницы звонок в дежурной части города раздался сорок минут назад – звонила женщина лет сорока и кричала в трубку, что «на них напали!!!» И кричала о помощи. Она не объяснила: «кто именно и на кого именно напал». Так что сюда мы ехали, можно выразиться, без определенной цели. Но по дороге видели трех или четырех таких тварей, какая только что отсюда улетела – но только гораздо меньших размеров, чем эта. ФСБ нас случайно не может просветить насчет сути происходящего? – он посмотрел на меня сразу и проницательно, и умоляюще. И я не выдержал несчастного взгляда капитана, и частично разгласил служебную тайну:

– В результате одного безответственного эксперимента в земную атмосферу вырвалось несколько смертельно опасных для человека организмов. Происхождение их неясно, основные физиологические функции не исследованы, способы уничтожения неизвестны. Лично я предполагаю – завтра с утра в город начнут стягиваться войска и, по-видимому, целесообразно будет провести срочную полную эвакуацию населения города. Вам, капитан, и вашим людям советую немедленно занять места по машинам и отправиться в расположение отряда, ожидая там дальнейших распоряжений начальства.

Ответом мне послужило угрюмое напряженное молчание, «омоновцы» невольно сдвинулись плотнее за спиной своего командира и принялись внимательно и недоверчиво меня разглядывать. Я подумал, что они полагают, будто я не все сказал, и я добавил:

– Если рассказать всю правду, о какой мне известно, вы все равно не поверите. А добавить могу лишь одно: если оправдаются самые худшие прогнозы некоторых специалистов, то через сутки-двое нашему, в частности, городу придет конец! – я поднял голову вверх и только сейчас заметил, что небо над больничной крышей очистилось от летающего белья, и нельзя было сказать, что это обстоятельство меня сильно обрадовало. – Плохи наши дела, ребята – весь мир сошёл с ума! Удачи! – пожелал я им на прощание и быстро пошагал к сиротливо стоявшему в стороне джипу.

Открыв дверцу, я сразу услышал настойчивый писк зуммера радиотелефона, вмонтированного в приборную панель. Скорее всего – пищал он давно. Я схватил трубку и жадно прижал мембрану к уху:

– Алло?!

– Валя, ты?! – услышал я голос Сергея Семеновича, и сердце мое забилось гулко и радостно.

– Вы живы, Сергей Семенович?! – не сдержался, и почти с детским восторгом закричал я в трубку.

– Жив, жив, – пророкотал басок генерала Панцырева, – Валя – срочно обратно в апарц! Мы тебя ждем!!

– Кто – мы?!

– Верховный Унгард снова в строю! – с какой-то, как мне показалось, затаенной горделивой радостью, ответил генерал.

– А как дела у Эдика?!

– Отлично! Даже в два раза больше! – и я ясно услышал, как генерал радостно усмехнулся.

– Все – сейчас еду! Держитесь! – почти испуганно крикнул я, и страх мой оказался вполне искренним, так как я всерьез решил, что в развернувшейся четыре дня назад трагедии поставлена жирная черная точка – генерал-майор Панцырев просто-напросто спятил в этом жутком апарце, оставшись в компании умирающего майора Стрельцова, остекленевших цыган и такого же остекленевшего Верховного Унгарда Анмайгера – страшного человека на копытах, приковылявшего в цыганский дом прямиком из собственной могилы выяснить – какая, конкретно, сволочь разграбила его ахайсот, оторвала ему голову и сорвала с плечей бессмертную душу, оказавшуюся на поверку чудовищем, жутче которого еще не появлялось в воздушном пространстве Земли.

 

Глава 7

Я развернул машину на сто восемьдесят градусов и с силой надавив ногою на педаль акселератора, погнал свой «Хаммер» с предельной скоростью по пустынному проспекту освещенному зеленым трупным светом луны обратно в Цыганскую Слободу, в глубине души надеясь, что генерал Панцырев не сошел с ума и сказал мне правду про Анмайгера и Эдика, и ко всему прочему расскажет что-нибудь обнадеживающее о том, что могло случиться в больнице с Радой.

Кстати, когда больница скрылась из вида, выяснилось, что в городе остался лишь один вид освещения – лунный. Видимо, по городским радиовещанию и телевидению достаточно доходчиво было разъяснено жителям – в какой скверной ситуации оказался родной город, и какие меры предосторожности необходимо предпринимать гражданам для сохранения своей жизни, а также – жизни своих близких. Не нужно было быть экстрасенсом, чтобы, при виде темных окон, проносившихся мимо моего джипа многоэтажных жилых домов, догадаться, что за этими оконными стеклами притаились страх, растерянность и ежеминутно интуитивно рождавшееся напряженное ожидание приближения грозной неведомой беды, летящей, в буквальном смысле слова – «на крыльях ночи». С трудом верилось, что принятые мэрией и военной комендатурой экстренные меры могут как-то действенно могут помочь городскому населению от несметных крылатых орд кровожадных румплей, и, со все возрастающей скоростью, гнал я джип на помощь генералу Панцыреву скорее, даже и не из чувства долга перед ним, а из боязни потерять хоть какой-нибудь позитивный смысл в собственных действиях на ближайшие несколько часов.

Меня ни на секунду не оставляло крайне неприятное ощущение, что, не только позитивный, но и, вообще, просто, хоть какой-либо здравый смысл, имеющий еще место быть в нашем несчастном городе, катастрофическими темпами размывался ни чем-нибудь, а, прежде всего – мощными каскадирующими потоками окончательно разложившегося на гнойно-помойно-болотные оттенки лунного света, который не могли заставить светиться более приятно даже шесть включенных фар взятого мною на прокат у бесспорно сумасшедшей организации «Стикс-2» джипа.

«Луна умерла, во всяком случае – для нашего города», – сама собой родилась в моей голове достаточно красивая мысль, когда в свете фар возникла фигура человека, словно зомби, идущего в лобовую атаку прямо на бампер джипа. На отчаянные сигналы клаксона и мигание дальним светом, приближавшийся навстречу фигурант никак не реагировал. Я резко ударил по тормозам, промчавшись метров пятьдесят на замертво заблокированных колесах, из под которых с жутким скрежетом вырвались клубы дыма и пыли. Едва не произошла трагедия – безразличный к каким-либо внешним раздражителям ночной пилигрим каким-то чудом оказался вздетым на «хаммеровский» бампер.

– Виктор?! – только и смог я ошалело прошептать, с изумлением узнав во взявшемся невесть откуда одиноком лунатике своего старого университетского друга.

Не обратив ни малейшего внимания ни на меня, ни на урчавший двигателем джип, ни на дым из под колес, никак не прореагировав на мой потрясенный вопль, затравленным отчаянным эхом заметавшийся по проспекту, Виктор, продолжая внимательно глядеть на луну вытаращенными, совершенно стеклянными глазами, словно изо всех сил надеясь увидеть что-то особенное на ее фоне и сильно нетвердой сомнамбулической походкой продолжил свой ночной поход в неизвестность. «Если он увидит летящих журавлиным клином румплей, то окончательно свихнется!» – с тревогой подумал я. С не меньшей тревогой вспомнил я и о пожилой Витиной маме.

Хотя и мой друг крепко прижимал к груди пятилитровую оплетенную бутыль, где не так уж и тихо плескалась знаменитая брусничная настойка, у меня не появилась стопроцентная уверенность, что он всего лишь почти мертвецки пъян. Сначала я отобрал у него оплетенную бутыль, откуда в ночной воздух вырывался аромат перебродившей брусники и осторожно поставил ее на асфальт. Он вроде бы даже и не заметил пропажи, не сделав никаких усилий удержать бутыль в руках, чем усилил мои подозрения относительно истинных причин своего физического и психического состояния. Я схватил его сзади за плечи и крепко сжал их, одновременно крикнув в самое ухо:

– Витя – стой!!

Виктор медленно повернул ко мне голову, и я с облегчением увидел, что он, во всяком случае, пытается меня узнать и, слава Богу, узнал:

– Валька – беда! – странно – то ли просто хрипло, то ли курлыкающе выдавил Виктор и в горле его что-то булькнуло. – Гуси… … …

– Что – гуси?! – нетерпеливо уточнил я.

– Гуси полетели… … …

– У кого?!

– У меня… – Витя опять что-то проглотил с жалобным булькающим звуком. – … Все до единого. Осталось только… немного перьев… Мы теперь с матерью… нищие… Придется дом продавать… – и глаза у него вновь покрылись словно бы стекловидным налетом, сквозь который он опять перестал узнавать меня.

Я громко хлопнул прямо у него перед носом ладонью о ладонь и наклонившись к уху крикнул:

– Поедем со мной спасать твоих гусей!!!

– Да?! – в глазах у Вити моментально появилось осмысленное выражение, – А ты не врешь ли, Валька?!

– Если мы сейчас немедленно со мной поедем, то спасем твоих гусей, успеем помочь им вернуться обратно! Только нужно спешить! – я вдруг спохватился и резко умолк, испуганно посмотрев на труп луны, отвратительно мерцающий в пугающе пустынных ночных небесах. – Садись в машину, Витя! – зло прошептал я и, схватив его под локоть, потащил к джипу.

Он почти не сопротивлялся, впав в прежнее ступорообразное остекленелоглазое состояние. Я закрыл его в багажном отделении, не забыв, разумеется, захватить и оплетенную бутыль с брусничной настойкой, аккуратно уложив ее на сиденье рядом с собой и получив, наконец, возможность продолжить столь неожиданным образом прерванный путь к апарцу.

 

Глава 8

Как выяснилось впоследствии, я не сильно ошибался относительно психического состояния генерал-майора Панцырева, когда коротко побеседовал с ним по радиотелефону. Дела сразу после моего ухода складывались в апарце следующим образом…

…Проводив меня теплыми напутственными словами и не менее теплым прощальным взглядом, генерал устало откинулся на спинку стула, на котором сидел во время всего протяжения беседы с Верховным Унгардом Анмайгером, и почти бессмысленно принялся переводить взгляд то на стекленеющие останки последнего, то – на неподвижное тело майора Стрельцова, лежавшего на животе и из чьей спины, по прежнему слегка покачиваясь, торчали полосатые стрелы асмарды. Покачивались они не бесшумно, а – издавая все тот же, едва воспринимаемый человеческим ухом, сухой шелест камыша на солончаковом болоте, являясь единственным звуком, нарушавшим тяжелую мертвую тишину апарца.

«Вот это переплетик!» – генерал постарался больше ни о чем не думать, дабы раньше времени не прийти к неизбежному выводу о близости летального исхода. Правда, в глубине души, генерал надеялся на чудо спасения, но скорее – по, укоренившейся за долгие годы службы, привычке ни при каких обстоятельствах не впадать в беспросветную панику, чем – исходя из сложившихся реальных обстоятельств. Собственно, он и остался в апарце, прекрасно понимая, что в город ему ехать совершенно незачем и, если что-то еще и может произойти существенное, способное в корне изменить складывавшуюся ситуацию, то только здесь – в апарце.

Он невольно криво усмехнулся, на секунду ясно представив себе мэра и других городских, и областных чиновников высшего ранга, метавшихся в своих кабинетах затравленными крысами, понятия не имеющими, что им предпринять в создавшейся, мягко говоря, нештатной ситуации и, наверняка, проклинающими судьбу, так жестоко с ними распорядившуюся, натравив на них (такое и в голову никому прийти не могло!) каких-то Черных Шалей!

На Сергея Семеновича и на самого налетело шквальное желание очутиться, как минимум за три тысячи километров от апарца и никогда в жизни о нем не слышать! Он с ненавистью посмотрел на стеклянных цыган, по чьей вине ему навряд ли, положа руку на сердце, окажется возможным когда-либо осуществить это желание.

Неожиданно, сухой шелест, издаваемый стрелами асмарды, зазвучал значительно громче. Сфокусировав на них, сразу настороженно прищурившиеся, глаза, генерал заметил, что стрелы принялись раскачиваться по значительно большей амплитуде, чем еще полминуты назад, словно сухой ветер из той неведомой пустыни, где жили и размножались ядовитые асмарды, подчерпнув из глубоко законспирированных источников, казалось бы напрочь истраченные резервы, задул с новой, все нарастающей, силой. И более того, во всем, доселе неподвижном, душном сладковато-дурноватом воздухе апарца, почудилось Сергею Семеновичу неуловимое движение, сути характера которого он пока не мог по достоинству оценить.

Генерал пружинисто поднялся на ноги (куда только подевалась недавняя хандра!), бесшумными натренированными шагами быстро обошел стеклянные статуи цыган и прислонился плечом к стенному косяку в дальнем, наиболее затемненном углу комнаты, заняв, как ему показалось, наиболее безопасную позицию. А о безопасности ему (сейчас он точно был в этом уверен) необходимо было озаботиться в первую очередь – на апарц что-то надвигалось. «На то он, собственно, и апарц», – резонно подумал генерал и сразу успокоился.

Меньше чем через минуту после того, как генерал Панцырев занял искомую позицию в углу апарца, сухой шелест заходивших ходуном стрел асмарды сменился дробным треском. Треск смешался с мелодичным стеклянным перезвоном и скрипом заржавевшего крепежного шнура старинного малинового абажура, который принялся мерно раскачиваться вслед за асмардовыми стрелами, торчавшими из спины майора Стрельцова. Кстати, дробный треск, издаваемый стрелами асмарды очень быстро полностью растворился в стеклянном перезвоне, сделавшимся непереносимо громким. Сначала Сергей Семенович подумал, что так звенят стекла апарца, но потом догадался, что это похоронной звенящей мелодией разразились цыгане, сотрясаемые мерной высокочастотной вибрацией.

Точно такую же вибрацию, исходившую из половых досок, ощутил на себе и Сергей Семенович. Вибрация оказалась настолько сильной, что крепкие генеральские зубы принялись выбивать незамысловатую противную дробь. С потолка посыпалась штукатурка, малиновый абажур раскачивался теперь по амплитуде едва ли не в сто восемьдесят градусов и принялся забрасывать своей тревожно замигавшей лампочкой помещение апарца больно ударяющими по глазам контрастными световыми ошметьями. Ну а затем… раздался взрыв – лопнула абажурная лампочка и в сияющие каскады мельчайших стеклянных осколков превратились шестеро цыган.

Опытный Панцырев, давно научившийся просчитывать приближение экстремальных ситуаций, что говорится – на «все сто», за мгновение до взрыва успел рухнуть на пол, прикрыв затылок руками. Кажется, на несколько секунд он потерял сознание, а когда очнулся, то в наступившей кромешной темноте сразу почувствовал присутствие какого-то нового, так сказать, посетителя апарца. Невидимый, пока, посетитель необычайно шумно дышал и с несомненным раздражением разгребал горы стеклянных осколков, усыпавших грязный пол пятистенка Вишана и Шиты, обеими ногами и, наверняка, пока никак не мог сосредоточиться на начале исполнения той основной цели, ради которой он сюда прибыл.

Дыхание незнакомца звучало настолько громко и напряженно, продолжавшееся хаотичное разгребание ногами осколков на полу и неясная шумная возня, создаваемая его руками, не могли натолкнуть Панцырева ни на одну по настоящему дельную мысль, пролившую бы свет на характер занятия незнакомца в темноте. Но, с другой стороны, лежавший на полу генерал старался оставаться неподвижным и – дышать совершенно неслышно. Намерения неизвестного существа, материализовавшегося в апарце одновременно или сразу после взрыва, не могли не оставаться генералу неизвестными, а неизвестность, как известно, всегда таит в себе потенциальную угрозу.

В конечном итоге, из затруднительной ситуации генерала вывел сам невидимый гость, прекративший звенеть осколками по полу и шуршать руками, и спросивший низким хриплым голосом на чистейшем русском языке:

– Здесь остался кто-нибудь живой?!

– Да, – сразу отозвался генерал, безошибочно почувствовавший полное отсутствие угрозы со стороны заговорившего с ним человека и смело поднимаясь на ноги.

– Сейчас обождите – я зажгу свет, – человек опять тяжело натруженно задышал и принялся шумно возиться руками с каким-то невидимым во мраке предметом.

 

Глава 9

Прошло секунд десять, и Сергей Семенович вздрогнул – в который уже раз за прошедшие сутки. Он увидел, как из мрака медленно возникли обведенные по поросшей густым волосом кромке тонкой лилово-золотистой световой линией очертания чьих-то не по-человечески огромных кистей с длинными узловатыми пальцами, увенчанными загнутыми когтями примерно сантиметровой длины. Генерал Панцырев завороженно смотрел на эти страшные кисти, чьи пальцы щупальцеобразно целенаправленно шевелились, и в результате их шевеленья лилово-золотистое сияние постепенно начало растапливать кромешную темноту апарца, наподобие разраставшегося огонька лампадки в сухих руках святого схимника, решившего осветить свою пещеру, почти всегда погруженную во тьму, в честь прибытия редкого случайного путника. Во всяком случае, именно такая ассоциация возникла в голове Сергея Семеновича, хотя он прекрасно понимал, что увидит далеко не благообразного седобородого схимника.

Древняя священная лампа «хиранг» в какой-то момент нагрелась в горячих ладонях Унгарда Аджаньги (а это был именно он) до критической температуры и бесшумным могучим всплеском заполнила остывающий вечным холодом апарц теплым и ласковым сиянием полуденного солнца далекого мира Алялватаска, под лучами которого для долгой и счастливой жизни без каких-либо болезней и тяжелых душевных переживаний, рождались Верховные Унгарды и Стрэнги.

Внешний вид Аджаньги не мог не потрясти и без того видавшего виды генерала Панцырева, но в по-неземному прекрасном свете священной лампы «хиранг» свирепый облик почти трехметрового гиганта Аджаньги не произвел на Сергея Семеновича впечатления ужаса, сковывающего волю и разум. Генерал даже почему-то обрадовался, когда увидел перед собой убийцу генерала Шквотина и Ирины Райзнер.

– Не бойтесь – я не съем вас, – процедил сквозь сжатые клыки Аджаньга и внимательно глядя мимо Панцырева на неподвижно сидевшего Верховного Унгарда Анмайгера, добавил: – Во всяком случае – пока.

Генерал Панцырев, не отрываясь, смотрел на клыки Аджаньги, подернутые прозрачной желтоватой слюной, на раздвоенный синеватый язык, которым он время от времени проводил по тонким пергаментным губам, на широкие влажные ноздри, откуда с хриплым шумом вырывалось горячее дыхание, ну и, конечно же, пытался поймать и понять выражение больших хризолитовых глаз, где беспокойно пульсировали круглые темно-зеленые зрачки. Впрочем, как уже было отмечено выше, зрачки очередного представителя мира Алялватаска (в чем Сергей Семенович не сомневался ни секунды) сфокусировали свою нервную пульсацию исключительно на неподвижном Анмайгере.

– Кто вы? – нарушил молчаливую затянувшуюся паузу генерал.

– Я – рядовой унгард Аджаньга, посланный Главой Совета Великих Унгардов в Параллель Х–40 спасти Великого Унгарда Анмайгера Лютия Чермика и его Стрэнга, – по прежнему не пытаясь даже слабо покоситься в сторону Панцырева, проговорил, слегка прилязгивая клыками, Аджаньга, – Если я опоздал – мой родной Клан Чермиков уничтожит наш извечный смертельный враг – Клан Сумирогов, а Параллель Х –40 уничтожат матрицы истинного Стрэнга-Хранителя – румпли. В Параллели Х–40 никто не знает, как с ними бороться. Здесь они бессмертны и непобедимы.

Что с Великим Унгардом? Он сам на себя не похож. Над ним здесь что – издевались?! – при последнем вопросе в до этого совершенно бесстрастном, голосе рядового унгарда Аджаньги прозвучали откровенно угрожающие нотки.

– Я – генерал-майор службы безопасности Параллели Х–40, Панцырев! – твердо и смело ответил генерал ФСБ, чье человеческое и профессиональное самолюбие оказалось задетым, прозвучавшими угрожающими нотками в голосе этого рыжего клыкастого амбала из Алялватаски. – И я не издевался над Великим Унгардом Анмайгером, а напротив – многое бы дал, чтобы он ожил!..

– За этим я здесь и появился, мырк! – достаточно миролюбивым тоном перебил генерала Аджаньга, – Свет и тепло священного «хиранга» вернет Великого Унгарда к жизни! Даже вон тот утыканный стрелами асмарды мырк вернется к жизни, неизбежно излеченный светом «хиранга»! – и Аджаньга к самому потолку поднял священный «хиранг», внешне напоминавший собой, примерно метровой длины, и пол-метра в поперечнике, виноградоподобную гроздь, где каждый идеально круглый виноградиноподобный шарик переливался волшебным золотисто-лиловым сиянием, ласкавшим глаз и кожу Панцырева, незаметно покрывшуюся в остывающем апарце мелкими пупырышками. И даже запах – откровенный сладковатый аромат тления, почти полностью заполонивший воздух внутри бывшего цыганского дома за последние полчаса, и во что Панцырев упорно не желал верить, кардинально и неуловимо изменился, когда вспыхнул принесенный Аджаньгой «хиранг» – запахло как-будто какими-то свежими, неизвестными Панцыреву фруктами, наверняка – сочными, необычайно вкусными и крайне полезными для здоровья.

Аджаньга чем-то негромко щелкнул и, ни дать, ни взять – словно фокусник в цирке, картинно развел огромными ручищами в стороны, отпустив «хиранг» из широких потных ладоней. Золотисто-лиловая виноградоподобная кисть осталась свободно висеть под потолком вместо мерзкого малинового абажура, прикрепленная к потолочным балкам при помощи широко применявшейся в Алялватаске специально устроенной присоски.

– Через пять минут Великий Унгард и мырк должны будут ожить, – уверенно сказал Аджаньга и, задумчиво помолчав секунду-другую и глядя при этом уже прямо в глаза Сергею Семеновичу, не менее уверенно произнес, звонко ударяя после каждого слова клыком о клык: – А если через двадцать четыре часа Стрэнг не окажется на плечах Верховного Унгарда, они снова погибнут – на этот раз окончательно. Погибнут и все остальные, в том числе и мы с тобой, но ты погибнешь первым, мырк – я съем тебя, потому что ремутационный период закончится впустую, и я почувствую безумный голод и безумную же ярость, вновь сделавшись самим собой!

«Ну, это мы еще посмотрим, клыкастая сволочь!» – с тихой ненавистью подумал Сергей Семенович, незаметно поглаживая ребристую рукоятку «Макарова» и испытывая невольное чувство гордости за себя, как за одного из самых мужественных представителей «Параллели Х–40».

 

Глава 10

Над нашим городом снижался служебный самолет Директора ФСБ «ТУ-154 М». В личном кабинете-салоне Директора генерала-армии Плейтиса сидели двое: сам Плейтис и начальник «Стикса-2» генерал-лейтенант Рыжевласов. Они сидели друг напротив друга, бросали озабоченные взгляды в темное окно иллюминатора и негромко обсуждали сложившуюся ситуацию. Собственно, ее обсуждение практически не прекращалось с момента убийства генерал-полковника Шквотина и Ирины Райзнер, происшедшего в помещении музея «Стикса-2» трое суток назад.

До посадки оставалось десять минут, и оба генерала понимали, что это были последние относительно спокойные десять минут в их жизни. Казалось, переговорили они уже обо всем, но душевного облегчения не наступало, так как полностью отсутствовала ясность намечавшихся перспектив. Вернее, малейшие перспективы загораживались плотным мрачным занавесом из черных пушистых покрывал, в огромном множестве порхавших над нашим городом и так выразительно описанных по телефону генералом Панцыревым.

Плейтис отпил немного янтарного чая с лимоном из тонкой фарфоровой чашки, отставил ее в сторону. И внимательно взглянув на Рыжевласова, задал тому совсем уж неожиданный вопрос:

– Проект «Прокаженный уйгур», он ведь функционировал задолго до моего назначения на занимаемый сейчас пост… Так вот, я хотел бы узнать – кто, когда и при каких обстоятельствах так его назвал?

– Ровно двадцать пять лет назад подполковник КГБ Ринат Муратов (впоследствии он стал генерал-лейтенантом, погиб в Антарктиде восемь с половиной лет назад) выполнял спецзадание на территории Китайской Народной Республики, в одном из горных районов Уйгур-Синьцзянского автономного округа.

Вся группа подполковника, состоявшая из шести человек, погибла. Он единственный чудом остался в живых, хотя, если сказать честно, шансов у него практически никаких не оставалось. Наступал вечер, а в сентябре в тех горах ночи очень холодные, да и местность на десятки километров вокруг была безлюдной и дикой, как поверхность луны. Сюда можно прибавить и волков, и отсутствие оружия у подполковника, и его достаточно тяжелые ранения. Как он впоследствии рассказывал – он вполне подготовился к неминуемой смерти, и занимался лишь тем, что стоически любовался окружавшими его горными пейзажами, раскрашенными в удивительные цвета лучами заходящего солнца…

– Эти лирические подробности обязательны? – нетерпеливо перебил Рыжевласова Плейтис.

– Тщательное восстановление эмоционального фона происходящего инфернального контакта необходимо для исчерпывающего ответа на поставленный вами вопрос, господин генерал армии, – спокойно, без тени подобострастия, возразил Рыжевласов.

Плейтис недовольно поморщился, но промолчал. Рыжевласов невозмутимо продолжил:

– Вечные снега на пиках-пятитысячниках полыхали тревожными желто-оранжевыми акварелями, сверкавшими по граням траурными угольно-черными полосами, моментально способными вызвать чувство глубокой подавленности даже у самого махрового оптимиста. Над пиками висело высокое горное небо и в нем зеленым изумрудом сверкал ранний полумесяц, придавая пейзажу, открывавшемуся глазам тяжелораненного подполковника удивительное неземное очарование. Ринат Муратов даже забыл о надвигавшейся на него смерти – настолько оказался очарованным видением сверкающего среди умирающего дневного света огромного изумруда. Он не мог знать, что сияние полумесяца отражается у него в глазах двумя яркими изумрудными точками, и теперь у него появилась способность видеть невидимое и несуществующее… – при этих словах Директор ФСБ непроизвольно икнул и торопливо глотнул чаю.

– …Подполковник Муратов неожиданно для себя, из того беспорядочного скопища валунов по которому он с огромным трудом пробирался, вышел на несомненно древнюю, но сравнительно ровную каменную дорогу. Дорогу покрывали многочисленные трещины. По краям трещин, высунув раздвоенные языки, в лучах заходившего солнца и постепенно разгоравшегося изумрудного полумесяца, грелись крупные пятнистые ящерицы, равнодушно глядевшие прямо перед собой агатово поблескивавшими глазками. Подполковник Муратов еще подумал, что это какой-то новый, совсем неизвестный зоологии, вид. Но не будучи зоологом, подполковник не почувствовал волнения первооткрывателя, и ни секунды не задумываясь, чтобы получше рассмотреть пятнистых ящериц, продолжил свой скорбный путь по древней таинственной дороге, ведущей, как бы в сторону советской границы. Между прочим, он заметил, что ящерицы, когда он проходил мимо, все как одна, поворачивали ему головы вслед, и в бесстрастных агатовых глазках пятнистых рептилий появлялось нечто похожее на любопытство.

Ночь в горах, как ей и полагалось, опускалась стремительно, резко холодало, удивительные акварели на вечных снегах тускнели, ярче делался свет изумрудного спутника, подполковник терял силы и с каждым шагом делался все спокойнее перед лицом скорой неизбежной смерти. И уже в почти полной темноте, едва не теряя сознание, удержавшись на ногах лишь благодаря необъяснимому, но точно уже последнему, приливу сил, он увидел прямо впереди себя метрах в пятнадцати сидевшего на придорожном валуне человека. Темнота, как я уже сказал, стояла еще не полная, и подполковник разглядел, что человек сидит, наклонившись вперед головой и активно шевелит перед собой обеими руками.

Муратов, не замедляя хода, направился прямо навстречу неизвестному, увидев в нем единственный шанс спастись. Когда до цели оставалось три метра, перед сидевшим вспыхнул небольшой костерок из шипящего желтовато-зеленоватого пламени. Такой оттенок огню придавал, видимо, необычный свет полумесяца, решил про себя подполковник и, откашлявшись, хрипло произнес: «Добрый вечер!» В ответ он ничего не услышал, но зато хорошо рассмотрел незнакомца, его руки и вид топлива, каким тот поддерживал огонь в костерке. И первое, и второе, и третье болезненно поразили подполковника Муратова и даже заставили пожалеть о своем легкомысленном решении подойти и попросить помощи у незнакомого человека, случайно попавшегося ему на большой пустынной уйгурской дороге, причем – очень древней дороге, неизвестно кем, когда и с какими целями построенной.

В костерок подбрасывался не хворост, а – трупы пятнистых ящериц, неизвестных науке. Вокруг костерка их было навалено порядочное количество. Перед тем, как бросить очередную ящерицу в огонь, неизвестный грубиян, отказавшийся ответить на приветствие подполковника КГБ, откусывал ей свороченную на сторону голову, длинными изогнутыми зубами, изумрудно сверкавшими под светом спутника, и с громким хрустом пережевывал откусанное. Другими словами, встреченный подполковником Муратовым человек, человеком-то, как раз, по сути, и не являлся.

Ни в повадках, ни в облике его не заметил подполковник почти ничего человеческого. Главное – лица-то не было, вместо лица имелась настоящая, сильно вытянутая вперед, поросшая шерстью звериная морда, заканчивавшаяся зубастой пастью. Большие, вытянутые кверху уши, наподобие ослиных, украшали широкое темя черепа, а на самом же темени зияли две свежие страшные кровавые раны, и подполковник Муратов невольно подумал, что пожирателю ящериц совсем недавно обломали рога. Трехсантиметровые когти чудовища, точно также как и зубы, сверкали изумрудным блеском, словно их покрывал лак. Одета, повстречавшаяся Муратову тварь, была в какие-то отвратительные лохмотья и клочья из старой, грязной, покрытой плесенью, толстой кожи.

Таинственный зверь не кинулся на тяжелораненого, истекавшего кровью подполковника, чтобы разорвать ему горло, нет – он бросил под ноги подполковнику труп особенно жирной ящерицы и вполне красноречиво дал понять, чтобы подполковник ящерицу немедленно съел…, – рассказ прервался, так как заходивший на посадку лайнер резко сбросил высоту, и у талантливого рассказчика, и у благодарного слушателя – у обоих захватило дух и на короткий миг исчезла возможность продолжать разговор.

В иллюминатор генералы увидели гипертрофированно гигантскую круглую луну, также немного зеленоватую, словно ее волшебным образом подкрасил рассказ генерал-лейтенанта Рыжевласова о странной и жуткой истории, случившейся двадцать пять лет назад – где-то в диких горах китайского Тянь-Шаня. И когда могучий «ТУ», взревев двигателями, пошёл на посадку, Плейтис возбужденно потребовал продолжение истории:

– Скорее, генерал заканчивайте, пока мы не приземлились!

– Я, собственно, самое важное рассказал, осталась лаконичная концовка, – пожал плечами Рыжевласов, – так состоялся первый контакт между КГБ и теми силами, с которыми сейчас, к сожалению, наша Организация вынуждена была вступить в конфликт, последствия которого предугадать пока не представляется возможным.

– То есть, я так понял, та встреча в горах двадцатилетней давности подполковника КГБ и румайяра – явилась прогнозируемым итогом проведенной операции, в ходе которой погибло шесть наших сотрудников?

– Совершенно верно, товарищ генерал армии. После встречи подполковника Муратова и тоже тяжелораненного румайяра прошло полгода, и в рамках системы КГБ было официально создан сверхсекретный специальный отдел «Стикс», возглавил который Герой Советского Союза, полковник Муратов.

Плейтис тихонько присвистнул и лишь затих его свист, шасси лайнера коснулись взлетно-посадочной полосы аэродрома.

У трапа высоких гостей встречала большая свита: несколько генералов систем ФСБ, МВД, войсковых, а также областные, и городские чиновники высшего ранга. Без лишних разговоров, прибывшие руководители ФСБ страны и встречавшие их, расселись по автомобилям, и кавалькада из дюжины машин на огромной скорости помчалась в город. Настроение во всех машинах имело ярко выраженный подавленный характер.

 

Глава 11

Ведя джип по извилистым улочкам Цыганской Слободы с максимально возможной в тех условиях скоростью, буквально каждую секунду я ждал увидеть в свете фар самых невероятных чудовищ, либо следы их недавнего пребывания в гостях у наших городских цыган. Но нет – темно и тихо было на всегда оживленных даже ночью улочках, и я понял окончательно, что все они действительно отправились куда-то на свое последнее кочевье по тропам нехоженым и неведомым, петляющим по долинам таинственных Караваевых Гор, где, по словам спасенного мною полуспятившего цыгана, их подстерегали какие-то щелкуны.

Если бы не присутствие в машине Виктора, не уверен – хватило бы мне душевных сил доехать до апарца – уже в третий раз за ночь через опостылевшую мне слободу. Несмотря на то, что друг мой находился в полной психической прострации, то постоянно бормоча какую-то бессвязицу про гусей, то невнятно кому-то угрожая, то жалобно всхлипывая и не делая никаких попыток вступить со мной в связный разговор, благодарю простому факту его физического присутствия рядом, я не чувствовал себя отчаянно одиноким в трупном зеленоватом полумраке этой фантастически страшной ночи. А может, постоянный негромкий плеск внутри лежавшей справа от меня оплетенной пятилитровой бутыли внушал мне успокаивающие мысли о другой чудесной возможности в любой момент легко ускользнуть из вплотную обступившего со всех сторон кошмара. Казенно-оптимистичным бодрым выкрикам по радиотелефону генерала Панцырева, заставившим меня возвращаться в апарц, я нисколько не верил, в глубине души продолжая считать, что генерал, просто-напросто, свихнулся, точно так же, как и бедный Витя.

Тем более странным показалось мне сильное и внезапное ощущение домашних теплоты и уюта, нахлынувших на меня из горевших добрым сказочным светом окошек, как всегда неожиданно вынырнувшего из-за последнего поворота цыганского дома или – апарца. Я даже легонько присвистнул от изумления – до такой степени невероятной показалась мне происшедшая с проклятым домом метаморфоза. И с легким сердцем я остановил машину возле ворот, будучи уверенным, что со здоровьем у Сергея Семеновича все в порядке и во время разговора по радиотелефону он меня не обманул. Продолжавшего читать безумные похоронные панегерики по улетевшим прямиком на тот свет гусям Виктора, я решил пока не трогать.

Захлопнув дверцу джипа, я сразу услышал, доносившиеся со двора сквозь щель приоткрытых створок ворот, голоса – веселые оживленные голоса. Приоткрыв ворота, я безо всякой опаски вошел во двор апарца, густо заросший удивительными растениями самых разнообразных форм и видов, и освещенный таким же согревающим и уютным светом, весело потрескивающего костра, разведенного в центре двора.

Золотисто-лиловое пламя костра зажигало причудливыми разноцветными бликами поверхность небольшого идеально круглого водоема в диаметре до шести-семи метров, образовавшегося на месте собачьей будки и пятитонного «КАМАЗа». Над костром, подвешенный на массивной цепи между двумя металлическими кольями, висел закопченый казан. В казане булькало какое-то варево, и от варева в воздух валил густой пар, распространявший удивительно аппетитный запах. Пар этот с явным наслаждением вдыхали полулежавшие вокруг костра на пышной лиловой траве генерал Панцырев, майор Стрельцов и Верховный Унгард Анмайгер. Кажется, непосредственно перед моим появлением, они обсуждали достоинства варившейся в казане похлебки, которую им, судя по всему, предстояло вскоре попробовать. Я не без оснований подумал, что удастся отведать экзотического варева и мне.

– Валя – проходи, родной! – приветствовал меня генерал с широкой улыбкой на счастливом лице.

Улыбался мне и майор Стрельцов. Не улыбался один лишь Верховный Унгард Анмайгер, не способный, по-видимому, выполнять данное мимическое упражнение по самой своей физиологической природе. Правда и улыбка майора Стрельцова показалась мне до такой степени странной, что лучше бы он вообще не улыбался, а сидел бы с каменным лицом, как и Верховный Унгард. Или что-то с зубами случилось у Эдика, а может отсутствие очков делало его общий облик непривычным и то, что сидел он голым по пояс, не знаю – я не успел понять. Так как вдруг громко заклокотала поверхность круглого водоема, заглушив даже бульканье варившегося в казане кушанья. И глаза мои, сразу приковавшиеся к поверхности водоема, наверняка округлились и сделались испуганными.

– Не бойся, Валя! – успел предупредить меня Сергей Семенович. – Сейчас ты увидишь рядового унгарда Аджаньгу, явившегося к нам на помощь из мира Алялватаска!

В центре водоема надулся огромный пузырь и, ненавязчиво поприковывав к себе всеобщее внимание секунд на пять, лопнул с характерным чмокающим звуком, явив аудитории вместо себя огненно-рыжую голову рядового унгарда Аджаньги, крепко сжимавшего в зубастой пасти огромную трепыхавшуюся рыбину, попеременно открывавшую и закрывавшую пасть, не менее зубастую и отвратительную, чем у самого Аджаньги. Я не выдержал открывшегося зрелища и по-серьезному отключился, не помня, само собой, как свалился в густую лиловую траву, заметно отдававшую ароматами мелиссы, чебреца и белокопытника, вместе взятыми.

Без чувств мне долго пролежать не дали. Медленно продираясь сквозь ласковые волны сладкого небытия, окутанного туманными испарениями чудодейственно лечебных трав, я открыл глаза и увидел низко склонившееся надо мной лицо генерала Панцырева. Я приподнялся на локти и окончательно пришел в себя:

– Что это было со мной?

– Чепуха – обычный нервный обморок, – поспешил успокоить меня чуткий Панцырев и протянул мне большую фарфоровую кружку, доверху наполненную дымившимся, пряно и вкусно пахнувшим варевом из казана. – На – выпей, это тебя должно здорово взбодрить!

– Что это? – подозрительно спросил я.

– Это уха, сваренная из рыб, которые никогда не водились в мировом океане Земли, а приправлена она травами и специями, какие до сих пор любили употреблять в пищу одни лишь Верховные Унгарды на своих родовых праздниках. Не бойся, Валя – смело пей! Это придаст тебе много сил для грядущих испытаний, а грядут они очень скоро, может быть уже – через какой-нибудь час.

 

Глава 12

Не видя у костра никого, кроме сидевшего ко мне необычайно мускулистой спиной, щедро заляпанной какими-то не то пластырями, не то заплатами, майора Стрельцова, я спросил:

– А где наши друзья Унгарды?

– Они в апарце – совещаются о чем-то своем – об унгардовском – перед решающим боем с румплями…, – и дальше я только слушал подробный и эмоциональный рассказ генерала о тех удивительных часах, которые он провел наедине со стопроцентным инферналом во плоти и крови, появившемся в апарце по классическим законам жанра:

– Он не съел меня, хотя, как выяснилось по его дальнейшим рассказам, сделать ему это было совершенно не сложно. Он долго издевался надо мной – показывал язык – ужасный раздвоенный язык с массой отвратительных пупырышек на нем, щелкал когтем по клыкам, делал шутливые угрожающие жесты руками, которые меня совсем не пугали, хотя и Аджаньге казалось, что я его сильно пугался. Но, суть не в этом, а в том, что он дал нам шанс на спасение… Во всяком случае, он спас Эдика, не говоря уже о Верховном Унгарде Анмайгере…

Он пальцем нажал Эдику куда-то чуть пониже затылка и все иглы выскочили у Эдика из спины и на месте ранок выступила даже не кровь, а какая-то синеватая слизь, и я еще раз мысленно попрощался с Эдиком. Но Аджаньгу ничуть не смутил вид выступившей у майора Стрельцова слизи на спине. Гулко стуча огромными копытами по деревянным доскам пола, пергаментнокожий гигант Аджаньга прошел к двери, ведущей в сени, с силой распахнул ее, едва не сорвав с петлей и, оглянувшись на меня, произнес, радостно скаля клыки:

– Ваше счастье, мырки, что это оказалась именно асмарда!

А из темноты сеней, между прочим, потянуло запахами разнотравья прохладного туманного луга – совершенно незнакомыми запахами, не нашими – совсем-совсем чужими. Но в них чувствовалось нечто бесконечно обнадежывающее. А этот Аджаньга, я заметил, вдыхал ворвавшиеся из сеней густые ароматы со страшной жадностью. Как следует надышавшись, он выскочил во двор, на котором, судя по всему, вырос кусок заливного луга из поймы какой-то неизвестной нам большой реки Алялватаски. Пока Аджаньга что-то настойчиво искал во дворе, я имел возможность наблюдать воочию волшебное воздействие лучей священной лампы «хиранг» на остекленевшего Анмайгера, да и, в целом, на всю атмосферу апарца.

Собственно, я и сам, хоть и не будучи жителем Алялватаски, почувствовал себя под этими лучами значительно бодрее, что ли. А Анмайгера они, в буквальном смысле слова, оживили. Сначала у него что-то звонко так и протяжно щелкнуло в голове, где-то под самым темечком – он всем туловищем дернулся вперед. Я думал – упадет, разобьется, как твои цыгане, но – нет, усидел наш Анмайгер, пару раз только еще под темечком щелкнуло и все – тихо сделалось в смысле щелчков, лицо у него, как будто потом покрылось, и волосы мокрыми сделались, как если бы это чертово стекло растаяло и потекло. Заметно сразу стало, что мышцы у него под одеждой расслабились, ну короче – ожил мужик! Глаза открыл, ну сначала, конечно, очень тупо смотрел – стеклянно, а потом ничего.

Когда Аджаньга вернулся – минут через десять после того, как ушел во двор, Анмайгер почти полностью в себя пришел. А Аджаньга, оказывается, нарвал во дворе здоровенную охапку какой-то травищи и, по-моему, именно ее зачем-то жевал. Он мне, между прочим, подмигнул правым глазом, так, знаешь, совсем почти по нашему – по-земному, бросил эту травищу рядом с Эдиком, опустился рядом с ним на колени, одним пальцем сорвал с Эдика и куртку, и пуленепробиваемый жилет(!), и футболку, в общем, раздел его по пояс единственным, что говорится, росчерком когтя. И на месиво, что осталось вместо эдиковой спины, давай плеваться той жвачкой, что получалась у него в пасти. Плюнет и ладонью растерет, плюнет и снова ладонью растерет. Всю спину он таким макаром Эдику залепил и только после этого сказал мне: Эдик будет жить, так как ему несказанно повезло – весь двор зарос травой люзеленей: ритуальной травой традиционных брачных игр унгардов и самым эффективным природным антитоксидантом против яда асмарды, а также от многих других болезней.

Люзеленей излечиваются даже какие-то там бешеные смурги и отращивают новые рога бундыроголомы! А сами унгарды, наподобие нашего Аджаньги, во время брачных игр, проводимых на определенных участках берегов их родных болот, зарабатывают себе моральный капитал в глазах невесты исключительно благодаря асмардам. Оказывается, что достигшие половозрелости мужские особи унгардов, желающие заполучить в законные жены ту или иную невесту, обязаны с разбега прыгать обнаженной филейной и к ней прилегающими иными частями тела на ощетинившихся асмардов. Если иглы смертельно ядовитого насекомого пробивают не до конца загрубевшую шкуру прыгнувшего кандидата в мужья (что свидетельствует о преждевременности возникшего желания спариться), то пострадавшие получают в целебных целях примочки из священной травы люзелени, в иных случаях трогать, а тем более рвать ее жесточайше запрещено. Дело в том, что применение этого травяного снадобья двоекратно увеличивает их самцовский потенциал: в два раза усиливается зоркость, чтобы издалека замечать самок, в два раза гуще становится ошерстенение, в легко ранимых местах уплотняется кожа, дабы ее не могла прокусить самка в период брачных игр, ну и с точки зрения физиологии всё так удваивается в размерах, что только держись!

Проделав необходимые лечебные процедуры над неподвижным телом майора Стрельцова, Аджаньга осторожно подошел к ритмично раскачивавшемуся в кресле Верховному Унгарду Анмайгеру и, увидев, что тот практически полностью пришел в чувства под воздействием лучей священной лампы «хиранг», немедленно рухнул перед ним на колени, согнув широченную спину и уперевшись мощным лбом об пол.

– Кто ты? – пока еще очень слабым голосом спросил Анмайгер.

– Я – рядовой унгард Аджаньга, о Великий Унгард Анмайгер Лютия Чермик! Я послан сюда в Параллель Х–40 решением Великого Совета Клана Чермиков для того, чтобы вернуть ускользнувшего из твоего ахайсота Стрэнга и вернуть его на твои плечи!

– Мой Стрэнг не ускользнул из ахайсота, а его украли! – строго поправил Аджаньгу Анмайгер. – Истинный Стрэнг-Хранитель никогда не предаст хозяина!

Исполинское туловище Аджаньги затрепетало от сильного страха и приподняв рогатую голову, он, символизируя раскаяние из-за совершенной бестактности, припечатал лбом об пол с такой силой, что на мгновенье тускло мигнуло сияние священной лампы «хиранг».

– Не придуривайся, унгард Аджаньга! – немного смягчившись, произнес Анмайгер. – А лучше скорее вставай с колен и давай будем думать – что делать?! Времени у нас практически не остается!

На этом, в общем-то, закончился предварительный диалог между Анмайгером и Аджаньгой, и как раз, когда на мгновенье померкло сияние священной лампы «хиранг», зашевелился и громко застонал майор Стрельцов, чья реанимация, как раз и показалась мне настоящим святым чудом, хотя и совершило его существо, менее всего напоминающее ангела.

Да и я, собственно, о самом важном рассказал, кроме…разве что… В общем, это касается твоей жены – она, как и все пациенты, и персонал городской клинической больницы номер четыре, скорее всего, исчезла в чужой параллели Алялватаска. Это произошло в результате специфического биоинфернального контакта с румплями. Анмайгер объяснил, что все люди остались живы и, если им будет везти и дальше и они не погибнут в дебрях Алялватаски, то вполне могут вернуться обратно в Параллель Х–40, правда – неизвестно, когда это может произойти. Может и через месяц, а может – и через год, а может – и через десять лет! – Сергей Семенович поднялся на ноги и бросил внимательный взгляд на сидевшего к нам спиной майора Стрельцова, – Пей уху и не переживай, сейчас не время переживать, пей – сейчас и рыба будет готова… – генерал прервался, потому как на крыльце послышался звук тяжелых шагов.

Это, стуча копытами, из бывшего цыганского дома вышли оба унгарда: Великий и рядовой…

 

Глава 13

…Стрэнг – хранитель ждал, и волны смарагдового огня небывалой интенсивности бушевали и в глубине, и на поверхности его крыльев яростными бесшумными порывами, скручивались гигантскими кольцами, раскручивались, сталкивались, взрывались фейерверками, рассыпались мириадами гаснущих звездочек и вновь ярко вспыхивали. Приближавшиеся румпли не несли на своих крыльях никаких бортовых огней – для них наступила пора во всех ситуациях оставаться неизменно антроцитово-черными.

Когда до Хранителя оставалось пятьдесят метров, черные румпли по телепатической команде предводителя резко замедлили ход и вскоре совсем остановили движение, перейдя в состояние свободного статического парения. Предводитель – его ромб по диагонали составлял пять метров, самый кровожадный, ненасытный и энергичный из всех, небрежно подлетел прямо к Хранителю и остановился от головных рецепторов последнего всего в полутора-двух метрах. Соблюдать столь близкую дистанцию в среде истинных стрэнгов считалось признаком самого дурного толка. Кончики гигантских крыльев Хранителя гневно дрогнули, он весь на секунду озарился вспышкой ярчайшего, изумрудного пламени и наглый предводитель румплей беспомощно кувыркнулся на несколько метров вниз и в сторону, огласив диапазон воспринимаемых стрэнгами звуков воплем жуткой обжигающей боли и ярости.

– Не подлетай в следующий раз так близко, грязный румпль – иначе я тебя убью! – грозно предупредил Хранитель.

– Ты не можешь убить меня, старик! – прошипел все еще задыхающийся от боли румпль. – Мы, стрэнги – бессмертны!

– Вы не стрэнги, а – румпли! Вы не умеете светиться огнями радости и вдохновения. Вы не храните в себе души, а перемалываете их вместе с кожей, костями, мясом и кровью хозяев. Вы питаетесь преходящими субстанциями и поэтому сами рано или поздно превратитесь в падаль!! Грязные вонючие румпли!!

– А кто нас научил всему этому, кто породил нас на этот ужасный свет?! Нам здесь плохо: все время холодно и голодно!! Мы все время хотим ес-с-с-т-ь!!! – с единодушным возмущением завопила парившая в отдалении стая стрэнгов-румплей.

– Заткнитесь! – перекрывая хор их голосов, рявкнул Хранитель, – и в следующий раз раскрывайте свои поганые пасти только тогда, когда я вам разрешу!! – Он пока еще имел абсолютное превосходство в силе над ними всеми вместе взятыми, но интуитивно сознавал преходящий характер этого превосходства. Румпли росли значительно быстрее, чем он. Он и сам рос, и безудержный, бесконтрольный процесс роста сильно тревожил его в силу ярко выраженной паталогичности. Хранитель заставил себя перестать пока думать над перспективою и последствиями, пугавшего его процесса и строго спросил:

– Что вам нужно было от меня, румпли – зачем вы прилетели, помешав моему отдыху и моим мыслям?

– Не хитри, старик! – злобно ответил очухавшийся от нокдауна предводитель. – Ты сам позвал нас, прервав нашу охоту, и мы прилетели, хотя были страшно голодны, а внизу шныряло так много жирной горячей, легкой добычи!!!

– Заткнись!! – опять рявкнул на наглого румпля Хранитель, а сам с лихорадочным беспокойством думал: «Это действительно же, я сам позвал их, чтобы прекратить убийства, разрушающие истинную сущность стрэнга. Но они оказались проклятыми румплями, но я их пока еще могу себе подчинять, но не могу убить. Да и подчинять могу только именно пока. Да и сам я долго не смогу оставаться истинным стрэнгом-хранителем – я уже почти чудовище, точно такое же, как и румпли. Что делать?! У меня почти не остается резервов на самосохранение!!!».

Он полыхал попеременно то бирюзовым, то смарагдовым, то совсем уже необычным – опаловым, с нежно-оранжевой окаемочкой, холодным и бесшумным пламенем, освещая изнутри всю тучу и, пилоты пролетавшего в пяти километрах мимо грузового вертолета «МИ-8» передали в диспетчерскую аэропорта координаты, как им казалось, объекта, могущего оказаться настоящим НЛО. Румпли терпеливо ждали дальнейших событий, сохраняя злобное молчание, удерживаемые волей Хранителя. Но силы его кончились, и он отпустил их. Освобожденные чудовища радостно развернулись и на максимальной скорости помчались в сторону города. А предводитель перед тем как улететь вместе с остальными, предварительно создав между собой и Хранителем безопасную дистанцию, пообещал: «Когда я прилечу в следующий раз, старик – я убью тебя!»

Хранитель ничего не ответил предводителю румплей, так как знал, что тот говорит правду. Он смотрел вслед своему будущему убийце и ощущал, как способность аналитически мыслить бешено атакуется слепым безысходным отчаяньем. Громадным усилием воли включились последние интеллектуальные резервы и, наконец-то, сиреневым цветом вспыхнула формула: «Необходимо найти Хозяина и лечь ему на плечи!!!»…

 

Глава 14

Рыба, выловленная Аджаньгой в водоеме, по сути своей являвшимся ничем иным, как той самой легендарной рекой Стикс, действительно, оказалась необыкновенно вкусной – ее огромные, дымившиеся пряным паром, жирные и нежные куски яркого оранжево-золотистого цвета, ловко вылавливал из казана большой поварешкой, найденной среди атрибута кухонной утвари цыган, сам Аджаньга и выкладывал на огромное овальное праздничное блюдо, обнаруженное там же, где и поварешка. Вообще, Аджаньга, оказался весьма хозяйственным и расторопным парнем. К тому же – великолепным рассказчиком (разумеется на ремутационный период, рассчитанный, к сожалению, всего лишь на несколько часов). Пока мы насыщались выловленной и великолепно приготовленной им рыбой, Аджаньга успел рассказать нам, что у себя на родине его дед, бабка, отец и мать считались непревзойденными мастерами ловли болотных рыб, пресмыкающихся и земноводных, и многие свои навыки передали ему – Аджаньге, наивно полагая, что он пойдет по их стопам (вернее – копытам), но судьба распорядилась иначе и Аджаньга стал унгардом-воином, а не унгардом-змееловом.

Он успел рассказать нам несколько, как забавных, так и страшных случаев из своей богатой болотной практики, набросав, тем самым, несколько скупых, но выразительных штрихов жизни в мире Алялватаска. Лично я, правда, перекрестился в душе, что живу на Земле, а – не на берегах мерзких болот Алялватаски. Вслух я, конечно, так не сказал, тем более, что искренне отдавал должное мастерству унгарда, продолжая смаковать сваренную им рыбу. Зато Эдик, как мне показалось, слушал рассказы Аджаньги о болотах с откровенным немым восхищением или, что будет точнее – с совсем непонятной тоской в, переставших близоруко щуриться, глазах. Вообще, Эдик после своего воскрешения, заметно изменился, как внутренне, так и внешне. Столь кардинальным образом на него, наверняка, подействовали взятые в комплексе: лучи священной лампы «хиранг», сок листьев травы Люзеленей, щедро перемешанный со слюной унгарда Аджаньги и ядом, к счастью оставшейся неизвестной мне, асмарды.

Раньше я его не видел раздетым по пояс и, следовательно, не знал – обладал ли он такими же могучими мускулами, как и сейчас, столь же густым волосяным покровом на груди и животе, но, что касается общего выражения, еще вчера почти мальчишеского веснушчатого, лица майора Стрельцова, то здесь я со всей ответственностью мог бы заявить, что основной и самой характерной чертой его сейчас сделалось выражение грубой мужественности и немного пугающей мрачной замкнутости в себе. Ну а главное же, конечно, заключалось в том, что к майору вернулось стопроцентное зрение, а вместе с ним, в чем скорее всего не стоило бы даже и сомневаться, ряд других ценных, и даже – необычных для обыкновенного человека, качеств.

Я, кстати, нисколько не удивился, когда Аджаньга, ничего, между прочим, не евший, а лишь молча, с вполне понятным удовлетворением профессионального повара, наблюдавший, как едят другие, предложил Эдику:

– Слушай, друг – после того, как мы уничтожим румплей, отправляйся вместе со мной на Пьяные Болота. После возвращения с задания я там поселюсь навсегда, мне это обещал Клан. Там очень и очень хорошо, а здесь ты зачахнешь с тоски, в этой вашей дыре!

Не знаю, что собирался ему ответить Эдик, но в разговор вмешался Великий Унгард Анмайгер, поставивший, кажется, точку на беззаботных разговорах вокруг костра:

– Ты сначала уничтожь румплей, а затем уже делай безответственные предложения, рядовой унгард Аджаньга! – Анмайгер раздраженно выплюнул рыбью кость, застрявшую у него где-то между десен. – Я думаю, что период восстановления сил закончился, и пришла пора приступить к действиям вне апарца, направленных на восстановление стабильности в отношениях между Алялватаской и Параллелью Х–40!

В течение примерно пятнадцати минут Верховный Унгард Анмайгер объяснял генералу Панцыреву, майору Стрельцову и мне суть складывавшейся вне стен апарца ситуации и четко обрисовал единственно возможный путь выхода из нее или, другими словами, путь к спасению. Он, этот путь, показался мне очень и очень тернистым, во всяком случае – для меня. Именно мне, как ни странно, отводилась Анмайгером ключевая роль в плане возвращения Стрэнга. И, положа руку на сердце, я не мог бы сказать, что роль эта пришлась мне по душе.

Вернее будет сказать, что она мне, вообще, пришлась не по душе, и, совершив определенное умственное усилие, я подумал о несчастном гусевладельце Викторе, в состоянии прострации находившемся на данный момент в багажнике джипа «Хаммер H1», стоявшего у ворот апарца.

 

Глава 15

…Голодные, злые румпли на полной скорости летели завтракать сонными городскими жителями. Лету им оставалось примерно двенадцать-пятнадцать минут и их массового визита напряженно ждали две с половиной тысячи десантников и омоновцев, занявших огневые позиции на крышах больниц, гостиниц и большей части высотных, многоквартирных жилых домов. Три десятка боевых вертолетов «Ми-35» патрулировали воздушное пространство по городскому периметру на высоте от пятисот до семисот метров. Прожектора вертолетов выхватывали в ночной темноте световые туннели длинной до километра.

Город готовился к обороне – не осталось ни одной квартиры кроме тех, которые населяли конченые алкаши и наркоманы, где бы не были закрыты на все шпингалеты и замки окна и двери, и родители не держали бы на руках маленьких детей. По телевидению и радиовещанию каждые полчаса транслировались леденившие кровь предупреждения дикторов, а в конференц-зале городской мэрии продолжалась бурная дискуссия, и нетерпеливо ожидалось объявление результатов анализов.

Никак не наступал рассвет, и полная зелёная луна продолжала придавать городскому ландшафту немного колдовской колорит. Стрэнг-хранитель собирал последние остатки самого себя для решающей попытки улететь в Нетленные Леса. Труп тёщи под землей продолжал светиться ярким бирюзовым пламенем, заставляя жмуриться слепых могильных червей. Пятидесятилетний юбилей Антонины Кирилловны никак не заканчивался, в его праздновании вынужден был принять участие весь город, уставший любоваться образцами моего подарка тёще…

…Мы молча и неподвижно стояли у ворот апарца. За нашими спинами навсегда осталось волшебство беззаботного сидения вокруг костра, среди кусочка неземного луга, напоенного ароматами нездешних трав и влажными испарениями, поднимавшимися с поверхности выплеснувшегося из какого-то другого света бездонного озерка. Спины нам продолжало согревать сияние далекого солнца Алялватаски, чья крохотная частица была заключена в хрустальной грозди священной лампы «хиранг», а в полости рта как будто бы еще сохранялся удивительный вкус оранжево-золотистого мяса неизвестной никому из нас рыбы, выловленной Аджаньгой.

Но, повторюсь еще раз – тепло, свет, запахи и краски безопасного и уютного апарца остались за спиной. Сейчас мы стояли совсем в другом мире, где не осталось ни тепла, ни уюта, ни безопасности, а под помойным светом мертвой луны со всех сторон притаились смертельные опасности, страх и боль.

Аджаньга интенсивно втягивал широкими ноздрями ночной воздух, острые кончики его больших волосатых ушей мелко подрагивали от того напряжения, с каким он вслушивался в кажущуюся полную тишину улочек цыганской слободы, пытаясь уловить малейшую вибрацию на ультра – либо – инфразвуковом уровнях.

– Положение гораздо хуже, чем я думал, – тихо произнес Анмайгер, задравший цыганскую голову кверху и не отрывая пристального взгляда от Луны.

– Почему? – так же тихо спросил Панцырев.

– А вы обратите внимание на характер освещения, создаваемого вашим ночным спутником. Знаете – почему он так странно и неприятно выглядит?

– Почему?

– Это – рефракция, создаваемая в городской атмосфере газообразными продуктами жизнедеятельности румплей. Их очень много и они продолжают размножаться с бешеной скоростью. Унгард Аджаньга явственно чувствует их присутствие.

Словно бы в подтверждение слов Верховного Унгарда, издалека, из восточной половины города, со стороны речного порта послышался пронзительный, переливчатый вой, полный тоски, угрозы и ярости. Даже волки испугались бы такого воя, и все мы, кроме Аджаньги, вздрогнули, не считая, конечно, унгардовской половины Анмайгера – он не застучал испуганно копытами по грешной земле, но его цыганское лицо противно затряслось всеми своими жуликоватыми чертами, и он со злостью зажал предательски задрожавшие толстые губы невезучего по своей короткой и мутной жизни Дюфини огромной когтистой лапой прожившего несколько счастливых столетий Верховного Унгарда.

Отзвуки воя вскоре затихли, и мы успокоились, а главное – перестали трястись цыганские губы Верховного Унгарда, и он получил возможность говорить. Он сразу и сказал:

– Они почувствовали Аджаньгу. Пора. Расходимся по направлениям.

Тут, кстати или некстати, в багажном отделении джипа тяжело заворочался Виктор, о котором я совсем забыл, лишь только мы покинули гостеприимный двор апарца. Мой несчастный друг ударился обеими ногами о левый борт багажника, издав при этом ужасный металлический грохот, и сразу вслед за этим ударом последовал второй – с противоположной стороны автомобиля, произведенный, как тут ни крути, наверняка, головой.

Мне пришлось объясняться перед генералом. Мое краткое объяснение Панцыреву относительно появления в машине постороннего человека, в ходе которого, однако, Виктор успел еще пару раз проверить башкой и ногами стенки «Хаммера» на прочность, внимательно выслушал Анмайгер, и когда я умолк, категорично резюмировал:

– Отлично – он вполне может нам пригодиться.

А я вторично подумал о том же самом, но гораздо более основательно, чем Верховный Унгард Анмайгер.

Через минуту Виктор уже сидел на траве, прислонившись широкой мягкой спиной к массивным доскам ворот апарца, молча таращась на рогатого богатыря Аджаньгу, облаченного в сверкающие доспехи, захваченные им из далекой Алялватаски и специально предназначенные для боя с румплями.

 

Глава 16

Генерал по очереди крепко пожал руки Стрельцову и мне. Кисти рук унгардов для рукопожатий приспособлены, естественно, не были. Вместо прощания Верховный Унгард Анмайгер сделал генералу еще одно словесное напутствие:

– Вы хорошо помните – что именно должны потребовать в первую очередь от «этих идиотов из мэрии»?

– Не волнуйтесь, господин Верховный Унгард! – включая зажигание заверил Анмайгера Панцырев. – С кем, с кем, а с этими недоделками я всегда умел находить общий язык! Валька – а это что тут в бутыли?

Я с досадой хлопнул себя по лбу:

– Ой, спасибо, что напомнили, Сергей Семенович! Это же домашняя брусничная настойка – великолепнейшая штука!! Как ее не хватало для ухи! Не мог я еще понять – чего нам для полного счастья не хватало в апарце. Эх я – лопух!

– Держи! – великодушно протянул мне бутыль генерал. – Но лучше оставь ее в апарце с Эдиком. Эдик подержит ее у себя до нашего возвращения. Я думаю – мы все вернемся. А иначе и быть не может!

Генерал захлопнул дверцу, нажал на стартер и через полминуты его джип, прощально мигнув нам красными габаритными огнями, исчез за ближайшим поворотом.

Где-то далеко, в районе, кажется, элеватора, гулко простучала длиная автоматная очередь. Почти сразу вслед за нею – еще одна, покороче. Я, Эдик и Анмайгер, не сговариваясь, переглянулись.

Аджаньга быстрым движением попеременно облизал раздвоенным языком ритмично раздувавшиеся щеки и низким гортанным голосом на наречии болотных унгардов произнес дежурную уставную фразу, принятую в вооруженных силах Алялватаски обязательно произносить перед боем. Суть произнесенного Аджаньгой объяснил Анмайгер через пару минут после того, как Аджаньга оторвал от сияющего на его груди «хиранга» одну «виноградину» и отправил ее в широко раскрывшуюся пасть. Мы явственно слышали, как капсула, заполненная светом настоящего солнца Алялватаски, с шуршанием опустилась по длиному пищеводу унгарда и, попав в желудок, ее оболочка, видимо, мгновенно растворилась желудочным соком, так как Аджаньга рухнул на колени, а из его пасти почти сразу вырвался сноп ярчайшего золотистого света и желтого пара, приобретавшего при попадании на траву полужидкую консистенцию.

И я, и майор Стрельцов оторопело смотрели на подавившегося куском родного солнца Аджаньгу и нисколько не сомневались уже, что он что-то напутал, и ему приходит конец. Но цыганское лицо Анмайгера оставалось бесстрастным и мы успокоились относительно физического состояния Аджаньги, чей могучий организм, на самом деле, полным ходом заряжал сейчас свои основные жизненные системы энергией рассосавшейся в нем капсулы «хиранга».

Затем Аджаньга сел на корточки, обхватил колени руками и по колечкам и квадратикам кольчуги унгарда заискрили тысячи крохотных ярко-голубых молний. В воздухе сильно запахло озоном, на Аджаньгу стало больно смотреть, я плотно зажмурил глаза и думаю, что то же самое вынуждены были сделать и остальные, включая Анмайгера. Когда мы открыли глаза, то не увидели даже самого малейшего следа от Аджаньги, лишь витал еще в воздухе слабый запах озона и, словно бы, едва слышимый и невидимый вихрь с большой скоростью удалялся по улочке вслед за умчавшимся джипом генерала Панцырева.

– Ну, вот и все – Аджаньгу, при любом исходе операции, мы больше никогда не увидим, – несколько печально произнес Анмайгер. – Теперь настала наша очередь выдвигаться, Валентин.

– Мне, действительно, нужно обязательно оставаться в апарце? – со слабой надеждой в голосе на то, что услышит отрицательный ответ, спросил майор Стрельцов.

– Мы, кажется, все уже подробно обсудили – ты обязан оставаться и охранять Колодец Апарца! – нетерпеливо повторил свое прежнее строгое распоряжение Верховный Унгард. – Оттуда в любой момент могут вынырнуть самые неожиданные гости, способные осложнить нам и, без того, почти безнадежную ситуацию.

– Слушаюсь, господин Верховный Унгард! – инстинктивно вытянул руки по швам Эдик. – От себя лично желаю вам удачи и надеюсь на вас!

Он крепко пожал мне руку, взял за горлышко оплетенную бутыль с брусничной настойкой и шагнул к приоткрытой створке ворот крытого двора апарца.

– Эдик! Если сильно тяжело будет, то вмажь настойки – хорошая штука! – не сдержался и посоветовал я ему на прощанье.

Перед тем, как скрыться за воротами, он оглянулся и тепло улыбнулся мне на мои слова.

Мы остались втроем – Верховный Унгард Анмайгер, Виктор и я. И я, и Анмайгер принялись внимательно рассматривать продолжавшего сидеть на траве в состоянии прострации Виктора и лихорадочно думать об одном и том же…

 

Глава 17

Антону по-прежнему казалось, что наконец-то наступил его долгожданный звездный час – никогда еще ему так легко не говорилось, не складывались до сих пор в голове столь изящно и даже талантливо удивительные по образности фразеологические обороты и никто из многочисленных политических оппонентов не пытался стаскивать его с трибуны или иным способом ограничивать время выступления главы областного отделения Общественного Движения «Свобода – или ВСЁ!!!»…

… – Лично я, не знаю как вы, искренне удивляюсь – как и почему эти самые Черные Шали не появились в нашем городе гораздо раньше, если учитывать характер и сами принципы действия тех политических сил, которые уже не первый год стоят у власти в стране и области. Все вы здесь собравшиеся теряетесь в догадках: кто такие эти самые страшные и кровожадные Черные Шали, и из какой дыры они вылетели?! Что ж – я могу вам ответить, как от себя лично, так и от имени действительно народного движения «Свобода – или ВСЁ!». Черные Шали понаплодили своими длинными языками, ограниченные и продажные политики, стоявшие и продолжающие стоять у кормила власти. Пустые обещания, ежегодно вылетающие из их безответственных ртов, взяли да и превратились в чудовищ – Черных Шалей!..

В конференц-зал вбежал растрепанный и запыленный генерал-майор Панцырев. Не теряя ни секунды, Сергей Семенович бросился к трибуне, и вид генерала при этом был настолько страшен и решителен, что никогда, обычно, не терявшийся на трибуне, Антон замолчал в полном замешательстве.

– Ты все, надеюсь, сказал?! – коротко и зло бросил Антону неизвестный генерал. – Тогда свободен! – и Панцырев ощутимо помог растерявшемуся и замешкавшемуся Антону освободить трибуну.

– Внимание! Прошу всех внимательно меня выслушать! – не обращая специального внимания на сидевших в президиуме высших чинов ФСБ и МВД страны, генерал Панцырев поднял правую руку и легко завоевал внимание собравшихся в конференц-зале.

Панцырев говорил примерно пятнадцать минут, и вся аудитория, включая Плейтиса и Рыжевласова, слушала его затаив дыхание, с жадностью ловя каждое слово легендарного «стиксовца»…

– …Что же все-таки нам делать, господа?! Или, как правильно – товарищи?! Прошу всех желающих высказываться по очереди! – генерал армии Плейтис сильно нервничал, как, в общем-то, и все собравшиеся в конференцзале здания городской мэрии – после доклада генерал-майора Панцырева.

Плейтис стоял за высокой трибуной, на лицевой стороне которой гордо сверкал серебром и золотом витиеватый городской герб. Выражение лица Директора ФСБ очень точно отражало его внутреннее состояние, и он уже, практически, не мог взять себя в руки.

На сакраментальный вопрос Плейтиса поднял руку и сам поднялся вслед за рукой городской мэр Шлодгауэр. Плейтис с видимым облегчением уступил ему место на трибуне и, усаживаясь на свое удобное кресло за столом президиума, где кроме него сидели Рыжевласов, Панцырев и зам. министра МВД Меркарян. На секунду он едва не потерял сознание, но не потерял, удержался все-таки в этом сошедшем с ума мире, где готовилась генералу армии скорая египетская казнь.

– Я хотел бы спросить одну вещь у господ генералов из ФСБ, – несколько нетвердым растерянным голосом заговорил Шлодгауэр, – Изучены ли в физиологическом плане данные э… организмы? То есть…

– Я понял, что вы хотите сказать, Андрей Витальевич, – нетерпеливо прервал Шлодгауэра Панцырев, резко поднимаясь с места, – Наши люди взяли образцы ткани стрэнгов оставленные ими в двух местах на втором этаже городской больницы, через сорок минут мы будем обладать готовыми результатами анализа, он проводится сейчас нашими специалистами, только что прибывшими из Москвы. То есть, менее чем через час мы будем знать: как они сделаны и каким, наиболее эффективным, способом их можно уничтожить…

 

Глава 18

Впереди шагал Верховный Унгард Анмайгер с той скоростью, какую позволяли ему развить неудобные тяжелые копыта и условия рельефа той местности, через которую нам пришлось пробираться на кладбище, где в разрытой могиле нас дожидался, готовый к полету в Алялватаску ахайсот. Виктор, взбодренный инъекцией «хиранга», доброй порцией «хулитомила» и воскресшей надеждой вернуть сотню породистых гусей, рысцой бежал вслед за Анмайгером, так что я постоянно видел перед собой его сутуловатую квадратную спину и трясущийся от бега жирный затылок. А местность, через которую нам пришлось пробираться к спасительному кладбищу (так сильно, во всяком случае, хотелось в это верить!) оказалась ничем иным, как печально знаменитым в городе Сучьим Лесом, где ежегодно находили свою смерть до сотни наркоманов, намертво связавших свою жизнь с экономическим процветанием Цыганской Слободы. Кроме наркоманов, в густых кустарниках и темных глубоких оврагах Сучьего Леса иногда умирали и люди, страдающие отличными от наркомании пороками, например – паталогической тягой к торговле собственным телом и т. д. и т. п., но им, разумеется, когда их настигала неожиданная и, как правило, насильственная смерть, легче от этого (от того, что они не страдают наркозависимостью) не становилось.

Если бы не гроздь капсул священного «хиранга», висевшая на груди Анмайгера, мы не прошли бы Сучий Лес ни при каких обстоятельствах – хотя бы даже в силу прямо-таки паталогического мрака, установившегося здесь с началом ночи Черных Шалей. Каким-то образом, умерший лунный свет безнадежно увязал прямо над верхушками деревьев в тяжелых испарениях, густыми клубами поднимавшихся от гнилых рыхлых почв Сучьего Леса, глубоко пропитанных кровью многих сотен погибших людей, души которых до сих пор остались неприкаянными.

Справа и слева от нас, за четкой границей светового коридора, образуемого лучами «хиранга», не прекращались подозрительные суетливые шорохи, как будто тысячи каких-то тварей, вроде мелких зайцев или крупных тарантулов, торопливо перебирали ногами, стараясь не отстать от вызывавшего у них сильнейшего любопытства, золотистого светового пятна. Я точно знал, что Сучий Лес всегда отличался крайне скудной фауной, и там не водилось никого, кроме энцефалитных клещей и короедов. Во всяком случае – до сегодняшней ночи. Дальше я старался не фантазировать, а сосредоточил внимание на спине и затылке тяжело дышавшего Виктора. Один раз он оглянулся и сквозь одышку выдохнул:

– Долго еще? – и сразу обо что-то споткнулся, и неуклюже рухнул на грязную землю.

– Если еще раз оглянешься, то – никогда! – зло сказал я, помогая ему подняться на ноги.

Наш кросс сквозь чащу Сучьего Леса благополучно продолжился. Правда, после злополучного падения Виктора, к подозрительным шорохам, по-прежнему упрямо раздававшимися и справа, и слева, прямо у меня за спиной, присоединился явственно зазвучавший топот, судя по силе звучания, издаваемый существом, по размерам значительно превосходившем зайца-русака, но явно уступавшему старому ослу-переростку. Топот, с момента своего неожиданного возникновения, продолжался уже целую минуту и, кажется, даже начал приближаться, когда я, как и Виктор, не выдержал и оглянулся.

Я увидел метрах в пятнадцати от себя два больших малиновых глаза. Контуры фигуры самого существа напрочь размывались в кромешном мраке. Самым любопытным мне показалось то обстоятельство, что в правом глазе нашего таинственного преследователя хищно и зло пульсировал круглый черный зрачок, а в левом зрачок отсутствовал и поэтому левый глаз смотрелся более диковато, чем правый. А по цвету своему оба глаза сильно напоминали любимый малиновый абажур Вишана и Шиты – я как-то инстинктивно связал глядевшую сейчас на меня тварь с цыганами, чьи стеклянные осколки некоторое время назад лично смел на полу апарца поганым веником в помойное ведро.

Между прочим, мои спутники и не думали меня дожидаться, скорее всего, они просто не оглядывались назад, полагая, что у меня все в порядке и за нами никто не гонится. Они убежали уже метров на десять, пока я растерянно топтался на месте, не представляя ясно, что мне нужно делать с обладателем малиновых глаз. «Вроде бы румплей должно было бы хватить с лихвой!» – огорченно подумал я, помня строгий приказ Анмайгера соблюдать полное молчание и испытывая искренне сожаление по поводу того, что отказался от предложенного мне генералом Панцыревым короткоствольного десантного автомата. Не задерживаясь больше ни на секунду, я ринулся догонять основную часть нашей, так сказать, спецгруппы.

Так, как топот за моей спиной немедленно возобновился, то я решил не просто догнать своих товарищей, но и лучше даже их перегнать. Мне страшно надоело бравировать фальшивым героизмом, и вся эта ночная свистопляска с унгардами и черными шалями, начала казаться мне настоящим никому не нужным галлюциногенным бредом. Я стремительно обошел откровенно задыхавшегося Виктора, причем нечаянно грубо толкнув его локтем в теплый мягкий бок при обгоне.

– Валька!.. – услышал я жалобный голос своего студенческого приятеля. – Не бросай меня – за нами кто-то гонится!

– Ты, главное – не оглядывайся! – как можно более спокойным голосом посоветовал я ему. – К тому же лес скоро должен кончиться, и он от нас отстанет. Ты уж извини, что я тебя обогнал, я, просто, так медленно бежать не могу – с ног валюсь. Ты бы бегал со мной по утрам, сколько лет я тебе об этом твержу – лень все тебе! Не попал бы сейчас в такую ситуацию!

– А кто это – он?!

Не знаю, чем бы все эта петрушка с малиновыми глазами закончилась, если бы не оплошавший, благодаря невнимательным глазам разгильдяя Дюфини, Анмайгер. Верховный Унгард оплошал в смысле пространственной ориентации – несмотря на неослабевающий свет «хиранга» он не заметил или, может, не понял, что перед ним внезапно раззверзся край оврага. В общем, мы с Витей на полной скорости, вслед за Анмайгером, кубарем покатились по крутому травянистому склону. Причем, в момент начала падения, за те последние мгновения, пока «хиранг» светил над краем оврага, у меня перед глазами мелькнули персонажами Иеронима Босха робкие, но навязчивые существа, шуршавшие справа и слева от маршрута нашего ночного забега через Сучий Лес – это были обыкновенные черные скорпионы величиной с обычную домашнюю кошку.

Бешеным световым вихрем метался впереди все вниз и вниз неугасающий маяк священного «хиранга», в его сполохах попеременно мелькали то огромные копыта, то кудрявая цыганская голова Великого Унгарда с дико вытаращенными блестящими глазами. Я неудержимо кувыркался через голову вслед за Великим Унгардом и вместе со мною кувыркалась под сводами черепа, бесконечно скорбная, в силу своего полного одиночества среди затуманившихся ущелий мозговых извилин, мысль: «Верховный Унгард Анмайгер оказался, на поверку, обыкновенным бестолковым цыганом, и нас сейчас сожрут скорпионы Сучьего Леса!». Однако, несмотря на овладевшее мною глухое отчаяние, я крепко продолжал сжимать лямки баула с канистрами сманьца, в глубине души надеясь на то, что Верховный Анмайгер сохранил содержание своего баула тоже…

 

Глава 19

Он свободно парил в лучах настоящего холодного, голубого и чистого лунного света высоко над испарениями румплей, укутавших наш город плотной душной пеленой тошнотворного зеленоватого оттенка. Парил и до сих пор не мог поверить в этот свершившийся, но совершенно невероятный факт. Укрощенная капсула легко слушалась теперь каждой мысли Аджаньги, и он переживал ни с чем не сравнимую радость первого в жизни самостоятельного свободного полета. То, что первый полет окажется, одновременно, последним, Аджаньга старался не думать. По большому счету, он старался не думать о будущем, которое должно было для него окончательно оборваться меньше, чем через час…

В наушниках послышался голос того храброго генерала из Параллели Х–40, с которым они познакомились в апарце и чье имя он, как не пытался, так и не мог вспомнить. Русский язык Аджаньга еще пока понимал и поэтому он внимательно выслушал радиосообщение генерала Панцырева:

– Заслуженный унгард Аджаньга! Самое большое скопление румплей, по видимому – основное, наблюдается строго на северо-восток в семи километрах от городской черты на высоте тысячи восьмисот метров! Если вы слышите меня – ответьте!

Аджаньга услышал, понял и поблагодарил, но ответить не успел, так как перо птицы Джаб-Джаб получило долгожданный электромагнитный импульс на молекулярном уровне, и мгновенно началась программа конечной боевой мутации, исключающей возможность лингвистических контактов на любом человеческом языке…

…От нового приступа небесного воя, почти во всех окнах мэрии задрожали стекла. В конференц-зале, набитом генералами и крупными чиновниками, установилась тишина Панцырев в этот момент, как раз вышел оттуда и, найдя тихое укромное местечко в одном из дальних тупиков коридора, по мобильному спецтелефону пытался дозвониться до парившего в поднебесье унгарда Аджаньги и, соответственно, успокоить двумя-тремя умело подобранными фразами собравшихся в конференц-зале оказалось некому.

Живительное действие яростный вой румплей оказал лишь на одного человека – на Антона Савичева. Он бросился со своего, отведенного ему Панцыревым места в восемнадцатом ряду, по центральному проходу прямиком к пустующей трибуне. Краем глаза Антон удовлетворенно отметил, как засуетились фотокорреспонденты «Кулибашевской Правды», нового областного журнала «Женская доля» и оператор из Эй-Би-Си, немедленно начавший наводить объектив своей камеры в его – Антона Савичева, сторону. У Антона сам собой задрался нос, куда-то напрочь улетучились подавленное настроение и болезненная неуверенность в себе.

На трибуну он буквально влетел на крыльях – на крыльях неожиданно вернувшейся надежды:

– Вы слышите?! – крикнул он, указывая пальцем на ближайшее от себя окно. – Кто, по вашему, может так страшно выть над нашим несчастным городом?! Мне кажется, объяснить причину этого воя может только наше Движение! Больше ни у кого в этом зале не возникло желания адекватно ответить на этот вызывающий вой и хотя бы попытаться выяснить его происхождение!

Как бы мне хотелось, чтобы это выла в начинающейся агонии смертельно раненая коррупция – многолетний бич городской экономики, причина преждевременной смерти многих тысяч и без того несчастных старушек! А ей бы подвывали, дико корчась в предсмертных же судорогах, наркомания, проституция и алкоголизм, так же пышным цветом распустившиеся в нашем городе за годы правления последнего мэра!!.. – Антон захлебнулся собственной слюной и в против его воли образовавшейся паузе кто-то недалеко от трибуны громко мучительно застонал. Это стонал, сдавив виски ладонями, и.о. мэра Шлодгауэр.

– Что с вами, Андрей Витальевич?! – испуганно бросилась к Шлодгауэру заведующая отделом культуры Нина Гавриловна Шерстюк, широкоплечая пятидесятилетняя блондинка с большой грудью и по-мужски сильными руками, давно уже испытывавшая к исполняющему обязанности мэра что-то наподобие необоримого и необъяснимого сексуального влечения, чем постоянно сильно раздражала последнего.

– Неужели тебе непонятно, проклятая дура – что со мной?! – неожиданно рявкнул всегда уравновешенный по самой своей природе Шлодгауэр на глуповатую дебелую Шерстюк, выплеснув тем самым на нее весь огромный запас накопившегося за последние два часа раздражения. – Ты что слепая и глухая, и не видишь, и не слышишь за моей трибуной этого фиглярствующего клоуна! Почему его не застрелил этот Панцырев? – последний вопрос Шлодгауэр задал уже почти спокойным тоном и не особенно громко, так, что давившийся слюной ораторского ража Савичев, может быть, и не услышал заключительного предложения яростного словесного взрыва заместителя сумасшедшего Тарасова.

К несчастью для себя, Антон не услышал, как в конференц-зал через запасную дверь, практически незамеченным вошел благополучно отзвонившийся Аджаньге генерал-майор Панцырев. Увидев на трибуне отчаянно кашлявшего, но продолжавшего вызывающе жестикулировать руками Савичева, Панцырев сразу догадался, что здесь произошло в его отсутствие и, неслышно подойдя к подавившемуся собственным красноречием оратору, изо всех своих накопленных в апарце генеральских сил и вкладывая и изливая тем самым, как и минуту назад Шлодгауэр, весь не находивший до сих пор выхода переизбыток раздражения в этот удар, страшно и гулко хлопнул Антона широкой крепкой ладонью между лопаток. Последствия удара превзошли самые смелые ожидания аудитории, внимательно следившей за развитием разыгравшейся на трибуне сцены – экс-депутат Госдумы Савичев врезался правой половиной лица и головы в дубовую поверхность трибунной подставки и прекратил кашлять, мешком грохнувшись на край сцены и затем, слегка поддетый носком десантного ботинка генерала, скатился по ступенькам вниз на пол конференц-зала.

Вся, без исключения, аудитория, насчитывавшая примерно сотню человек, разразилась бурными аплодисментами, «постепенно переходящими в долго не смолкающие овации». Панцырев, занявший освободившееся место на трибуне, едва ли не раскланивался с публикой, словно актер, только что впервые исполнивший номер, обещавший надолго сделаться гвоздем театрального сезона. Антона никому не было жаль, тем более, что он уже очухался и сумел встать на четвереньки – в позу, для любого политика символизирующую полный и окончательный крах его профессиональной карьеры.

Несмотря на незатихающий вой за окнами, настроение в штабе городской самообороны резко улучшилось – людям необходима была хоть какая-нибудь, ни к чему не обязывающая разрядка, желательно – самого неожиданного свойства, и она, будто по заказу, произошла.

Чуть-чуть подождав и видя, что аплодисменты в зале не собираются утихать, а более того – приобретают нездоровый затяжной характер, генерал Панцырев поднял обе руки вверх, призывая членов штаба ГСО к молчанию. Когда в зале установилась тишина, Панцырев казенно-оптимистичным голосом в стиле «а-ля отчетные доклады Партсъезду» сообщил:

– Местоположение скопления основной массы так называемых румплей только что установлено, и с минуты на минуту мне должны сообщить об их полном уничтожении! – и глядя на как по волшебству разлившееся по лицам собравшихся выражение безмерного облегчения, с бесконечной горечью подумал: «Какие же вы все-таки идиоты, если даже хотя бы на минуту поверили мне!»…

 

Глава 20

Последним на сырое дно оврага скатился, громко проклиная меня и жизнь, Виктор. Последствия падения показались настолько ужасными, что потускнел даже свет священной лампы «хиранг» или, скорее, у меня в глазах потемнело и никак не хотело рассеиваться. Но «хиранг» есть «хиранг» и его волшебное золотистое сияние не более, чем через две минуты затопило заболоченное дно оврага, осветив наши растерянные, забрызганные грязью лица светом мечты и надежды. Даже толстощекое небритое лицо Виктора прекратило дергаться брезгливыми ненавистными гримасами.

– «Хиранг» легко защитит нас от урсурска, – бесстрастно сказал Верховный Унгард Анмайгер. – Зря вы запаниковали, не тронул бы он вас – свет «хиранга» всегда приманивает урсурсков, но они никогда не смеют приблизиться к нему, – добавил он укоризненно, не без труда поднимаясь на копыта, осторожно, как будто боялся, что они могут переломиться, распрямляя ноги в коленях, – идти осталось совсем недалеко…

– Я так и думал! – радостно воскликнул я, вскакивая на ноги. – А ты, Витя – плакать начал! Говорил же тебе – все у нас рассчитано! – подошел я к нему, протягивая руку помощи.

Руки он мне не подал, поднялся сам, зло сверкнув на меня большими выразительными глазами, не хуже урсурска.

– Вперед! – приказал Верховный Унгард и чуть прихрамывая, двинулся вдоль по дну оврага, бережно придерживая когтистой рукой широкую лямку баула, где мелодично позванивали драгоценные ингридиенты ахайсота и шуршали складками древние фамильные ковры Верховного Унгарда.

Мы молча пошагали за ним, хотя меня сильно подмывало спросить у Анмайгера – откуда мог взяться в Сучьем Лесу этот самый урсурск. Не из Колодца ли он выпрыгнул, у которого остался майор Стрельцов? У майора, правда, имелась брусничная настойка…

– Э-э-х-х! – я завистливо вздохнул, но ничего не сказал.

Мы шли минут двадцать по дну оврага, постепенно повышавшемуся, иногда попадая ногами в лужи и небольшие выбоинки, спотыкаясь, молча ища равновесия в душном воздухе оврага, иногда не находя его и молча падая. Больше всех – три раза, падал, естественно, Виктор. Но он быстро поднимался и с удвоенной энергией принимался переставлять толстыми ногами, в болезненном стремлении во что бы то ни стало поскорее достичь того места, где ему сделается совершенно ясно – удастся вернуть домой гусей или нет.

А свет «хиранга», между прочим, делался все ярче и ярче, громче и мелодичнее звенели разноцветные кристаллы в бауле Анмайгера, что указывало на приближение кладбища и – явно сохраняющего автономность, ахайсота. Самое главное, что нас больше не преследовали зловещие шорохи в темноте – они сами и их обладатели отныне, и на самом деле, сделались исключительно прерогативой Сучьего Леса.

– Нас просто хотели убить, – неожиданно сообщил нам Анмайгер, когда мы выбирались из оврага на сравнительно ровное поле, сплошь покрытое сухими будульями прошлогодней полыни, – Сумироги.

– Ясно! – бодро ответил я, вглядываясь в видневшуюся примерно в километре от кромки оврага, среди зеленоватого полумрака, гряду высоких черных тополей.

– «Хиранг» нас спасет! – твердо повторил Верховный Унгард, задрав голову к небу, и принялся внимательно вглядывался в круглый лунный экран. – Где-то там сейчас унгард Аджаньга готовится к бою! – в голосе Анмайгера прозвучали странные нотки и он сделал холостое глотательное движение кадыком. – Вперед – кладбище за тополями!

Мы продолжили наш бег теперь уже через прошлогоднее полынное поле. Полынь с сухим треском ломалась под ногами, распространяя запах специфической полынной горечи и мелкой сухой пыли.

Где-то далеко и высоко в небе послышался гул двигателей невидимого отсюда тяжелого транспортного самолета. Самолет, кажется, приближался к нашему городу, а, может быть, и нет. Лучше бы, конечно, нет – иначе, как утверждал Анмайгер, ничего у Аджаньги не выйдет. К счастью, спустя минуту, гул невидимого самолета начал удаляться. Возможно, руководству городской чрезвычайной комиссии удалось связаться с пилотами и дать им соответствующие распоряжения.

Но автоматные очереди распарывали ночную тишину постоянно – они слышались в самых разных районах города. От каждой очереди Анмайгер нервно вздрагивал и недовольно мотал головой.

Мы пересекли поле безо всяких приключений, чему я немало удивился, все время пути не переставая думать о том, что из себя представляют Сумироги и каковы у них возможности по сравнению с Чермиками.

Когда нам, наконец-то, удалось достичь чугунной кладбищенской ограды, «хиранг» на груди Анмайгера полыхал со страшной силою, разгоняя мрак в радиусе не менее пятидесяти метров. Несмотря на то, что благодаря «хирангу» мы представляли собой великолепную мишень сверху, я интуитивно чувствовал, что он является единственной нашей реальной защитой, и поэтому и я, и Виктор старались держаться в непосредственной близости от Анмайгера. Он обернулся к нам обоим и неожиданно улыбнулся теплой искренней улыбкой, какой не смог бы улыбнуться ни один цыган:

– Спасибо вам! Мы, кажется, справились – почти!..

Анмайгера грубо прервали – тот самый вой, который мы уже слышали стоя у ворот апарца, но вдвое ужаснее и злее, мощной звуковой волной разорвал, казалось бы, не только тишину, но и само ночное небо – с северо-востока, где он родился – на юго-запад, где он рано или поздно должен был прозвучать.

– Скорее! – тревожно вскрикнул Анмайгер и побежал вдоль кладбищенской ограды настоящим лошадиным галопом. Мы рысью бросились за ним, причем Виктор снова споткнулся о невидимую в темноте преграду и упал со всего маху, наверняка, достаточно больно ударившись, но быстро, совсем не обращая внимания на боль, поднялся и, не сбавляя скорости, молча помчался дальше, зараженный, видимо, экстатическим вдохновением Анмайгера. Бежали мы под аккомпанемент не затихающего в небесах воя…

 

Глава 21

Сложнопостроенные молекулы ткани ости пера гигантской хищной птицы Джаб-Джаб органической составной частью вошли. в формирующийся внутри маскировочной капсулы принципиально новый организм. Аджаньга ощущал себя самим собой последние минуты жизни, но именно по этой причине находился на вершине душевного блаженства, паря не в холодных ночных небесах чужой и непонятной Параллели Х–40, а в родном вечернем небе над знакомым с детства обширным болотом, нежась в лучах заходящего солнца Алялватаски, покрасившего вечерние облака акварелями самых нежных и изысканных оттенков.

Вдоль берега болота бродили унылые унгарды, державшие в руках сетки и гарпуны, предназначенные для ловли разной болотной живности. Унылость унгардов объяснялась почти полным отсутствием улова – в прибрежной части болота ловить практически было нечего. А вглубь болота, где нерестилась по настоящему богатая добыча, заходить в этот период года – начало весны, вполне обоснованно считалось мероприятием крайне опасным даже для унгардов. В эти дни, а особенно – ночи, среди поросших буйным весенним разноцветьем бездонных трясин, сотрясая их поверхность многотонными тушами, резвились в брачных играх исполины болот – билинкайеры, обычно жившие на большой глубине и появлявшиеся на поверхности раз в году на две короткие весенние недели для спаривания, сопровождавшегося ужасными сладострастными воплями, разносившимися над болотными просторами на много километров вокруг.

Билинкайеры всегда появлялись неожиданно и в неожиданном месте, и им неизменно удавалось сожрать огромное, а главное – необоходимое для поддержания сил в предстоящем брачном карнавале, количество, как обычно, застигаемых врасплох, болотных карликов – постоянных и исконных врагов унгардов. И в такие периоды унгардам приходилось жить впроголодь – на прибрежном мелководье ничего нельзя было поймать, кроме совершенно невкусных горбатых тритонов, к тому же очень скользских, злобных и кусучих, и – синих крылатых черепах, о чьи панцыри голодные унгарды частенько ломали не только рабочие зубы, но и боевые клыки.

Сейчас, в эти последние предзакатные минуты теплого весеннего вечера, напоенного влажными сладковатыми ароматами, приносимыми из далеких болотных просторов, Аджаньга искал глазами своих родных, бродивших по мелководью вместе с остальными жителями деревни. Аджаньга немножко запутался во временных рамках и не мог понять – в какой именно период своей жизни он смотрел из под вечерних облаков на родную деревню – то ли еще когда были живы родители и сестренки, то ли – когда уже остались одни дядьки и тетки. А может все перепуталось и обретший способность летать и единственный, осуществивший тем самым мечту каждого унгарда, Аджаньга, видел их вместе всех сразу и прощался со всеми с ними сразу, со всей своей деревней, с болотом – со всем тем, что и кого он любил так много лет, хотя и ни разу не задумывался об этом.

И еще он так надеялся, что кто-нибудь из его соплеменников догадается поднять тяжелую рогатую голову кверху и увидит Аджаньгу под облаками и порадуется за него – он так страстно желал окликнуть их сверху, пока светило не скрылось за горизонтом и мир болот не погрузился в ночную тьму. Но Аджаньга знал, что ему нельзя кричать и нарушать звукомаскировку, какую он строго-настрого должен был соблюдать. Ведь где-то рядом, за кудлатыми громадами соседних облаков притаился страшный враг, страшнее даже, чем билинкайер и ядовитый болотный карлик.

Светило скрылось по ту сторону горизонта, и деревня унгардов на берегу бескрайнего и бездонного болота навеки погрузилась в вечную тьму для Аджаньги. Он не успел испытать сожаления по поводу исчезновения родной деревни во мраке вечности, ибо перестал быть рядовым унгардом Аджаньгой, а только что превратился в гигантскую ослепительно белую птицу Джаб-Джаб, чъей естественной природной пищей являлись большие и жирные, угольно-черные румпли…

Чудовище-птица Джаб-Джаб медленно расправила крылья на пятикилометровой высоте и на экранах локаторов боевого охранения, просвечивающих данный небесный квадрат, возникло изображение неопознанного летающего объекта по размерам, соответствующего знаменитому реактивному лайнеру Ту-144. А расправляемые крылья создали в воздухе жуткий акустический эффект, напоминающий гул лопнувшей стальной пружины многометровой толщины…

Эхолокационные органы румплей, под руководством вожаков заканчивающих построение боевого клина для решающего броска на город, уловили слабый звуковой сигнал и едва заметное колебание воздуха, чего, по их мнению, никак не должно было случиться. Главарь румплей неподвижно замер и немедленно направил плотный пучок электромагнитного импульса в том направлении, откуда прилетел загадочный звуковой сигнал. Через полсекунды импульс вернулся обратно, и заколыхавшиеся было кончики крыльев главного румпля вновь неподвижно замерли – полученная информация серьезно его насторожила. Неуверенность предводителя мгновенно передалась всему многочисленному стаду. Восемь тысяч матриц Стрэнга, как один, сделали полуоборот боевыми рецепторами в сторону юго-запада, где, возможно, появился какой-то таинственный враг…

Птица Джаб-Джаб пробно щелкнула сверкнувшим под чистой луной клювом, и в свежем воздухе майской ночи вторично родился неправдоподобно могучий акустический резонанс, заставивший откровенно испуганно вздрогнуть все восемь тысяч румплей, выстроившихся огромным клином в северо-восточном направлении тремя километрами ниже. Пробное щелканье удовлетворило птицу Джаб-Джаб, и она решила больше не разевать впустую створки восьмиметрового клюва. Огромные глаза птицы блеснули золотым сиянием проглоченных Аджаньгой остатков «хиранга», и она взмахнула крыльями, трогаясь с места в северо-восточном направлении…

Семиметровый по диагонали ромб Стрэнга без какой-то определенной цели с огромной скоростью бесшумно мчался на трехсотметровой высоте над частными кварталами восточной части города, оставляя в смрадном зеленоватом тумане тоннель опьяняюще чистого воздуха, вспыхивавшего смарагдовыми и бирюзовыми искорками. Неопределенная цель у Стрэнга все же была – он услышал Голос или, быть может, слабые отголоски Голоса, прорвавшегося к нему каким-то невероятным образом через черные воды Истинной Смерти, и доказавшего своим появлением, что Смерти для Хозяина и Стрэнга все-таки нет.

Другими словами, Стрэнг пребывал в состоянии радостной эйфории, бесшумно прочерчивая тоннели свежего воздуха в разных направлениях над окрестностями города, стараясь не залетать в пространство городских кварталов, где, как подсказывал ему голос недавно проснувшегося древнего инстинкта, показываться ему было потенциально опасно.

 

Глава 22

В то мгновенье, когда птица Джаб-Джаб расправила крылья, Стрэнг резко затормозил, неподвижно повиснув в воздухе. В отличии от порожденных им румплей, никогда не летавших под небом Алялватаски, Стрэнг узнал этот звук и сразу весь бесшумно взорвался изнутри султанами радостного ярко-бирюзового света. Далее задачи и цели, страшно мучившие Стрэнга своей неопределенностью последние несколько суток, лавинообразно начали очищаться от пластов губительных неясности и неопределенности.

Вертикальным штопорообразным полетом он поднялся на километровую высоту и с максимальной скоростью помчался к первой четко обозначенной цели, соответствующей истинной природной сущности Стрэнга-Хранителя. Холодное бирюзовое пламя не гасло на всей поверхности Стрэнга, и даже, напротив, с каждой секундой разгораясь все ярче и ярче, приближалось к той интенсивности, какую видели и какой восхищались одни лишь покойники-цыгане, непосредственно сразу после вскрытия ахайсота. Полет Стрэнга напоминал падение крупного болида и вызывал у наблюдавших за ним естественное восхищение, а не страх, как это неизменно происходило еще несколько часов назад.

Курс у Стрэнга на этот раз оказался выверен четко – могила Антонины Кирилловны Кобрицкой, моей тещи. Чтобы вновь обрести самого себя, он летел вернуть ей высосанную по неведению душу. Старая карта-схема с сиренево пульсирующим крестиком на смарагдовом фоне, служила теперь добрым надежным ориентиром Стрэнгу. Он начал снижаться по спирали точно над могилой тещи. Спуск занял немного времени. На кладбище, учитывая происходящие в городе и окрестностях события, в этот час не было ни души, и никто не увидел всего волшебства происшедшего.

Стрэнг завис примерно в метре над могилой, аккумулируя необходимую энергию для предстоящего акта реинкарнации. С математической точностью определив положение гроба под двумя метрами земли, Стрэнг меньше, чем за секунду, превратил слой плотной слежавшейся земли над гробом в легчайшую пудрообразную пыль. Выдуть ее ему ничего не стоило – на открывшейся крышке гроба не осталось ни крошки земли. Гроб с тещей вылетел из могилы с легкостью пробки из бутылки шампанского и произведя характерный чмокающий звук присосался к ворсистой поверхности тела Стрэнга.

С треском отлетела в сторону крышка, расколовшись от удара о случайно подвернувшийся соседний гранитный памятник надвое. Затем гроб был бережно опущен на землю и все двадцать восемь квадратных метров площади ромба Стрэнга, нависшего в метре над лежащей под белой простынью тещей, наподобие ковра самолета, неслышно раскалились холодным бело-голубым пламенем по степени интенсивности свечения, сравнимым разве что со вспышкой сверхновой звезды в далеком космосе. Мощные струи ослепительного сияния буквально растворили в себе тело покойницы-тещи, и гроб на какое-то время стал напоминать ванну, переполненную пенной жидкостью, переливавшуюся через край сверкающими бирюзовыми, сиреневыми и смарагдовыми хлопьями.

Сполохи светового шоу, устроенного Стрэнгом, хаотично метались по всему обширному кладбищу и хорошо были видны за несколько километров в любую сторону. Их, в частности, заметил гигантский золотистый глаз птицы Джаб-Джаб, с каждой секундой, набирающей скорость в заключительном броске к стае все более теряющих самообладание румплей.

Достигнув максимума накала, означавшего завершение процесса реинкарнации, Стрэнг погас, как если бы кто-то изнутри повернул у него невидимый выключатель и сделался антрацитово-черным, а самое замечательное заключалось в том, что он значительно уменьшился в размерах, вернув часть былой легкости, маневренности, а главное – прежней уверенности в себе, заключавшейся, прежде всего, в любви и преданности Хозяину. Он не стал дожидаться дальнейшего продолжения процесса, будучи уверенным в его необратимости – ворсинки-рецепторы вновь получили извне информацию о близости Хозяина, о том, что Хозяин активно ищет контакта с ним, с Хранителем.

Стрэнг сорвался с места, как подхваченный порывом осеннего ветра лист испытывая чувство выполненного, перед Антониной Кирилловной, долга, умчался в ночные небеса с твердым намерением обвить так истосковавшиеся по нему плечи Хозяина.

После завершения ремиссионных процессов в организме, включая полную реабилитацию органов, необратимо пострадавших в результате посмертного вскрытия, Антонина Кирилловна резко села в гробу, автоматическим движением руки брезгливо отшвырнув в сторону погребальную простынь. Выглядела моя теща, конечно, неважно и, слава Богу, что ее никто не видел в эти минуты.

Крепко вцепившись пальцами обеих рук в края гроба, Антонина Кирилловна с огромным трудом приходила в себя, слегка раскачиваясь корпусом вперед-назад и пока еще тупо-претупо глядя прямо перед собой на кончики своих любимых стильных туфель из крокодиловой кожи на металлических шпильках. Но однако уже до того, как сознание полностью вступило в свои права на просторах многочисленных ровных мест, впадин, ложбинок и извилистых долин поверхности головного мозга Антонины Кирилловны, на ее лице медленно проступило и застыло в состоянии статической неподвижности выражение крайней обиды и горького недоумения.

А когда неизбежно пришло ужасное понимание того, что она, одетая в свое любимое праздничное платье, посреди ночи сидит одна-одинешенька в раскрытом гробу рядом с разрытой могилой, ей ничего не осталось сделать, как закрыть лицо ладонями и горько безутешно разрыдаться…

 

Глава 23

Какое-то время мы бежали под аккомпанемент разразившегося пронзительным воем ночного неба, причем хорошо было заметно, что Виктор вслушивался в переливы таинственного воя с болезненным вниманием, очевидно надеясь услышать между его однообразными октавами печальное гоготанье, подло и нагло украденных у них с матерью гусей. Но вслушивался он, конечно же, напрасно – вой многих тысяч румплей вскоре оборвался, а гуси так и не прогоготали, и отсутствие их голосов особенно остро ощущалось в обвалившейся на нас, после окончания вокальных упражнений румплей, звенящей тишине.

Нужный пролом в кладбищенской ограде Анмайгер нашел достаточно быстро. Кстати, когда мы по очереди пролазили через этот пролом на территорию элитного Александровского кладбища, я заметил, как недалеко от нас и не так уж высоко, бесшумно и стремительно прочертили воздух три или четыре огромные черные тени. Несомненно, что это были румпли, но отпугнутые светом «хиранга», они не посмели приблизиться к нам и, сделав пару беспредметных кругов в пугающей близости, умчались куда-то в сторону Сучьего Леса. Но, скорее всего, голодные твари пропеленговали на всякий случай тополиную лесополосу, потому что вскоре совсем недалеко послышался жуткий вопль, моментально поднявшийся с земли на небеса и сдавленно затихший где-то высоко над полем, заросшим прошлогодней полынью.

– Слушай, Валька – это, случайно, были не мои гуси? – неожиданно спросил Витька.

– Нет, – мой полуспятивший друг вывел меня из состояния тяжелой задумчивочти, откровенно развеселив своим нелепым вопросом, – к счастью, это – не они.

– Мы пришли на место! – радостно произнес Анмайгер, ныряя в только что высвеченные «хирангом» густые кусты сирени и кивком головы приглашая нас следовать за собой.

Могила, где хранился надежно защищенный силовым полем ахайсот, оказалась прямо за этими кустами сирени. У противоположного ее края росла высокая и раскидистая белоствольная красавица береза, густо покрытая множеством клейких молодых листочков, глянцевито поблескивавших под лучами зеленой луны. Под кроной березы светлели оструганной древесиной свежесбитые поминальные столик и скамеечка.

– Какое красивое место выбрали для Вас, господин Верховный Унгард, для Вашего…э-э-э…, – я понял, что сказал бестактность и при помощи головоломных филологических кульбитов решил ее исправить, но, похоже, что Анмайгер совсем меня не слушал, целиком сосредоточенный на мысли о рабочем состоянии ахайсота.

– Стойте! – он предупреждающе поднял правую руку с крепко зажатым в ней «лимбергом».

Я крепко схватил упрямо дернувшегося вперед Виктора за левый локоть:

– Куда ты, идиот?! Там же силовое поле… Не видишь, что ли, дохлых ворон?! – неподалеку от могилы и вправду валялось несколько трупов крупных серых ворон и одна огромная крыса пасюк. Хотя я и сам их увидел только тогда, когда раздался предупреждающий окрик Анмайгера.

Он щелкнул «лимбергом», и кладбищенская тишина нарушилась кратковременно прозвучавшим басовитым гуденьем, а из темноты могилы наружу выплеснулся гейзер веселого золотистого света, так что я сразу невольно позавидовал жителям Алялватаски, у которых кладбища, судя по всему, были сродни чем-то вроде наших светодискотек.

– Есть! – Анмайгер подпрыгнул и с силой ударил в воздухе копытом о копыто, отчего получился хлесткий, как удар бича, щелчок, дробным эхом отразившийся сразу в нескольких, отдаленных друг от друга, частях кладбища. Я догадался, что верховный Унгард чему-то сильно обрадовался.

– Маяк работает! – подтвердил он мою догадку, – И я сейчас почувствовал легкое прикосновение!

– Прикосновение чего?! – спросил я.

– Хранителя! – немного помедлив, торжественно ответил Верховный Унгард и неожиданно вдруг впал в другую крайность, крепко схватив себя когтистыми пальцами за густые цыганские кудри, и произнеся с тихой ненавистью: – С каким диким удовольствием я оторвал бы эту проклятую голову!! Существует опасность визуального неузнавания и тогда…, – он не договорил, но перестал теребить кудри, злобно принявшись разглядывать тот участок неба, где преположительно мог находиться источник недавнего воя.

Я с видимым облегчением освободил натертое плечо от широкой лямки и поставил тяжелый баул на землю:

– Что делать дальше, господин Верховный Унгард?! Я имею в виду сманьц, – пояснил я, заметив, что уставился тот на меня совершенно недоуменно.

– Мы почувствуем приближение Хранителя задолго до того, как услышим шум Его крыльев, – объяснил Анмайгер, от недавнего великолепного расположения духа которого, не осталось и следа, – И тогда я объясню, что необходимо будет предпринять. Пока вы с вашим товарищем можете отдыхать, – Анмайгер кивнул в сторону скамеечки и столика, вкопанных под кроной березы, – А я займусь подготовкой ахайсота к возвращению Хранителя, – и Верховный Унгард не особенно весело пошагал к могиле, внутренности которой полыхали, наперекор месту своего нахождения, ярко выраженным жизнеутверждающим огнем.

Мы же с Виктором устроились под кроной березы за поминальным столиком, с наслаждением откинувшись на спинку скамеечки. «Как бы кстати оказалась сейчас Викторова настоечка!» – с вожделением подумал я, искоса поглядывая на Виктора. В Викторе чувствовалось огромное внутреннее напряжение, поставив локти на стол и уперевшись о подбородок ладонями, он вытаращенными глазами смотрел на столб золотистого сияния, вырывавшийся из разрытой Вишаном и Шитой могилы и терявшийся где-то высоко в небесах. Что творилось у Виктора в голове, я старался и не гадать, единственное, что меня по-настоящему беспокоило, так это – большая вероятность его возможного побега с места разворачивающихся вокруг могилы Анмайгера решающих событий. Я решил отвлечь его от потенциально опасного оборота мыслей:

– У тебя с этой, Люськой – по-моему, получилось что-нибудь или нет?

– С какой Люськой? – индифферентно переспросил он, продолжая завороженно наблюдать за плескавшимся над могилой морем золотистого света и вслушиваться в различные брякающие и стучащие звуки, издаваемые возившимся с ахайсотом Анмайгером.

– Ну с этой – с буфетчицей из кинотеатра. Ты помнишь еще говорил-то как-то про нее – сильно она тебя вдохновила… Единственное, что старовата немного для тебя она – сорок ей недавно стукнуло, но, с другой стороны и ты не мальчик давно уже, все-таки – тридцать четыре и можно было бы попробовать жениться хотя бы разок, на всякий случай…

– Да пошла она, Валька! – раздраженно мотнул головой Виктор. – Не до того мне сейчас – не до каких-то там буфетчиц!.. Я, вообще, не понимаю, как ты сейчас можешь нести такую ахинею!.. Слушай – а где моя настойка?! – запоздало спохватился он, внимательно и строго посмотрев мне в глаза.

«Он нормален, раз про настойку вспомнил! Совершенно нормален!» – с ужасом подумал я, не представляя, чтобы можно было соврать ему про настойку и как бы затем потактичнее и поненавязчивее предложить облиться сманьцем. Из затруднительного положения мне помогло выбраться, давно ожидаемое Верховным Унгардом Анмайгером, событие…

 

Глава 24

…Доктор медицинских наук полковник ФСБ Мирад Аденашвили расшифровал последние данные, полученные с экрана электронного микроскопа, и получил полное представление о структуре клеточной ткани, чьи кусочки были оставлены неизвестными организмами, уничтожившими двести восемьдесят два человека в городской больнице номер четыре. У полковника Аденашвили лицо побелело и приобрело каменное выражение. У наблюдавшего за мимикой всегда экспансивного полковника ассистента создалось ощущение, что экспансивность, эксцентричность и другие составляющие холерического темперамента навсегда улетучились из его шефа. Полковник Аденашвили сидел, как громом пораженный и ничего не мог сказать в течение минуты. А когда сказал, дурно сделалось даже безалаберному двадцатитрехлетнему ассистенту…

…В конференц-зале мэрии ощутимо нарастало напряжение. Каждому из собравшихся постепенно становилось ясно, что они ведут совершенно пустые, бессмысленные, а потому – вредные разговоры. Относительное внешнее спокойствие сохранял один лишь генерал-майор Панцырев – откинувшись на спинку кресла, и откинув же немного назад голову и полузакрыв глаза, он внимательно слушал очередного выступавшего – начальника санэпидемиологической службы города, Герхарда Павлиди. Павлиди, по сути, тоже ничего существенного не говорил, но в его выступлении звучали отдельные любопытные факты:

– За последние пять суток в городской атмосфере стало заметно увеличение примеси СО2, и в другом элементе в больших количествах, противопоказанном пожилым людям при гипертонии. А количество его, черт возьми, неуклонно растет. Да и дело, опять же, не в нем… – Палиди заметно нервничал, потел, тревожно поглядывал в темноту ночи за окнами и жалел о том, что вообще попросился на трибуну, совсем не понимая, о чем именно от него хотели бы услышать все эти генералы ФСБ, по чьей вине, как понял врач, и произошла катастрофа. – Позавчера на Солнечной Поляне, в доме номер 48 по улице Старыгина, пол-восьмого вечера на пожилую женщину непосредственно из люка мусоропровода выпрыгнула сальпуга, в диаметре составлявшая восемнадцать сантиметров и откусила женщине левое ухо. Сальпугу убили этажом ниже, курившие анашу подростки из неблагополучных семей, а пострадавшая женщина скончалась сегодня утром в инфекционной больнице № 2 с диагнозом: острая неизвестная инфекция!

Но и опять же я хочу подчеркнуть – гигантская сальпуга в мусоропроводе есть не более, чем частность. Мое профессиональное чутье, формировавшееся десятилетиями, безошибочно подсказывает мне приближение глобальной эпидемиологической катастрофы… – Павлиди растерянно замолчал, словно сам испугавшись собственного предсказания и несколько виновато посмотрел на людей, сидевших за столом президиума.

…До боли в глазах в ночной мрак вглядывались и гранатометчики-десантники из Самарской дивизии, занявшие позиции на крыше здания мэрии, и в их рядах – замеревший с видеокамерой у правого глаза телекомментатор Эй-Би-Си, сорокалетний Оклин Макнамара. Опытный журналист, он прекрасно понимал, что ему крупно повезло, как представителю своей профессии, но человеческая сторона натуры Оклина громко протестовала против дальнейшего присутствия на крыше мэрии далекого провинциального российского города.

Двое рядовых срочного призыва, Онищенко и Ступак, лежавшие бок о бок и крепко сжимавшие пальцы на спусковых крючках гранатометов, находились в состоянии, близком к истерии и на фоне остальных бойцов взвода они не выглядели неврастениками.

– Кого мы ждем-то, Колька? – придушенным от нечеловеческого напряжения шепотом спросил рядовой Онищенко рядового Ступака.

– Кто-то прилететь должен, – хрипло прошептал в ответ Ступак.

– А кто???

– Хрен в кожаном пальто! – раздраженной скороговоркой прошептал Ступак. – Откуда мне знать, если сам комвзвода не знает! Увидишь что-то вроде большой птицы – сразу и бомби, не задерживайся! Приказ по дивизии что ли забыл?!.

…Румпли ничуть не уступали стрэнгу-хранителю в аналитических способностях, необходимых им для правильной ориентации во враждебном, сложном и трудно понимаемом окружающем мире. И за четыре минуты летного времени до границы городской черты, предводитель румплей дал подчинявшимся ему меньшим по размерам собратьям, точные координаты объекта, атакуемого в первую очередь. Объектом этим оказалось здание городской мэрии – интеллект стрэнгов, даже их худшей разновидности – румплей, воистину превосходил человеческий…

…Одна из дверей конференц-зала неслышно раскрылась, и внутрь вошел полковник Аденашвили. В правой руке полковник держал коричневую кожаную папочку. Откуда выглядывали краешки гладких белоснежных листков бумаги формата А-4. Полковника слегка покачивало, а когда он, почтительно склонившись, клал папку на стол перед генерал-майором Панцыревым, сознание едва не покинуло его, и он чуть не упал. Генерал Панцырев стремительно пробежал глазами полстранички убористого машинописного текста и побледнел не менее, чем доктор медицинских наук Мирад Аминашвили.

– Что там? – тихонько спросил генерал-лейтенант Рыжевласов, наклонив к Панцыреву голову.

– Рак, – коротко ответил Сергей Семенович расширившимися глазами глядя в окна.

– Что?! – переспросил начальник «Стикса-2».

– Клетки ткани стрэнгов по своей структуре абсолютно идентичны цитологической консистенции гиганто-клеточной аденокарциномы. Другими словами – они страдают зловещим синдромом бессмертия, испытывают постоянный энергетический голод и жадно поглощают кислород – молекулы кислорода являются для них строительными кирпичиками, а плоть людей – цементом, с помощью которого эти кирпичики скрепляются в одно неразрушимое и неубиваемое чудовище, имеющее ярко выраженную тенденцию к бесконечному росту, – оба генерала красноречиво переглянулись.

– Ваш этот паренек, ну – основной фигурант, очевидно, очень сильно ненавидел тещу! – с чувством проконстатировал генерал-лейтенант Рыжевласов, – наверняка долго и тщательно выбирал ей подарок.

Если Панцырев и оценил юмор начальника «Стикса-2», то виду не подал. Он тихо, так тихо, что расслышал один только Рыжевласов, процедил:

– Они сожрут нас, весь наш мир. Эта ночь никогда не кончится, потому что вместе с приходом смерти время замораживается. Покойный Борис Фёдорович оказался прав в своей жуткой теории, что любая болезнь не случайно является конкурирующей формой человеческой жизни и по сути своей являет закодированное присутствие на Земле чужих параллелей. Алялватаска, это – рак! Последнее звено в этой цепи встало на место, и я наконец-то понял, что пугало меня с самого раскопа той могилы, – необратимость процесса…Если только, во что я почти не верю, наши таинственные друзья-унгарды не сделают невозможного… – он резко замолчал и генералы вновь обменялись красноречивым взглядом.

Затем они дружно, не сговариваясь, посмотрели на генерала армии Плейтиса. Директору ФСБ взгляд обоих подчиненных генералов не понравился и он сухо спросил:

– Что вам принес этот бледный, умирающий от страха, грузин?

– Он принес текст нашего приговора, господин генерал армии, – ни секунды не помедлив, ответил начальник обанкротившейся организации «Стикс-2». – Боюсь, что ситуация сделалась предельно ясной в своей безысходной трагичности. Все точки над «и» поставлены…

…Главарь румплей уже видел легкомысленно освещенные окна здания городской мэрии с расстояния в один километр и дал команду всей стае приготовиться к атаке. Далеко позади среди бескрайних полынных полей догорали остатки трех «МИ-35», мгновенно разлетевшихся на куски под сфокусированным энергетическим ударом полусотни передовых румплей. Тела пилотов не успели достичь земли, без остатка оказавшись растворенными в своеобразных пищеварительных системах четырнадцати самых крупных румплей…

 

Глава 25

Ночное небо на северо-востоке озарилось вспышкой ярчайшего, сначала – бирюзового, а затем – золотистого, еще даже более яркого, чем сияние «хиранга», зарева. Каждая из нескольких тысяч боевых игл-перьев, выброшенных специфическими мускульными сокращениями гигантских крыльев птицы Джаб-Джаб из специально предназначенных для этой цели плотных кожистых мешочков-пазух, безошибочно нашла свою цель – беспомощно скорчившегося от смертельного ужаса румпля.

При попадании, летевшее на сверхзвуковой скорости перо-игла, глубоко вонзалось в черную ворсистую мантию румпля, и заключавшаяся внутри кончика пера капсула, наполненная стрекательным ядом, выпрыскивала без остатка весь яд во внутренние полости организма румпля, отчего моментально начиналось спонтанное разрушение тканей на всех жизненных уровнях. Чисто визуально, процесс гибели Черной Шали выглядел внезапным возникновением ярко-золотистого сияния, рождавшегося в точке разрыва пера-иглы и стремительно растворявшего в себе тело румпля.

Первым сразу два десятка стрел получил предводитель, как ему и полагается, раньше остальных догадавшийся, что к ним приближается Страшная Птица, успевшая ему, за его совсем недолгое существование, однажды явиться во сне и угрожающе щелкнуть зубастым клювом, отчего он тогда в состоянии паники и проснулся. Предводитель хотел дать команду на всеобщее наступление, понадеявшись на небывалую доселе многочисленность своих собратьев, но не сумел этого сделать, полностью парализованный небывалым по мощи и концентрации ультразвуковым импульсом, посланным, приближавшимся с невообразимой для румпля скоростью, крылатым существом.

Единственная способность, какая у него, как и у всех остальных румплей, сохранилась, это – способность молниеносно заключать безошибочные логические выводы, и вместе с осознанием физической парализации предводитель румплей пришел к совершенно верному выводу о том, что пришло время всем румплям отправиться в страну «никуда», называвшейся «ниоткуда» до того, как они оттуда вылетели…

…Стрэнг, летевший над зоной отравленного продуктами жизнедеятельности румплей воздуха, на привычной теперь по форме и размерам карте-схеме полета совершенно ясно видел пульсирующее чистым сиреневым светом идеально круглое пятно и три смагадовых крестика рядом с ним. Экран обзора состояния внутренних систем организма показывал два небольших бирюзовых штриха, едва заметно мерцающих в нижнем правом углу несущего, или – транспортного, отсека, что означало присутствие двух лишних, безбилетных душ, которые, увы, не несли за это вины. Стрэнг еще точно не решил, что будет с ними делать, так как реинкармировать их не представлялось возможным в силу физического разрушения несущих оболочек, и с компьютерной скоростью подсчитывал – хватит ли в нем места для Хозяина?

Когда в небесах произошло кармическое сближение мутировавшего в Птицу Джаб-Джаб Аджаньги и многотысячной стаи румплей, и небо в районе начавшейся битвы внезапно осветилось, выглянувшим сквозь прореху вечной плотной облачности, надежно разъединяющей параллельные миры, солнцем Алялватаски, Стрэнг понял, что должен лечь на плечи Хозяину до того момента, пока лучи родного светила навсегда не погаснут в небе Земли, и волшебное окно в Нетленные Леса не захлопнется с ужасным для Стрэнга и Хозяина звуком.

…В ярком свете чужого солнца Алялватаски, полное лицо Виктора показалось мне мертвенно-белым. Увеличившиеся до невозможных размеров темно-карие глаза Виктора устремились в открывшиеся просторы чужого мира, освещенные ласкающим его помутившийся разум мягким, каким-то бесконечно добрым, золотисто-лиловым сиянием.

– Сейчас я увижу своих гусей, Валька! – проникновенно сообщил мне Виктор. – Каждого из них помню еще маленьким гусенком, даже – у кого из гусят какой был характер! Это очень дорогие породистые гуси, очень редкой – мясо-пуховой ингерманландской породы. Некоторые гусаки могут достигать двенадцати килограммов живого веса – представляешь?!.. И сейчас, сейчас они появятся – мои родные, бедные птички!!.. – он поднялся со скамейки, не отрывая взгляда от разгорающегося зарева, вот-вот готовый увидеть родных гусей, величественно и гордо один за другим вылетающих из медленно раскрывающихся врат Ада.

Я раскрыл замок баула и вытащил наружу канистры со сманьцем. Я безошибочно почувствовал приближение Стрэнга, но не знал, что мне делать со сманьцем. Верховный Унгард Анмайгер почему-то не торопился давать мне на этот счет инструкций, а я начал чувствовать некоторую робость и нерешительность при мысли о необходимости обратиться с этим вопросом к Анмайгеру. Он что-то долго не показывался из могилы.

А времени на размышление у меня оставалось совсем немного.

 

Глава 26

Я растерянно переводил взгляд с находившегося в состоянии двигательного ступора Виктора на ярко освещенную могилу и обратно, и ни на что не решался. А потом я понял, что на счет отпущенного мне на размышления времени серьезно заблуждался – мне бросилась в глаза стремительно приближавшаяся к нам с запада ослепительная бирюзовая звезда, переливавшаяся смарагдовыми сполохами, разгонявшими отвратительный зеленоватый ночной полумрак на много метров вокруг.

– Господин Верховный Унгард!! – страшно заорал я. – Он летит – что нам делать?!?!

Вместо членораздельного ответа, из могилы послышалось низкое гортанное рычанье, ничуть не похожее на рычание льва, которое знакомо мне было по нескольким телевизионным передачам о дикой природе. А смарагдовые сполохи замельтешили уже у меня прямо перед глазами – лету Стрэнгу до нас осталось секунды три-четыре. Я подхватил тяжелую пластмассовую канистру с булькающим в ней сманьцем, размахнулся и швырнул ее точно в центр столба прозрачного золотистого пламени, вырывавшегося из могилы. О том, что канистра могла попасть прямо по цыганской голове Анмайгера, я как-то не подумал и, более того, вслед за первой швырнул в могилу вторую канистру, теперь уже надеясь, что она попадет именно по голове Верховного Унгарда, и пугавшее меня гортанное рычанье прекратится.

Перед глазами моими, как обычно – неожиданно, возник Стрэнг, и я их вынужден был зажмурить – настолько ярко он светился. И я еще не понял – испугаться мне или, напротив, обрадоваться долгожданному полету Хранителя, как раздался безумный вопль Виктора:

– Валька-а-а-а!! – он, кажется, ухитрился втиснуть свою крупногабаритную фигуру между ножками миниатюрного поминального столика и орал оттуда благим матом, без конца повторяя мое имя, и почему-то чувствуя себя под столиком в полной безопасности. А еще я уловил уже знакомый мне ни с чем не сравнимый, густой аромат сманьца, щедро начавший распространяться по воздуху из могилы Верховного Унгарда.

Я точно знал, что Стрэнг неподвижно висит сейчас непосредственно прямо передо мной, а может – над могилой и выбирает правильное решение, которое ему следует немедленно принять. Я почувствовал, как Стрэнг осторожно коснулся мягким кончиком крыла моей щеки. Прикосновение это длилось не более секунды, но его оказалось вполне достаточным, чтобы все мое существо пронзило острое ощущение клокотавшего в Стрэнге океана страстей: крайне тяжелого раскаяния, безмерного, непреходящего чувства вины, бесконечного сожаления и жгучего желания оказаться прощеным.

Я открыл глаза и посмотрел прямо, так сказать, «в лицо» купленному мною на базаре существу, за удивительно короткий срок уничтожившему мою семью и полностью перевернувшему с ног на голову всю мою жизнь. Он свободно парил в воздухе в полутора метрах над землей, повернувшись ко мне одним из углов ромба. По пушистой поверхности ромба пробегали волны ласкающего взор, сейчас не такого ослепительного, как во время полета, смарагдавого света, и я подумал, что внутри Стрэнга колышется целый мир – таинственный и огромный, постоянно купающийся в ласковых теплых лучах никогда не гаснувшего светила – яркой смарагдовой звезды.

Из могилы раздался очередной аккорд требовательного гортанного рычанья, ромб Стрэнга вздрогнул, по смарагдовому световому полю пробежала легкая бирюзовая рябь, Он попрощался со мной и, освободившись от горестных сомнений, навсегда оставив их у нас на Земле, на таком несчастливом для него Александровском кладбище, накрыл могилу ахайсота покрывалом своей роскошной мантии и разразился изнутри целыми каскадами крохотных голубых молний.

Занятый немым диалогом со Стрэнгом, я как-то упустил из виду северо-восточную часть небосвода, где продолжало накаляться зарево рассвета Алялватаски. Кажется, оно начинало достигать своего апогея. Грандиозная операция по восстановлению стабильности в отношениях между мирами Алялватаска и Параллель Х–40, осуществленная совместными усилиями спецслужб двух дружественных параллельных миров, приближалась, видимо, к успешному завершению.

Я не мог оторвать глаз от околдовавшего меня карнавала калейдоскопических узоров, потрясающих богатством и неожиданностью сочетаний красок, сменявших друг друга на поверхности пушистой мантии Стрэнга.

Прекратил вопить дурнинушкой Виктор – ему каким-то образом удалось выдернуть все четыре, добросовестно вкопанные, ножки поминального столика из плотно утрамбованной кладбищенской земли и, отшвырнув столик в сторону, мой старый университетский друг огромными скачками помчался прочь от места действия заключительного акта трагедии, связанной с появлением в нашем мире Черной Шали. Я испытал безмерное облегчение, что мне, наконец, удалось от него отвязаться, и сейчас я не мог бы объяснить самому себе – зачем с такой настойчивостью убеждал Панцырева в необходимости взять Виктора на Александровское кладбище.

Наверное, ни при каких обстоятельствах я не облил бы Виктора сманьцем, сделав его, тем самым, приманкой для Стрэнга. Стрэнг, прощаясь со мной, не просто меня коснулся, он, видно, вернул мне, частично высосанные им в самом начале нашего с ним знакомства такие человеческие качества, как порядочность, уважение к чужим интересам, веру в людскую доброту.

Я медленно отступал спиной вперед от Стрэнга, правым глазом следя за его световыми пертурбациями, а левым – за рассветом Алялватаски, стремительно превращающимся в закат. И на этом, уже начинающем слабо багроветь золотистом закатном полотне, появилась исполинская по своим размерам хищная крылатая тень, медленно увлекаемая высотным воздушным потоком с запада на восток, окруженная тысячами одинаковых тающих облачков и омываемая морем очистившегося от зеленовато.

И все-таки я не сумел уловить миг слияния души Анмайгера и тела Стрэнга, и воочию увидеть, как рождается Бессмертие. Если хорошенько подумать, то все античеловечные поступки Стрэнга с момента его похищения из ахайсота, объяснялись крайней степенью естественного раздражения, вызванного грубым вмешательством извне в сугубо интимный процесс, происходивший между ним и Хозяином. Наученный горьким кровавым опытом, на этот раз Стрэнг поступил с нежелательным свидетелем (со мной) значительно мягче – я всего лишь потерял сознание, захлебнувшись душистой волной густой квинтэссенции аромата сманьца, плеснувшей мне в лицо одновременно с бесшумным взрывом прямо внутри мантии Стрэнга, ослепительным гейзером жидкого холодного золота, взметнувшегося к ночным небесам.

 

Глава 27

Я очнулся лежавшим навзничь на краю опустевшей могилы и успел еще увидеть высоко-высоко, в начинающем сереть предрассветном небе, яркую радужную звезду, влетавшую в лагуну неземного золотистого света, четко очерченную по краям нежно-лиловыми линиями. Лиловые границы окна в Нетленные Леса неумолимо сближались на глазах, но скорость их сближения явно уступала скорости полета Стрэнга, и он навсегда исчез из земного неба, успев нырнуть в, призывно мерцавшую золотистой поверхностью воды бессмертия, прорубь на льду океана вечности, до того, как она затянулась этим самым льдом в виде земного серого предрассветного неба. На прощанье сверкнув потусторонней позолотой, Стрэнг ускользнул от приготовившегося проглотить его земного Ада в свой неведомый людям Рай. В страшной сказке про Черную Шаль была поставлена жирная золотистая точка и на Земле наступил тоскливый обыденный серый рассвет.

Во всяком случае, меня, лишь только я пришел в себя и сел, опустив ноги в могилу, поразил приступ страшной безнадежной тоски. Я сидел так, бессмысленно пялясь прямо перед собой, минут пятьдесят – до тех пор, пока не стало совсем светло и среди молодой листвы березы под лучами утреннего майского солнца не зачирикали какие-то беззаботные птахи.

Я не знал – куда мне идти и что делать. Стрэнг унес с собой весь мой прежний жизненный уклад без остатка, прихватив заодно всех моих родственников, сделав меня полным сиротой, неприкаянным и бездомным интеллигентным молодым человеком, имеющим право свободного выбора. Неожиданная мелодичная трель мобильного телефона, сунутого мне в карман генералом Панцыревым еще возле ворот апарца, и о котором я напрочь забыл, вывела меня из состояния ступора. Не представляя, что сулит мне этот нежданный звонок, я медленно поднес мобильник к уху и услышал голос Панцырева:

– Как самочувствие, Валька?! Знаю, что ты жив и почти уверен, что – здоров!

– Откуда такая уверенность, товарищ генерал-майор? – без особого энтузиазма спросил я.

– В Москве самовосстановился специальный канал связи с полномочными представителями мира Алялватаска – господами из могущественного клана Чермиков! – в голосе генерала клокотала почти детская радость.

– Что происходит в городе?! С румплями покончено?!

– Со всеми до единого!! Опасность полностью миновала, комендантский час отменен и ничего экстраординарного не происходит, если не считать того, что прямо напротив окон мэрии с неба падают гуси! – я услышал, что генерал подавил веселый жизнерадостный смешок.

– Какие гуси?!

– Жирные белые, видимо, какие-то очень породистые гуси! Они приземляются строго по одному с интервалом ровно в одну минуту! А между ними мечется, знаешь – кто?!

– Неужели Витьке все-таки повезло?!

– Точно! Смотрится это все очень смешно – тут возле окон собралось человек семьдесят и все хохочут, как дети!

– Надеюсь – вместе с гусями к Вите вернется разум! Слушайте, Сергей Семенович!! – внезапно спохватился я.

– Викторовы гуси вернулись же оттуда!! А как насчет людей?!

– Каких людей?

– Ну, как – каких: наших «стиксовцев», оставшихся возле апарца, пациентов из больницы, жена там моя, кстати, пропала в свое время, если вы не забыли!

– Об этом по московскому спецтелефону было сказано едва ли не в первую очередь – примерно тоже самое, что и говорил Анмайгер в апарце. Всех людей отправили к нам вслед за гусями, но с гусями, как с обладателями менее сложно устроенной центральной нервной системы, гораздо проще. А вот люди… Валя, ну… главное – ты не отчаивайся… Живая, она, главное… Для нее даже наши земные двадцать лет пролетят, как миг, она ничуть даже не состарится, это у тебя с ней проблемы могут начаться – нужен ли ей будет муж «под полтяшок»? Во всяком случае, представитель клана Чермиков конкретно обещал, что жители Земли смогут увидеть своих пропавших соплеменников до «завершения биологического цикла их существования». Так что, Валя, пока ты – полностью свободный, еще достаточно молодой парень – твори, что хочешь… Я тебе, ей Богу, немного завидую!

Я лишь неопределенно хмыкнул в ответ на слова Сергея Семеновича.

– Ты, кстати, давай через пару часиков подтягивайся ко мне в номер: посидим, отметим окончание операции «Черная Шаль». Будут только свои: я, Эдик и ты! – добавил он и отключил связь.

Кладбище я покидал почти счастливым, решив сначала заехать домой, принять ванну и переодеться для посиделок в гостиничном номере генерала Панцырева, не предполагая, что там меня ожидает мое главное счастье в виде воскресшей тещи, которую, естественно, страшно распирало жгучее желание со мной обо всем поговорить.

Путь домой я решил проделать пешком, не в силах представить себя сейчас хотя бы на минуту в переполненном людьми автобусе и оказаться лишенным возможности вдыхать свежий утренний воздух, которого мне так не хватало в течение только что закончившейся такой долгой и такой душной ночи. И солнце – огромное, ласково пригревающее, утреннее майское солнце, наперекор силам зла, победно, в положенный ему срок, выкатившееся из-за горизонта, окрасившее раскинувшийся передо мной родной и, в общем-то, любимый город сверкающей на стеклах окон домов призрачной золотистой дымкой, немного напоминавшей волшебное сияние священной лампы «хиранг».