Дашка была права, отчего ситуация еще сильнее запутывалась. Герман понимал это краем сознания. Просто не мог отрицать очевидные истины, как бы ему того не хотелось. Он слишком долго жил головой, слишком много прилагал усилий, выстраивая свое настоящее, чтобы вот так, запросто, поставить его под удар. Если пленки с компроматом на Дашку действительно существуют… Если они всплывут в разгар работы над фильмом, или, что еще хуже — перед премьерой — это погубит все. Несмотря на то, что он понятия не имел о том, что запечатлено на тех записях, Герман, тем не менее, абсолютно не сомневался в эффекте, который они произведут. Еще бы… Грязная изнанка кинематографа во всей красе. Шикарный информационный повод. Он уже видел кадры ток-шоу и гневные заголовки в прессе…

Затушив сигарету в пепельнице, он снова взглянул на Дашку. Сейчас она мало походила на ту женщину, которую он лицезрел еще пару часов назад на съемочной площадке. Она осунулась лицом, и даже как будто постарела. На ее щеках в тусклом свете гостиничного номера мерцали слезы, и Герман проклинал себя за то, что не может их осушить… Не может, махнув на все рукой, заявить, что всё сказанное Дашкой не имеет значения. Потому что, мать его так, оно имело… И не только для него. Для почти сотни душ съёмочной группы, для Марго, которая такого удара может не пережить, для продюсеров и спонсоров, которых он лишится, если фильм провалится в прокате из-за скандала…

— Да, ладно… Не нервничай так. Я ведь все понимаю, Герман. Собственно, для этого и рассказала. Ну, чтоб меньше искушения было… Ты понимаешь.

Черт. Как же чертовски стыдно… Стыдно за свое преступное молчание. За невозможность сказать — забей, я прикрою! Он не мог произнести этих слов! Не мог… Как и не мог отказаться от Даши или предложить ей тайную связь, после всего, что о ней узнал. Этой женщине нужно было совсем другое… А не интрижка, скрытая от глаз.

— Я понимаю… И ты совершенно права в том, что нам не стоит сейчас выставлять отношения напоказ.

Даша истерично хмыкнула:

— Конечно.

— Ты не поняла… Я не хочу тебя прятать…

— Да и не получится, Гер. Я сама на это не соглашусь. Не соглашусь… Понимаешь?

— Вот и не прошу…

— Тогда, о чем ты толкуешь?

— Время… Я прошу дать мне немного времени, чтобы со всем разобраться.

— Конечно… — повторила Даша, улыбнулась, и устало осела на кровать. И, вроде бы, она согласилась. Но что-то в её ответе не давало Герману покоя. Он снова подкурил, пристально наблюдая за её бесстрастным лицом.

— В первую очередь, нужно выяснить, кто подкинул записку. Возможно, это вообще никак не связано с Керимовым. Просто очередной повернутый… Разве мало таких? Потом… Нужно узнать, куда делись записи. У меня есть кое-какие связи в органах. Может быть, что-то получится…

— Ты сам себе веришь? — равнодушно спросила Даша.

— А почему нет?

— Столько лет прошло, Герман… Столько чертовых лет…

— Тем более, пришло время покончить со всем этим дерьмом! Я приложу для этого все усилия.

— Конечно… Герман, знаешь… я так устала. Давай… давай в другой раз продолжим, а?

Герман резко выдохнул дым, бросил на Дашку еще один пристальный взгляд, прекрасно осознавая, что та не поверила ни единому его слову! Она вообще вряд ли воспринимала их всерьез. Недоверчивая. Она была такая недоверчивая! И отстраненная… Герман преодолел комнату, присел на колени прямо перед ней и, обхватив ладонями лицо, спросил:

— Не веришь мне, да?

Даша опустила веки, отгораживаясь. Прячась, будто бы за чертовой ширмой. Это было бы так легко — поверить… Ведь рядом с ним больше всего хотелось отпустить себя, рассказать о боли, что столько лет сидела внутри! Поведать обо всех своих кошмарах… Обо всех бессонных ночах. О том, как невыносимо ей было… Жить… ходить… дышать. О том, как мучительно долго себя искала, однажды потеряв в свете софитов. О том, сколько раз сжимала лезвие бритвы, и в последний момент отбрасывала его, теряя рассудок от желания все прекратить. О том, как она боялась, что пленки когда-то всплывут, и их увидит сын…

— Даша!

— Уже ничего нельзя сделать. Слишком много времени прошло… Слишком поздно!

— А мы попробуем. Кто подкинул записку, уж точно можно узнать. Ты, главное, знай, что я рядом. Мы справимся, Даша. Найдем выход. Обещаю… Просто дай мне немного времени.

Даша всхлипнула. Непонятно, почему именно сейчас. Столько держалась, а тут… не смогла. Наверное, устала быть сильной. Устала от одиночества. Захотелось хоть на мгновение прислониться к кому-то… Коснуться едва-едва! Удивительно… У нее были близкие вроде бы люди, но на самом деле — не было никого. Даже Ян… сын… ей не принадлежал. Дашка прекрасно понимала, что может в любой момент подойти, обнять его, и он никогда её не оттолкнет, сожмет в объятиях в ответ, улыбнется… Но она также знала, что уже через пару секунд наступит тот самый момент, когда они вновь разойдутся в разные стороны… Сколько она себя помнила, Дашу не покидало чувство, будто бы она наблюдает за собственной жизнью со стороны. Наблюдает, но никогда не участвует. Одинокая. Ужасно одинокая!

Даша зажмурила глаза, устраиваясь на самом краю постели. Силы её окончательно покинули. Раз — и ничего не осталось. Ей требовался перерыв и некоторое время на то, чтобы восстановить душевное равновесие. Несмотря на знойное лето, казалось, что у неё внутри засела ледяная сосулька. Может быть, только на ней Дашка еще и держалась? На хрупкой, ломкой сосульке из непролитых слез…

— Эй… Ты в порядке, Даш?

— Да. Замерзла… только… немного. Захлопнешь за собой дверь?

Замерзла? Герман ничего не понимал. В комнате даже кондиционер не работал! И адская жара, несмотря на глубокую ночь, проникала в каждую щель. Он пять раз взмок за время их разговора! Но Даша… она и правда едва не стучала зубами. Гера коснулся её ладонью. Только температуры им и не хватало для полного счастья! Но опасения мужчины не подтвердились. Дашкин лоб оказался ледяным… Впрочем, как и руки женщины.

— Так ужасно холодно…

Психосоматика. Наверное, вот что с нею произошло. Организм странным образом отреагировал на стресс, и Герман понятия не имел, чем ей можно было помочь! А она нуждалась в участии, тут и к бабке ходить не надо!

— Перекатывайся!

— К-ку-да?

— На тот край, ну же, я стащу покрывало!

Даша послушно выполнила просьбу мужчины, сжалась в комок, надеясь, что таким образом ей удастся удержать в себе как можно больше тепла. Она не понимала, что с нею происходило. И не пыталась анализировать. Ей безумно хотелось спать.

Герман вытащил из шкафа теплое одеяло и набросил его на Дашку. А потом, недолго думая, забрался к ней сам. Где-то он читал, что человеческое тепло способно согреть гораздо лучше всяких одеял.

— Ну-ка, двигайся!

Дашка потрясённо распахнула глаза, но все-таки сдвинулась еще на несколько сантиметров.

— Что ты делаешь?

— Грею тебя… Спи!

В который раз за вечер её лицо дрогнуло. Только на этот раз Дашке не удалось взять ситуацию под контроль. Её маска пошла трещинами… Рот болезненно искривился, и с губ сорвался мучительный стон… А потом она заплакала. Тихо, не имея сил даже на истерику.

Герман обнял её двумя руками, прижал лицом к груди:

— Поплачь… Поплачь, маленькая… Тебе нужно.

Час спустя, когда, окончательно вымотавшись, Даша все же уснула, Герман выбрался из кровати. Нельзя было допустить, чтобы их увидели вместе. Сплетни сейчас ни к чему… Им следует держать при себе искрящие чувства, и не отсвечивать. По крайней мере, пока не прояснится ситуация с угрозами и Керимовым. Последние годы Гера ничего о нем не слышал. Тот просто исчез из мира кино, и до этих пор Германа не волновало, что послужило тому причиной. Его не заботила судьба этой твари… Но сейчас все изменилось. Оказалось, что Вадик зашел еще дальше, чем можно было предположить. Отбитый на всю голову моральный урод.

Герман посмотрел на часы и нетерпеливо притопнул ногой. Три часа ночи — не лучшее время для звонка бабке. Та уже явно спит, и видит десятый сон. Но утром, они все равно созвонятся, потому что в друзьях у Марго были такие люди, помощь которых им явно не помешает. Она подскажет, к кому обращаться… Она поймет! А пока:

— Валер… Доброй ночи. Серебрянский беспокоит. Нам нужно срочно усилить охрану на площадке.

— В три часа ночи? — прохрипел сонный голос на том конце провода.

— Именно. К утру все должно работать в усиленном режиме.

— Какая муха…

— Моей актрисе поступают угрозы. Дело серьезное.

— Эм… Ну, это, конечно, можно организовать, но никак не к утру. Да и бюджет придется пересматривать…

— Я это улажу.

— Ну… Значит, посмотрим, что с этим можно сделать.

— Сейчас…

— Три часа ночи, мужик… — застонал Капустин.

— Валер… Дело серьезное. Я ведь уже сказал.

— Встаю, — после короткой паузы простонали на том конце провода. Видимо, в Валере, наконец, проснулись инстинкты защитника. Ну и что, что это случилось на пару минут позже, чем проснулся он сам? — Давай по угрозам… более детально.

— Сейчас сфотографирую записку. Текст тебе ничего не даст. Отпечатана на принтере. Ничего особенного.

— Одна несчастная записка, и ты меня будишь посреди ночи?

— Разве не ты мне говорил, что лучше перебдеть?

— Охрану… к актрисе приставляем?

— Скрытую. Обязательно. Пусть кто-нибудь за ней присмотрит. Пришли топтунов… Неспокойно мне что-то.

— Лады. Будут тебе топтуны. И счет, в котором много цифр, — хмыкнул Капустин.

— Лады. Пришли сегодня, прямо сейчас, кого-нибудь к семнадцатому номеру.

— Угу. Жди. Доброй ночи.

На душе стало немного спокойнее. С отставным боевым офицером Капустиным и его охранной конторой Герман сотрудничал уже не первый год. Тот был профессионалом своего дела, поэтому, многие «звезды» прибегали к услугам его агентства. «Атлант» обеспечивал охрану всевозможных кинофестивалей, концертов и прочих шоу. Например, депутатские встречи с электоратом. В общем, клиентура Капустина была достаточно разношерстной.

Телефон дробно тенькнул. Пришла sms. «Ребята на посту. Можешь уходить, Терминатор». Герман хмыкнул. Провел по взмокшему лбу. Включить бы кондиционер, но Даша только начала согреваться. Мужчина осторожно подошел к кровати, коснулся курносого носа, который наконец-то стал теплым. Чуть не рассмеялся своему жесту, потому что таким образом обычно проверяли самочувствие собак, но никак не людей. Да так и замер. От её колдовской, совершенно нереальной какой-то красоты. Сколько же она пережила? Сколько мучительных воспоминаний были скрыты за толщей обобщенных слов? Вроде, и не таила ничего. Говорила, как есть… Не пыталась казаться лучше, выплевывая слова. Не щадила. Ни его, ни себя. Но сколько всего невысказанного осталось? Того, что в душе ядовитой стрелой сидело, отравляя всё? Каждый день, каждую чертову секунду и без того быстротечной жизни? Как она вообще с этим справлялась? Какой сильной должна была быть, чтобы нести всё в себе? Не просто нести… а карабкаться с этим грузом вверх по отвесной скале куда-то на вершину жизни? К чему она стремилась, какие цели для себя поставила? И что будет, когда она их достигнет?

Капелька пота медленно стекла по скуле. Через шею и дальше вниз — во впадину под горлом. Жарко… Было так невыносимо жарко. Будто бы у адских ворот. А может, так оно и было. Во что он ввязывался? Куда приведет его эта дорожка? Ответов не было, и не могло быть. Одно Герман знал совершенно точно — он выбрал свой путь. В очередной раз проигнорировав разворачивающуюся под ногами дорогу. Свернул в никуда. Когда-то давно, когда над Герой еще довлела гениальность Андрона, а страх не соответствовать громкой дедовой фамилии скручивал внутренности в узлы, Марго дала ему бесценный совет. Именно он позволил Герману стать тем, кем он был. Бабка сказала: «Проще всего человеку идти по проторенной кем-то тропинке. Только, знаешь, что? На ней не остается следов… Они теряются в миллионах других… Но если ты хочешь оставить свой собственный яркий отпечаток присутствия… то у тебя нет иного выбора, кроме как пойти туда, где никто еще не ходил».

Сейчас Герман больше всего хотел оставить свой след в Дашкиной жизни. Да… ему не привыкать рисковать.