Две предыдущие бессонные ночи совсем подкосили Литературоведа, и этим вечером он, чувствуя, что силы его на исходе, не стал читать рукописи, а сразу заснул. Поздним утром, проснувшись и вытаскивая из-под щеки поэму Курта Найя, он внезапно уткнулся заспанными глазами в следующие строки:

И когда Поэт-Криминолог входит в номер, он находит Литературоведа по-прежнему лежащим ничком на кровати, со стихами Курта в руке.

— Мы с моим другом Следователем уже несколько раз осторожно стучали в вашу дверь, но так как из-за нее не доносилось ни звука, мы решили вас не беспокоить. Вижу, вы всю ночь работали? Я восхищен вашим упорством. Итак, что новенького?

— Кажется, что-то вырисовывается, — отвечает Литературовед.

— Знаете, всю последнюю ночь я не мог уснуть, чувствуя стыд за то, что вы один в этой комнате сражаетесь с горой незаконченных рукописей.

— Да, я всю ночь не сомкнул глаз и свалился только на рассвете… а теперь уже вторая половина дня. Вот, прочтите эти стихи.

— Не вижу ничего особенного, — говорит Поэт-Криминолог. — Да, красивые стихи, но какое отношение они имеют к нашей загадке? Кроме слов «убивает» и «я чувствую себя убитым», нет ничего особенного.

— А ОПИШИТЕ сверкающие цветы, позаимствованные у Малларме?

— И что?

— Основываясь на этом заимствовании, мы можем выстроить вторую гипотезу о литературном семействе Найев. До сих пор что-то было недосказано… как эти стихи, обрывающиеся на слове «цветы».

— По-вашему, эти стихи…

— Были бы незакончены. И как всегда, когда мысль не может сформироваться, на помощь ей приходит цитата. Эти сверкающие цветы напомнили мне коллоквиум как раз на тему «Незаконченное», который проходил в Токио и на который я поехал, чтобы посетить Японию. Этот коллоквиум был организован Крупным Специалистом в Области Книг Которые Валери не Прочел до Конца. Представьте: в течение полувека этот милый старый японец скрупулезно изучил все книги в библиотеке Валери, отмечая разрезанные и неразрезанные страницы. «Мною научно доказано, — заявил этот старый ученый, — что Валери разрезал первую страницу в книгах, которые получал в подарок, иногда — вторую и из суеверия — девяносто девятую». Затем писатель читал последнюю страницу и окончательно закрывал книгу. Иногда он пролистывал ее, но почти никогда не читал полностью. На этом коллоквиуме присутствовал также немецкий ученый, тоже специалист по Валери. Но только он занимался всю жизнь исключительно поздним Валери, пытаясь обнаружить чрезвычайно мудреными методами следы его ногтей на полях страниц, оставляемые по мере того, как тот «смаковал» книги своих соотечественников. По словам этого исследователя, некоторые отметки носили явно положительный характер, а некоторые — критический. Подобное чтение следов ногтей великого Валери дало в итоге великолепную диссертацию об авторе дневников, не читавшем до конца книги.

— А действительно, почему нужно читать книги до конца? — вопрошает Поэт-Криминолог.

— Неприятность в том, что сегодня практически невозможно узнать, прочел ли человек всю книгу, пролистал или просто открыл и закрыл. Например, Карл Най, для того чтобы узнать, читали или нет его книги до конца, ходил по букинистическим магазинам и смотрел, разрезаны или нет все страницы. Но теперь, когда книги продаются с разрезанными страницами…

— Это зависит от того, кто читает… и что читаешь. Скажите честно, вы прочли хоть одну книгу Карла до конца?

— О, наконец он проснулся! — восклицает Следователь, входя в комнату. — Итак, что нового?

— Мы пока еще не касались этой темы, — отвечает Поэт-Криминолог. — Мы говорили о различных подходах исследователей к произведениям.

— Из всех исследователей, которых я встречал на различных коллоквиумах и симпозиумах, больше всего мне понравился пожилой израильский ученый. Он говорил, что книги читают до конца люди недалекие и послушные. Великий же человек с подвижным и креативным умом может вынести из книги в лучшем случае слово или фразу, которые вдохновят его на создание чего-то нового. Этот еврей был очень хитрым. «Я исследователь, не написавший ни одной диссертации, — говорил он, — так как все великие диссертации, несущие новую мысль, это еще не написанные диссертации».

— Всё это прекрасно, — замечает Следователь, — но не вернуться ли нам к Найям? Итак, что нового?

— То, что вы только что рассказали, чрезвычайно интересно, — говорит Поэт-Криминолог. — Я бы с удовольствием продолжил с вами разговор на эту тему. Попозже я расскажу, как было раскрыто одно преступление, хотя не удалось найти ни труп, ни убийцу. Чистая загадка.

— Прямо как в нашем случае! — замечает Следователь.

— Осторожнее! — восклицает Литературовед. — Вы уронили одну из тетрадей Лоты Най. Это как раз последняя тетрадь ее дневника.

— Странный почерк, — замечает Следователь, поднимая тетрадь. — О, а вот и рисунки, который Карл Най оставлял на полях! Действительно, очень похоже на знаки, обнаруженные на корпусе «Урана».

— Видите, повествование в этой тетради прерывается на слове, которое зачеркнуто с таким рвением, что ручка прорвала несколько листков. И теперь мы не сможем узнать, что хотела скрыть молодая женщина. А предшествующие слова ни о чем не говорят. Может, это было чье-то имя? В таком случае я уверен, что это Франц.

— Да? Но почему?

— Прочитайте начало фразы. Разве оно не подводит к имени того, кто занимал привилегированное положение в уме женщины, написавшей эти строки?

— Да? — повторяет Следователь, растерянно глядя на Поэта-Криминолога.

— Отсюда легко сделать вывод, что она вычеркнула имя единственного человека, который имел значение для нее в этой семье.

— То есть вы хотите сказать?

— Вот именно! Я понял это, как только встретил ее.

— Поняли что?

— Что она несчастна. Что ее мысли заняты иным. «Что она делает с этим стариком?» — подумал я, впервые увидев ее рядом с Карлом. Это было в Палсе. «А вот и Лота, моя молодая подруга», — употребил это ироничное слово Карл Най. И я сразу решил, что у обоих накопилось достаточно обид друг на друга. Достаточно было понаблюдать за ее руками, когда старик Най начинал рассказывать о себе, своем творчестве и творчестве своих родных. «Все упорно пишут, даже Лота, хотя она поклялась больше не написать ни слова с тех пор… с тех пор, как шесть лет назад в Порт-о-Принс разрешилась диссертацией о Карле Найе». — «Карл, пожалуйста, не начинай», — слишком спокойно произнесла Лота. Эта женщина явно страдала от того, что ей приходится быть подругой старого писателя. Сначала я и вправду подумал, что эта квартеронка приходится ему подругой, но очень быстро понял, что старик употреблял это слово, чтобы не говорить «моя жена». Что их связывает, спросил я себя, что они делают вместе, что их держит рядом друг с другом? Должен признаться, что эта молодая негритянка с белой кожей, ходящая взад и вперед по дому, не переставала меня удивлять. Она не была красавицей, но от нее исходила такая мощная жизненная энергия, такая животная сила, что казалось, она в любой момент может вырваться наружу, ничего не щадя на своем пути. В то же время Лота выполняла малейшие прихоти Найя, хоть и называла его старым импотентом — что было неправдой, — словно, не знаю перед кем, ей необходимо было оправдать свое присутствие рядом с этим стариком, словно ее угнетала разница в возрасте и жизненной силе. «Лота — молодая кобылица, — сказал мне Густав Зорн, — что Карл о ней знает? Вот как писатели могут покорять детей и внуков своих рабов! А что Лоте известно об этом старом фабриканте литературы? Великий писатель ненадолго останавливается в Порт-о-Принс — и молоденькая студентка, внучка раба, вбивает себе в голову, что должна написать диссертацию об этом красивом старике с седой шевелюрой, с уставшими глазами, чей приглушенный голос пробуждает в ней врожденное послушание квартеронок, знающих, где находится дом хозяина. Эта девица воображает, что завладела мыслями старика Найя, хотя это на его угасающие чувства она оказывает угасающее влияние. Вы заметили, как она умело скрывает свой взгляд за большими учительскими очками, как умело маскирует свою необузданную сексуальность? Нет, нет! Это не то, что вы думаете! Ее большие учительские очки красноречивее любого плаката: Лолот много читала, Лолот страшно много читает, Лолот будет читать! Впрочем, она сует нос в рукописи Карла и — какой секрет! — пишет сама. Что? Да кто его знает!» Вот что сказал мне Зорн. В другой раз, в присутствии Зорна, Роза рассказывала о Лоте совершенно в других выражениях, признаваясь, что соглашается встречаться с отцом только из-за Лоты. «Лота — моя подруга. Только в ее присутствии я могу переносить своего отца. В Лоте мне нравится ее ум, трезвый взгляд на окружающее. Когда у меня возникают сомнения по поводу той или иной вещи, я всегда прибегаю к ее совету». — «В этом вся Роза, — прервал ее Зорн. — Мы любим тех, над кем доминируем. Не ради того, чтобы возвыситься, а из какого-то стыда быть самими собой. Роза стесняется быть Розой Най главным образом перед Лотой Най, так как на самом деле ей стыдно за Лолоту Най, которую старик подобрал у доминиканцев в Порт-о-Принс». — «Там нет доминиканцев», — возразила Роза. — «Тогда в какой-нибудь хижине или в конторе по найму». — «Тебе прекрасно известно, что она преподавала литературу в Квебеке и случайно находилась у своих родителей как раз в тот момент, когда мой отец приехал в Порт-о-Принс, чтобы прочитать лекцию». — «Лекцию? Как бы не так! Не доверяйте Розе, — добавил Зорн. — Во всяком случае, в том, что касается Лоты. Роза безгранично верна и снисходительна по отношению к тем, кого любит. Вы убедитесь в этом, когда будете говорить обо мне в мое отсутствие. Поверьте, это плохая идея — написать книгу о семействе Найев! Спросите Курта, что тот думает по поводу Лоты. А вы говорили о ней с Юлием? Предупреждаю вас: будьте поосторожнее с Францем! И поосторожнее с Лотой, если случайно при ней произнесете имя Франца. А что касается старика Карла, то никогда не упоминайте при нем Франца и Лоту вместе».

— И какой вывод из этого вы сделали? — спрашивает Следователь.

— О Лоте?

— Да, и о Лоте в том числе. А как относился к ней Юлий? И что говорил Курт?

— Курт никогда не мог понять, что Лота делала среди Найев. Что касается Франца, то тут, как говорится, совсем другое дело.

— И поэтому вы думаете, что Лота вычеркнула именно его имя?

— Да, поэтому.

— А можно узнать, какое место вы отвели ей в своей книге?

— Думаю, то место, которое она заслуживала, во всяком случае, в то время я был в этом уверен.

— А теперь?

— Теперь я прочел ее дневник, о существовании которого раньше не подозревал. И мое мнение за последние две ночи во многом изменилось. Как-то, в Женеве, Лота дала мне понять, что хотела бы встретиться со мной без Карла. «Я знаю, что вы виделись с Францем в Гамбурге, — без обиняков сказала она. — И провели с ним больше недели». — «Действительно», — ответил я, забавляясь тем, что она уже в курсе.

— Подождите, — прерывает его Следователь. — Вы на самом деле поехали в Гамбург, чтобы встретиться с Францем?

— Конечно. Любое исследование строится на тех же принципах, что и полицейское расследование. И когда Зорн называл меня литературным шпионом, я совсем не обижался. В основе моей книги лежат реальные факты, конкретные тексты, свидетельства, касающиеся литературного семейства Найев. Франц неожиданно принял меня очень радушно. Когда мы лучше узнали друг друга…

— Подождите, не так быстро, — прерывает его Следователь. — Расскажите еще что-нибудь о Лоте Най. Итак, вы встретились с ней в Женеве.

— Хорошо. Но только вы должны помнить, что Лота была одержима навязчивой идеей. Ее наваждением был Франц. Она хотела встретиться со мной, чтобы иметь возможность поговорить о нем. Я спросил у нее: «Но как вы узнали, что мы с Францем опрокинулись, катаясь на паруснике в устье Эльбы?» — «Мы каждый день звоним друг другу. Я испытываю к Францу… настоящую… нежность».

— Как?! Вы с Францем опрокинулись, катаясь на паруснике? — восклицает Следователь.

— Да, Франц любил выходить в море на паруснике, когда поднималась волна и ожидалась буря.

— О, это я понимаю! Какой восторг испытываешь, несясь навстречу бушующим волнам! Мы с женой обожаем такие вылазки. Ничто не может сравниться со счастьем, когда возвращаешься назад, все еще живой! Это восхитительно!

— Давайте поговорим о радостях, которые приносит парусный спорт, попозже, — предлагает Поэт-Криминолог. — Вернемся к Лоте или Францу, но не будем перескакивать с одной темы на другую. А то это сбивает нас с толку, как лошадь палача, которая у каждой висельницы…

— Ладно, мы поняли! — смеется Литературовед. — Вернемся к Лоте. «Знаете ли вы, что я могла бы быть сестрой Франца, — продолжила она. — Карл все время предостерегает меня от чрезмерной нежности по отношению к его детям. «Я не хочу, чтобы моя жена слишком привязывалась к детям Бель!» Вот что Карл без конца повторяет мне с тех пор, как впустил, по его словам, в свою жизнь, не понимая, что это он ворвался в мою и полностью ее перевернул. И теперь я с трудом могу найти уголок и сказать: «Ты у себя дома, Лота!»» Мы прогуливались по пирсу, недалеко от острова Руссо. Почему Лоте захотелось встретиться со мной на свежем воздухе, хотя шел снег и она дрожала от холода? Внезапно мне показалось, что эта встреча была не обычной встречей двух ученых, а встречей свободного мужчины и молодой женщины, открыто демонстрировавшей свое разочарование мужчиной, за которого она, несмотря на огромную разницу в возрасте, согласилась выйти замуж. «Знаете, — сказала она, смеясь сквозь слезы, — что я уже не выношу его книги. Я думала, что встретила и полюбила великого писателя, а на деле оказалось, что я была ослеплена великим человеком. Да, я восхищалась его именем, тем, какой восторг вызывало его имя у моих друзей, таких же молодых литераторов, как и я, ослепленных литературными светилами. Карл был одним из них не только для меня, но и для моих друзей, и мне хотелось стать Лотой Най, чтобы возвыситься над ними. Ладно, не буду вам докучать своей банальной историей». — «Но вы мне вовсе не докучаете! И я вам очень признателен за оказанное доверие. Не бойтесь, ни слова из нашей беседы не появится в моей книге». — «Но я, наоборот, хочу, — живо воскликнула она, — чтобы мое имя появилось в ней. Я хочу… я хочу…» Она замолчала, и я тихо спросил: «Чего вы хотите?» — «Чтобы вы всё рассказали про меня! Я против этого глобального исследования, но если никто не может вам помешать, тогда выложите всё — я этого хочу!» Вот что сказала мне Лота, пока мы прогуливались по набережной Роны, под падающими снежинками, которые запорашивали ее большие очки. И, должен признать, выглядела она очень соблазнительно.

— Да, она довольно пикантная женщина — я встречал ее в Морском клубе, — говорит Следователь. — Когда она появлялась на приемах, которые устраивал старик Най, мужчины начинали вести себя по-другому. Не то чтобы они слишком уделяли ей внимание, — нет, — это было что-то более неуловимое. Как объяснить? Они начинали держаться более прямо… Я говорю о пожилых мужчинах, словно сам факт, что она вышла замуж за старика, омолаживал их, давал шансы…

— А ее тянуло к тем, кто моложе и не устроен в жизни. Литература оказалась ловушкой, приманкой, с помощью которой старику Найю удалось завладеть наивной «любительницей литературы», как он называл ее.

— И вы считаете, — прерывает их Поэт-Криминолог, — что все это продвигает нас в нашем расследовании?

— Даже не сомневайтесь, — отвечает Литературовед. — То, что я узнал о Лоте в Женеве, а также то, что мельком прочел в ее дневнике, наводит меня на мысль, что, может, в сумасбродном поведении этой женщины нам нужно искать одну из нитей этого ковра.

— И что же вы узнали?

— Эта женщины чего-то ждала. «Что-то должно случиться», — говорила она. А теперь слушайте: это произошло во время нашей второй встречи. Она вытащила из сумочки конверт, набитый деньгами. Не знаю точно, сколько там было, но я никогда не видел столько денег. «Видите эти купюры? — спросила она. — Я плачу их одному человеку, чтобы он направлял Карла так, как мне заблагорассудится». — «Но кто он?» — «Тот, с кем он консультируется и без кого не предпринимает ни одного шага». В тот раз мы находились в Париже. Там у Карла Найя тоже был ясновидящий. На этот раз перс. А еще она рассказала мне страшные вещи по поводу Густава Зорна.

— Ну вот мы и снова к нему вернулись! — восклицает Следователь.

— Она выглядела очень оскорбленной, даже желчной.

— Оскорбленной? Желчной? Странная женщина! Она платит ясновидящему персу, чтобы тот направлял старика Найя даже в Париже, но, когда речь заходит о Зорне, она выглядит оскорбленной и желчной. А еще есть Франц. Мне бы хотелось, чтобы вы побыстрее дочитали ее дневник и расшифровали знаки, оставленные Карлом на его полях.

— Надеюсь сделать это, как только вы оставите меня одного.