К вечеру пошел дождь и значительно похолодало. Но ничто в этом мире не заставило бы Германа остыть. Или хоть как-то взять себя в руки. Все его попытки обуздать клокочущую внутри ярость терпели сокрушительное фиаско. Пожалуй, впервые в жизни он был так зол. И так сильно напуган.

Притихшая команда настороженно следила за метаниями своего режиссёра. В павильоне присутствовали все. Не было только Даши и впавшей в истерику Елены. Хоть как-то держаться Герману позволяло лишь понимание того, что его люди не пострадали. Нет, не так… Понимание того, что не пострадала Даша. На остальных в данный момент ему было плевать. Хотя это было и неправильно, с какой стороны ни посмотри. Никогда в жизни он так не боялся. Не знал настолько всепоглощающего, сковывающего тело страха. Он оцепенел. Замер, не в силах пошевелиться. Вечерний город жил своей жизнью, сигналили машины, гремел проезжающий по соседней улице трамвай, на площадке поднялся крик, кто-то куда-то бежал… А Герман не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пока второй режиссер не потрепал его по плечу:

— Гера, нам нужно быть там.

Герман моргнул, провел ладонями по лицу, стряхивая с себя ужас произошедшего, и побежал. Вокруг Дашки и Елены собралась толпа.

— Разойдитесь! — рявкнул. Его горло до сих пор было спазмировано, отчего голос вышел сиплым и каким-то надтреснутым.

Кто-то неподалеку отдавал команды не мешать работе охраны. Те уже включились в процесс осмотра места происшествия. Герман отмечал все происходящее, но пока не вникал. Все его внимание было сосредоточено на девушке, которую закутали в плед и отпаивали сладким чаем. Он следил за ней взглядом, отмечая, что Дашка неплохо держится. Даже пытается вымученно улыбаться, в отличие от той же Елены, которая абсолютно себя не контролировала.

Сердце болезненно заныло. Казалось, еще немного, и оно разорвется на части от переполняющих чувств. Чувств, подчиняющих себе, лишающих воли. Когда ты сам себе не принадлежишь, не контролируешь собственное тело, которое рвется к ней. Она была такой мужественной, такой сильной… И плевать, что им не стоит выпячивать свои отношения. Плевать… Сделав шаг:

— Ты как?

— Ничего. Все обошлось…

Герман ступил еще ближе. Сжал руками тонкие Дашкины руки чуть выше локтей и повторил зачем-то:

— Ты как?

Она улыбнулась дрожащими губами:

— В норме. Хотя это и не самый лучший день в моей жизни.

Он не стал ничего больше спрашивать. Просто смотрел. И такое в его глазах сумасшествие творилось! Что, если бы могла, Дашка, наверное бы, отступила… Прочь от этой бездны! Но льдистая пропасть его глаз закручивала и манила… Не оставляя ни единого шанса на спасение.

— Герман Маркович… Вам следует кое-что знать.

Кто-то настойчиво дергал Германа за руку, но он не сразу смог отвести взгляд от Дашки. Ну, что там опять? Почему их прерывают? Зачем?! Моргнул:

— Что-то случилось?

— Еще бы. Где мы можем переговорить без свидетелей?

Гера снова перевел взгляд на Дашку.

— Иди, — шепнула она, в глубине души радуясь, что получила отсрочку. — Иди. У меня все хорошо.

Герман послушно кивнул и пошел вслед за начальником охраны. Как он и думал, с крепежами все было в полном прядке. В отличие от большинства отечественных режиссеров, Герман не экономил на крепежном оборудовании. В арсенале его съемочной группы находились лучшие крепежные приспособления, которые только можно было приобрести. Такие вещи не ломались! Не выходили из строя!

— Вы хотите сказать, что их просто не закрепили, как следует?

— Данный факт не вызывает сомнений, — нахмурился мужчина. — И учитывая то, что Дарье угрожали, думаю, что это произошло не случайно.

Герман вскинул голову.

— Конструкция бы рухнула прямо на Дашу, подойди она к ней…

— Наверное, так бы и случилось.

— Рада, зови сюда гаффера и всех осветителей, — рыкнул Герман на застывшую в дверях помощницу.

Разговор с поникшим гаффером ничего не дал. Тот, едва не плача, заверил режиссера, что лично проверял все крепления перед началом съемок. У Германа не было оснований ему не доверять. С Самойловым они работали уже добрый десяток лет. Он был асом своего дела, который не мог допустить подобного рода ошибку. Значит, на площадке случилась намеренная диверсия.

— Куда смотрела охрана? — рыкнул мужчина.

— Герман Маркович, мы и предположить не могли, что опасность может исходить…

— А должны были! — перебил начальника охраны режиссер. — Я плачу вам чертову уйму денег! Иваныч, ты когда проводил финальную проверку осветительных приборов?

— Минут за сорок до начала… — дернул кадыком пожилой гаффер.

— Тебе плохо, что ли? — с опаской покосился на мужчину Гера.

— Понятия не имею, как такое произошло… Со мной никогда такого не случалось… — бормотал тот, вытирая платком пот со лба.

— Мне нужно задать вам пару вопросов, возможно, вы видели что-то подозрительное…

— Нет, ничего такого! Я бы в жизни никого не подпустил к своему оборудованию.

— Может, твои ребята что-то видели?

— Они бы сказали…

— Все равно, я всех опрошу, — настаивал начальник охраны. — Нам бы криминалиста толкового, Герман Маркович. Пока не поздно…

— Звони Капустину. Пусть всех на ноги поднимает…

Герман отошел к стене, и устало провел рукой по лицу. Теперь не имело смысла скрывать причину усиления мер безопасности на площадке. Умолчать о сложившейся ситуации не получится. Испорчено дорогостоящее оборудование, да и Елену в жизни не заткнешь. А значит, впереди неприятный разговор с продюсерами, к которому следовало основательно подготовиться. Нужно было постараться извернуться так, чтобы объяснить ситуацию, умолчав о том, что тревожило Дашку. Умолчав о шантаже… Никто не должен был узнать правду.

— Герман Маркович, мы закончили с осветителями. Те клянутся, что ничего подозрительного не видели. И подтверждают слова Самойлова о том, что он проверял конструкцию перед началом съемок.

— Значит, опросите всех присутствующих. Мне ли вас учить?

— Уже… Так и делаем.

Весь вечер Герман провел на ногах. Он переговорил с Давидом, Марго и рекомендованным им человеком. Тот пообещал прислать компетентных людей, которые помогли бы разобраться со сложившейся ситуацией. Слова Германа о том, что на месте уже работают профессионалы, Николай Иванович — именно так представился незнакомец, тихонько хмыкнул, заметив:

— Мои люди — профессионалы.

Видимо, это должно было объяснить всё. И, черт побери, у Геры не было никаких сомнений в его словах!

— Герман Маркович, — вдруг снова заговорил Николай Иванович, когда Герман уже решил повесить трубку.

— Да?!

— А что вам известно о самой Дарье? В курсе ли вы, к какой семье она принадлежит?

— Даша — сирота. Её удочерили Ставшие. Мы, кажется, уже говорили об этом.

— Говорить-то говорили… Вот только, учитывая возможности её семьи, для меня несколько удивительно лично мое участие во всем происходящем.

— Почему? — растерялся Герман. Нет, конечно, у приёмной матери Любы была очень непростая семья. Очень богатая… Но порой даже деньги ничего не решали.

— Ставр Ставший… Что вам известно об этом человеке?

Герман напрягся:

— Ничего. А что должно быть?

— Он поможет. Обратитесь к нему.

— Это означает, что вы отказываетесь с нами работать? — не понял ситуацию Герман.

— Я не отказываюсь. Я лишь говорю о том, что Ставр Ставший может знать гораздо больше, чем мы хоть когда-нибудь узнаем. Введите его в курс дела. Мой вам совет.

Николай Иванович положил трубку, а Герман, окинув взглядом толпу, устало потер виски.

— Расходитесь, ребята. Завтра нас ждет тяжелый день. Пока мы не выяснили, что, мать его, происходит, будьте, пожалуйста, предельно внимательны и осторожны.

Толпа одобрительно загудела и двинулась к выходу из павильона. Дождавшись, пока все уйдут, Герман судорожно втянул воздух, и устало откинулся на стену. Наконец этот день закончился. Наконец он может пойти к Дашке… Никто не скажет, что он бросил команду в самый ответственный момент. Он был с ними до конца и делал то, что должен был делать. Исполнял свой долг… Так почему на душе скребли кошки? Почему в животе все скручивалось в тугой узел от неправильности происходящего? Почему весь сегодняшний день он больше всего хотел все бросить к чертям, и пойти к ней?! Наверняка, напуганной и несчастной.

Непогода усиливалась. Дождь лил, как из ведра. Герман продрог до костей, пока добрался до гостиницы. Медленно поднялся по ступенькам и замер возле самой двери, не решаясь сделать последний шаг. Давая себе еще немного времени, потому, что потом… ничего не останется. Будет только она…

Вдохнул в последний раз поглубже, и будто бы в омут бросился, распахивая дверь. Свет не горел… Только луна купала в своем прозрачном серебряном свете хрупкий женский силуэт. Сердце пропустило удар. Герман сделал шаг вперед и замер от нереальности происходящего.

— Ты пришел…

— Недостаточно быстро…

— Ты… пришел.

Шаг, еще один, и вот она уже так близко… Легкие наполнились её свежим хмельным ароматом. Вдохнул его глубже, до черных точек перед глазами… Но все равно было мало. Хотелось еще… Чтобы молекулы её феромонов по его крови текли. Вместо никому не нужного сейчас кислорода…

Его трясло. И непонятно, холод тому был виной, или её присутствие. Скорее последнее. Несколько миллиметров между их телами — совершенно недостаточно, чтобы хоть как-то собой овладеть. А потому страшно… Невыносимо страшно. Будто бы в огненном кольце находишься. Некуда отступать. Нет возможности противостоять стихии… Да и такого желания нет… Ещё на миллиметр ближе. Почти у самых губ. Так близко, что её дыхание ожогами опаляло кожу. Клеймило… Вот оно как… бывает! Сердце выбивало дробь. Веки отяжелели настолько, что Герман с трудом удерживал глаза открытыми. И смотрел, смотрел, смотрел… Как заворожённый. В открытое окно ворвался горный прохладный ветер, бросил в лицо Дашкины волосы, окутал её ароматом, еще сильнее раздувая пламя желания. В голову бухнула мысль — с ней все хорошо… Вот она — рядом подрагивает… От облегчения подкосились колени. Захотелось упасть на них и прошептать: Господи боже, спасибо… С ней и правда все хорошо… Но вместо этого в оглушающей тишине прозвучало:

— Я не отступлю.

Это могло означать что угодно, но Герман очень надеялся, что Дашка поймет его правильно. Сейчас он не смог бы точнее выразиться, не было слов…

— Я знаю… — прошептала тихонько, у самых губ.

Он все же сдался — прикрыл глаза, опасаясь напугать Дашку их сумасшедшей прорвой. И балансируя у черты, коснулся искусанных губ. Он ошибался. Ни один пожар в мире не сравнился бы с нею… Она, как вулкан… По телу раскаленной лавой растекалась. Меняя все… Меняя его навсегда.

— Девочка, Дашенька…

Скользнул руками под тонкое платье, прошелся вверх по ногам, сминая юбку. Губы коснулись колотящегося пульса, прикусили ключицу. Она застонала и, откинувшись в его руках, вплотную прижалась бедрами. Герман зашипел, впился пальцами в нежную кожу. Всем лицом потерся о ее шею, наверняка оставляя на ней свои метки. Сильнее прикусил, не в силах сдержать дикую примитивную потребность в ней. В ее горле завибрировал крик. Он почувствовал его скорее, чем услышал. Рыкнул в ответ, нетерпеливо стаскивая через голову футболку. Промокшая одежда раздражала кожу и была абсолютно лишней.

Дашка смотрела во все глаза. Подрагивающими пальцами зарылась в короткие волосы у него на груди, провела по соскам. Лизнула сжавшиеся бусины, так и не отведя взгляда. Герман дернул застежку на платье, но молния не поддалась.

— Сними эту тряпку, или я её разорву…

Дашка мигом выполнила команду, и тут же оказалась лежащей на спине. Его торопливые пальцы проникли в трусики и провели по гладкой промежности, разделяя ее сердцевину. Нетерпеливо скользнули внутрь, но тут же упругая плоть заняла их место.

— Бл*дь! — выругался куда-то в подушку, прежде чем жадно толкнулся в нее. — Не могу без тебя, Дашка… Уже не могу.

Он двигался и двигался, подгоняемый сумасшедшим удовольствием, он сгорал в ее пламени. Дашка хрипела, царапала спину, сотрясаемая его мощными толчками. Герман просунул руку между их телами и принялся настойчиво поглаживать ее налившийся, скользкий от выделений, клитор. Кольцо мышц вокруг него сжалось. Задыхаясь, и едва не скуля от невыносимого наслаждения, толкнулся сквозь этот захват — раз, другой, и… с хриплым стоном кончил.