То, братья, не соколы вылетели из каменного града Москвы

То выехали русские удальцы со своим государем,

С великим князем Дмитрием Ивановичем,

А наехать захотели на великую силу татарскую.

Сказание о Мамаевом побоище

 

5.1. Нашествие монголов

О нашествии монголов. Пролог трагедии вошел в народную память в виде князей, раздавленных «задами тяжкими татар». Пушкин следует словам летописца о пире победителей, устроенном на помосте, в основании коего лежали пленные русские князья. Так закончилась первая встреча Руси и татар, точнее, монголов, а ещё точнее — союза монголоязычных и тюркоязычных племён, объединённых Чингисханом. Битва на Калке (1223) была последним крупным сражением, вплоть до Куликовской битвы (1380), где русские князья сражались совместно. Через 14 лет, в декабре 1237 г., монголы во главе с Батыем (Бату-ханом) вновь пришли на Русь. Они разгромили Рязанское княжество, затем Владимирское, разрушили Торжок, разорили Калугу и семь недель осаждали Козельск, взятый лишь с большой кровью. После монголы ушли на отдых в половецкие степи. В 1239 г. войска Батыя покорили Переяславль и Чернигов, в декабре 1240 г. взяли Киев, разорили Галицко-Волынское княжество и в начале 1241 г., разделившись на две армии, вошли в Польшу и Венгрию. Там они нанесли поражения полякам и венграм, но смерть верховного хана Угедея, заставила повернуть морды коней (1242). В новое государство Золотую Орду Батый включил как вассалов покоренную Русь.

До сих пор не утихают споры о значении этих событий. Есть героическая версия, в которой истекающая кровью Русь заслонила собой Европу, есть попытки количественно оценить тяжесть понесенных потерь, есть, наконец, трактовки, отрицающие существенный урон, нанесенный Руси монгольским нашествием. В настоящей работе рассматриваются не события истории, а мифология, порожденная ими, но, поскольку некоторые оценки последствий монголо-татарского нашествия (обычно красочные и беллетризованные) сами становятся мифами, приходится остановиться на исторических фактах.

О масштабах нашествия. Считают, что ранние сообщения о сотнях тысяч всадников завышены, как и оценка В.В. Каргалова (140 тысяч). Численность войск Батыя определена в 30 тысяч у Н.И. Веселовского, 30—40 тысяч у Б.Д. Грекова и Ф.Ф. Шахмагонова, 50—60 тысяч у Д.В. Чернышева. В походе монголов на Северо-Восточную Русь вряд ли участвовало больше 30 тысяч воинов; остальные проводили облаву на половцев в южнорусских степях. Во втором походе Батыя не было нужды делить войско на две части, ведь южные степи были уже «очищены». Поэтому к Киеву действительно могло стянуться 50—60 тысяч человек. С этой армией Батый продолжил поход в Европу.

Победы монголов над русскими Гумилёв объясняет падением пассионарности, с чем трудно согласиться — ведь Владимиро-Суздальская земля была точкой роста, местом колонизации, притягивающей энергичных людей из той же киевщины. Тем более это относится к Рязани. «Удалцы и резвецы резанские» славились своей лихостью. Доказали они это, героически встретив первую, самую свежую силу монголов. И погибнув в одиночестве. Скорее, можно говорить об утрате асабии — способности к согласованным действиям. С дроблением Руси на все более мелкие княжества снижался и уровень солидарности. Ведь если в середине XII в. было 15 княжеств, то в начале XIII в., накануне нашествия Батыя, их было уже 50, а к началу XIV в. (когда уже начался процесс консолидации) число их достигло 250.

Не менее важным фактором, позволившим монголам сравнительно легко разгромить Русь, были военные преимущества — дисциплина, мобильность конных войск, наличие мощного лука и осадная техника. Боевой лук номо, склеенный из трех слоев дерева, вареных жил и кости, был непревзойденным по тем временам. Бронебойная стрела, выпущенная из такого лука, за 100 шагов пробивали кольчугу и легкую броню. Монголы учились владеть луком и стрелять на скаку с детства. В сражениях они предпочитали расстреливать противника на расстоянии. В монгольской армии использовалась заимствованная у китайцев и мусульман осадная техника — различного рода катапульты, забрасывающие врага камнями (60—80 кг весом), огневыми стрелами и бомбами, начиненными порохом или горючей смесью. Последнее было особенно опасно для деревянных стен русских городов.

В XIII в. русские только начинали строить выступающие башни, позволяющие вести стрельбу вдоль стен, создавать систему рвов и валов перед стеной и использовать рельеф местности. Там, где монголы столкнулись с подобными укреплениями, они терпели неудачу. Если русские города монголы брали за 5—6 дней, то на Козельск ушло почти два месяца, а Данилов и Кременец на Волыни они и не пытались взять. Неудачно осаждали монголы многие крепости и замки в Европе. Каменные крепости, а не Русь заслонили Европу. Да и географически этот миф неубедителен. Ведь до Венгрии монголы могли добраться, минуя Русь, по половецким степям и Молдове (тогда половецкой). Средневековые русские никогда не претендовали, что они спасают Европу. Им вполне хватало своей истинной славы.

О потерях Руси. Самый ужасный урон понесло Киевское княжество. Жизнь там почти прекратилась. Плано Карпини, папский посланец, посетивший Русь вскоре после нашествия Батыя, отмечает: «...когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мёртвых людей, лежавшие на поле; [город Киев] сведен почти ни на что; едва существует там двести домов».

Северо-Восточная Русь тоже пострадала, но не в такой степени. После ухода монголов на пепелище собираются уцелевшие люди и отстраивают спаленные города. Галицко-Волынское княжество отделалось сравнительно легко — монголы спешили в Венгрию и Польшу. Следует иметь в виду, что нашествие Батыя не было единичным событием. За ним последовали нашествия в 1252,1281, 1293 гг., не считая более мелких походов. Всего во второй половине XIII в. было до 15 походов монголов на Русь.

О числе погибших и уведенных в плен монголо-татарами в XIII в. можно лишь догадываться — иные оценки доходят до 50% всего населения Руси. С.А.Нефёдов пишет:

«Из 74 русских городов 49 были разорены монголами, 14 из них так и не поднялись из пепла, а 15 превратились в села. В Московской земле погибло 2/3 всех селений, в земле вятичей — 9/10. В Киеве прежде было около 50 тысяч жителей, после нашествия уцелело 200 домов и, может быть, тысяча обитателей».

На северо-востоке Руси почти на 100 лет прекращается строительство каменных храмов, исчезли целые ремесленные производства — искусство стеклоделия, производство черни, зерни, перегородчатой эмали, резко уменьшается переписка книг, падает грамотность.

Нашлись защитники монголо-татарского нашествия. Они появились в 20-х гг. XX в. сразу в двух лагерях — советских марксистов, борцов с «великорусским шовинизмом», и белоэмигрантов-евразийцев, столкнувшихся с неприязненным безразличием европейцев к России. Из советских историков-марксистов наиболее красноречиво защищала монголо-татарское нашествие М.В. Нечкина. В 1930 г. она пишет статью для Малой Советской Энциклопедии:

«..."Жестокости" и "зверства" татар, на описание которых русские историки-националисты не жалели самых мрачных красок, были в феодальную эпоху обычным спутником любых феодальных столкновений... трудовое население покоряемых татарами земель зачастую рассматривало их в начале покорения как союзников в борьбе против угнетателей — русских князей и половецкой аристократии. Поэтому были случаи массовых восстаний, шедших навстречу татарским завоеваниям».

Профессор (с 1958 г. академик) Нечкина, следовавшая всем изгибам партийной исторической мысли, в годы «борьбы с космополитизмом» напрочь забыла все, написанное ею раньше. Сейчас имя ученой вновь на щите — в 2005 г. радиостанция «Свобода» посвятила ей передачу, где либеральные интеллигенты наперебой восхищаются М.В. Нечкиной как идеалистом, искренне преданным советской идеологии.

Евразийцы были сделаны из другого теста, и судьба многих была нелегка. Впрочем, евразийцы-основоположники, такие как Г.В. Вернадский и Н.С. Трубецкой, вовсе не отрицали страшного ущерба, причиненного Руси нашествием монголов. Их последователь, евразиец Гумилёв, такую попытку предпринял. Вот что он пишет о походе Батыя в книге «От Руси к России» (1992):

«Великий западный поход Батыя правильнее назвать бы великим кавалерийским рейдом, а поход на Русь у нас есть все основания назвать набегом. Ни о каком монгольском завоевании Руси не было и речи... Фактически хан ограничился разрушением тех городов, которые, находясь на пути войска, отказались замириться с монголами и начали вооруженное сопротивление».

И в другой книге — «Древняя Русь и Великая степь» (1989):

«Согласно монгольским правилам войны, те города, которые подчинялись добровольно, получали название "гобалык" — добрый город; монголы с таких городов взимали умеренную контрибуцию лошадьми... и съестными припасами».

По Гумилёву, древние русские, находясь в фазе этнической обскурации, не могли ни толком сопротивляться монголам, ни толком им сдаваться:

«Но тогда причиной разгрома Владимира, Чернигова, Киева и других крупных городов была не феодальная раздробленность, а тупость правителей и их советников-бояр, не умевших и не стремившихся организовать оборону. Когда же тупость становится элементом поведенческого стереотипа, то это симптом финальной фазы этногенеза — обскурации».

Свое оправдание Батыева нашествия Гумилёв завершает словами:

«Следует признать, что поход Батыя по масштабам произведенных разрушений сравним с междоусобной войной, обычной для того неспокойного времени. Но впечатление от него было грандиозным, ибо выяснилось, что Древняя Русь, Польша, поддержанная немецкими рыцарями, и Венгрия не устояли перед кучкой татар».

Тут много неправды. Войско в 30—50 тысяч всадников по тем временам было мощной армией (сотни тысяч, встречающиеся у средневековых хронистов, лишь дань воображению). Монголы далеко не всегда щадили сдавшиеся города. Самые кровавые примеры — многолюдные Бухара и Каре, сдавшиеся без боя в 1220 и 1236 гг. Монголы разрушили оба города, часть жителей перебили, а остальных обратили в рабов.

Осада Козельска. Не приходится говорить и об обскурации, т. е. о моральном вырождении русичей, — они делали что могли — сражались до конца и не сдавались в плен. Стоит вспомнить Козельск — небольшой город в верховьях Оки.

«Козлян, а их всего было около четырех тысяч, не смогли убедить словесы лестные сдать город. За малолетнего князя Василия всё решал народ: "Аще и князь нашь мал есть но умрем за нь"».

Держался Козельск 51 день. Батыю пришлось дожидаться подкреплений. Наконец, монголы разбили стену и взошли на вал:

«Козляне же ножи резахуся с ними. И изъшедше из града, и исъеекоша пращаа их и огню пре даша, и нападоша на плък их, и убишя татар 4000, сами же избьени бышя. Батый же взя град и изби всех, не пощаде от отрочат и до съеущих млеко. А о князи Василии неведомо есть; инии глаголаху, яко у кръви утопл есть, понеже мал бе».

«Могу-Болгусун» — «Злой город», назвал Батый Козельск. Такая вот обскурация.

Осада Козельска описана не только в летописях, но у персидского историка Рашид ад-Дина (1247—1318), собравшего по повелению монгольского правителя Ирана все известное об истории монголов. Невыдуманный подвиг жителей калужского городка (а жило там 4—5 тысяч человек) вошел в мифологию русского самосознания. Память о вольных козлянах, готовых умереть за имя доброе, веру христианскую и маленького князя Василия, останется в народной памяти.

«Повесть о разорении Рязани Батыем». Не менее значима в русской памяти и «Повесть о разорении Рязани Батыем». Автор и время написания произведения неизвестны; Лихачёв полагает, что оно написано в Рязанском княжестве в начале XIV в. «Повесть о разорении Рязани Батыем» объединяет в одно целое летопись и эпические предания. Содержит оно и типичное для древнерусской литературы сочетание печали и славы. Начало «Повести» — чисто летописное:

«В лето 6745. В фторое на десят лето по принесении чюдотвор-наго образа ис Корсуня прииде безбожный царь Батый на Русскую землю со множество вой татарскими, и ста на реце на Воронеже близ Резанскиа земли. И приела на Резань к великому князю Юрью Ингоревичю Резанскому послы безделны, просяща десятины въ всем: во князех и во всяких людех, и во всем».

Великий князь рязанский Юрий Игоревич обратился за помощью к Великому князю Владимирскому, но получил отказ. Далее Никоновская летопись и «Повесть» расходятся. Если в летописи рязанские князья сказали татарам: «Коли нас не будеть, то все ваше будеть», то в «Повести» они направляют к Батыю посольство с дарами во главе с сыном великого князя Юрия — Фёдором. Батый поначалу принял посольство милостиво, но, узнав о «лепоте телом» жены Фёдора, пожелал изведать красоту ее.

«Благоверный князь Фёдор Юрьевич Резанской и посмеяся, и рече царю: "Неполезно бо есть нам християном тобе нечестивому царю водити жены своя на блуд. Аще нас приодолееши, то и женами нашими владети начнеши"».

Поразителен не отказ Фёдора Юрьевича, а то, что он «посмеяся». Для автора это естественно. Как мог ещё ответить на такое предложение русский витязь? По приказу Батыя князь был убит. Верный слуга прячет тело и поспешает к супруге Фёдора Евпраксии. Узнав о гибели мужа, Евпраксия бросилась с грудным сыном Иваном с высоты храма и разбилась насмерть. Весть о гибели сына, невестки и внука обрушивается на Юрия Игоревича. Оплакав погибших, дав последнее целование жене и получив церковное благословение, великий князь с братьями и дружиной отправляется на встречу с войском Батыя.

«И нападоша нань и начата битися крепко и мужествено, и бысть сеча зла и ужасна. Мнози бо силнии полки падоша Батыеви ... един бьяшеся с тысящей, а два со тмою. [Но сила татар одолевает. Гибнут в бою Юрий Игоревич, братья его и] многая князи месныа и воеводы крепкыа, и воинство: удалцы и резвецы резанския. Вси равно умроша и едину чашу смертную пиша. Ни един от них воз-ратися вспять: вси вкупе мёртвии лежаша».

Раненого Олега Игоревича Батый хотел сделать сторонником, но, получив отказ, казнил. Разорив Рязань, Батый пошел на Владимир и Суздаль.

О беде родной земли узнал вельможа рязанский Евпатий Коловрат, бывший тогда в Чернигове. Он собрал дружину в 1700 человек и последовал за Батыем. Нагнав татар, дружина Евпатия «начаша сечи без милости, и сметоша яко все полкы татарскыа». Татары думали, что мертвецы восстали. Наконец, татарам удалось захватить пятерых раненых дружинников. От них Батый узнал, кто громит его полки. Он послал на Евпатия новые силы. Но не удалось победить Евпатия и шурину Батыя Хостовлуру. Евпатий «исполин силою и разсече Хостоврула на полы до седла». Чтобы одолеть Евпатия, татары наводят на него бесчисленные «пороки» и убивают камнями. Восхищаются татары павшими героями, сожалеет Батый, что Евпатий не стал его верным помощником.

В заключительной части «Повести» князь Ингварь Ингваревич возвращается из Чернигова в Рязанскую землю, собирает и оплакивает погибших. Завершается «Повесть» похвалой роду рязанских князей и похоронами знатных и простых рязанцев. Несмотря на разгром Рязанской земли, уничтожение почти всего рода рязанских князей, гибель дружины — «узорочия и воспитания резанского», смерть множества людей, в «Повесть о разорении Рязани Батыем» нет безнадежности. Есть плач о погибших, но есть и гордость за мужество рязанских витязей, вставших против великой силы татарской, за славу рязанских князей и Рязанской земли. В конце повествования Ингварь Ингваревич не только хоронит погибших и ставит кресты каменные, но и произносит молитву, прося Господа, Пресвятую Владычицу, Матерь Христа, и страстотерпцев Бориса и Глеба помочь ему в битве с «агарянами».

«Повесть о разорении Рязани Батыем» имела широкое хождение в Средневековой Руси. Согласно Лихачёву, она представлена 11 редакциями в более чем 60 списках XVI и XVII вв. В начале XIX в. Г.Р. Державин написал трагедию «Евпраксия» о жене князя Фёдора; Н.М. Карамзин включил содержание «Повести» в «Историю государства Российского». Позже Н.М. Языков пишет стихотворение «Евпатий», а Л.А. Мей «Песню про боярина Евпатия Коловрата». В XX в. С.А. Есенин пишет «Песнь о Евпатий Коловрате», В.Г. Ян включает содержание «Повести» в роман «Батый», В.Д. Ряховский пишет повесть «Евпатий Коловрат», В.В. Сорокин — одноименную поэму. Содержание «Повести» вошло в школьные учебники. Можно сказать, что «Повесть о разорении Рязани Батыем» состоялась как утверждающий миф в русском самосознании — миф утверждения, созданный в кризисное время.

Легенда о невидимом граде Китеже. Народная память мудрее учёных. Она не приняла обскурацию древнерусского этноса, о которой пишет Гумилёв, и она же заступилась за князя Владимиро-Суздальского Юрия Всеволодовича, не пришедшего рязанцам на помощь и неудачно сразившегося с татарами на реке Сити. Возможно, Юрий Всеволодович не был хорошим полководцем, но не из-за трусости или подлости опоздал он с помощью рязанцам.

В письме венгерского монаха Юлиана, жившего при его дворе, сообщается, что князь был осведомлен, что монголы готовятся напасть на Русь с четырех сторон, в том числе с востока, со стороны Волжской Булгарии. То, что монголы соединились к югу от Рязани, князь Юрий не знал и опасался удара с востока. Когда же стало ясно, что все силы монголов идут с юга, он послал рязанцам лучшее войско во главе со своим сыном, но было поздно. Посланное войско вместе с остатками рязанских полков дало монголам жестокий бой под Коломной и погибло. Позже, на Сити, погиб и Юрий Всеволодович.

Народная память запомнила Юрия (Георгия) Всеволодовича как богобоязненного и щедрого правителя, основателя Нижнего Новгорода. С его именем связана замечательная легенда о невидимом граде Китеже. Легенда эта существует во множестве версий — устных и письменных. Общее везде лишь место расположения невидимого града — озеро Светлояр в глухих лесах Нижегородского Заволжья. Из письменных источников самым ранним является старообрядческая рукопись «Книга, глаголемая летописец, написана в лето 6646 [1237] сентября в 5 день». Рукопись, обычно именуемая «Китежский летописец», была создана в XVIII в., но в основе сюжета лежат предания, берущие начало, как отмечает Лихачёв, в XIII в.

В «Китежском летописце» повествуется, как благоверный князь Георгий Всеволодович, правивший в Пскове, испросил у великого князя Михаила Черниговского грамоту на строительство «церквей божиих» и городов на Руси. И поехал князь Георгий по городам. В Новгороде он построил церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, а потом построил церкви Успения в Москве и Ростове. И приехал в Ярославль, что на берегу Волги стоит. И сел в струг, и поехал вниз по Волге, и пристал к берегу у Малого Китежа, и отстроил его. В Малом Китеже (Городце) Георгий по просьбе жителей устанавливает образ чудотворный иконы Богородицы Фёдоровской и строит Фёдоровский монастырь. Затем, уже сухим путем, приехал он к озеру именем Светлояр.

«И увидел место то, необычайно прекрасное и многолюдное; и по умолению его жителей повелел благоверный князь Георгий Всеволодович строить на берегу озера того Светлояра город, именем Большой Китеж, ибо место то было необычайно красиво, а на другом берегу озера того была дубовая роща».

И начали строить город каменный — 200 саженей в длину, 100 саженей в ширину. А было это в год 6673 (1165), месяца мая в первый день. И когда были построены Большой и Малый Китеж и отслужены молитвы, вернулся благоверный князь в город свой Псков. И жил там в молитве, посте и бдении, раздавая милостыню. И прожил там 75 лет. Наступил год 6747 (1239).

«Попущением божиим, грехов ради наших, пришел на Русь войной нечестивый и безбожный царь Батый. И разорял он города, и огнем пожигал их, и церкви божий тоже разорял, и огнем пожигал. Людей же мечу предавал, а малых детей ножом закалывал, младых дев блудом осквернял. И был плач великий».

Благоверный князь Георгий Всеволодович, услышав об этом, горько плакал, а потом собрал свое воинство и пошел навстречу Батыю. И была сеча великая. В ту пору было у князя мало воинов, и побежал князь Георгий от нечестивого царя Батыя в Малый Китеж. И сражался там с нечестивым царем Батыем, не пуская в город свой. Ночью же князь вышел тайно из города в Большой Китеж. Утром нечестивый царь захватил Малый Китеж и побил, порубил всех людей. И, не найдя князя, стал мучить одного из жителей, а тот, не вынеся мук, открыл путь. И пришел нечестивый с войском к городу, взял Большой Китеж и убил князя. И ушел из города нечестивый царь Батый. И после него взяли мощи благоверного князя Георгия. И запустели города те, Малый Китеж, что на берегу Волги, и Большой, что на берегу озера Светлояра. И невидим будет Большой Китеж вплоть до пришествия Христова.

Народная память удивительна. Она выбрала в Георгии Всеволодовиче его благочестие, отнюдь не приписав князю заслуг воинских, коими он и не обладал при жизни. Скорее напротив, тайное бегство князя из Малого Китежа, где остались беззащитные жители, выглядит в наших глазах куда хуже ухода исторического Юрия Всеволодовича из Владимира, где было оставлено войско. Но в «Китежском летописце» высвечено главное — появление мощей благоверного князя как знак его святости и чудо града Китежа, не видимого до пришествия Христова.

Духовному значению Китежа посвящена другая старообрядческая рукопись XVIII в. — «Повесть и взыскание о граде сокровенном Китеже». В ней Китеж невидим и оберегаем рукой Божьей как место спасения истинно верующих от «скверны мира сего». Праведные жители безгрешного града денно и нощно молятся «о хотящих спастися искренним сердцем, а не ложным обетом. И если кто хочет спастись и молится, кто обратится к ним, такового приемлют с радостию как наставляемого богом». Тому же, кто сомневается, Господь закрывает град, и покажется он ему пустым местом или лесом.

Как видим, в старообрядческих рукописях нет погружения Китежа в воды Светлояра. Есть закрытие града Христом. Китеж уходит в иное измерение. Именно так записал А. Печерский (П.И. Мельников) устное предание о граде Китеже, ставшее основой общерусского мифа:

«Цел тот город до сих пор — с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового, негниющего леса домами. Цел град, но невидим. Не видать грешным людям славного Китежа. Скрылся он чудесно, божьим повеленьем, когда безбожный царь Батый, разорив Русь Суздальскую, пошел воевать Русь Китежскую... Не допустил Господь басурманского поруганья над святыней христианскою. Десять дней, десять ночей Батыевы полчища искали града Китежа и не могли сыскать, ослепленные. И досель тот град невидим стоит, — откроется перед страшным Христовым судилищем. А на озере Светлом Яре, тихим летним вечером, виднеются отраженные в воде стены, церкви, монастыри, терема княженецкие, хоромы боярские, дворы посадских людей. И слышится по ночам глухой, заунывный звон колоколов китежских».

Есть предания и с погружением Китежа на дно Светлояра, когда Христос, вняв молитве в храме, спасает град от татар. Максим Горький слышал в детстве такое предание от бабушки, что и описал в повести «В людях». Но это не суть важно. Суть же в поиске духовного ответа на обрушившуюся на народ беду Батыева нашествия. И ответ был найден в непокорённом граде Божием.

Нет нужды говорить, насколько чудесная легенда, распространившаяся вместе с романом Мельникова-Печерского «В лесах» (1875), затронула чувства образованных людей России. Появляются ныне забытая опера С.Н. Василенко (1902) и знаменитые «Сказания о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Н.А. Римского-Корсакова (1904). Пишут картины художники Н.К. Рерих, A.M. Васнецов, К.А. Коровин, М.П. Клодт, М.В. Нестеров, Ф.С. Богородский, Н.М. Ромадин, И.С. Глазунов. Поэты и писатели многократно возвращаются к Китежу — А.Н. Майков, М. Горький, В.Г. Короленко, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, М.М. Пришвин, Н.А. Клюев, С.А. Есенин, И.А. Бунин, А.А. Ахматова, М.И. Цветаева, И.С. Шмелев, И.А. Ильин.

Не все авторы принимают Китеж. О неоднозначности отношения русских литераторов к легенде о Китеже пишет С.В. Шешунова. Неприятие незримого града Китежа живет в телепередачах «Мифы о России». Причиной столь различного отношения к знаменитому мифу является его символичность, а дальнейшая оценка определяется политической позицией автора. Ведь град Китеж часто понимается расширительно — как старое русское православие, со святыми местами, мощами, монастырями — всем, что есть Святая Русь. Именно в такой связке видит Китеж Есенин в «Инонии»:

Здесь важно указать, что неоднозначность отношения к легенде в немалой мере определена ее двойным знаком. Это обстоятельство осталось незамеченным, поскольку никто не применял знаковую полярность в оценке мифов. Даже в такой простой форме, как деление мифов на утверждающие и кризисные. Если же принять знаковую шкалу их оценки — от плюса к минусу, то выяснится, что кроме мифов со знаком плюс или минус, а также мифов со знаком 0, вообще не относящихся к данному виду мифов, есть мифы, имеющие оба знака — плюс и минус. Именно таким мифом является легенда о граде Китеже.

Со знаком плюс — утверждающим — выступает уже отмеченная непокорённость града, его уход от завоевателей. К кризисному знаку минус относится эсхатологическое содержание мифа, где град ожидает второго пришествия Христа. Ожидание конца мира вообще характерно для средневекового сознания, и на Руси оно особенно обострилось в связи с появлением монголов — «народов Гог и Магог», предшествующих появлению антихриста. Появление града, закрытого до близкого Страшного суда, представляется вполне объяснимым. Не случайно, что предания о граде Китеже сохранялись в среде старообрядцев, причем в литературной форме появились среди бегунов (странников) — крайнего течения старообрядчества, проповедующих близкий конец света. Последующий выход легенды о граде Китеже на общероссийскую арену породил неоднозначные оценки, в немалой мере вызванные подсознательным ощущением двойственности мифа.

 

5.2. Александр Невский. Выбор России

Благоверный князь Александр Невский. Судьба Северной Руси, ее превращение в Россию, изначально связана с выбором князя Александра Невского, отбившего натиск Запада, ладившего с всесильной Ордой и всегда верного православию. За подвиги свои, за успешный выбор, за верность православию Александр Ярославович был причислен к лику святых. Житие Александра Невского — «Повесть о житии и о храбрости благовернаго и великаго князя Александра» — находится в самой сердцевине русского мифологического комплекса, лежащего в основе национального самосознания.Первоначальный текст жития написан вскоре после смерти Александра (1263), в 70—80-х гг. XIII в. Д.С. Лихачёв предполагает, что житие создано книжником из приближенных владимирского митрополита Кирилла, возможно, с участием самого митрополита. Житие Александра Невского было и остается популярнейшим произведением древнерусской литературы. Известны не менее 15 редакций «Повести о житии» и сотни ее списков XIV—XVII вв. Проповеди, содержащие выдержки из «Повести о житии», по сей день слышны в православных церквях.

Житие Александра Невского стало образцом для последующей житийной литературы о святых князьях, защитниках русской земли (житие Тимофея Довмонта Псковского, житие Дмитрия Донского). Начинается житие традиционно: «Аз худый и многогрешный, малосъмысля, покушаюся писати житие святаго князя Александра, сына Ярославля, а внука Всеволожа». Живописуя облик Александра, автор использует не только идеальные шаблоны, вроде молитвы со слезами перед боем, но и реальные черты князя, облеченные в традиционные житийные формы:

«Но и взор его паче инех человек, и глас его — акы труба в народе лице же его — акы лице Иосифа... сила же бе его — часть от силы Самсоня, и далъ бе ему богъ премудрость Соломоню, храборъство же его — акы царя римскаго Еуспесиана».

Все внимание обращено на главные деяния Александра. Подробно описана Невская битва, где Александр малой дружиной победил многочисленных «римлян» (шведов). Его слова: «Не в силах Бог, но в правде»— на века стали девизом русских воинов в борьбе с могущественным врагом. Не обойдены подвиги сподвижников князя, в частности Гаврилы Олексича, предка Пушкина. От Невской битвы житие переходит к описанию войны с немцами, победы на Чудском озере и сразу последовавшей войны с литовцами, когда Александр «победи 7 ратий единем выездом и множество князей их изби... И начата оттоле блюсти имени его».

В это время «царь сильный в Восточной стране» приглашает Александра приехать покориться ему: «Ты ли един не хощещи покорити ми ся? Но аще хощеши съблюсти землю свою, то приеди скоро къ мне и видиши честь царства моего». Получив благословение от епископа Кирилла, Александр едет в Орду: «И видев его царь Батый, и подивися, и рече велможамъ своимъ: "Истинну ми сказасте, яко несть подобна сему князя". Почьстив же и честно, отпустии».

Разгневался Батый на младшего брата Александра, Андрея, и послал воеводу Неврюя разорить Суздальскую землю. После разорения земли Суздальской Александр ее восстанавливает — строит церкви и города, собирает людей, помогает им. Однажды «приидоша къ нему послы от папы из великого Рима» два кардинала «хытреша» с предложением: «Да послушаеши учения ихъ о законе божий». Ответ Александра и его советников поставил точку в русском выборе. Перечислив основные события Библии и истории христианства, они заключают: «Си вся добре съведаем, а от вас учения не приемлем».

Когда иноверные пожелали, чтобы русские участвовали в их войнах, Александр свершает последний подвиг — едет «к цареви, дабе отмолити люди от беды тоя». Но не забывает послать сына Дмитрия с полками на землю немецкую; русские разоряют Юрьев-Ливонский (Тарту). «Отмолив» напасть, Александр возвращается из Орды, но по дороге разболелся и умер в Городце «месяца ноября в четырнадцатый день». Перед смертью он принял схиму. Узнав о смерти князя, митрополит Кирилл воскликнул: «Чада моя, разумейте, яко уже заиде солнце земли Суздальской!». Тело Александра встречали во Владимире со свечами и кадилами митрополит, князья и бояре, весь народ. Все хотели прикоснуться к святому телу. Стояли вопль, стон и плач, каких никогда не было. Тело положили в церкви Рождества Святой Богородицы. Когда Севастьян-эконом и Кирилл-митрополит хотят разжать его руку, чтобы вложить в нее грамоту духовную, князь, как живой, протянул руку и принял грамоту. Чудо свершилось.

Почитание Александра как святого началось в Суздальской земле сразу после его смерти. Общецерковное прославление состоялось на Московском соборе 1547 г. В дальнейшем слава Александра становится частью славы Российского государства. В 1724 г. по велению Петра I состоялось перенесение мощей Александра Невского из Рождественского монастыря Владимира в Троицкий монастырь Санкт-Петербурга. В титул святого князя Александра Невского было добавлено великий. В 1725 г. был учрежден орден Святого Александра Невского. Почитание Александра было прервано приходом к власти большевиков, недругов «великорусского шовинизма». В Малой Советской Энциклопедии 1930 г. о нём писали так:

«Княжил в Новгороде, оказал ценные услуги новгородскому капиталу, победоносно отстоял для него побережье Финского залива. В 1252 году А. достает себе в Орде ярлык на великое княжение... Подавлял волнения русского населения, протестовавшего против тяжелой дани татарам. "Мирная" политика А. была оценена ладившей с ханом русской церковью: после смерти А. она объявила его святым».

С середины 30-х гг., в результате укрепления в СССР государственного начала возобновляется почитание Александра Невского как русского исторического героя. В 1938 г. по поручению И.В. Сталина С.М. Эйзенштейн снимает фильм «Александр Невский», за который получает орден Ленина, а позже Сталинскую премию. Характерно, что Сталин не дал Эйзенштейну завершить фильм смертью Александра по возвращении из Орды: «Не может умирать такой хороший князь». Для Сталина этот фильм означал мобилизацию советского народа в предстоящей борьбе на два фронта — против Германии и Японии. В годы Великой Отечественной войны фильм «Александр Невский» и звучавшая в нем кантата С.С. Прокофьева «Вставайте, люди русские! На правый бой, на смертный бой!» имели общенародное признание. В 1942 г. был учрежден советский орден Александра Невского. С 1992 г. орден Александра Невского становится орденом Российской Федерации.

Вокруг Александра Невского. Исторический Александр Невский получил не столь однозначную оценку в работах историков. Точнее, современных историков. Историки XIX — начала XX в. единогласно сходились во мнении, что Александр выбрал из двух зол меньшее — отражать натиск Запада и подчиниться Орде. Об этом же писал в 20-х гг. евразиец Г.В. Вернадский:

«Русь могла погибнуть между двух огней в героической борьбе, но устоять и спастись в борьбе одновременно на два фронта она не могла. Предстояло выбирать между Востоком и Западом. Двое сильнейших русских князей этого времени сделали выбор по-разному. Даниил Галицкий выбрал Запад и с его помощью попытался вести борьбу против Востока. Александр Невский выбрал Восток и под его защитою решил отбиваться от Запада».

Гумилёв идет дальше, он уверяет, что никакого завоевания Руси монголами не было, а был военный союз, заключенный Александром с Батыем:

«Ведь и говорить о завоевании России монголами нелепо, потому что монголы в 1249 году ушли из России, и вопрос о взаимоотношениях между Великим монгольским Улусом и Великим княжеством Владимирским ставился уже позже и решен был в княжение Александра Невского, когда он... добился выгодного союза с Золотой Ордой».

Тут не без преувеличения. Был не союз, а иго — жесткое и тяжелое. Тяжелей всего была даже не дань, а карательные и грабительские набеги. За 233 лет ига было 50 татарских походов или крупных набегов на Русь. Иными словами, один набег в четыре-пять лет. Но была и веротерпимость (первые 100 лет), и отсутствие оккупации, тем более колонизации, и невмешательство в повседневную жизнь. В отдельных случаях татарская защита Руси действительно имела место. Так, в 1269 г. ливонцы собрали огромное по тем временам войско в 18 тысяч человек для завоевания Пскова и Новгорода. Сын Александра, Дмитрий, обратился к хану Менгу-Тимуру за помощью и тот прислал ему отряд всадников. Этого оказалось достаточно — ливонцы «замиришася по всей воле новгородской, зело бо бояхуся имени татарского».

Новый вызов делам и имени Александра Невского пришел с Запада. В 30-х гг. XX в. появились работы польского историка И. Уминского и немецкого — A.M. Аммана, в которых осуждалось нежелание русского князя совместно с западными христианами бороться против татар. По мнению Аммана, Александр совершил ошибку, отвергнув союз с папством и подчинившись татарам. Причиной было «его полное отвращение к Западу». Такая позиция «положила предел западному культурному влиянию на многие десятилетия». Александр выбрал «иго» вместо того, чтобы «Русь стала предпольем европейской крепости в оборонительном сражении против татар». Комментарии здесь излишни. Достаточно вспомнить безуспешные попытки Даниила Галицкого сделать из своего княжества такое «предполье». Запад ничем ему не помог, а после смерти Даниила его княжество было поделено между Польшей и Литвой.

Несравненно более изощрёнными были обвинения, выдвинутые в середине 80-х гг. в книге британского историка Д. Феннелла «Кризис средневековой Руси. 1200—1304». Здесь князь Александр критикуется в первую очередь как человек, предавший своего брата Андрея и наведший татар на Русь. Феннелла также возмущают помощь Александра татарам в проведении переписи суздальцев и новгородцев для сбора дани, подавление антитатарских выступлений, иными словами, предательство русских интересов. Отмечает Феннелл и незначительность военных побед Александра, никак не сказавшихся на защите западных рубежей Руси.

Критика Феннелла попала в больное место. Тут есть логика правдоподобия. Александр не мог быть доволен, когда в 1248 г. в столице монголов Каракоруме ханша Огуль Гаймыш отдала брату Андрею принадлежащее Александру по старшинству Великое княжество Владимирское, а он сам получил почетный, но пустой ярлык на «всю Русьскую землю» и дотла разоренный Киев. Хотя братья не поссорились, несправедливость раздела была очевидна. В 1252 г. великим ханом монголов был избран Менгу, друг Батыя. Вскоре Александр едет в Орду, судя по всему, для получения ярлыка на Владимирское княжение. Во время пребывания Александра в Орде сын Батыя Сартак (Батый был в Каракоруме) посылает во Владимирское княжество рать Неврюя. Андрей даёт ему сражение, проигрывает и бежит в Швецию. Александр вступает во владение разоренным княжеством и начинает его восстанавливать.

В этой логике есть неувязки. Сартак вызывал к себе и Андрея, но тот не поехал. Одновременно с войском Неврюя была послана рать Куремсы на Даниила Галицкого, тестя и союзника Андрея, что означает кампанию против ненадёжных князей, а не угождение просьбам Александра. Не было между братьями и ненависти. Через четыре года Александр добивается прощения Андрея в Орде, тот возвращается на Русь и получает от брата Суздальское княжество — самые плодородные земли отчины Ярославичей. Жалоба Александра на Андрея об утаивании дани, якобы вызвавшая поход Неврюя, не упоминается ни в одном средневековом историческом источнике (ни в одной из 12 летописей), а есть только в «Истории Российской» В.Н. Татищева (1774), не разделявшего летописи и собственные суждения. Наконец, кроме Александра, на княжение во Владимире претендовал его дядя Святослав Всеволодович, месяцами живший в Орде. Так что информации у монголов хватало.

Не столь безусловна была и поддержка Александром татар. Когда в 1262 г. по городам Северо-Восточной Руси прошли волнения и были изгнаны татарские сборщики дани, Александр не пошевелил пальцем (считают, что он тайно поощрял горожан). Чтобы избежать карательного похода татар, он собрал богатые дары и поехал в Орду. После этих событий сбор ордынского выхода начал переходить к русским князьям. Переход сбора дани князьям означал конец монгольского контроля над Русью.

Несмотря на отсутствие новых доказательств, в 90-х гг. начался идеологический поход против Александра Невского. Среди обличителей выделялись историки и публицисты И.Н. Данилевский, Н.В. Журавлев, Н.П. Соколов, М.М. Сокольский, Д.В. Чернышевский, И. Яковенко. Из десятков высказываний в СМИ приведу наиболее известные — бывшего «прораба перестройки», историка Ю.Н Афанасьева, и знатока средневекового оружия М.В.Горелика. Афанасьев так отзывался об Александре Невском в «Общей газете» и «Родине»:

«Александр Невский... Герой, святой, наше знамя... Он сказал татарам: я вам соберу дани больше, чем вы сможете. Но за это подмогните побить моих соседей. Подмогли и побили. И дали ему титул великого князя. <...> Он начал действовать в союзе с татарами против других князей: наказывал русских — в том числе и новгородцев — за неповиновение завоевателям, да так, как монголам даже не снилось (он и носы резал, и уши обрезал, и головы отсекал, и на кол сажал). ...Но сегодняшнее мифологическое сознание воспримет известие о том, что князь фактически являлся "первым коллаборационистом" ...как антипатриотическое очернительство».

Ещё прямолинейнее М.В. Горелик в «Огоньке»: «Есть такой сатана русской истории — Александр Невский. У него была цель — княжить во Владимире, и ради шкурных интересов он насадил на Руси лютое татарское иго. И сделал это самым гнусным образом — предав брата».

На самом деле навет Александра на брата далеко не доказан, о чем писалось выше, а его жестокость была жестокостью правителя того времени, когда непокорных увечили и казнили. Князь жестоко наказал советников своего сына Василия, княжившего тогда в Новгороде: «Овому носа урезаша, а иному очи выимаша», хотя обошелся без описанного Афанасьевым сажания на кол. Причиной кары было убийство новгородцами посадника Михалки, ставленника Александра Невского, и их отказ выплачивать дань татарам. Покарав немногих, князь избежал разгрома Новгорода татарами и предотвратил гибель десятков тысяч людей. Иными словами, он предпочитал платить дань гривнами, а не жизнями.

Можно согласиться с критиками Александра Невского, что его битвы не относятся к числу крупных сражений того времени. Но никак нельзя назвать их ничтожными и не имевшими значения в исторической судьбе России. Конечно, битвы в прибалтийском захолустье выглядят скромно на фоне одновременного разгрома немецко-польского войска при Лигнице (1241), когда монголы для статистики отрезали у убитых врагов правые уши и набили ими девять мешков. В битвах Александра пали сотни, а не тысячи, но важно, когда и с кем он сражался. Ведь битвы на Неве и Чудском озере (1240 и 1242) случились сразу после нашествия монголов, когда у русских, казалось, не вообще осталось сил. Католическая церковь всерьез думала о распространении власти папы на русские земли. В 1237 г. папа Григорий IX обратился к шведскому архиепископу с призывом организовать крестовый поход в Финляндию против «тавастов» (финнов) «и их соседей» (а ими были карелы и новгородцы). В 1238 г. папский легат организовал встречу датского короля и магистра Тевтонского ордена, где был достигнут договор о совместных действиях крестоносцев в Эстонии.

В результате дипломатической активности папских посланцев шведы и немцы с датчанами в 1240 г. согласованно нападают на новгородские и псковские земли. Шведы высаживаются в низовьях Невы, а ливонские и датские рыцари захватывают Изборск. Русские понимали связь этих событий с замыслами Рима. Не случайно в житие Александра Невского шведы названы «римлянами» и отмечено, что их сопровождал епископ. Дальнейшее известно — 20-летней Александр с небольшой дружиной разбил шведский десант. Разоблачители Александра Невского либо вообще отрицают Невскую битву, либо утверждают, что она была стычкой с несколькими убитыми. И.Н. Данилевский обосновывает это, ссылаясь на малые потери русских:

«Победа на Неве стоила новгородцам и ладожанам жизни двадцати земляков ("или мне [менее], Богь весть", — философски замечает автор сообщения в Новгородской первой летописи)».

Здесь всё верно, кроме замены одного слова — не «земляков», а «мужей» писал летописец. А «муж» тогда означал дружинника, стоявшего во главе небольшого подразделения — «копья», что в разы увеличивает русские потери... и масштаб битвы. Не стоит забывать и потери «римлян»: «Много ихъ паде; и накладше корабля два вятшихъ мужь, преже себе пустиша и к морю; а прок их [прочих], ископавше яму, вметаша в ню бещисла; а инии мнози язвьни [ранены] быша; и в ту нощь, не дождавше света понедельника, посрамлени отъидоша». По европейским меркам было сражение среднего масштаба.

С Ледовым побоищем повторяется тот же набор «разоблачений». Одни отрицают, что битва на Чудском озере вообще имела место. Другие, как И.Н. Данилевский, всячески преуменьшают ее масштабы, веря только цифрам «Ливонской рифмованной хроники» о потерях ливонцев — 20 убитых и 6 взятых в плен и отметая сведения Новгородской и Псковской летописей о 400 (в Псковской — 500) убитых и 50 пленных немцах, не считая многочисленной чуди (эстонцев). Мнение многих советских и российских историков о том, что летописи и «Хроника» не противоречат друг другу, поскольку в летописях указано общее число немецких потерь, а в «Хронике» — только потери орденских рыцарей, Данилевский отметает, не обсуждая:

«В крайнем случае историки пытаются "согласовать" числа, приведенные древнерусскими летописцами, и данные Рифмованной хроники: ссылаются на то, что летописец якобы привел полные данные потерь противника, а Хроника учла только полноправных рыцарей. Естественно, ни подтвердить, ни опровергнуть такие догадки невозможно».

Между тем разгадывать нечего — достаточно прочитать две строфы из «Рифмованной хроники»: «Там было убито двадцать братьев-рыцарей, а шесть было взято в плен». Братьями называли только членов рыцарского ордена; в 1242 г. их было меньше 100 на всю Ливонию; каждый стоял во главе подразделения — копья, и они составляли лишь малую часть крестоносцев. Так, в ливонском войске, собранном для осады Пскова в 1269 г. (поход сорвало прибытие татар), из 18 тысяч человек братьев рыцарей было всего 180. Поэтому нет оснований сомневаться в правдивости летописцев, сообщавших о немецких потерях в целом (без потерь эстов). Кроме братьев, со стороны немцев были рыцари Дорпатского епископа, датские рыцари и рыцари-гости из Европы. Об этом пишет британский историк Д. Никол в книге «Озеро Пейпус 1242: Битва на льду» (1998). По его оценке, в битве участвовало 800 конных рыцарей и оруженосцев, 700 пехотинцев кнехтов и порядка 1000 эстов. Русских, по мнению Николса, было около 6 тысяч. Битву по европейским масштабам можно назвать крупным сражением.

Характерно, что отечественные разоблачители Невского книгу Николса игнорируют. Случай странный, поскольку обычно они доверяют иностранным источникам и не доверяют своим. Правда, в немилости у них находится и «Хроника Тевтонского ордена XV века», в которой сообщается, что при взятии князем Александром Пскова погибло 70 братьев рыцарей со своими людьми. Здесь, видимо, приведено общее число братьев, погибших в ходе кампании Александра Невского по освобождению русских земель — взятию Копорья, Изборска, Пскова, рейдов в Ливонию и битвы на Чудском озере. В результате немцы вернули все захваченные русские земли и заключили мир. Были и другие победоносные походы Невского — в Финляндию против шведов и несколько раз против литовцев, новой угрозы Руси. Поражений у него не было.

Ордынская политика Александра Невского дала Северной Руси 20-летнюю передышку без татарских набегов (1252—1271). Нарушили ее сами князья, ставшие приглашать татар для участия в междоусобицах. Битва на Чудском озере на 10 лет обеспечила мир на ливонской границе (1242—1253). Александру удалось сохранить единство Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, что позволило избежать раскола этнического поля нарождающегося великорусского этноса. Путь задабривания ордынских ханов и отпора католической агрессии принёс долговременные плоды в виде появления Московской Руси, а затем Российского государства.

Этот путь не означал выбор Азии и отказ от Европы, как преподносит его И.Н. Данилевский: «Пожалуй, именно в эти страшные для Руси десятилетия был сделан окончательный выбор между двумя социально-культурными моделями развития: между Востоком и Западом, между Азией и Европой». Путь князя Александра означал сохранение православия как духовного стержня России. Об этом почти 100 лет назад писал Г.В. Вернадский: «Два подвига Александра Невского — подвиг брани на Западе и подвиг смирения на Востоке — имели единственную цель: сбережение православия как источника нравственной и политической силы русского народа».

Александр не делал выбор между Западом — Европой и Востоком — Азией, но сохранял верность православию — Евразии. Ибо веру свою Русь получила из Евразии — от Византии. Евразийская сущность православия облегчила взаимопонимание с веротерпимыми монголами. Менялись и сами русские — направление рек бассейна Волги, даже без посредничества Орды, вело их в Евразию — к Уралу и Каспию, к неизбежной психологической притирке и культурному обмену с живущими там народами. Так развивалась и крепла русская цивилизация — православная и евразийская, спасенная в тяжелый час Александром Невским.

Выбор Александра Невского глубоко отвратителен современным либералам-западникам. Кроме выступлений и журнальных статей появились книги, где идет развенчание «культа личности» Александра. В 1990 г. М.М. Соколовский опубликовал книгу «Неверная память (Герои и антигерои России)», где писал:

«Позор русского исторического сознания, русской исторической памяти в том, что Александр Невский стал непререкаемым понятием национальной гордости, стал фетишем, стал знаменем не секты или партии, а того самого народа, чью историческую судьбу он жестоко исковеркал».

В XXI в. появляются книги: А.А. Бушков и А.М. Буровский «Россия, которой не было — 2. Русская Атлантида» (2001), И.Н. Данилевский «Русские земли глазами современников и потомков» (2001), И.В. Карацуба, И.В. Курукин и Н.П. Соколов «Развилки родной истории» (2005), Балабуха А.Д. «Когда врут учебники истории. Прошлое, которого никогда не было» (2005), А.Н. Нестеренко «Кто победил в Ледовом побоище» (2006). Книги эти различаются по полноте материала и профессионализму авторов, но у них есть общее — неприязнь к Александру Невскому и желание стереть из памяти россиян его доброе имя. Ну а как насчет новых книг, признающих положительную роль князя Александра? Мне известна лишь одна — А.А. Горский «Москва и Орда» (2000). На сегодня князь проигрывает информационную войну.

Кризисное состояние российского общества породило всплеск кризисных мифов и их борьбу с мифами утверждающими. Ниспровержение благоверного князя пытаются подать как объективную закономерность. И.Г. Яковенко считает, что выбор Александра Невского исчерпал себя:

«На отрезке истории между XVI и XX веками выбор Восточной Руси оказался эффективнее. Украина и Белоруссия не смогли создать независимые государства. Москва одолела Литву, создала империю, а позднее объединила все остальные территории исторической Руси. Московская идеология притязала на окончательное решение о выборе XIII века. Эти претензии не оправдались. Выбор Боголюбского — Невского — Грозного — Петра I — Сталина изжил себя. Империя кончилась».

Последнее десятилетие XX в., когда Яковенко объявил о поражении исторического выбора Восточной Руси, богато на предсказания. Френсис Фукуяма обещал тогда конец мировой истории, победу западной идеи и движение к всеобщей гармонии по американскому образцу Писал он это в 1989 г. Позже Фукуяма признал, что конца история так и не случилось. Ошибся и Яковенко. Цивилизационный выбор России оказался удивительно устойчив. И это значит, что Россия выходит из кризиса. Конец же кризиса означает конец порожденных им мифов. Как это случалось не раз на Руси. Так что, скорее всего, будущие поколения сохранят благодарную память об Александре Невском.

 

5.3. Святая Русь и Сергий Радонежский

В 1280 г. в Орде началась усобица, которой немедленно воспользовались русские князья, но не для освобождения, а для сведения счетов друг с другом. Две группы князей во главе с сыновьями Невского Андреем и Дмитрием начали борьбу за великий владимирский стол и за передел уделов. В борьбу эту они вовлекают татарских ханов расколовшейся Орды, те высылают войска, разорявшие оправившуюся было Северо-Восточную Русь. Впрочем, князья мало чем уступают татарам. Так, княживший в Переславле Фёдор Чёрный (Чермный), узнав, что Переславль передан другому князю,«пожёг этот город, вероятно, с досады». Неудивительно, что люди искали поддержки и утешения в церкви.

Православная церковь стала главной духовной опорой народа и пользовалась высоким авторитетом. Высшие церковные деятели пытались примирять враждующих князей, и иногда успешно. Ордынские ханы даровали православному духовенству свободу от налогов и неприкосновенность священнослужителей. Все это привело к усилению религиозного начала и церковного влияния среди населения Северо-Восточной Руси. Полуязыческое двоеверие сменяется более или менее чистым христианством. С XIV в. сельские жители именуются уже не смерды, а христъяне, хрестьяне. Перенос митрополитом Максимом митрополии из Киева во Владимир в 1299 г. означал, что Северо-Восточная Русь стала центром русского православия.

В XIV в. Северо-Восточная Русь меньше страдала от междоусобиц и набегов татар, чем в XIII в. Исключение составляло соперничество московских и тверских князей за великий владимирский стол. В этой борьбе московские князья показали себя хитрыми и беспринципными политиками — благодаря их интригам три тверских князя были казнены в Орде, а восставшую Тверь подвергли страшному разгрому татарские и московские войска. О восстании Твери в народной памяти осталась песня «Щелкан Дудентьевич», в ней братья Борисовичи разорвали пополам злого Щелкана (баскака Чол-хана) за издевательства над тверичанами:

Великим князем стал московский князь Иван Данилович, по прозвищу Калита (1328). С тех пор ярлык на великое княжение и право на сбор налогов для Орды прочно перешли к Москве. Важнейшее значение для Московского княжества имел перенос в Москву митрополичьей кафедры митрополитом Петром в 1325 г. Через год Пётр умер, но перед смертью сказал Ивану Даниловичу:

«Если ты успокоишь старость мою и возведешь здесь храм Богоматери, то будешь славнее всех иных князей, и род твой возвеличится, кости мои останутся в сем граде, святители захотят обитать в оном, и руки его взыдут на плещи врагов наших».

Тело митрополита было погребено в построенном согласно его желанию Успенском соборе, в каменном гробу, который он сам приготовил. Так Москва начала приобретать статус святого града.

Какими бы ни были первые московские князья, но они обеспечили мир и спокойствие в территориально растущем Московском княжестве. Симеоновская летопись сообщает, что в правление Ивана Калиты наступила «тишина велика по всей земли». В московские земли стекались жители соседних княжеств и переселенцы из дальней Киевщины и Черниговщины. Это привело к быстрому росту населения. В XIV в. было основано 185 новых поселений, их общее число увеличилось в четыре раза и намного превысило количество поселений, существовавших до нашествия. Переселялись не только крестьяне, но бояре, получавшие от московских князей вотчины. Особенно широкий размах получила монастырская колонизация пустынных земель. Начало ее связано с деятельностью преподобного Сергия Радонежского.

О Сергии Радонежском составлено «Житие преподобнаго и Богоноснаго отца нашего, игумена Сергиачюдотворца», написанное в начале XV в. учеником Сергия Епифанием Премудрым и переделанное (дополненное чудесами у гроба святого) в середине XV в. Пахомием Логофетом. До нас житие дошло в нескольких редакциях XV — XVI вв. Из жития узнаем, что будущий святой родился в боярской семье в отдаленном селении Ростовского княжества. Мальчик Варфоломей с ранних лет отличался благочестием. Ещё до рождения с ним произошло чудо, — находясь в утробе матери, он трижды вскричал в церкви во время молитвы, а в возрасте семи лет старец черноризец молитвой чудесным образом помог ему освоить грамоту. По переезде семьи в Радонеж юный Варфоломей обратился к родителям с просьбой разрешить ему принять пострижение, но родители просили обождать до их смерти, ведь они стары и больны. На что он с радостию согласился и до конца их дней ухаживал за ними.

Похоронив родителей, Варфоломей уговорил брата поселиться пустынниками в Радонежских лесах. Нашли они место в чаще леса, где был источник воды. Там построили церковь, освященную Варфоломеем в честь Святой Троицы. Вскоре брат покинул его, а Варфоломей был пострижен игуменом Митрофаном и получил в монашестве имя Сергий. Два года он пребывал в одиночестве. Только звери — волки и медведи — приходили к нему, но его не трогали. Начали появляться другие монахи и селиться рядом. Так возник монастырь, его игуменом по смирению Сергия стал Митрофан. По смерти Митрофана монахи и епископ Афанасий настояли, чтобы игуменом стал Сергий. Монастырь рос, вокруг появились селения. Крестьяне и князья шли к преподобному за поучением и помощью. Случались и чудеса: Сергий крестным знамением открыл целебный источник, исцелил бесноватого вельможу и молитвой оживил отрока. Слух о Сергии разнесся по Руси и за ее пределами.

Пришло время, и Сергий получил от константинопольского патриарха указание сделать монастырь общежительным. Сергий ввел общежительный устав, принятый потом в большинстве монастырей. Все монахи имели общее хозяйство и совместно трудились. Трудами их и вкладами верующих монастырь богател, но никто из бедных, в обитель приходивших, с пустыми руками не уходил. Странники и нищие имели в монастыре пищу и кров. Кроме Троицкого монастыря, Сергий основал ещё несколько монастырей, во главе их он поставил своих учеников. Когда Московскому княжеству стало угрожать нашествие Мамая, к Сергию пришел князь Дмитрий. Сергий благословил его и предсказал победу. Митрополит Алексий, чувствуя приближение конца земной жизни, упрашивал Сергия стать русским митрополитом, но Сергий решительно отказался. Незадолго перед смертью Сергий имел чудное видение — его посетила Богоматерь и сказала, что молитва преподобного об учениках и об обители услышана и что Она будет сохранять и покрывать это место. Скончался Сергий в 6900 [1392] г., в глубокой старости.

После смерти Сергия у его гроба случились многие чудеса. В 1452 г. он был причислен к лику святых. Но не только чудеса привлекли людей к Сергию и сделали его символом русской святости. Важен облик святого, сочетавшего веру в Бога, самопожертвование, любовь к людям и животным, трудолюбие, смирение и принципиальность. О вере в Бога говорит вся его жизнь, и она же есть свидетельство самопожертвования. Взять хотя бы просьбу Варфоломея к родителям отпустить его в иноки, и когда они стали просить его остаться с ними и ухаживать за их старостью, он согласился «с радостию», хотя мечта его жизни отдалялась. О человечности Сергия в житие написано:

«Прочяя же добродетели его како имам поведати: тихость, кротость, слова млъчание, смирение, безгневие, простота безъ пестроты? Любовь равну имея къ всем человеком, никогда же къ ярости себе, ни на претыкание, ни на обиду, ни на слабость, ни на смех».

В те времена, когда дикие звери изобиловали и были опасны, удивительно добро выглядит отношение Сергия к животным. Когда Сергий жил один в лесной чаще, к нему повадился медведь. Сергий выносил кусок хлеба и клал на пень; зверь брал пищу и уходил. Бывало, что у преподобного был всего один кусок хлеба, тогда он делил его на две части и половину отдавал медведю. Иногда же он бросал зверю весь кусок хлеба, а сам оставался голодным, предпочитая голодать, но не обмануть ожидания зверя. И продолжалось так больше года.

Сергий отличался редким трудолюбием. Житие описывает, что он служил поселившимся рядом монахам, «яко купленый раб»: колол для всех дрова, толок зерно, молол муку, пёк хлеб, готовил, шил одежду и обувь и из источника носил в гору воду и каждому у кельи ставил. Тяжко работал он и когда стал игуменом. Он никогда не просил пожертвования у прихожан и другим монахам запрещал это делать. Примечательно, что, когда в монастыре был голод, он нанялся к одному из старцев сделать сени перед кельей за решето гнилого хлеба, но хлеб этот взял, лишь когда сделал работу, хотя не ел четыре дня. Неудивительно, что Сергия любили крестьяне, простой трудящийся народ. Но его любили и князья — они ценили его мудрость и прислушивались к советам. Не раз Сергию удавалось примирять их. Особое значение имело благословение Сергием князя Дмитрия, готовящегося к походу против Мамая. Сергий возвел битву на Куликовом поле в ранг религиозного подвига.

Особо нужно сказать о порожденном Сергием монастырском строительстве. К концу XIV в. в Троице-Сергиевом монастыре жило 700 монахов и неподалеку возникли слобода и деревни — дикий лесной край был освоен. Сергий и его ученики основали около 40 монастырей. Всего же в XIV в. было основано более 200 монастырей, больше, чем за всю предыдущую историю Руси. Началось освоение Русского Севера — богатейшего края, где жили малочисленные финские и угорские народы. Освоение мирное — не рыцарями с крестом и мечом, а подвижниками с мирным учением Христа и грамотностью. Стефан Пермский (1340—1395), создавший азбуку зырян (коми), горячо любил Сергия и очень желал повидаться с ним на пути из Пермской земли, но не имел времени. Находясь в 10 верстах от Троице-Сергиева монастыря, Стефан, помолившись, обратился в сторону обители и с поклоном произнес: «Мир тебе, духовный брате!» На что Сергий, прервав трапезу, встал, совершил молитву и, поклонившись, ответил: «Радуйся и ты, пастуше Христова стада, и мир Божий да пребывает с тобою!».

Северо-Восточная Русь преображалась в Святую Русь, страну монастырей и церквей. Импульс монастырского строительства, заданный Сергием, продлился столетия. В XVI в. церкви принадлежало около трети всех земельных владений России. Иностранцы, посещавшие страну, дивились множеству церквей и монастырей. Церковь играла ведущую роль в объединении княжеств и создании единого русского государства. Нельзя согласиться с историками, считавшими, что объединению Руси способствовали татары. При броскости фраз — «Власть хана была грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие князья умели запутывать дела своей земли» (В.О. Ключевский) или «Внешнее влияние татарского ига... благоприятствует объединению князей» (А.А. Кизеветтер) — за ними нет исторической правды. Ордынские ханы придерживались политики разделяй и властвуй и натравливали князей друг на друга. Северо-Восточная Русь держалась вовсе не на татарах, а на православии. Татары повлияли лишь в том, что без них Россия собралась бы вокруг Твери, а не Москвы.

Можно согласиться с Гумилёвым, что в XIV в. в Северо-Восточной Руси произошел всплеск пассионарности и что очень многие пассионарии посвятили себя Православной церкви. Можно согласиться и с тем, что рост пассионарности был проявлением этногенеза великорусского этноса. В этом смысле фигура Сергия Радонежского знаменует не только новый этап духовности русского православия и начало монастырского освоения Русского Севера, но наступление нового этапа этногенеза русского народа. Значение святого Сергия определяется не только величиной его личности, но всем комплексом — местом, людьми, культурой и историей с ним связанной. Ведь Сергий неотрывен от своего детища — Троице-Сергиева монастыря.

Уже в XV в. в монастыре возникла литературная традиция. Епифаний Премудрый, а вслед за ним Пахомий Логофет составили шедевр житийного писания «Житие преподобного Сергия» и жития других русских святых — митрополита Петра, Стефана Пермского, Кирилла Белозерского. В монастыре составляются летописи, переписываются рукописи, пишутся иконы. Здесь сложился талант монаха Андрея Рублева (ок. 1360 — ок.1430), гениального русского художника. В память Сергия Рублев написал «Троицу». Вместе с Даниилом Чёрным он руководил работами по росписи иконостаса Троицкого собора. В Троице-Сергиевом монастыре работал замечательный ювелир XV в. Амвросий. Д.С. Лихачёв называет этот взлет духовной и культурной жизни второй половины XVI — начала XV в. «Предвозрождением» (так и не наступившего Возрождения).

В 1550-х гг. Троицкий монастырь обнесли белокаменной стеной. А в 1585 г. построили Успенский собор. Стена пригодилась — во время Смутного времени монастырь был осажден 15-тысячным польско-литовским войском. Двухтысячный русский гарнизон, руководимый архимандритом Дионисием и воеводой Алексеем Ивановичем Голохвастовым, защищался в тяжелейших условиях, но отбил все попытки взять монастырь. После 16 месяцев штурмов и подкопов — с сентября 1608 по январь 1610 г. — полякам пришлось снять осаду. Их отступление положило начало освобождению от захватчиков. Осада монастыря была описана келарем Авраамием Палицыным в «Истории в память предыдущим родом», известной как «Сказание Авраамия Палицына».

В дальнейшем русские цари регулярно совершали паломничества к святым местам — Троицкий ход. В монастыре был крещён Иван Грозный. Во время Стрелецкого бунта (1682) монастырь стал убежищем для царевны Софьи и царевичей Ивана и Петра. В 1689 г. в монастыре укрывался от Софьи Пётр I. В его же время в обители появилась замечательная трапезная в стиле барокко. В 1744 г. Троице-Сергиев монастырь был удостоен титула лавры: главой ее стал митрополит Московский. В лавре захоронены многие князья и бояре — представители рода Годуновых, других знатных домов, московские архиереи и патриархи Алексий I и Пимен. В 1814 г. в лавре основали Московскую духовную академию. В ней учились философы В.Ф. Соловьёв и П.А. Флоренский. На кладбище Черниговского скита возле Троице-Сергиевой лавры похоронены замечательные писатели и философы К.Н. Леонтьев и В.В. Розанов.

После революции большевики закрыли Троице-Сергиеву лавру, переделав ее в музей, но в 1946 г. по указанию Сталина лавра была вновь открыта, а с 1948 г. возобновила работу Духовная академия. В лавре проводятся архиерейские и поместные соборы Русской Православной Церкви, международные встречи, отмечаются главные православные праздники. Тысячи паломников приходят поклониться мощам Сергия, помолиться в церквах лавры, испить воды из источника со святой водой.

Виднейший религиозный философ XX в. Павел Флоренский считал, что Сергий Радонежский занимает исключительное место в русской культуре. Он писал:

«Вглядываясь в русскую историю, в самую ткань русской культуры, мы не найдем ни одной нити, которая не приводила бы к этому первоузлу: нравственная идея, государственность, живопись, зодчество, литература, русская школа, русская наука — все эти линии русской культуры сходятся к Преподобному. В лице его русский народ сознал себя; свое культурно-историческое место, свою культурную задачу и тогда только, сознав себя, получил историческое право на самостоятельность. Куликово поле, вдохновленное и подготовленное у Троицы, ещё за год до самой развязки, было пробуждением Руси, как народа исторического; Преподобным Сергием incipit historia [начало истории]».

Сергий Радонежский вместе с Троице-Сергиевой лаврой представляют мощный и вполне современный утверждающий комплекс в русском самосознании.

 

5.4. Куликовская битва

Что привело к Куликову полю. 8 сентября 1380 г., в день Рождества Пресвятой Богородицы, на Куликовом поле при впадении Непрядвы в Дон произошла битва русских войск, возглавляемых московским князем Дмитрием Ивановичем, позже известным как Дмитрий Донской, и многоплеменной армии во главе с эмиром Мамаем. Победили русские. За 800 лет своей истории русские выиграли сотни битв, иногда судьбоносных, но лишь три — Куликовская битва, Бородино и Сталинградская битва — вошли в пантеон русской мифологии как олицетворение высшей воинской славы.

Выбор мифов происходит по-разному. Иногда всё начинается с творческого акта создания мифа, затем его принимает группа посвященных, и, наконец, миф распространяется среди населения. Но чаще бывает наоборот — некое выдающееся событие глубоко задевает народные чувства и требует отображения, которое, если оно удачно, приобретает статус мифа. Именно так произошло с битвой на Куликовом поле — о ней писали кратко и пространно в летописях, было создано поэтическое произведение «Задонщина», существующее опять же в разных версиях, но всё это не легло на душу. И лишь «Сказание о Мамаевом побоище» оказалось тем, что хотел услышать народ, что он принял как основу национального мифа, того мифа, который дошел до наших дней.

Событие, породившее миф, произошло не случайно. К Куликову полю привело изменение соотношения сил Золотой Орды и Московского княжества. В Орде с 50-х гг. XIV в. шла усобица — «великая замятия», когда за 30 лет сменилось 25 ханов. В 70-х гг. фактическим правителем Золотой Орды стал темник (военачальник) Мамай, менявшим ханов по усмотрению. Сам он, не будучи Чингисидом, стать ханом не мог. В конце 70-х гг. степи Казахстана и Сибири признали власть Чингисида Тохтамыша, соперника Мамая. Граница между владениями Тохтамыша и Мамая проходила примерно по Волге.

Между тем в Северо-Восточной Руси шла консолидация сил вокруг Московского княжества. Начиная с Даниила Ярославича, отца Ивана Калиты, московские князья расширяли владения — захватывали, покупали, получали через браки. Что выгодно отличало их от других князей, это передача большей части наследственных владений старшему сыну, благодаря чему земля не дробилась. Умели они и ладить с правителями Золотой Орды. Получив ярлык на великое княжение и собирая дань в пользу хана, московские князья не забывали себя. В результате Москва могла покупать поддержку в Сарае, столице Орды, земли и сторонников в других княжествах. К московским князьям съезжались служить лучшие из лучших — Москва набухала пассионарностью.

Важнейшим преимуществом Москвы была поддержка Православной церковью. Начиная с переезда митрополита Петра (1325) Москва стала местом пребывания митрополитов, поддерживающих московских князей. Особое значение церковь приобрела при митрополите Алексее. С 1359 г. он стал опекуном 9-летнего князя Дмитрия Ивановича и реальным правителем Московского княжества. Вплоть до смерти в 1378 г. Алексей участвовал в собирании русских земель вокруг Москвы. Большую роль в росте духовного престижа Московского княжества сыграл Сергий Радонежский, основатель Троицкого монастыря, известный на всей Руси. В глазах современников защита Московского княжества от иноверцев означала защиту русского православия.

Повзрослевший князь Дмитрий оказался сильным и жестким политиком. В летописи о нем сказано: «Дмитрий всех князей приводил под свою власть, а которые не повиновались его воле, на тех начал посягать». В 70-х гг. лишь два княжества Северо-Восточной Руси — Тверь и Рязань — оставались независимыми от Москвы. Попытка Михаила Тверского вернуть Твери былое значение, получив ярлык в 1375 г. на великое княжение, заканчивается ничем — Дмитрий разоряет Тверское княжество, заставляет Михаила бежать в Литву и вновь добивается от Сарая великого княжения. Пользуясь смутой в Орде, Дмитрий с 1374 г. перестаёт выплачивать дань, что резко обостряет его отношения с правителем западной части расколовшейся Золотой Орды Мамаем. Все чаще происходят столкновения московских войск с татарскими царевичами и мурзами. В 1377 г. московско-нижегородское войско терпит поражение от татар на реке Пьяне, но в 1378 г. москвичи разбивают пять туменов мурзы Бегича на реке Воже. Крупное военное столкновение Москвы и Мамаевой Орды становилось вопросом времени.

Осмелели не только москвичи — татарские набеги отражали рязанцы и нижегородцы. Изменилось само отношение русских к воинской мощи татар. За 150 лет общения растаял тот ужас, который внушали монголы Батыя. Русские узнали монгольскую тактику степного боя, взяли на вооружение сабли, монгольский лук, а главное, научились действовать согласованно, подчиняясь дисциплине, а не побуждениям рыцарства. Одетые в «наборную броню» (кольчугу с пластинами), русские конные ратники ничем ордынцам не уступали, а в выучке нередко превосходили.

В больших сражениях участвовало и пешее городское ополчение, не столь хорошо вооруженное и обученное. Но и ополченцы прошли выучку, у многих был боевой опыт. Большинство имело луки или самострелы, и не было нужды в отрядах лучников. Ударным оружием были длинные копья «таранного» действия. Применяли и короткие копья-сулицы, используемые как дротики и в ближнем бою. Как и конные ратники, ополченцы подчинялись дисциплине и не испытывали мистического ужаса перед незнаемыми врагами.

Изменились и татары. В массе своей конники Мамая и Тохтамыша были тюрки — половцы, с кем воевал ещё князь Игорь. Но тюрки с монголами смешавшиеся, ими обученные, освоившие монгольскую тактику и дисциплину, хотя и принявшие ислам. Новый суперэтнос, известный под именем татары (в него входили степные тюркские народы и усвоившие половецкий язык жители Волжской Булгарии) сохранил традиции «Ясы» Чингисхана в военном деле, но они постепенно утрачивали силу непреложного закона. А значит, войско уже не было спаяно железной дисциплиной туменов Субедея.

В то же время ордынские воины конца XIV в. были лучше вооружены, чем монголы XIII в. Они носили кольчуги или стеганые халаты «хутангу дегель» с подбоем из железных или кожаных пластин. Тяжеловооруженные всадники были в пластинчатых панцирях поверх кольчуг, а их коней защищали доспехи из стеганной, кожаной и даже кольчужной брони. Ордынцы были грозным противником. В 1399 г., через 19 лет после Куликовской битвы, они наголову разгромили огромную армию литовского князя Витовта, в составе которой были войска 50 западнорусских князей, немцы, поляки и венгры. Победы русских на Воже и Куликовом поле были победы над лучшей в то время конницей.

Разгром на Воже многотысячного татарского войска заставил эмира Мамая начать подготовку карательного похода на Москву. Опасаясь объединения Дмитрия с Тохтамышем, эмир решил бить врагов по частям. Но битва на Воже показала силу московского войска. Мамай стал искать союзников и нашел в лице правителя Литвы Ягайло и рязанского князя Олега. Мамай договорился встретиться с Ягайло в степях Дикого поля и расположился на реке Воронеж со своей армией. В свою очередь, Дмитрий Иванович тоже не сидел праздно, а собрав войско из москвичей и союзных Москве княжеств остановился с ним в Коломне.

Мамай, видимо, желая затянуть время до прихода Ягайло, отправил в Коломну послов, потребовавших от Дмитрия выплату высокой дани, какую его предки платили при Узбеке и Джанибеке. Дмитрий ответил, что готов платить дань согласно прежней договоренности с Мамаем, на большую не согласен. На этом гордом ответе дело не кончилось. Дмитрий все-таки «много злата и сребра отпусти Мамаю». Но вскоре пришли вести, «яко Мамай неотложно хощет итти на великого князя Дмитриа Ивановича». У князя Дмитрия оставался единственный выход — разбить Мамая до соединения с Ягайло. Русские полки двинулись навстречу врагу через рязанские земли. В ночь с 7 на 8 сентября они переправились через Дон и расположились на обширном поле в устье Непрядвы. Так повествуют все источники. Дальше начинаются разночтения.

Из летописных повестей и «Задонщины» следует, что в войске, возглавляемом Дмитрием Ивановичем и его двоюродным братом Владимиром Андреевичем Серпуховским, были князья и ратники со всей Северо-Восточной Руси, кроме Тверского и Рязанского княжеств, и из Брянска, Смоленска и Пскова. Новгородцы упомянуты только в «Сказании о Мамаевом побоище», и их участие не подтверждается. В битве участвовали Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский — сыновья литовского князя Ольгерда от витебской княжны Марии (их брат по отцу, Ягайло, был союзник Мамая) и брат Ольгерда — Дмитрий Боброк-Волынский. Андрей княжил в Пскове и привел с собой псковских ратников, а Дмитрий княжил в Переяславле, уделе московского князя. Дмитрий Боброк служил воеводой у Дмитрия Ивановича и был женат на его сестре. Никакие 70 тысяч латников — «милые пановя удалые Литвы», о чем пишут в Задонщине, в битве не участвовали.

Нет данных и об участии на русской стороне татарских отрядов. Крещёные татары и их потомки среди русских дружинников, конечно, были. Старец Софоний Рязанец, с почтением помянутый в «Задонщине», по всей видимости, был в миру боярином Софонием Алтыкулачевичем, приближённым Олега Рязанского. Как считает А.Ю. Никитин, он передал весть Дмитрию о приближении Мамая. В «Сказании о Мамаевом побоище» упоминается бывший разбойник Фома Кацибей — сторожевой в ночь перед битвой. Остальные 10 конных дружинников, посланных в сторожевые заставы, имеют русские фамилии и прозвища. Описанная Гумилёвым 20-тысячная конная дружина из крещёных татар, литовцев и обученных ими русских — домысел автора. Иногда на этот домысел ссылаются как на факт, утверждая, что засадный полк, решивший судьбу битвы, состоял из татар. На самом деле большинство ратников князя Дмитрия были русские, хотя встречались крещёные татары и несколько князей вели род от литовского князя Гедимина.

О численности русского войска можно лишь делать предположения. Сообщения летописей о 150—400-тысячной армии доверия не заслуживают. Современные учёные постепенно снизили численность русского войска от 100 до 36 тысяч. Сейчас склоняются к ещё меньшей численности. О войске Мамая сообщалось лишь, что оно значительно больше русского. Это вовсе не обязательно, хотя, возможно, был некоторый перевес сил татар. В 1385 г. Тохтамыш собрал 90-тысячное войско перед встречей с Тимуром. Тохтамыш был тогда ханом объединенной Золотой Орды, Мамай же владел лишь половиной Орды и вряд ли мог собрать больше 45 тысяч воинов.

В войске Мамая было мало монголов; преобладали татары южнорусских степей, известные раньше как половцы, — будущие крымские, буджакские и ногайские татары. Кроме того, в войске Мамая были «бессермены, армены, фрязи, черкасы, ясы, буртасы». Из перечисленных народов только буртасов можно причислить к жителям Поволжья. Остальные — жители юга Украины, Крыма и Северного Кавказа. Поволжских булгар (казанских татар) и башкир среди них нет, и напрасно жители Татарстана обижаются по поводу празднования русскими Куликовской битвы — к ним она не имеет никакого отношения.

«Фрязи», или «фряги», были наёмниками из генуэзских колоний Крыма. Генуэзские арбалетчики считалась тогда лучшими в Европе. Никаких подробностей об их участии в Куликовской битве не существует, но встает важный вопрос об отношениях Мамая с генуэзцами Крыма. О союзе Мамая с черноморскими генуэзцами писал ещё Н.И. Костомаров. Гумилёв развил эту мысль дальше. Он считал, что борьба с Тохтамышем вынудила Мамая ориентироваться на католическую Европу — Геную и Литву. Расплатиться за их помощь он думал за счет Московского княжества. Литве дать земли, генуэзцам — пушные фактории в Великом Устюге.

Эта правдоподобная, но не опирающаяся на источники гипотеза была поддержана В.В. Кожиновым, приведшем ссылки на антирусские папские буллы XVI в., данные о росте католического влияния в Крыму и Сарае и о произошедшем при Мамае расширении генуэзских колоний в Крыму. Последнее обстоятельство, наряду со сведением из «Задонщины» и «Пространной летописной повести» (о них ниже), является веским аргументом, что у Мамая был союз не только с Ягайло, но и с генуэзцами Крыма. В то же время нет прямых доказательств участия римской курии в походе против Московской Руси.

Источники о Куликовской битве. О битве есть записи в большинстве русских летописей. В некоторых отмечено лишь само событие. В Псковской летописи сообщается: «Бысть похваление поганых татар на землю Рускую; бысть побоище велико, бишася на Рожество святыя богородица, в день суботный до вечера, омеркоша бьющеся. И пособи Бог великому князю Дмитрею, биша на 30 верст гонячися». Ещё короче запись в Волынской летописи: «В лето 6888 [1380]. Побоище на Дону князю Дмитрию Ивановичи) с Мамаем. Дмитриевы рати 200 000». В других летописях описание подробнее. Рогожский летописец (XV в.) и Симеоновская летопись (XVI в.) содержат «Краткую летописную повесть». «Пространная летописная повесть» включена в Новгородскую IV и Софийскую первой летописи (XV в.). «Задонщина» известна в 6 списках XV — XVII вв. «Сказание о Мамаевом побоище» сохранилось в 150 списках XVI — XVIII вв.: один из ранних входит в состав Вологодско-Пермской летописи XVI в., а популярный среди духовенства — в состав Никоновской летописи XVII в.

О Куликовской битве писали немецкие хронисты конца XIV — начала XV в. В хрониках Дитмара Любекского и Иоганна Пошильге сообщения практически одинаковые. В событиях 1380 г. Дитмар Любекский упоминает битву русских с татарами: «В то же время была там великая битва у Синей Воды между русскими и татарами, и тогда было побито народу с обеих сторон четыре сотни тысяч; тогда русские выиграли битву. Когда они хотели отправиться домой с большой добычей, то столкнулись с литовцами, которые были позваны на помощь татарами, и взяли у русских их добычу, и убили их много на поле».

Почти то же самое пишет Иоганн Пошильге: «В том же году была большая война во многих странах: особенно так сражались русские с татарами у Синей Воды, и с обеих сторон было убито около 40 тысяч человек. Однако русские удержали [за собой] поле. И, когда они шли из боя, они столкнулись с литовцами, которые были позваны татарами туда на помощь, и убили русских очень много и взяли у них большую добычу, которую те взяли у татар».

Оба сообщения получены, скорее всего, из одного источника, так как они разнятся лишь числом убитых, а в те времена 40 и 400 тысяч мало чем различались. В обеих хрониках отмечена победа русских и как место битвы названа «Синяя Вода». Скорее всего, немецкие купцы услышали от русинов или поляков, что дело происходило у степной реки, и назвали бывшее им известным степное место «Синие Воды», где в 1362 г. литовцы разгромили татар. Примечательно, что в обоих сообщениях отмечено, что литовцы убили много русских, возвращавшихся домой. В русских летописях об этом не сообщается.

Гумилёв уверен, что воины Ягайло перерезали раненых в обозах. По его мнению, это свидетельствует о распаде древнерусского суперэтноса на великороссов и западных русичей (будущих украинцев и белорусов), составлявших большую часть войска Ягайло. Не секрет, что агрессия ополяченной западнорусской шляхты против Московского государства продолжалась с 70-х гг. XIV в. по середину XVII в. (с кульминацией в виде сожжения Москвы в 1611 г.). В наши дни заметна разница между высказываниями многих украинских и белорусских писателей, историков, журналистов, выискивающих реальные и мнимые грехи русских, и предельно мягким отношением русских коллег, избегающих полемики, не желая задеть братские чувства.

Ход Куликовской битвы известен из четырех главных источников — «Задонщины» (конец XIV в.), «Краткой летописной повести» (конец XIV в.), «Пространной летописной повести» (40-е гг. XV в.) и «Сказании о Мамаевом побоище» (конец XV — нач. XVI в.). Авторство ни одного из этих произведений не установлено.

«Задонщина» — поэтическая повесть, которую многие исследователи считают первым откликом на победу и датируют 80-ми гг. XIV в. Другие относят ее написание к 40-м гг. XV в. Так или иначе, «Задонщина» известна в 6 списках XV—XVII вв. Все они плохо сохранились, и реконструкция текста возможна лишь при использования всех списков. Как литературное произведение «Задонщина» интересна для доказательства раннего создания «Слова о полку Игореве», поскольку в ней заимствованы целые куски из «Слова».

Как исторический источник «Задонщина» важна именами князей, участников похода, указанием места и времени битвы — Куликово поле у реки Непрядвы, с утра до полудня в субботу на Рождество Святой Богородицы, перечнем погибших князей, сообщением о гибели чернеца Пересвета и сына чернеца Осляби, сообщением, что Мамай тщетно пытался укрыться у фрязей в Кафе, указанием числа погибших бояр и общих потерь — четыре пятых от всего русского войска.

Большинство этих сведений повторяются в других источниках, но следующие обстоятельства заслуживают особого внимания: 1. Нет ни слова о преподобном Сергии. 2. Инок Пересвет гибнет в середине либо в конце сражения. 3. Не упоминаются Ягайло и Олег. 4. Мамай хочет укрыться у фрязей, но они его изгоняют. Очевидно, что автор «Задонщины» не слышал о благословении Сергием князя Дмитрия, а гибель инока Пересвета в разгар битвы исключает его смерть в поединке до начала битвы. Ягайло и Олег не удостоились внимания автора, а фрязи описаны как друзья Мамая, отвернувшиеся от него в беде.

Повесть «О побоищи иже на Дону и о томь, что князь великий бился съ Ордою» существует в краткой и пространной версиях. «Краткая летописная повесть» написана в самом начале XV в., скорее всего до 1409 г., времени создания «Троицкой летописи», погибшей в московском пожаре 1812 г. (то, что она там содержалась, известно из выписок Н.М. Карамзина). Текст «Краткой летописной повести» сохранился в составе «Рогожского летописца» (середина XV в.) и в Симеоновской летописи (начало XVI в.). В «Повести» сообщается, что ордынский князь Мамай решил отомстить Дмитрию Ивановичу за своих друзей — татарских князей, побитых на реке Воже: «Безбожный злочестивыи Ординскыи князь Мамай поганый, собрав рати многы и всю землю половечьскую и татарьскую и рати понаимовав, фрязы и черкасы и ясы, и со всеми сими поиде на великаго князя Дмитриа Ивановича и на всю землю русскую».

Князь Дмитрий Иванович, собрав «воя многы», пошел ему навстречу и по дороге узнал, что Мамай стоит за Доном, ожидая прихода Ягайло с литовской ратью. Князь Дмитрий перешел с войском Дон и расположился на поле у устья Непрядвы. Там и произошло побоище: «Месяца септября в 8 день, на Рожество святыя Богородица, в субботу до обеда». Перечисляются погибшие князья, некоторые бояре, в их числе Александр Пересвет. Наконец, Бог помог князю Дмитрию, и «поганые побегоша». Воины захватывают богатую добычу, в том числе «стада конии, вельблюды и волы, имже несть числа, и доспехъ, и порты, и товаръ».

К Дмитрию приезжают рязанские бояре и сообщают о предательстве рязанского князя Олега: он и Мамаю помогал, и «на реках мосты переметал». Дмитрий хочет послать на Олега войско, но рязанцы его отговаривают. Вместо войска он посылает в Рязань наместника, а Олег с близкими из города убегают. Между тем бежавший Мамай собрал войска вдогонку Дмитрию, но, узнав, что «идет на него некыи царь со востока, именемъ Токтамыш изъ Синее Орды», поворачивает против него рать. Они встретились на Калке, и тут звезда Мамая закатилась:

«Мамаевы же князи, сшедше с коней своих, и биша челомъ царю Токтамышу и даша ему правду по своей вере... и яшася за него, а Мамая оставиша, яко поругана, Мамай же, то видевъ, и скоро побежа со своими думцами и съ единомысленникы. Царь же Токтамыш посла за ним в погоню воя своя и оубиша Мамая».

Тохтамыш сообщает Дмитрию о своей победе над Мамаем и воцарении в Золотой Орде, и все русские князья посылают царю богатые дары.

«Краткая повесть», несомненно, достоверно передает события, но обзорно, без деталей. Их отсутствие ещё ни о чем не говорит — летописец мог счесть их частными. Но слово его дорогого стоит, и если он упоминает в составе войск Мамая фрязей, черкасов и ясов — значит, они заметны даже при общем обзоре событий. Заметен и Александр Пересвет — один из десяти поименованных павших. В «Повести» названы союзники Мамая — Ягайло Литовский и Олег Рязанский. Наконец, автор сообщает, что Мамай был убит в погоне, посланной за ним Тохтамышем, и что русские князья охотно признали власть нового ордынского царя.

«Пространная летописная повесть» известна по летописям XVI — XVII вв., восходящим к летописному своду 1448 г. Текст повести обычно издается по списку Новгородской Карамзинской летописи XVI в. «Пространная повесть» включает все фактические данные «Краткой повести», но содержит ряд подробности, сближающих её с «Задонщиной», — в ней отмечена роль двоюродного брата князя Дмитрия — Владимира Андреевича Серпуховского, сообщается о приходе на помощь Дмитрию литовских князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей. Подчеркнута полководческая роль и исключительный личный героизм князя Дмитрия. Автор не жалеет чёрных красок, рисуя «зловерного и поганого» Мамая, «нечьстивого» Ягайло и особенно «велеречиваго и худаго Олга Рязанскаго, не снаб девшему своего христианства».

Из новых подробностей в «Пространной повести» сообщается, что Дмитрий получает благословение епископа Герасима. Послание с благословением от Сергия он получает за два дня до битвы:

«Князь же великый прииде к реце к Дону за два дни до Рожества святыа Богородица. И тогда приспе грамота от преподобнаго игумена Сергиа, от святаго старца, благословенаа; в ней же писано благословение его таково, веля ему битися с татары: "Что бы еси, господине, тако и пошол, а поможет ти Богъ и святаа Богородица"».

Поединок перед боем в «Пространной повести» не описан, но есть первая сшибка сторожевых полков, в которой принял участие князь Дмитрий. В измятых и пробитых доспехах Дмитрий всю битву сражался в первых рядах. Его пытались убедить поберечь себя, но он считал это своим долгом:

«О семь убо мнози князи и воеводы многажды глаголаша ему: "Княже господине, не ставися напреди битися, но назади или на криле, или негде въ опришнемь месте". Он же отвещаваше им: "Да како аз възглаголю — братия моа, потягнем вси вкупе с одиного, а сам лице свое почну крыти и хоронитися назади? Не могу в томъ быти, но хощу якоже словомъ, такоже и делом напереди всех и пред всеми главу свою положити за свою братию и за вся христианы. Да и прочий то видевше приимут съ усръдием дръзновение"».

В «Пространной повести» описано, как Господь помог христианам:

«В девять часов дня, а начались битва в шесть дня, Господь послал на помощь христианам ангелов и полк небесных мучеников. Стали они избивать татар, и те побежали (о засадном полку ни слова). Христиане же погнались за татарами: «И гониши их до реки до Мечи, и тамо бежащих бесчисленое множество побишя. Князи же полци гнаша съдомлян, бьюще, до стана их, и полониша богатства много, и вся имениа их, и вся стада содомскаа».

В конце «Пространной повести» появляются новые подробности гибели Мамая. После поражения от Тохтамыша он побежал в Крым, в окрестности генуэзского города Кафы, и просил кафианцев принять его под защиту, те согласились и впустили его «с множествомъ имениа, злата и сребра», затем же, посовещавшись, решили его обмануть: «И ту от них убьен бысть».

Если объединить непротиворечивые сведения «Задонщины» и «Летописных повестей», то вырисовывается история, расходящаяся с каноническим, основанным на «Сказании о Мамаевом побоище», описанием Куликовской битвы. Получается, что Дмитрий не ездил за благословением к Сергию, а получил духовное напутствие от епископа Герасима; Сергий же прислал ему грамоту с благословением. Не было поединка Пересвета и печенега перед битвой, а была сшибка сторожевых полков. В русском войске действительно сражались чернецы Александр Пересвет и Ослябя, или Ослебя, и Пересвет погиб в разгар битвы. Ничего не известно о засадном полке — битва длилась три часа, победили с Божьей помощью. Союзники Мамая, Ягайло и Олег, в битве не участвовали, но Олег какие-то мосты разрушил. Неясна роль фрязей Кафы в гибели Мамая. Ясно лишь, что он надеялся на их помощь как союзников. Очевидно также, что ни Дмитрий, ни другие князья не пытались сбросить власть Золотой Орды; они были согласны подчиняться законному царю.

«Сказание о Мамаевом побоище» — самое большое и художественно сильное произведение Куликовского цикла. Оно же и самое подробное в описании Куликовской битве. Как исторический источник «Сказание» зачастую ненадёжно — для автора художественная выразительность значила много больше исторической точности. По мнению большинства исследователей, «Сказание» было написано на рубеже XV — XVI вв. Дошло около 150 списков, которые разделили на четыре редакции — все они восходят к первичному не сохранившемуся тексту. Наиболее ранней считается «Основная редакция», лежащая в основе остальных трех, ее датируют второй четвертью XVI в. В «Основной редакции» заметны заимствования из «Задонщины» и «Пространной летописной повести».

«Сказание» изобилует неточностями, очевидно, допущенными не по незнанию, а намеренно, для драматизации событий. Уже в начале повести сообщается, что «князь от въсточныа страны, имянем Мамай, еллин сый верою, идоложрец и иконоборец», послушав рассказы о походах Батыя, решил его превзойти и поселиться на Руси: «И бе в себе нача глаголати къ своим еулпатом и ясаулом, и князем, и воеводам, и всем татаром яко: «Аз не хощу тако сътворити, яко же Батый, нъ егда дойду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывем».

В высшей мере сомнительно, чтобы крымские татары согласились сменить благословенный полуостров на холодные московские леса, а половцы и ногайцы бросили кочевую жизнь ради сидения в городах. Скорее всего, в случае победы Мамая земли Московского княжества были бы частично переданы Ягайло (при условии выплаты с них дани Орде), а частично — Олегу Рязанскому.

Далее сообщается, что Мамай «перевезеся великую реку Волгу съ всеми силами», что выглядит странно, ибо Мамаю подчинялись лишь земли к западу от Волги, но вполне согласуется с маршрутом великого завоевателя — Батыя. К усилению драматического начала относится и запрет Мамая татарам сеять хлеб: «Да не пашете ни един вас хлеба, будите готовы на русскыа хлебы!»

Драматизации служит и замена в повести литовского князя Ягайло на его отца Ольгерда, умершего за три года до Куликовской битвы. При такой замене особенно ярко выглядит христианский подвиг Андрея и Бориса Ольгердовичей, выступивших не против брата, а против отца. Автор продлил битву с трех до девяти часов, что позволяло нарастить напряженность сюжета вплоть до кульминации с атакой засадного полка. Введение в повесть митрополита Киприана как советника Дмитрия (в 1380 г. они были во вражде), очевидно, отражает возросший авторитет Киприана, занявшего после смерти Дмитрия митрополичью кафедру в Москве (1390).

Все указанные неточности особых прений не вызывают. Спорят о коренных событий мифа — благословении Сергием князя Дмитрия с передачей ему в помощь чернецов Пересвета и Ослябю (Ослебю), поединке Пересвета с татарским богатырем и роли засадного полка, решившего судьбу битвы.

Поездка князя Дмитрия в Троицкий монастырь за Сергиевым благословением действительно сомнительна, ведь о ней ничего не сказано ни в современных событию летописях, ни в «Задонщине», ни в летописных повестях. Попытка объяснить неприезд Дмитрия нехваткой времени, нужного для подготовки к походу, выглядит неубедительно — коннику на рысях из Москвы до Троицкого монастыря можно добраться за три часа. Дело, разумеется, не во времени, а в отношениях. Когда по смерти митрополита Алексея (1378) Дмитрий хотел возвести на митрополичий престол своего любимца Митяя (Михаила), Сергий выступил против. В 1380 г. Дмитрий не пустил в Москву митрополита Киприана и тот предал его анафеме. Сергий был на стороне Киприана. В сложившихся условиях князь Дмитрий, скорее всего, не решился ехать к Сергию за благословением. Сказанное вовсе не исключает грамоту с благословением Сергия, полученную Дмитрием за два дня до битвы. О ней написано не только в Сказании, но в «Пространной летописной повести» и в Софийской первой летописи, восходящей к Новгородско-Софийскому своду 30-х гг. XV в.

Спрашивается: как мог осмелиться автор «Сказания» придумать эпизод с благословением князя Дмитрия святым Сергием в Троицком монастыре? Ведь за подобные вольности спрос церкви совсем иной, чем за смену имён языческих литовских князей. На это можно с уверенностью ответить, что неизвестный автор ничего не выдумывал, а использовал «Житие преподобного Сергия» в редакции Пахомия Логофета (середина XV в.), во многом изменившего первичный несохранившийся текст «Жития», написанный соратником Сергия Епифанием Премудрым (1418). В Троицкой летописи, которую Епифаний вел, и в его же «Похвальном слове преподобному Сергию» (1412) о приезде князя Дмитрия за благословением нет ни слова.

В Логофетовой редакции «Жития» нет указаний на посылку Сергием монахов Пересвета и Осляби в помощь князю Дмитрию; нет этих монахов и в синодике Троицкого монастыря. В летописных повестях Пересвет указан в числе убитых и именуется бывшим брянским боярином. В «Задонщине» есть братья — Пересвет-чернец и Ослабя-чернец, что снимает возражения об участии монахов в битве. Нет сомнений, что Пересвет был видным ее участником: очень мало бояр поименно названы в «Задонщине» и летописных повестях. Идут споры, были ли Пересвет и Ослябя посланы Сергием, хотя если Сергий прислал Дмитрию грамоту, то кто-то должен был ее князю доставить.

Есть основания сомневаться в поединке Пересвета с татарским богатырем, названным в «Основной редакции» «Сказания» печенегом, а в поздних — Челубеем и Темир-мурзой. В конце XIV в. подобный поединок при встрече больших армий представляется маловероятным, тем более что ордынские татары, следовавшие «Ясам» Чингисхана, категорически запрещали не только поединки, но любые, не сообразующиеся с дисциплиной действия в бою. Виновных, вырывавшихся из строя, ожидала смертная казнь. Видение боя у монголо-татар было современным, а не феодально-рыцарским. Зато автора «Сказания» вдохновляла красота поединков Киевской Руси — единоборство Мстислава с косожским князем и юноши-кожемяки с огромным печенегом. Отсюда, видимо, и появился противник Пересвета — «...выеде злый печенег из великого плъку татарьскаго... подобен бо бысть древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его».

Многие эпизоды «Сказания» имеют литературные параллели. А.Е. Петров провел сравнение «Сказания» и «Александрии Сербской». «Сербская Александрия» — роман XIV в. о подвигах Александра Македонского — представляет собой сербскую обработку византийского романа IV в. «Александрия». Русская редакция «Александрии Сербской» под названием «Книга глаголемая Александрия» появилась в конце XV в., и автор «Сказания» её читал. Несколько эпизодов в обоих произведениях имеют сюжетное сходство. В «Александрии» Александр меняется одеждами со своим «воеводой» Антиохом и сажает его на царское место. В «Сказании» князь Дмитрий меняется доспехами и одеждой с Михаилом Бренком, позже погибшим в княжеских одеждах под княжеским стягом.

Ещё интереснее параллель с засадным полком. Перед встречей с войском «миръсилоньскаго царя» Александр создает скрытый резерв: «Александр же, сие слышав, Селевка воеводу с тысящью тысящ воинства посла в некое место съкрытися повеле». В «Сказании» Дмитрий тоже создает засадный полк: «И отпусти князь великий брата своего, князя Владимера Андреевичя, въверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его, дав ему достойных ведомцов своего двора, удалых витязей, крепкых въинов. И ещё с ним отпусти известнаго своего въеводу Дмитреа Волынскаго и иных многых».

Петров приводит и текстуальные совпадения, когда царя и князя сходными словами отговаривают от личного участия в битве. В случае Александра это звучит так: «Филон же, ту стоя, рече ко Александру: "Велики царю царем, превозлюбенный мой господине Александре, не подобаеть тебе с Пором битися, много бо царей подручных тобе есть, якоже Поръ. Мне подобает с ним битися, а тебе, не подобает, он бо есть индейский царь, а аз по твоей милости персом царь". Те же слова обращены к Дмитрию: «Мнози же русские богатыри, удръжавше его, възбраниша ему, глаголюще: "Не подобаеть тебе, великому князю, наперед самому в плъку битися, тебе подобаеть особь стояти и нас смотрити, а нам подобаеть битися и мужество свое и храбрость пред тобою явити"».

Тут Петров явно увлекся литературными параллелями, ибо князя Дмитрия просят поберечь себя ещё в «Пространной летописной повести», о чём было сказано выше. Здесь достаточно повторить ранее приведенную цитату: «О семь убо мнози князи и воеводы многажды глаголаша ему: "Княже господине, не ставися напреди битися, но назади или на криле, или негде въ опришнемь месте"». Означает это то, что будет ошибкой отмахнуться от сведений, приведенных в «Сказании», лишь на основе их сходства с литературными произведениями. Каждый факт следует изучать, и многие из них, особенно роль засадного полка и Дмитрия Боброка-Волынца, ещё далеки от решения. Вряд ли выдумкой является посылка сторожевых застав для поимки «языков» и посольство Захария Тютчева к Мамаю. Вряд ли выдуман и чёрный цвет княжеского знамени, хотя историки спорят — было ли оно чёрным, либо чермным, т. е. багряно-красным? Ведь на миниатюре Куликовской битве конца XVI в. русские воины сражаются под красным стягом.

Цвет вообще занимает важное место в изобразительных средствах «Сказания». В пригожий сентябрьский день — «время ведра», под струящимися золотом хоругвями, с переливающимися рябью на воде доспехами и трепещущими на ветру красными яловцами, предстают русские воины за день до битвы:

«Князь же великий... взьехав на высоко место,и увидев образы святых, иже суть въображени в христианьскых знамениих, акы некий светилници солнечнии светящеся в время ведра; и стязи их золоченыа ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити, богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся, доспехы же русскых сынов, аки вода въ вся ветры колыбашеся, шоломы злаченыя на главах их, аки заря утреняа въ время ведра светящися, яловци же шоломов их, аки пламя огненое, пашется».

По динамизму повествования, по образности, по силе воздействия на читателя «Сказание о Мамаевом побоище» относится к числу лучших произведений древнерусской литературы X —

XVII вв. К сожалению, без знания старорусского языка не всегда возможно ощутить поэтику «Сказания», иногда достигающую больших высот. Ниже дано описание ночи перед боем в переводе на русский:

«Ибо уже ночь наступила светоносного праздника Рождества Святой Богородицы. Осень тогда затянулась и днями светлыми ещё радовала, была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо, и туманы от росы встали. Ибо истинно сказал пророк: "Ночь не светла для неверных, а для верных она - просветленная"».

Куликовская битва как утверждающий миф. «Сказание» оказало огромное, если не исключительное влияние на создание национального мифа о битве на Куликовом поле. С момента появления повесть имела литературный успех. 150 списков XVI — XVIII вв. означают, что «Сказание» были любимым чтением — его читали и переписывали. Повлияло оно и на устное творчество. Появились былина «Илья Муромец и Мамай» и сказка «Про Мамая безбожного». В 60—70-х гг. XVI в. «Сказание» было включено в Лицевой летописный свод Никоновской летописи, созданной для официального церковного толкования исторических событий. Там есть и замечательная миниатюра — «Бой Пересвета с Челубеем». В дальнейшем Никоновскую летопись использовал Н.М. Карамзин, введя таким образом «Сказание» в русскую историографию. В соответствии со «Сказанием» излагает историю Куликовской битвы С.М. Соловьёв. Важную роль в приобретении Куликовской битвой по «Сказанию» статуса государственного мифа сыграло православное духовенство, одобрившее трактовку роли церкви в победе православных христиан над «безбожными агарянами».

Куликовская битва имела особое значение для национального самосознания. Наиболее четко эту мысль выразил Л.Н.Гумилёв:

«Этническое значение происшедшего в 1380 г. на Куликовом поле оказалось колоссальным. Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах. И потому в этнической истории нашей страны Куликовская битва считается тем событием, после которого новая этническая общность — Московская Русь — стала реальностью, фактом всемирно-исторического значения».

Сказанное нельзя понимать буквально: разобщенность ещё сохранялась — после славной победы через два года был погром Москвы Тохтамышем, и никто не пришел москвичам на помощь. Но в долговременном плане слова Гумилёва справедливы. Консолидация русских земель вокруг Московского княжества продолжалась, и со второй половине XV в. молодому народу и государству уже требовался национальный исторический миф, причем не времен Киевской Руси, а из нынешней жизни — миф Московской Руси. Таким мифом стала битва на Куликовом поле в изложении «Сказания о Мамаевом побоище».

Битва на Куликовом поле была глубоко почитаема царями. Икона Богоматери Донской, пред образом которой, по преданию, молился перед битвой князь Дмитрий, пользовалась особой любовью. Перед ее образом молился Иван IV, отправляясь войной на Казань (1574). Он же взял икону в Полоцкий поход (1563). Царь Фёдор перенес икону в Благовещенский собор Московского Кремля. Когда полчища крымского хана осаждали Москву в 1591 г., царь Фёдор всю ночь молился перед иконой. В 1592 г. в честь чудесного избавления от татар он основал Донской монастырь.

Известно, что Пётр I посещал Куликово поле и велел пронумеровать и сберечь древние дубы дубравы, откуда, по преданию, пошел в атаку засадный полк. На Куликовом поле был установлен памятник по проекту А.П. Брюллова — 29-метровая чугунная колонна с золоченым куполом и крестом (1850), храмы Рождества Богородицы (1894) и Сергия Радонежского (1917). В Старое Симоново, где возле храма Пресвятой Богородицы, по преданию, были захоронены Пересвет и Ослябя, совершали паломничества русские цари. В 1509 г. на месте деревянной церкви строится каменный храм, перестроенный в XIX в. архитектором К.А. Тоном. Екатерина II после коронации посетила Старое Симоново и выделила значительные средства монастырю. К 500-летию Куликовской битвы на могилах Пересвета и Осляби было установлено чугунное надгробие каслинского литья и состоялось паломничество царской семьи к месту погребения.

Начиная с XVIII в. писатели и художники посвящают свои произведения Куликовской битве. А.М. Матвеев пишет картину «Куликовская битва» (1735), М.В. Ломоносов создает трагедию «Тамира и Селим» (1750), О.А. Кипренский пишет картину «Дмитрий Донской на Куликовом поле» (1805). На сцене Александрийского театра ставят драму В.А. Александровича-Озерова «Дмитрий Донской» (1807). Широкую популярность битва на Куликовом поле приобрела благодаря «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина и «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьёва. В 1850 г. по заказу Николая I А. Ивон создал огромное полотно «Куликовская битва», в настоящее время украшающее залы Большого Кремлёвского дворца.

Куликовскую битву почитали и среди демократически настроенной части российского общества XIX в. Для многих Куликовская битва являлась примером освободительной борьбы против угнетения. В.О. Ключевский пишет о моральном значении битвы:

«Народ, привыкший дрожать при одном имени татарина, собрался наконец с духом, встал на поработителей и не только нашел в себе мужество встать, но и пошел искать татарских полчищ в открытой степи и там повалился на врагов несокрушимой стеной, похоронив их под своими многотысячными костями».

К теме битвы обращаются русские художники рубежа XIX — XX вв. А.Н. Новоскольцев пишет картину «Преподобный Сергий благословляет Дмитрия на борьбу с Мамаем», В.М. Васнецов — «Пересвети Ослябя», «Поединок Пересвета с Челубеем». А.А. Блок создает стихотворный цикл «На поле Куликовом» (1908). Цикл не только о славном прошлом, но провидение кровавого будущего России:

Большевики, пришедшие к власти в 1917 г., никаких симпатий к памяти о Куликовской битве не испытывали. В этой памяти, на их взгляд, сочеталось религиозное мракобесие, прославление самодержавия и великодержавный русский национализм. Соответственно относились и к памятникам — Троице-Сергиева лавра была закрыта, гробница с мощами святого Сергия и гробница Дмитрия Донского в Архангельском соборе в Кремле вскрыты для досмотра, в церкви Рождества Богородицы в Старом Симонове, месте почитания могил Пересвета и Осляби, разместили станки завода «Динамо*. На I Всероссийской конференции историков-марксистов (январь 1929 г.) запретили употреблять выражение русская история. Глава историков-марксистов М.Н. Покровский тогда объявил: «Самое название "русская история" насыщено великодержавным шовинизмом... Термин "русская история" есть контрреволюционный термин».

В 1934 г. «школу Покровского» официально осудили, после чего было восстановлено изучение истории «старой России». Смягчилось и отношение к Куликовской битве. После нападения Гитлера на СССР Сталин решительно повернулся в сторону русского патриотизма. Тогда, принимая парад на Красной площади 7 ноября 1941 г., он произнес знаменитую речь, где были слова: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Дмитрий Донской и с ним Куликовская битва вновь обрели статус государственного мифа.

Последствия не замедлили себя ждать. Ю. А. Шапорин получает в 1941 г. Сталинскую премию за кантату «На поле Куликовом» (1939), СП. Бородина награждают в 1942 г. Сталинской премией за роман «Дмитрий Донской» (1941), М.И. Авилову в 1946 г. дают Сталинскую премию за картину «Поединок Пересвета с Челубеем» (1943). К сожалению, не был отмечен наградой Ф.П. Челунин, создавший замечательную палехскую миниатюру под тем же названием (1945). В последующие десятилетия появляются многочисленные картины на тему Куликовской битвы. Среди них выделяются работы А.П. Бубнова, И.С. Глазунова, Е.И. Данилевского, П.Д. Корина, В.П. Криворучко, Ю.П. Кугача, А.И. Плотнова, С.Н. Присекина, Ю.М. Ракши, М.И. Самсонова. Публикуются романы Ю.М. Лощица «Дмитрий Донской» (1980), Ф.Ф. Шахмагонова «Ликуя и скорбя» (1980), Д. Баташова «Отречение» (1990). О Куликовской битве пишут поэты — С.В. Викулов, Н.К. Старшинов, священник В. Сидоров, В.В. Сорокин и многие другие.

600-летие Куликовской битвы пышно отметили в Советском Союзе в 1980 г. Откликнулась на юбилей и Русская Православная Церковь — в 1988 г. (спустя 600 лет после смерти) князь Дмитрий Иванович был причислен к лику святых. Казалось, примирение советской идеологии и русского религиозно-национального мифа состоялось. Но была в этом примирении односторонность, заквашенная на старых марксистских дрожжах. Замалчивалось влияние церкви как объединяющего начала, сплотившего в одно целое рати враждовавших княжеств и отдавшей их на день битвы во власть недавнего обидчика московского князя.

Преуменьшалась решающая роль прекрасно вооруженных и обученных конных дружин — тех самых феодалов из курсов истории. На первое место выводилось народное — «крестьянское» — ополчение хотя на самом деле пешее ополчение состояло не из крестьян в лаптях и с дрекольем, а из одетых в кольчуги горожан, сильных дисциплиной и взаимной спайкой. Историки здесь ни при чем, речь идет об официальной трактовке мифа. Советские историки и филологи добросовестно изучили все связанное с Куликовской битвой, и их работы имеют тот знак качества, который во многом был утрачен в десятилетие, последовавшее за распадом СССР.

«Разоблачение» подвига Куликовской битвы. После распада СССР среди российских гуманитариев в той или иной мере возродилось традиционное в России деление на западников-евроцентристов и почвенников-традиционалистов. Первые считают, что для человечества есть только один путь исторического развития, соответствующий вектору развития западной цивилизации; вторые — сторонники многовариантных путей развития цивилизаций, принимающие их разнообразие и признающие существование независимой русской цивилизации. Учёные-западники к большей части российской истории относятся с неодобрением, видя в ней постоянные отклонения от своего образца. Куликовскую битву они воспринимают скептически, считая её мифом, раздутым почти из ничего — из помощи верного вассала (Дмитрия Донского) своему сюзерену (Тохтамышу) в наказании бунтовщика (Мамая). Наиболее откровенно эту точку зрения выражает Ю.Н. Афанасьев. Он пишет:

«Ещё больший миф создан вокруг личности Дмитрия Донского — тоже героя и предводителя русской рати во время Куликовской битвы, с которой напрямую связывается освобождение Руси от татаро-монгольского ига. Конечно же, у Дмитрия Донского даже в мыслях ничего не было похожего. ...Дмитрий Донской пошел "воевать" Мамая. ...Мамай не был из рода Чингисхана и потому считался узурпатором власти. Дмитрий Донской двинул против него свои дружины как против преступника, незаконно захватившего власть. Когда русский князь разбил Мамая, Тамерлан и другие ордынские предводители поздравили его с победой над "общим врагом". Как известно, после Куликовской битвы русские ещё сто лет платили татарам дань».

В этой позиции есть передержки. Во-первых, Мамай никогда не пытался свергнуть власть чингизидов в Золотой Орде. Он был не узурпатор, а делатель королей и всегда имел ручного царевича, которому формально подчинялся. Из рук Мамаевых ханов Дмитрий принимал ярлыки на великое княжение в 1363 и 1371 гг. Во-вторых, Тохтамыш большой благодарности за разгром конкурента к Дмитрию Ивановичу не испытал, а, напротив, через два года после Куликовской битвы предательски захватил Москву и перебил ее жителей. В-третьих, в русском сознании Куликовская битва с самого начала была связана с победой над «безбожными татарами», а не с рабским долгом преданности хану Орды. Не зря архиепископ Ростовский Вассиан Рыло в «Послании на Угру» (1480), призывая Ивана III проявить твердость и не уступить притязаниям ордынского хана, ссылается на пример его прадеда:

«И достойным хвалам великый князь Дмитрие, прадед твой, каково мужьство и храбьство показа за Доном над теми же окаанными сыроядци, еже самому ему напреди битися и не пощади живота своего избавлениа ради христьанскаго! ...Не усумнеся, ни убояся татарьскаго множества, не обратися въспять, и не рече в сердци своем: "Жену имею, и дети, и богатество многое; аще и землю мою возмут, то инде вселюся". Но без сомнениа скочи в под-вигъ и напред выеха, и в лице ста противу окаанному разумному волку Мамаю».

Куликовская битва завершилась через 100 лет «стоянием на Угре» и избавлением навсегда от ордынского ига. Но Афанасьев усматривает в таком итоге лишь отрицательные для России последствия:

«Никто не спорит о том, что битва на Куликовом поле имела огромное значение: она показала русским, что татар можно бить. Но правы были те историки, которые писали, что Русь унаследовала татаро-монгольский тип государственности и ордынские порядки. Этот тип власти проистекает из конфликта и устанавливается не в результате согласия, а в результате уничтожения одной из противоборствующих сторон. Если в Западной Европе ещё с XIII в. решение проблемы власти становилось результатом компромиссов, уступок, соглашений под началом законодательства (вспомним Великую хартию вольностей в Англии), то у нас ничего этого не было».

Тут спорить бессмысленно: Афанасьеву не нравится грубая русская история, столь не похожая на деликатную историю европейскую (хотя в Европе лились реки крови в войнах и борьбе за власть), но другой истории у России нет. Надо сказать, что многие историки-западники, в частности И.Н. Данилевский, выступают осторожнее и при анализе Куликовской битвы расходятся с традиционалистами (признающими наличие русской цивилизации) лишь в трактовке деталей, правда, знаковых по смыслу. Так, М.В. Горелику очень не нравится включение генуэзцев Крыма в число союзников Мамая. В этом можно усмотреть реакцию на писания некоторых авторов о возглавляемом католической церковью союзе Мамая, Литвы и крымских «фрязей».

Взгляды традиционалистов сегодняшнего дня лишены крайностей. Они давно отказались от буквального следования сюжету «Сказания», не верят в приезд Дмитрия к Сергию перед походом на Дон, сомневаются в поединке Пересвета и «печенега», резко снизили численность войск, участвующих в битве. От западников их отличает не столько разногласие по фактам, сколько разные концепции: первые считают путь России исторической неудачей, вторые — историческим успехом. Из специалистов по изучаемому периоду к традиционалистам можно отнести А.А. Горского, В.А. Кучкина, А.Е. Петрова, Г.М. Прохорова, В.Л. Янина.

Существуют ещё историки-евразийцы, точнее, «тюркские евразийцы», представленные в основном татарскими учёными (А. Ахтанзян, Р. Мухаметшин). Они считают, что никакой освободительной войны быть вообще не могло, поскольку и русские княжества и Мамаева Орда были улусами Золотой Орды, в стычках с обеих сторон участвовали татары и русские и все событие имело частное значение. На взгляд этих учёных, проводить торжества по случаю Куликовской битвы неверно по сути и бестактно по отношению к тюркоязычным народам России. Подобная реакция отражает задетые национальные чувства, причем задетые не по существу, а из-за совпадения наименования этноса казанских татар с татарами Мамаевой Орды. Как уже говорилось, казанских татар в войске Мамая было мало, и на юбилейные празднества скорее должны обижаться граждане Украины — крымские татары.

Вне науки, но претендующие на научность, располагаются писания, отрицающие саму Куликовскую битву (М. Аджи) либо перемещающие ее в Москву на Кулишки (А.Т. Фоменко и Г.В. Носовский; А.А. Бычков и др.). Главным их аргументом является отсутствие в окрестностях Куликова поля массовых захоронений и других материальных находок того времени. Действительно, находок немного, вдобавок находки, собранные в XIX в., исчезли во время революции. Ещё в 1810-х гг. директор училищ Тульской губернии С.Д. Нечаев, на землях которого находилось Куликово поле, скупал у крестьян сохранившиеся реликвии. Его дело продолжили сын и внук. Собирали находки и другие помещики. Удалось собрать немало экспонатов, но профессиональной экспертизы проведено не было. Коллекция Нечаевых до 1917 г. хранилась в помещичьей усадьбе в Полибине, а потом исчезла.

Датированные находки, собранные во второй половине XX — начале XXI в., немногочисленны — наконечники стрел и копий, стремя, панцирные пластины, фрагмент шлема, часть оторочки кольчуги из латуни, перстни-печатки, кресты, ордынская монета XIV в. с надписью «Султан Великий Узбек-хан», коробочка для мощей. Находки есть, и тут важно учесть два обстоятельства. Во-первых, изделия из металла и металл как таковой ценились в те времена очень высоко, поэтому оружие и металлические изделия после битвы тщательно собирали, и не один раз. Надо сказать, что места других крупных битв того времени небогаты находками. Их нет ни на месте разгрома татарами литовско-русского войска на реке Ворскле (1399), где было убито 18 князей, в том числе Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, ни при слиянии Терека и Малки, где Тамерлан нанес страшное поражение Тохтамышу (1395), ни на месте Грюнвальдской битвы, положившей конец Тевтонскому ордену (1410). Во-вторых, юг Тульской области лежит в зоне черноземов, чрезвычайно биологически активных, способных быстро окислить и растворить изделия из железа. Это же относится и к органическому материалу — одежде и костям скелета.

Основную критику противников битвы на Куликовом поле вызывает отсутствие захоронений. Проблема начала проясняться лишь в последнее время. В 2006 г. российские учёные провели полевое исследование, используя радиолокатор нового поколения для подземного зондирования, превосходящий все известные образцы. В западной части Куликова поля были обнаружены шесть объектов — захоронения размером 1012 метров. В захоронениях не нашли сохранившихся костей, но анализ проб грунта показал, что они содержат прах — разрушенную плоть, включая костную ткань. Пока неясно время погребения и чей это прах — людей или животных, но очевидно, что это не скотомогильники, их глубина обычно намного больше. По версии учёных, измотанные битвой люди закопали своих убитых на толщину тонкого слоя чернозема (около 1 метра), под которым была плотная глина, трудно поддающаяся лопате.

Здесь придётся кратко остановиться на книгах А.Т. Фоменко и Г.В. Носовского, перенесших место Куликовской битвы из Тульской области в центр Москвы, на Кулишки (близ Солянки) и Кучково поле (между Сретенкой и Лубянкой), ибо, согласно авторам, на этом месте и было то самое Куликово поле, где волжские и сибирские казаки Костромского князя-хана Дмитрия (он же Тохтамыш) нанесли поражение польским и литовским казакам темника Мамая (Ногая, он же христианин Маммий). Нам также сообщают, что река Москва называлась Дон, Непрядва — производное от Неглинки и Напрудной, а Москву основал Дмитрий-Тохтамыш через два года после Куликовской битвы.

Разоблачению «новохронологии» Фоменко и Носовского, извративших русскую и мировую историю, посвящены статьи, книги, научные конференции. Хотя от версии о Куликовской битве в Москве не оставили камня на камне историки по XIV в. В.А. Кучкин и А.Е. Петров, Фоменко с Носовским продолжают публиковать всё новые книги, причем большими тиражами с яркими обложками. Главное же, что эти книги покупают и они оказались бизнесом лишь немногим уступающим по доходности «Коду да Винчи» Дэна Брауна. Более того, уже не математики, как Фоменко с Носовским, а археологи А.А. Бычков, А.Ю. Низовский и П.Ю. Черносвитов публикуют книгу «Загадки Древней Руси», в которой также утверждают, что Куликовская битва произошла в Москве.

Совершенно ясно, что спрос на подобные книги определяется запросом, а он есть следствие психологического состояния общества. Если говорить о России, то общество последние десятилетия находится в кризисе и лишь медленно, с отступлениями, начинает из него выходить. С этой позиции можно оценить перспективы сохранения исторической памяти о Куликовской битве. Очевидно, что утверждающие исторические мифы могут существовать лишь если народ ими гордится. Хочется верить, что Россия прошла нижнюю точку кризиса и сейчас возрождается в единственной возможной для неё форме — как государство русской цивилизации. Если эта тенденция превратится в устойчивое поступательное движение, то Куликовская битва имеет все основания сохранить достойное ей место в народной памяти.