Происшествие с похищенной, а затем вовсе исчезнувшей девушкой, погоня и страшный ее итог совершенно выбили Медного из колеи. В этой суматохе он совсем забыл о запропастившейся куда-то Тяте-Тяте. Впрочем, Иван сказал, что вроде как та звонила Олесе и говорила, что поедет в деревню, к своим. Забыл Медный и о том иностранце, который предлагал провести семинар в Египте. Поэтому, когда ему позвонили домой, и мелодичный, но с жестяным скрежетом безупречно-делового английского голосок представился секретаршей мистера Лукаса из Дубая, он не сразу сообразил, чего от него хотят. В итоге секретарша, назвавшаяся мисс Валисджанс, долго втолковывала ему, что мистер Лукас готов взять на себя организацию поездки в Египет для пятнадцати человек, остальные же могут ехать по цене, назначенной мистером Эндрю – то есть им, Медным. Секретарша объяснила, что мистер Эндрю имеет право на двадцать процентов комиссии с каждого посетителя, и если мистер Эндрю будет готов в течение недели дать ответ и прислать хотя бы предполагаемую программу семинара, то мистер Лукас забронирует хороший отель. Какие условия для этого отеля выдвигает мистер Эндрю? Нужны ли турецкая баня и теннисный корт? Бассейн должен быть закрытым или открытым?
– Открытым, – буркнул Медный по-английски, с трудом вспоминая недоученное в институте, – с пальмами… Мисс Валисджанс, я отвечу факсом. Через пару дней. Вас устроит?
Секретарша разочарованно согласилась. Медному показалось, что она пробормотала «O, shit!», и на этом дело кончилось. У Андрея не было настроения не только куда-нибудь ехать, но и выходить из дома.
Он расстроился, как старый рояль. Клавиши души тренькали вразнобой. Идею очередного семинара выдвинул даже не он, а Камилла. Ей давно хотелось отличиться на этой ниве и затмить Лис с Соней.
Камилла с Олесей недавно пошли в модный салон очков, и по дороге они везде усиленно искали восьмерки. Надо было собрать восемь или восемьдесят восемь восьмерок, но в номерах автомобилей и в вывесках их уже скоро стало больше восьмидесяти восьми, а до трех восьмерок сумма никак не дотягивала. Тогда девушки решили благоразумно отказаться от посещения магазина, раз Симорон не благоволил, и пошли пить коктейли в клуб «Три восьмерки», расположенный в общежитии напротив технического университета. Там как раз шел последний день танцевального марафона.
Обе девушки взяли себе по две «отвертки», забросили под стол каблуки и стали отплясывать на танцполе, стуча голыми пятками о старые доски покрытия. Как только они отправились к киоску за сигаретами, чтобы не переплачивать в баре, то обнаружили, что в этой суете и веселом угаре одну босоножку Камиллы кто-то раздавил в прах, а туфли Олеси просто стащили. Тогда девушки взяли еще по одной «отвертке». А потом к ним подсел какой-то пьяненький мужик и поделился своей «заморочкой» – жена уехала, а одному ночевать стремно, мол, надо насчет картошки дров поджарить… Этот фразеологизм был моментально и безошибочно переведен девушками, как тривиальное: «А не устроить ли нам сегодня ночью маленькую оргию?»
И тут Камиллу осенило.
– Слышь, мужик, – заговорщическим голосом сказала она, улыбаясь своей бархатноглазой улыбкой, – у тебя заморочка, так? Хочешь, мы тебе подарим РАЗморочку?
– Как это? – ошалел тот от вящей простоты решения.
– Ну, так… ТАК! Раз – и нету морочки. То есть заморочки.
– Не по-онял… – протянул он, но и от сделки, похоже, не отказался.
– А надо понимать… У тебя очки есть, темные? Давай…
Тот безропотно отдал ей висевшие в вырезе футболки темные очки. Камилла подпорхнула к стойке и попросила бармена:
– Малыш, положи в микроволновку на полминуты, на РАЗМОРОЗКУ.
Бармен дико посмотрел на нее, но Камилла, сидя в почти прозрачном серебристом топике и в короткой юбке на одном высоком стульчике и положив роскошные ноги на другой, всего лишь игриво пошевелила пальчиками с ногтями, крашенными оранжевым лаком, и бармен сдался. Через тридцать секунд микроволновка издала музыкальный звон, Камилле вернули очки, и она отнесла их мужику. Он взял их в руки и тупо стал протирать салфеткой. В этот момент над ухом у него загрохотал орудийный залп:
– Так и знала! Стоит мне за дверь, он в кабак – бухать!!!
Тот выпучил глаза. Необъятных размеров дама в красном платье и с туристской сумкой на плече нависала над ним угрожающей скалой.
– Не по-онял… – просипел еще более ошарашенный искатель приключений. – Ты ж в Дубае должна быть?!
– В х…е! – внятно сказала дама. – Вылет завтра. Не мог в билеты хорошо посмотреть, слепошарый?! Ну-ка, пойдем отсюдова!
И, одним движением выдрав довольно хлипкого мужичонку из-за столика, дама утащила его за собой, как буксир уводит корабль из дока. На столе остались поблескивать черными линзами пафосные очки. Камилла хмыкнула, примерила их и внезапно залилась смехом:
– Олеська, смотри! Ритуал РАЗМОРОЧЕК. Чтобы ликвидировать ЗАморочку. Надо просто подарить кому-нибудь РАЗМОРОЧКУ. Ну, тому, у которого замороченность имеется… Раз-мо-рОЧКУ. Очки подарить, а на них… ну, написать что-нибудь.
– Классно, – одобрила Олеся. – В принципе, мужик разморочился – ночь у него теперь будет явно бурная. А у нас с тобой и вообще заморочек не было. Босиком в метро с прошлого года пускают, так что мы домой попадем… Да и очки наморочились. Слушай, а тебе идут! Прикинь, как классно! И в салон за ними не надо ходить.
– Нехорошо, – засомневалась Камилла. – Чужие…
– Симорон дал, возьмет… и еще даст! – беспечно перебила Олеся. – Забудь. Если ему сегодня глаза не повыкалывают, он о них не вспомнит. Пошли танцевать лучше.
Так родился ритуал; обсудили они его в пустом полуночном вагоне метро, хулигански расположившись на сиденьях с ногами, разбросав на красном кожзаме грязные пятки – все равно эти сиденья мыть будут в депо. У Олеси нашлись знакомые, которые могли выделить на благое дело пару десятков некондиционных, бракованных оправ еще советских времен, а Камилла должна была подумать над рисунком. Ну, а творческое исполнение ложилось на «Лабораторию». Девушки не сомневались – за этим дело не станет.
Медный выслушал воркующую Камиллу без особого энтузиазма. Она предложила собраться у него дома, чтобы обсудить детали предполагаемого семинара. Принимать гостей, даже в той необязательной форме, когда «вода в чайнике, пельмени в холодильнике!», не хотелось. Но он согласился.
Из головы не шел загадочный мистер Лукас. «Лукас Кранах», – пробормотал Медный неожиданно пришедшее на ум имя голландского, кажется, художника и поморщился – вспомнил про воду, про то, что с утра так и не принял душ, что-то помешало. С одиннадцати – отключение холодной воды, эдакая иезуитская пытка, регулярно устраиваемая гражданам Горводоканалом: не горячей водицы отключение, а именно холодной, без которой и суп не сварить, и чай не подогреть, и не помыться. Принять холодный душ – не проблема. Но не будешь же стоять под кипятком!
Медный пошел в ванную, открыл кран, исторгший возмущенное шипение и ржавый плевок, и долго сидел на ее краю. Лукас Кранах. Воды в КРАНАХ не было. Наверно, он зря ничего не ответил этой мисс «Дилижанс». В прежние времена он бы ухватился за этот каламбур: тут же накидал кучу идей, за полчаса сделал план… Еще бы – провести семинар в Египте! А сейчас он ощущал какое-то неясное предчувствие беды, затонувшее в нем, как Атлантида, не дающее ходу наверх даже самой пустячной инициативе.
…Через полчаса объявились девчонки – обе в коротких джинсах и топиках, а Олеся еще и босая, с целыми двумя бисерно-жемчужными фенечками на тонких голых щиколотках. Ногти на ее маленьких ступнях, так задевших сердце Медного тогда, в автобусе, были накрашены, как у Лис, в несколько радужных цветов. Олеся постояла на ковре, пошевелив пальцами ног – для демонстрации.
– Стоило нам с Лис по Красному прогуляться, – сообщила она, – полгорода так теперь ходит. Что ни девка в открытых босоножках – разноцветная! Ладно, я ноги мыть.
Пока она плескалась в ванной, Медный рассказал о звонке из Дубая и о мистере Лукасе, а также о своей ассоциации с краном. Камилла пошла немедленно сообщить об этом Олесе, и когда та появилась из ванной, блестя капельками воды на этих самых разноцветных ноготках, то рецепт решения проблемы уже был готов.
– Надо просто позвонить ему, – затараторила она, плюхаясь в кресла, – а перед этим собраться всем по квартирам и открыть воду в кранах. Горячую.
– Кстати, – с любопытством усмехнулся Медный, – а как ты ноги помыла? Там же китяток, нам горячую на сутки отрубили.
Олеся растерянно захлопала длинными черными ресницами.
– Кипяток? А я и не заметила. Да я так, немного. Все равно мне до следующей зарплаты так без туфель и рассекать. Ничего дома нет приличного, кроме кед.
Она хотела что-то сказать еще, но в прихожей раздался звонок: это пришли Иван, рыжий Юрий и черноголовый Диман. Кворум «Лаборатории» состоялся.
* * *
На следующий день на городской набережной, вытянувшейся гранитным парапетом от Речного вокзала до кромки железнодорожного моста, появились две девушки. Обе были одеты, как профессиональные красотки с телеэкрана, рекламирующие отбеливающую жевательную резинку. Девушки толкали перед собой тележку, в которой стоял сверкающий алюминиевый бак, накрытый белоснежным, хрустким на сгибах полотенцем. Казалось, что в этот безоблачный день, пышущий жарой с неба, как из духовки, на улицах вот-вот начнется бесплатная раздача мороженого… На боку бака красовалась наклейка: «ГЛАВДОБРОПРОДУКТ. РАЗДАЧА РАЗМОРОЧЕК НАСЕЛЕНИЮ». Охрану мероприятия обеспечивали Медный и Диман, для мобильности взгромоздившийся на горный велосипед. Охрана была необходима на случай вмешательства милиционеров с их каверзными вопросами о праве на торговлю. В том, что это могло быть единственной, хотя и нелепой претензией, Медный не сомневался. Иван и Юрий помогли подготовить матчасть Семинара – бак и белые халаты из преподавательской мединститута.
Издали Медный любовался Олесей – белый халатик, едва прикрывавший загорелые коленочки, настолько шел ей, что Медному хотелось стать тем самым асфальтом, по которому легко порхали ее босые ножки. Черные волосы девушки слегка выбивались из-под белой шапочки. Вообще, Олеся настолько инициативно взялась за дело, что этим снова смазала успех Камиллы, и, глядя на обеих девушек, Медный подумал, что Олеся, пожалуй, боевое крещение в «Лаборатории» прошла, став своей. Он снова вспомнил тлеющую сигарету, вжимаемую в нежную ткань голой подошвы, и содрогнулся. Как она тогда боялась прыгать с «тарзанки»! Он вспомнил ее обнаженное тело, куколкой падавшее на руки ребят, когда она летела с камня, и сердце Медного учащенно забилось. Шкипер, который сегодня копал картошку где-то в Линево, сказал бы: «Песдеспропал!»
Задачей шедших было встречать людей с «заморочками» и дарить им разморОЧКИ. На первую такую пару они наткнулись сразу же: двое стояли у чугунной ограды парапета и громко ссорились.
– А я не пойду! – звонко пищала маленькая обесцвеченная девчушка, сжимая от злости кулачки, терзая ладони вонзаемыми в них длинными ногтями. – Не пойду я к ним с этим дерьмом! Вся туса прикалывать будет… Мой телефон надо уже на свалку выбросить! Вот сам и иди, раз такой умный…
Парень, тоже невысокий, угловатый, как старинный шкафчик, и багроволицый (видимо, от напряжения), одетый в черную джинсу, по виду – небогатый студент колледжа-техникума, хмурил лоб. Покупка нового телефона для любимой явно не входила в планы его ухаживаний. Да и если бы входила, то пробивала бы в финансовом плане нелатаемую брешь.
– Молодые люди, можно вмешаться? – звонким голосом вступила в игру Олеся. – У вас, я вижу, типа заморочка…
От неожиданности девушка умолкла, широко открытыми глазами глядя на парочку в белых халатах, а парень хмуро процедил:
– Да лана. Все нарма-альна у нас…
– Неправда! – Олеся кинула в него ослепительной улыбкой, как мячом. – Вы ж так кричите, что вся набережная уже в курсе. Давайте, мы вам поможем. Бесплатно.
Парень снова буркнул что-то раздраженное, но обесцвеченная девушка воодушевилась:
– Давайте! А вы из какой-то фирмы, да?
– Не-а, – загадочно проговорила Камилла, снимая белое полотенце с бака. – Мы из Симорона. Раздаем разморОЧКИ. Дарим, то есть… Какие вам нравятся?
И она показала рукой на гору оправ, заполнявших бак. Это были ветхозаветные «черепаховые» очки родом из семидесятых, оставшиеся сейчас разве что на носах пенсионеров. Они смотрелись диковато и в то же время необычно, ибо ни таких форм, ни такого материала современные молодые люди просто не знали.
– Ой! – взвизгнула девчонка, выхватив из кучи какие-то огромные роговые очки. – Ни фига себе! Вот прикольно, да?
Она нацепила их на нос. Очки без стекол.
– А зачем это?
– Нравятся?!
– Ну, приколоться можно… – растерянно протянула она.
Парень с сомнением следил за происходящим.
– Момент! – Камилла ловко сняла с носика девушки очки и вставила в правую очковину белый картонный кусок. Фломастером быстро вывела на нем три буквы – «ПКМ» – и показала девчушке, пояснив:
– Это Привычная Картина Мира. Мы ее вам закрываем. А сейчас сделаем ВКМ, то есть Волшебную Картину Мира.
Второй кружок лег в очки. Он был из золотистого картона, и на нем уже стояла надпись – «ВКМ».
– Восьмерка! – радостно сказала Олеся. – Очки – это восьмерка, которая в Китае считается счастливым числом. А теперь надевайте и идите… по набережной.
– Как? – Девушка совсем была сбита с толку. – Ниче ж не видно!
– А вас молодой человек проводит! – сверкнула зубками Олеся. – Правда, друг? Вам нужно пройти всего… всего пятьсот метров, и ваша заморочка исчезнет. Рассосется. Ведь у вас на носу – размороОЧКА. А если не будет так, как мы говорим, – подойдете… мы тут курсируем. Ладно?
Та фыркнула, но очки нацепила и требовательно протянула маленькую ладошку кавалеру.
– Веди! А то совсем обижусь!
Тот хмуро взял ее за руку.
– Эй! – заметила Камилла. – Надо сказать: «ТАК!» И щелкнуть пальцами, как мы: «ТАК!»
– ТАК!!! – выкрикнула Олеся.
– Так… – вяло отозвалась парочка и пошла. Со стороны это выглядело комично, так как девушка нащупывала дорогу огромными платформами на маленьких ногах.
– Упадут! – вздохнула Камилла. – Я тоже с платформ всегда падаю.
– Не упадут. Ровная ведь дорога. Пошли.
* * *
Тем временем, в совершенно противоположной стороне Новосибирска, в зеленых кущах Академгородка, происходили другие события. Менее радостные, о чем пока еще не догадывались их непосредственные участники.
Людочка взахлеб рассказывала Ирке о Термометре. То есть о Дмитрии. Слова, характеризующие его как принца, закончились быстро, и она только повторяла:
– Он такой!.. Такой!!! Ты себе не представляешь! Мы на выставку Пилюоко ходили. Это новозеландский художник, травой рисует…
– Ну.
– Потом он меня провожал… А на Золотодолинской новый асфальт кладут, там все битумом залили. Так вот, чтобы я ноги не испачкала, он меня на руках перенес.
– До дома? – уточнила Ирка, усмехнувшись.
– Нет, зачем до дома? Через дорогу.
– Маладэц! Настояш-ший пионер.
Подруга хмыкнула, затушила окурок о край стального прилавка и резюмировала:
– Ну, вот сейчас придет, и посмотрим – какой. А чего он тебе свидание на рынке назначил?
Они стояли на небольшом рыночке, спрятавшемся за зеленым сквером напротив здания Президиума. Из дверей мясного павильона тянуло тяжелым кровяным духом, за их спинами высились горки из картошки и помидор. От них пахло не более ароматно: сырой землей и немного – навозом. Грустный и сонный старик продавал лохматые, неприбранные гладиолусы – дороже, чем в цветочном магазине. Невдалеке щелкал окошечком пивной киоск, в котором страждущие с утра опохмелялись стаканчиком плодово-ягодного вина «Рубиновая гроздь». На сияющее лицо Людочки внезапно набежала какая-то тень, и она, запинаясь, проговорила:
– Только… эта… Ириш… ты не обижайся, но… но, может…
Ирка пытливо посмотрела в глаза Людочки – те побледнели больше обычного, и зрачки превратились в колющие острия иголок. Подруга все поняла и, усмехаясь, протянула:
– Во-от оно как… Мать, ты серьезно думаешь, что я его у тебя отобью? Все, ухожу, Ваше Высочество, ухожу… Я в сортир зайду, так что в случае чего – свистните.
За рынком располагался кирпичный квадрат известного всему Городку общественного туалета, сравнительно чистый; и Ирка, махнув рукой, направилась туда. Людочка проводила ее растерянным взглядом. Сама она была в том самом «коктейльном» платье, подаренном Иркой, и даже с педикюром на ногах – достижение последнего дня. И хотя девушка понимала, что выглядит гораздо эротичней и эффектней, чем подруга, одетая в ординарный серый костюм – пиджак с юбкой – и закрытые туфли, она все равно БОЯЛАСЬ. Чисто женское чувство соперничества и боязнь удара из-за угла проснулись в ее худом теле, наполнили его звенящей силой.
Она не видела, как в это время к тому же самому туалету из сосен подходил усатый, смуглый человек кавказкой внешности. Один их двух Одинаковых.
Стоял час дня с минутами, и Дмитрий явно опаздывал на свидание.
* * *
– Все равно, основные девять процентов – проблемы денежные, – рассуждала Олеся, катя тележку. – Счастье рядом, денег только нет…
Подкатил Диман на велосипеде, зашипел тормозами и поинтересовался:
– Ну, все нормально? Жалобы, просьбы, пожелания?
– Димка-а! – протянула девушка. – За водичкой бы слетал на Речной вокзал или еще лучше – за квасом разливным!
Дима кивнул, и его велосипед бодро рванул с места.
Потом подошел Медный. Он прогуливался шагах в пятидесяти впереди девчонок, примечая людей, которым могли бы понадобиться «разморОЧКИ». Он улыбнулся Олесе, на маленьком лобике которой выступил пот усталости, и кивнул на ряды скамеек:
– Вон, еще одна барышня сидит. У нее заморочка – ой-ой!
– Так! Пойдем…
– Сейчас, я ее подготовлю.
На скамейке сидела очень полная девушка в шерстяной кофте, совсем не подходящей к нынешней омертвляющей жаре, сковавшей окружающее пространство. На плоском носу сидели очки с мощными линзами. Судя по количеству книг, разложенных перед девушкой, она явно попыталась соединить приятное с полезным: на свежем воздухе подготовиться к сдаче какого-то экзамена. Ее отстраненный взгляд, упершийся в курчавые очертания левого берега Оби, и горестно положенный на кулачки пухлый подбородок говорили о том, что первое условие выполнено, а второе – никак. Когда Олеся и Камилла подкатили к ней со своей тележкой, Медный уже сидел на той же скамейке, сдвинув груду книжек вбок, и втолковывал девушке:
– …понимаете, Машенька, на самом деле только двадцать процентов первых усилий дают восемьдесят процентов итогового результата. Это если по Зеланду брать… А остальные восемьдесят процентов затрачиваются впустую. Вам до двадцати процентов осталось всего ничего – попробовать. Даже если вы в это не верите, вам это ничего стоить не будет, даже душевного напряжения. Симорон мудр: всем сестрам – по серьгам, а брату – по бОлту… То, что вы не можете написать курсовую, которую надо сдавать завтра, и не можете найти материал по ранним произведениям Батюшкова в Интернете, – это не проблема. Проблема в том, что решение рядом, и оно вас ждет, но вы не можете найти короткий путь к нему. А самый короткий путь – это волшебство.
– Привет! – жизнерадостно провозгласила Олеся, подкатывая тележку к самой скамейке. – Ну, как успехи?
Девушка подняла на них усталые глаза, улыбнулась смущенно и грустно.
– Ну… так, ничего.
– Ничего – значит, ничего и не будет! – объявила Камилла. – Давайте мы вам очки поменяем. Чтобы было не «ничего», а все.
– У меня же есть… уже… – растерялась девушка Маша, но покорно сняла свои толстокорые линзы и отдала их внезапно появившейся парочке в белых халатах классических работников прилавка.
Олеся ловко начертала троебуквия «ВКМ» и «ПКМ» на картонных кружочках.
– Держите! Одним картоном мы блокировали ваш ПКМ. Второй открывает ваш ВКМ. Видите, он серебряный, магический.
– И что… что с этим делать? – спросила Маша неуверенно, все же примеряя оправу на нос. – Я же ничего…
– А и не надо! Посидите так минут пятнадцать! Потом скажите: «ТАК!» – и откройте левую часть. ВКМ. Тогда у вас будет курсовая. Попробуем?
– Попробуем! – согласилась та с надеждой.
Когда они оставили Машу сидеть на скамейке и двинулись дальше по набережной, на которую, впрочем, уже легла тень наползающих откуда-то с левого берега туч, Медный забеспокоился.
– Черт, сигареты где-то вывалил, только что ведь были!
– Сходи вон на автовокзал, к киоскам, – посоветовала Олеся.
– А ничего, если я вас оставлю?
– Ой! Не смеши. Что нас, съедят вместе с оправами?
Медный ушел. Камилла вздохнула, утерла пот со лба и предложила:
– Духота какая… дождь будет. Давай присядем, покурим?
– Ага.
– А ты кому все время СМС-ки отправляешь?
– Да так, – усмехнулась Олеся, – человеку одному… дорогому. Чтоб не забывал.
* * *
Людочка не устала ждать – она устала терпеть. Дмитрий не появлялся, а пример Ирки вдохновлял. Поэтому она подумала и решительно направилась к кирпичному сарайчику.
Она прошла мимо грузина, индифферентно стоявшего у входа, и даже не обратила внимания на его слова. Нужен был ей этот грузин! А тот, прижав к уху коробочку мобильного, прохрипел:
– Э, Резо! Тавай сута. Бистро! Она зашол.
Ирка между тем сотворила хитрые женские дела, вымыла руки в предбаннике туалета – зальце с раковиной и потемневшим от старости зеркалом – потом немного навела марафет на лице и, повернувшись на каблуках, уже направилась к выходу, чтобы подняться по лестнице на свежий воздух из воняющего хлоркой подземелья, как вдруг нос к носу столкнулась с подругой.
– Оба-на! И ты туда же? – иронически обронила Ирка. – Герой-любовник опаздывает на сцену?
Вместо ответа Людочка вдруг подскочила, головой ударила ее в бровь, отчего у той посыпались искры из глаз, и даже брызнуло несколько капелек крови. Ирка полетела на кафельный скользкий пол, грохнулась затылком о раковину и простонала, едва не теряя сознание:
– М-м-ммм-мать, ты че…
Когда она оклемалась и все-таки неуклюже встала, отметив, что ее серая юбка измазана в хлорной грязи, то перед ней стояла уже не Людочка, а плотный, волосатый амбал – один из двух Одинаковых, который и толкнул Людочку мощным кулаком в спину. Грузин – Вано или Резо – полыхнул изо рта золотым пламенем и прорычал:
– Э, сук! Взад рос давай!
– Т-ты…
Он ее не ударил. Просто протянул свою липкую ладонь и ею, большой, цепкой, залепил Иркино лицо, как скотчем. Он толкнул ее в угол. С хрустом сломался каблук. Ирка снова приземлилась на кафель, в лужу, рядом в жалобно скулящей Людочкой. На голую ногу Людочки капнула ее кровь – очевидно, из рассеченной брови.
– Дэнгы или рос! – добавил появившийся из-за спины первого второй Одинаковый.
Сумочка Ирки уже находилась в руках Резо. Он демонстративно разорвал на ней молнию, вывалил на кафель пола помаду, тени, платочек, ключи и мелочь и, не найдя, собственно, ДЕНЕГ, осклабился. Ногой в огромной кроссовке он с хрустом раздавил косметику, размазал ее по полу. Получилось черно-красное пятно, в тон кафелю.
Деньги у Ирки были, три с лишним тысячи на взятку за устройство обоих башибузуков в подготовительный класс хорошей школы. Но они лежали в известном потайном месте большинства женщин – за резинкой трусов. И расстаться с ними без потерь для женской чести Ирка не могла.
Резо вытащил руку из кармана. В этой цепкой руке холодно и страшно блеснул нож.
– Э, растивайса, сук! – негромко приказал он. – Сичас дэньгэ искать будим.
* * *
Примерно в это же самое время Камилла и Олеся встали со скамейки, затушив окурки в урне, и уже хотели было покатить тележку дальше, как услышали:
– Погодите! Она исполнилась… эта морочка!
Девушки оглянулись. От зеленого лабиринта, которым была изрезана часть набережной, стремглав неслись двое: тот самый парень и обесцвеченная. Своими неуклюжими платформами она уже размахивала, держа их в руках!
Они подбежали. Девушка, задыхаясь, гордо сжимала в маленькой руке какую-то бело-серебряную льдинку с желтыми прожилками.
– Си-менс-с, – придушенным голосом выдавила она. – Super DS 600! Последняя…
– …модель, – чуть менее возбужденно закончил ее спутник, отдышавшись. – Я эта… пошел за телефон заплатить, а там, типа… премия…
– Какая премия? – не поняла Камилла.
– Миллионному посетителю! – выпалил он, и они оба хором выкрикнули: – Спасибо вам! За разморочку! За ваш Симорон!!!
Камилла и Олеся переглянулись
– БИЗ – НЕ… – одними губами сказала Камилла.
– НЕ СИМОРОН!!!! – завопила Олеся.
Все небо над левым берегом уже закрыли плотные, сизо-фиолетовые портьеры туч.
* * *
Ужас заполнил маленькую кирпичную клеть до самого края и застрял в воздуховодах, да и в легких окаменевшей стекловатой. У Ирки онемели ее пухлые губы. Чувствуя струйку крови, ползущую из рассеченной брови, она невидящими глазищами смотрела на двоих Одинаковых, нагло закрывших единственный выход из женского туалета.
«Конец! – мелькнуло в голове Ирки. – Полный…»
На Одинаковых были остроносые штиблеты. Модные. Резо подошел к сидящей на полу молодой женщине и ловко ударил ее мыском ботинка по голой коленке. Ирка хрипло вскрикнула от боли, а нога тут же отключилась – судорога прошла по всей ее длине, и голые пальцы болезненно растопырились. На бронзоватой коже быстро темнел фиолетовый синяк. Сломанная босоножка валялась рядом.
– Расдивайся, сука! Нэ слычис? – склонился над ней Резо. – Будим дэньгы искат! Зачем роз брала?!
В это время Вано прагматично вытащил из кармана черный пластиковый мешок для мусора. В нем они возили партию гвоздик. Похоже, складывали туда явную некондицию – с обломанными стеблями и осыпающимися соцветиями. Он натянул пакет на голову сидевшей на корточках Люды. Та не сопротивлялась. Она была совершенно деморализована и жестокостью этих смуглых людей, и тем, что они, мужчины, вломились в женский туалет, который Люда привыкла считать неприкосновенным для иного пола, как алтарь храма Зевса. И неизвестно, чем она была подавлена больше – первым или вторым.
Между тем Ирка просчитывала шансы на спасение. Проход в дверь – узкий. Грузины – массивны. Стоят в шахматном порядке. На Людку надежды мало, еще и тащить придется буксиром. Первого можно валить ударом пяткой в пах, но ведь там второй. А есть ли у него нож или что-то еще – неизвестно. В любом случае задавит массой. Значит… значит, надо начинать игру в поддавки.
Ирка глупо хихикнула, улыбнулась слипающимися от крови губами и стащила с себя пиджачок. Она небрежно бросила его в угол, метя на сухое место. В крайнем случае, постирает раза три. Потом. Если это «потом» еще наступит. Потом одним рывком разодрала на себе шелковую голубую блузочку – старенькую. Так как лифчика Ирка летом не носила, то ее полная, с коричневыми кружками, грудь свободно вывалилась из остатков одежды.
– Ну, может, того? – с вызовом спросила она. – Может, приятное с полезным? Живу-то без мужика…
– Вах! – не выдержал сзади Вано.
А Резо мрачно обронил:
– Жоп пакасывай. Денгы там, пляпуду!
А Людочка всхлипывала, сидя в мешке, как курица, приготовленная к закланию. Силы ее иссякли, уничтоженные неожиданно, – так вражеская авиация молотит аэродромы противника в первые же часы войны. И внезапно услышала негромкий, себе под нос, переданный вентиляцией голос. Знакомый голос! Из соседнего помещения, предназначенного для сильного пола.
– …Гаснут дальней Альпухары золотистые края… на призывный звон гитары… м-м… выйди… м-ммм. Мил-лая моя!
Она узнала голос. И, не снимая с головы мешка, противно пахнущего прелой листвой и землей, заорала в голос:
– Димка-а-а-ааааа! Спаси нас! Нас насилую тут! Димка, вызывай милицию-ууу!
Вано сделал шаг и хлопнул ее по голове тяжелой влажной ладонью, как будто вбил в землю. Гортанно сказал:
– Зачэм киричишь? Какой-такой Тимка? Киричи не киричи, а за рос атветиш!
Между тем, в соседнем отсеке, Дмитрий Вышегородцев мыл руки. Никаких других арий, кроме глуповато-романтичной, почерпнутой из настольной книги советского интеллигента – из «Золотого теленка», – он не знал, поэтому мурлыкал ее, намывая под струей воды холеные белые руки. Рядом в раковине лежали, блестя каплями, умытые этой же водой гвоздики с немного осыпавшимися красными листиками и очень коротко обломанными стеблями. Из экономии Дмитрий набрал их в урне позади базарчика, куда, как он знал, цветочницы сваливают свои отходы. Если бы Вано и Резо увидели эти гвоздики, они бы сразу признали в них брак, который совсем недавно еще прел в мешке, надетом сейчас Люде на голову. Но, вымытые под водой, гвоздики обрели почти что вторую жизнь. По крайней мере, в воображении Термометра.
Он услышал отчаянный вопль Людочки. Замер. Потом послышалась гортанная речь, и еще один, хриплый, полный боли, выкрик: «Не режь, дебил! Сама сниму!!!» Это Резо подступил с ножом к Ирке, к ее юбке.
Термометр думал недолго. Сграбастав цветы, он принял единственно верное решение – бежать. Бежать немедля и тотчас же, а потом, возможно, уже из дома интеллигентно позвонить в милицию и сказать, конечно же, анонимно: мол, ему кажется, что кое-где у нас происходят кое-какие нехорошие дела…
Он бы и сделал это. Прибежал бы домой и выкурил одну сигарету (курил редко, но только дорогие сигариллы St. Henry). Потом бы снял трубку телефона…
За это время Одинаковые сполна бы получили компенсацию «за рос», не сумев, наверное, отказать себе в таком небольшом бонусе, как групповое изнасилование воровки.
Но судьба вмешалась в его тихую карму. Вылетев из туалета, он свернул за угол и наткнулся на урну. Та покачнулась, выбросила под ноги ему банановую кожуру, яичную скорлупу и давленые пивные банки, на одной из которых он поскользнулся, а затем со всхлипывающим «Ии-ых!» влетел носом во что-то большое, мягкое и рыхлое.
Виссарион – а это был именно он – только поморщился, ибо слой жира предохранил нервные окончания солнечного сплетения от ужасного удара. Он отлепил от себя барахтающегося Термометра и спросил рыкающее:
– Ты хто?
Виссарион и следовавший за ним Ванятка находились в первой стадии послепохмельного состояния, уже остограммившись у пивного киоска парой стаканчиков «Рубиновой грозди». Поэтому Виссарион был на невидимом боевом скакуне, а Ванятка, наоборот, в состоянии, близком к полному сатори.
Но Термометру было не до этого. Барахтаясь в лапах Виссариона, он понял, что попал из огня да в полымя. И голос первого напоминал ему оба голоса, услышанные в туалете… Поэтому он всего лишь жалобно заблеял:
– Там… женщину… насилуют… с розами!
Если бы он не сказал этого слова, то, возможно, все в тот раз повернулось бы иначе. Но судьба второй раз оказала благосклонность несчастным девчонкам. Слово «розы» вызвало короткое замыкание в головах Виссариона и Ванятки, только что получивших зарплату в Управлении делами, и Виссарион первый рванул по невысокой лестнице в глубь вонючего короба.
А там ситуация уже накалилась до последней степени, и благоприятного выхода из нее не предвиделось. Полуголая, в одних трусиках, Ирка была оттеснена в угол и там, разъезжаясь босыми ногами в чем-то вязком, судорожно оценивала ситуацию для последнего, отчаянного броска. Резо сидел на корточках, убрав руку с ножом, бешено вращал глазами и шипел, прикрывая полыхавшее достоинство, по которому Ирка только что влупила крепкой пяткой. А Вано, зафиксировав свою лапищу на худой шее Люды, приподнял ее так, что та пальцами ног едва касалась пола, и, легко выдерживая ее трепыхания, уговаривал:
– Зачем малчиш? Скажи своей друга, пус денгы за рос дает!
И в этот момент в проходике, отделявшем напоенную запахом хвои улицу от вонючей туалетной атмосферы, тяжело затопали. Вано только успел отпустить Людочку, кулем брякнувшуюся на пол, да обернуться. Виссарион Шапиро, сразу же вложив в свое движение извечную ненависть представителя богатой еврейской диаспоры к не менее богатой грузинской, врезал Вано так, что тот влепился в кирпичный блок, отделяющий один от другого вмонтированные в пол унитазы, тот со страшным грохотом обвалился, а за ним и второй. Тело Вано распростерлось на груде обломков.
Увидев такое, Резо даже не стал сопротивляться. От горца в нем с течением лет оставалось все меньше и меньше, поэтому и сейчас он почел за лучшее ретироваться. Бросив нож на грязный пол, он с тихим воем умудрился ускользнуть от карающей длани Шапиро, да притом в положении «на корточках». Но за поворотом он наткнулся на безмятежного Ванятку. Светлый ликом, тот впал в неизменную (от выпитого) благорасположенность ко всему живущему, поэтому просто сидел на кафеле у выхода, с виду и не препятствуя побегу Резо. Тот намерился перескочить через этого белобрысого алкаша.
– А перешагивать нехорошо! – вдруг заметил Ванятка, очнувшись. – Это буддисты токо могут. А ты какой, на хрен, буддист?
И он шарахнул замершего от неожиданности Резо бутылкой по голове. Портвейн был в ней допит, отчего та со звоном рассыпалась по голове цветовода осколками и положила его на тот же кафель – вполне горизонтально.
Поглядев на дело рук своих, Ванятка заметил с облегчением:
– Ну вот… Встретишь Будду – убей его! В-общем, иншалла, как говорили древние греки…
А между тем Виссарион уже выносил из туалета – на руках! – бледную Людочку и начавшую нервно смеяться Ирку. Та куталась в предусмотрительно снятый пиджачок. Людочку Шапиро положил на траву, прислонив к дереву, и занялся Иркой – ибо давно уже питал к ней симпатию. Посмотрев в краснопрожилочное лицо сантехника, Ирка, только что избежавшая участи быть изнасилованной, внезапно обняла это лицо ладонями, приблизила к себе и смачно поцеловала прямо в пахнущие портвейном толстые губы:
– Виссарион… а принеси ты нам холодного пива, а?
Грузины высунули побитые носы из кирпичного проема да бросились бежать, сталкиваясь на бегу, как бильярдные шары. Их не преследовали. Виссарион помчался к киоску за пивом, а Ванятка сел между туалетом и женщинами на траву и стал рассуждать о реинкарнации Вишвакармана.
И тут на арене появился Термометр. Виновато улыбаясь, он преподнес Людочке огромный розовый букет. Потом, немного подумав, на ходу отделил один цветок и передал его в руки утомленной Ирки.
– О, Господи! – поразилась Людочка, от волнения всхлипнув. – Дима… это ты все мне? Ой, дорогущие какие!!!
– Ради тебя и целого мира мало, – с достоинством произнес Термометр, опускаясь рядом с ней у дерева. – Может, пойдем отсюда куда-нибудь, о, непревзойденная? Пахнет…
Он не обращал никакого внимания на Ирку, он поднимал Людочку с травы, он шутил и кого-то опять цитировал… Он был восхитителен!
И никому бы в этот момент он не признался, что на самом деле розы эти были из ящика, оставленного Вано в некотором отдалении от туалетных дверей, когда его сорвал с места торговли неугомонный Резо.
* * *
…Медный вернулся с сигаретами, когда тучи, сгруппировавшиеся на плацдарме левого края Оби, перешли в решительное наступление. Даже на воде было видно, как стремительно бежит их серая кромка, отрезая мир от солнечных лучей, темня воду. Сухой, напористый ветер гнал по асфальту обертки от мороженого и чипсов, остервенело катал пустые пивные банки из переполненных урн. Да и народ разбегался, предчувствуя ливень.
Подъехал на велосипеде Диман с пластиковой бутылкой кваса, отдал девушкам и, пока те жадно пили, стал приторачивать к своему багажнику алюминиевый чан, высыпав из него гремящие оправы.
– Ну что, сворачиваемся? – улыбнулся Медный, посмотрев вверх. – Симоронить не для кого – народ украден у нас Небом! Диман, а куда ты тачку денешь?
– Сзади прицеплю… Да мне ее вон, до ларьков дотащить.
– Лады. А очки я возьму…
Друзья проходили мимо недавней скамейки. Там Маша, хлопоча, собирала книги. Она увидела своих спасителей и бросилась к ним:
– Ребята! Спасибо! Мне ваша эта… зама… то есть разморочка помогла! Мне на телефон друг столько материала скачал! Буквально через двадцать минут, как вы отошли!
– Симорон рулЕз! – усмехнулась Олеся.
Упали первые капельки. Маша бросилась к книжкам.
– Вот видите, как плодотворно! – Медный старался приободрить девчонок, которые слегка приуныли: наверно, оттого, что дождь сорвал их планы. – Мы сегодня спровоцировали два случая грандиозного симоронского Волшебства. Парень с телефоном и эта Маша. Пусть, конечно, все это относится к понятию «халява», но ведь РАБОТАЕТ! «БиЗ-НЕ-СИМОРОН», верно?
– Верно!
Диман попрощался и унесся в сторону вокзала, гремя тележкой, подпрыгивающей за велосипедом по асфальтовым буграм. И в это время Медный заметил человека, который сидел на скамье и совсем не торопился покинуть ее, несмотря на то, что тротуар быстро покрывался мелкой крапиной начинающегося ливня.
Ему было лет сорок. Седоватый, с редкими волосами, худой, лицо землистое. Сидел он, странно нахохлившись: плечи сведены, ноги в пыльных ботинках расставлены, руки крест-накрест обнимают живот. Задумчиво, как показалось Медному, смотрел в землю.
Медный осторожно присел рядом.
– Простите, вам чем-нибудь помочь?
Человек повернул голову. Посмотрел на него глазом – блестящим, вороньим, живым.
– Помочь? – эхом отозвался он. – Это вряд ли, любезный…
– Ну, почему? – не сдавался его собеседник. – У нас есть такое абсолютное средство – разморОЧКИ.
Человек ничего не ответил. Он оглядел панораму левого берега, а потом как-то странно тяжело разлепил тонкие губы и оборонил:
– А ваши разморочки рак лечат?
Медный открыл рот и замолчал. Такого поворота он не ожидал.
И в это время ливень полыхнул, словно костер, в который плеснули ведерком бензина. Мощный раскат грома и белый штрих молнии, прорезавшей небо, прорвал невидимый дождевой мешок, и струи обрушились вниз густо, как из лейки. Девчонки завизжали и бросились под спасительную сень деревьев, туда, где парк набережной, отступая от парапета, сплетался в лабиринт аллеек и недостроенных каменных стен-загородок, которые, по замыслу благоустроителей, должны были что-то обозначать и скрывать, но так и остались бесполезными бастионами. Тополя тут плели в небе свои кроны, не боясь быть обрезанными, как на центральных улицах. Капли лупили по ним, словно осколки мин по бетону укрытий.
Только через минуту Медный, отряхивая с головы воду, сообразил, что странный человек остался там, на скамейке. Под ливнем.
– Девчонки, может, ему плохо?
– А что у него? – деловито спросила Камилла.
– Рак…
– Рак?! Что же ты сразу не сказал?
А на набережной творилось светопреставление. Меж небом и землей стала сплошная водяная стена. Казалось, река вдруг решила течь вертикально, поднявшись выше крыш самых высоких зданий. По тротуару летели, обгоняя друг друга, потоки и несли с собой белые косяки окурков. Гром поддавал жару невидимо. Очертания моста стерлись в серой пелене, ажурность их потерялась…
Камилла решительно избавилась от босоножек, встав босыми ногами на сырую землю под тополями.
– Побежали! У него приступ, может быть!
Олеся замешкалась, а Медный с Камиллой рванули к человеку и подхватили его под руки. Уже поднимая это тяжелое тело, Медный понял: без сознания.
– Камилла! Руки на плечо! – хрипло крикнул он.
Поскальзываясь на быстро раскисшей земле и ощущая, как долбит по их головам и плесам тяжелый, злой дождь – со всей своей осенней силой, они потащили этого мужика к тополям. Там уже вспугнутой птицей металась Олеся.
– Что с ним, что?
Его оставалось лишь уложить на землю. Пиджак из серого стал черным. Впрочем, и красное платье Камиллы, уже избавившейся от халата, тоже стало винно-багровым, мокрым насквозь. Медный судорожно вырвал из кармана джинсовой куртки мобильный в чехле, моля Бога, чтобы сырость не успела добраться к электронному сердцу этого аппарата.
– Алло! «Скорая»? Да… у нас тут человек… да черт его знает, без сознания!
Олеся склонилась над лежащим. Он дернулся судорожно и клокочуще захрипел. На мокрые губы поползла пенистая слюна розоватого цвета.
– У него не только рак, – странным деловитым тоном проговорила девушка. – Похоже, и эпилепсия. Камилла, держи ему голову.
И голыми коленками Олеся плюхнулась на мокрую землю, придерживая в руках трясущуюся седую голову.
Машина «Скорой помощи» появилась на удивление быстро. В струях ливня сполохи ее маячка сверкали особенно зловеще. Медный, Камилла и Олеся уступили место деловитым врачам. Грохотало небо, шуршал затихающий гром. Камилла посмотрела на часы:
– Бежать надо… Что, Олеська, рванем до метро? И так промокли.
– Рванем. Терять нечего, – согласилась она.
– Спасибо, девчонки! – нашелся Медный. – Посиморонили сегодня удачно.
– Пока, родной!
И они, смеясь, выскочили под струи, мелькая босыми пятками. Одежда сразу облепила тела девушек, и они, фонтанами расшвыривая лужи, понеслись по набережной. Медный проводил их взглядом. Сзади клацнула дверь машины. «Скорая», включив сирену и оставив в земле рифленые следы, выехала на асфальт из-под тополей и понеслась вслед…
Дождь утихал. Этот ливень оказался, как счастье, – недолог. Сквозь клочья иссякших, растерзанных туч проглядывало солнце. Медный с сомнением посмотрел на бурную реку, все еще бегущую по набережной. По примеру девчонок он стащил с ног кроссовки и носки, закинул их в спортивную сумку, где уже лежали нераспространенные разморОЧКИ, и вступил в этот ручей. Вода оказалась приятно тепла. Он вошел в нее почти по щиколотки, ощущая ногами песочные отмели – каждый раз песок и глину смывало с газонов на откосах.
Медный шел, щурясь, и внезапно столкнулся с насквозь мокрой фигурой человека. Его кроссовки хлюпали кисельно, джинсы встали колом, отвердев намокшей тканью, а футболку он снял и держал в руках – капли воды блестели на поджаром мускулистом теле.
– Шкипер? – изумился Медный. – Ты ж картоху…
– Фиг с ней, с картохой, – угрюмо ответил Шкипер, шагая рядом с Медным.
– А ты когда приехал? Сейчас, что ли?
– Девки уже уехали? – вместо ответа осведомился тот.
– Да. А что?
– Да так. Ты домой сейчас?
– Да, а что…
– Чаем напоишь, с портвейном?
– Глинтвейн тебе сварю. Только я ничего не понял…
– Потом поймешь, – суховато проговорил друг и, чему-то улыбнувшись, подкинул в руке незнакомый Медному обмылок мобильного. – Давай, по-пырому… быстрее то есть, а то я промок уже, мать его…
Новости
«…ритуальная культура русских сатанистов пережила ряд серьезных метаморфоз, как говорит один из самых известных исследователей вопроса санкт-петербургский культуролог Дмитрий Вдовиченко. Если на заре девяностых в моде были абстрактные ритуалы, взятые отчасти из популярных сочинений Пайля, Вербера и переводов Папюса, то сейчас на смену им пришло увлечение тайными культами Древнего Востока. Сатанизм разделился на „индийскую ветвь“ (к которой относятся последователи культа богини Кали) и, условно говоря, „арабскую ветвь“, самую закрытую и активную. При этом ритуалы стали более утонченными и жестокими. Например, для проведения „черной мессы“ уже стало недостаточно наличия крови младенца и простейшего фаллоимитатора из близлежащего секс-шопа. Теперь используют змею с вырванными ядовитыми зубами, которую, погрузив в транс, вводят в лоно „жертвы“, а затем предаются разнообразным видам совокуплений с той, которая возжелала стать ведьмой. Отчасти из-за этого в зоомагазинах Москвы стало почти невозможно купить африканскую змею – цены на них выросли в разы… Русские сатанисты хорошо владеют сексуальными техниками, но до сих пор не научились лишать пресмыкающихся зубов, не нанося им смертельных увечий…»
Зена Рид. «Москва-чертополох»
Le Figaro, Париж, Франция