Я знаю, знаю, с чего я начну! Я начну со стихов, с бесшабашной поэмы, которая выстрелила из меня, как струя шампанского в тот самый момент, когда я осознал, что это правда: меня пригласили сниматься в кино! Более странного, дикого, нелепого поворота событий не мог ожидать я даже в этот странный, дикий и нелепый период своей жизни — довольно тоскливый, надо сказать…

И не то чтобы я всю жизнь мечтал о карьере киноактёра — вовсе нет. Как раз именно этот род деятельности всегда казался мне чуждым и непривлекательным, да и не подхожу ведь ни рожей, ни кожей, ни норовом своим — общителен с близкими, но толп чураюсь. Нет, не ликовал, но было мне смешно и странно… Я рассматривал эту воображаемую будущую коллизию со всех сторон, обсасывал как леденец, я потешался над самим собой: строил ажурные песочные замки и тут же опрокидывал их наземь, выдувал радужные мыльные пузыри и сам же прокалывал их иглой убийственной иронии — хлоп! Кто, кто поверит, что такое случается в жизни?..

Так вот, я начну свою повесть с поэмы.

У меня есть именитые предшественники в этой затее. Пастернак увенчал своего «Доктора Живаго» завораживающе прекрасными, затмевающими его же собственный прозаический текст стихами. Саша Соколов, любимый писатель одной моей далёкой знакомой — смертельно опасной, надо сказать, для меня женщины — любил присовокупить к своей хитросплетённой до полной непролазности для простого смертного прозе дурашливые якобы строфы. Вроде бы и не всерьёз — безделица и баловство, но поди ещё разберись, что важнее для него самого — «Собака» ли, хвост ли…

Да, у меня есть великие предшественники, но я буду в чем-то и оригинален: я не завершу своё произведение поэмой, как они… Нет, — с поэмы я начну! И не потому, что она столь прекрасна — я вполне сознаю её сиюминутный, сугубо прикладной и даже «стихотерапевтический», можно сказать, характер, — а потому, что она была моим первым стихийным откликом, ироническим и задорным выплеском. Именно она наиболее точно отражает мою первую реакцию, ход моих мыслей, всю цепочку ассоциаций, которая выстраивалась в моей ошарашенной голове, пока я переваривал с трудом проглоченное: «Мы приглашаем Вас в проект, как главного героя документального фильма…»

А ведь я был необычайно тих в то время. Тих, одинок и печален. Я никого не трогал. Я заканчивал душные и потные левантийские вечера строфой Бродского или стаканом бренди… Чаще попеременно, редко — вместе. Это была одинокая жизнь настоящего русского интеллигента, если не считать того, что вечерами было душно и потно, а сам интеллигент был русским в весьма относительном смысле.

И настало Утро, и пришел я на работу, и открыл я почтовый ящик Пандоры…

Отстраняется стакан: К черту всё — лечу на Хан! Хоть припахан и затрахан, Скажем НЕТ бездумным страхам, И да здравствует размах! Преодолеваем страх: Со стола бумаг бархан Мы на пол сметаем махом, Босса посылаем «нах»! Надоело мять диван, Я — Багира, я — Шерхан! В Голливуде или в Канне Ждут меня шальные «мани», А на рюмке, на стакане Не прискачешь в город Канн… Канут в прошлое ненастья, Брошу шляпу под кровать — Буду сам я подавать!.. К белой кости, к высшей касте, Стану я принадлежать! Я намерен поднажать — Рожу пряником держать (Я же вырос на компосте, и на сцене, на помосте Люд Шекспиром ублажать Не пришлось, не довелось мне)… Мне придётся возмужать: Три вершка прибавить в росте, Сажень закосить в плечах, Запалить огонь в очах… Стану парень я не промах, Парень стану — просто «Ах!»… До свидания, «вчера», То, в котором ни хера — Быт постылый, быт пропитый… Ждут нас слава и софиты: Режут глаз прожектора, Марши раздирают уши! Будет краше, будет лучше, Всё отпляшет на ура!.. Пусть мой непутёвый лик К киносъёмке не привык, Пусть — потеха и умора, — это дело режиссера, Для того окончил ВГИК Он с отличием и шиком, Для того не шит он лыком, Для того учился чай… Ты, Георгий, не скучай! Просвещайся ты, Георгий: «Тяпку» с веником сличай!.. Ты, хоть молодой, но зоркий, Наш фильмец ядрёный, тёрпкий Выйдет лучше, чем «Чапай»! Вот сценарий на бумаге: Всё завяжется в Базлаге, Мы напялим кошки, краги, По карманам — курагу (Чтобы не скучать в снегу, Чтобы трещины-овраги Шлись не «через не могу», А вприпрыжку, на бегу…) Нам погода строит жмурку: Снег — не вылепишь снегурку, А ведь нам нужна пурга! (Это нужно драматургу, Он берёт народ «на дурку»… Всё сварганим!.. ни фига Не допрут они, придурки!..) Та-а-к… выходим на врага… Спозаранку сонный лагерь Мы поставим на рога И бульдозером — в снега! Пусть пурга развесит флаги, Пусть невидимо ни зги… Мы — суровые мужчины, Джеки Чаны, аль Пачины Нам неведомы кручины: Бицепс крепок и мозги! Ширь равнин — для мелюзги, А у нас в плечах аршины, Нам без кручи, без вершины Не с руки и не с ноги… Колокольцами с дуги Забренчали карабины! Ярче воссияйте льдины!.. (Оператор, не трынди — Запечатлевай картину! Кадры — от бедра, с руки!..) Ждут нас фирна наждаки — Нажумарим умно, тонко Километры киноплёнки! Скулы сжав и кулачки, Зарыдают от восторга И прелестные бабёнки, И пухлявые ребёнки, И трухлявые опёнки, И крутые мужички! А когда мы откозлим, Отбузим и отъегозим, Вот тогда мы — шапку оземь! — По Европе заскользим… Хороша игра, а мина — Это дело наживное, Основное — наша кино — Наша — лепта, наша — лента! Мы начнём, пожалуй, с Тренто — Место бодрое, живое! «Горы, бицепсы, герои» — Там, как раз про всё, про енто… Это круто для почина!.. Нет чудеснее патента: Сумма места и момента!.. Одарённы и таланны! Как страна широки планы: Станет нашинским Бродвей, Весь — от пяток до бровей… Но сперва мотнёмся в Канны — Пальмовых огресть ветвей, Хановы залижем раны… И отправимся за лавром, Как Ясон и, как Тезей, В стан врагов, а не друзей: К минотаврам — динозаврам В Голливудские казармы… Мир — арена, Колизей, Так сражайся — не глазей! По рассказам, в Голливуде Всё замешано на блуде (Не судите строго люди, Что имеешь — то болит…) Всё смешалось: кони — люди, Ноги — руки, губы — груди… Кто ж там водится в запруде?.. Рок к кому благоволит? Голливуд, — он многолик, Путь к Олимпу многотруден, Там мужик — кремень, не студень, Что ни личность, то — unique : Спилберг пламенный бурлит, Не подвержен порчам, сглазам, Режет глазом, как алмазом — Кроит кино-мегалит. Тарантино там шалит: Что ни лента, то оргазм!.. Светел криминальный разум, Многогранен, боевит! Вуди Аллена плавник Рассекает гладь баркасом — Всем на зависть ловеласам Не увял и не поник! (Между нами, этот Вуди — Тот ещё карась в запруде! Хоть и вырос на Талмуде, Но — проказник, баловник… Чуждый хлебу и воде он Вечно бегает по девам, И мудя держать в узде он Не приучен, не привык…) Впрочем, кто ж его осудит, Кто осадит, приструнит?… Там, в прохладе киностудий, Всё блуждают… то есть блудят… В общем: бродят — думы будят Дивы с ножками Лолит (Целлюлит там не рулит, Спину там никто не трудит…) Когда мы туда прибудем, Начудим, наробингудим, Всех прижучим, покорим, Охмурим их и окучим, Наследим, разгоним тучи (А скорей — напустим дым…), Академикам седым И актёрикам дремучим Станет ясно, что мы — луч-ч-че! Что наш фильм сильней и круче, Что дорогу — молодым!.. И умоется в тоске Звёздный зал слезой сырою! Эти Бонды и ковбои — Все у нас на поводке, На крючке и на леске!.. И взлечу я налегке (После Хана — землю рою!..), И вручат мне перед строем Не блохарика в мешке (Что случается порою…), А на блюде, на доске — Вот вам «замки на песке»!!! — Мне, как главному герою, За кинороман с Горою — Оскар с «тяпкою» златою В оттопыренной руке! Когда кончится шабаш, И ко мне вернутся силы, Для себя, себя и милой, Я отгрохаю шалаш. Перекрою (что за блажь!..) Крышу гнёздышка (иль клетки?..) Каннской пальмовою веткой, Оскар — у ворот, как страж… Эх, да здравствует кураж! Лёха, Оскар будет наш!!!

А ведь я был уверен на сто… нет — на двести процентов, что никогда, НИКОГДА я не пойду вновь на Хан-Тенгри по тому же самому маршруту. Я, вообще, не склонен повторять горы, страны и маршруты, и никогда не понимал людей, проводящих свой отпуск из года в год в одном и том же районе, не важно — горном или курортном. Какого черта, когда Мир велик и разнообразен!.. Так я обычно думаю, хотя, кто знает, быть может именно в таком вот географическом непостоянстве и проявляется некоторая поверхностность чувств и неглубина пристрастий человека… Кто знает…

Так вот, тот, кто рискнул бы поставить все фишки на моё возвращение на Северный Иныльчек, смог бы изрядно поправить своё материальное положение.

Дело в том, что я получил предложение, от которого невозможно отказаться. Я слышал, что такие случаи бывали и прежде, читал об этом в неких книжках, которые, во всех прочих отношениях, не грешили против правды жизни, и даже видел фильм на эту тему, который назывался «Непристойное предложение» с Деми Мур и Робертом Редфордом в главных ролях, но лично со мной ничего подобного прежде не случалось. И хотя суть предложения в моём случае принципиально отличалась от того, что предложил герой Редфорда героине Мур, в главном оба случая были схожи — это были предложения от которых очень трудно, почти невозможно отказаться…

А ведь всегда прежде я рассчитывал только на себя, никогда манна небесная не падала на меня с неба, и в моём возрасте нет уже никаких оснований полагать, что это состояние вещей может измениться. У меня складывалась, почти сложилась уже честная козерожья судьба — никаких поблажек и подарков свыше, что заработаешь — то и съешь…

Сейчас я загляну в свою почту… Это случилось 9 мая — аккурат в День Победы. Победы не моей — я-то как раз в те дни терпел поражение на всех фронтах. Я смирялся с очередным неполучением незаработанного в особо крупных размерах. Отполыхавший пожар был таких масштабов, что смягчать его последствия мне удавалось лишь реками бренди да ворохом стихов Бродского, довольно депрессивных по своей природе, но приводящих уже слегка подогретого человека в то воистину божественное состояние, когда томительный спазм схватывает горло и холодеют кончики пальцев. В общем же, в свободное от Бродского и от бренди время, я, фигурально выражаясь, брёл по выжженной пустыне, ковырял золу на пепелище и — безо всякой уже «фигуральности» — пялился в окно на захламленные, всё ещё непривычные задворки моего нового обиталища.

Моим обычным состоянием на тот момент были стиснутые зубы: тянуть лямку, прорастать, пускать корни и побеги, жить дальше. Моим главным ощущением было ощущение приобретенной свободы, за которую было заплачено втридорога, но которую я, беспросветный, готов был тут же и отдать с приплатой, если бы только… Впрочем, о том ли этот рассказ, да и дело прошлое, хоть и недавнее…

Похоже, — и не я первый это заметил, — когда ты достигаешь дна жизненных неурядиц, когда жизнь изрядно отмолотила тебя по башке и отхлестала по мордасам, а все счета уже уплачены тобой со всеми надлежащими процентами, там, наверху, дают отмашку, и ты голенький, дрожащий, как осиновый лист, вбрасываешься на новое поле игры, где тебе даются новые шансы и новые возможности («Терминатор». Фильм первый).

Приходишь ты, скажем, утром на работу, включаешь компьютер, поднимаешь свой неторопливый «аутлук», мыча себе под нос что-то натужно жизнеутверждающее, и вместе с обычной ежедневной почтовой трухой оттуда выпадает следующий бриллиант и перл: «Мы приглашаем вас в проект…»

В письме я величался «профессиональным и опытным альпинистом», что сразу же настроило меня против автора и всей этой его целлулоидной затеи, поскольку я не люблю явную, ни на чем не основанную лесть.

Сперва, я подумал, что стал жертвой глупого розыгрыша. У меня, насколько мне известно, нет явных врагов и нет друзей, склонных к такого рода развлечениям, но кто знает — люди с годами меняются, люди проявляют себя порой очень странными и неожиданными существами…

Короткий поиск в «гугле» убедил меня, что, судя по всему, я имею дело с реальными людьми и с реальной затеей, но тем страннее — на фоне этих людей и этих имён — казалось мне моё собственное участие: ЗАЧЕМ Я ИМ НУЖЕН?.. То есть, зачем им нужен именно Я?..

«Зачем ты им нужен?!» — спрашивали меня мои близкие друзья, которых — и только их — я посвятил в свою тайну. Я удивляюсь им до сих пор! Как могли они не понимать, что именно в их устах эта фраза звучит особенно оскорбительно…

Дети же мои, напротив, не удивились происходящему: они приняли его как должное, и их удивление относилось лишь к тому факту, что заслуженное признание искало их отца так неподобающе долго…

Впрочем, по мере того, как я утверждался в реальности затевающегося мероприятия, круг посвящённых расширялся. Наблюдать реакцию знакомых людей на поразительную весть о моей неожиданной кинематографической карьере сделалось на какое-то время моим любимым развлечением. Когда я говорил им, не в силах при этом сдерживать идиотический смех, что некие загадочные субъекты собираются снимать меня в кино, почти все они взглядывали на меня недоверчиво, — со столь много говорящим непроизвольным сомнением. И только Шош, блистательная и искромётная Шошана, — секретарша моего босса, неувядающая девочка в пожилой оболочке — оценила меня положительно:

— В порнофильме, что ли?

Впрочем, я не уверен, позволительно ли мне считать это комплиментом. Я много размышлял над этим, но так и не пришёл к однозначному выводу…

Одним из первых вопросов, заданных мною Лёше (который на тот момент был для меня Алексеем Рюминым на Вы), как раз и был: «Зачем я Вам нужен?», но в менее самоуничижительной, конечно, форме. Его ответ я проинтерпретировал для себя следующим образом: их фильму требуется эдакий мудрый евреище с глазами сенбернара, который будет беседовать со всеми этими разношерстными иностранцами, тусующимися на Хан-Тенгри в пик сезона, а в свободное от бесед время наговаривать в камеру что-то умное, доброе, вечное, что-то о всепобеждающей дружбе народов, о горе, как о Вавилонской Башне, сплотившей представителей разных национальностей ради достижения единой Великой Цели и прочие возвышенные благоглупости… И если вы думаете, что заслышав эти завораживающие слова: «кино», «главный герой», а особенно — это звонкое, ложащееся на стол заветным орлом, слово «спонсоры», я вытянулся по струнке, как крыска перед флейтой Крысолова, вы плохо меня знаете. В некоторых вопросах я могу быть на редкость упрямым ослом и ношусь со своим «реноме» и своими принципами, как старая дева со своей, неясно от кого оберегаемой, честью.

Во-первых, меня тревожило смутное ощущение, будто я пешка в непонятной мне партии — некая потеря почвы под ногами человека, привыкшего к участию исключительно в затеях собственного приготовления. Во-вторых — и это главное — сама идея фильма показалась мне банальной и неубедительной. Я подумал: «всё это — какой-то фиговый листок, прикрывающий неведомые мне закулисные интересы»…

Ну что ж, надо сказать я добросовестно сражался за свою честь и сделал всё от меня зависящее, чтобы меня не взяли на разгорающийся праздник жизни: я хочу остаться дома, сидеть мордой в угол, и засуньте себе в зад вашу хрустальную туфельку!.. Я такой! Я бываю таким, и сейчас я именно такой!..

Прежде всего, я предупредил продюсера, а затем и режиссёра, что я катастрофически не фотогеничен, боюсь видиокамеры, как огня, а будучи волею случая заброшен на сцену в свет софитов, теряю два фута росту, костенею языком и стекленею взглядом. Мне тут же дали понять, что будь я даже гений чистого уродства, помесь Квазимодо с Герасимом, и, более того, — Эсмеральды с Муму, именно меня они хотят видеть в главной роли в своём альпинистском блокбастере.

Я наглел от попустительства. Я сказал, что весь этот проект интересует меня только в том случае, если мне будет предоставлена полная свобода язвительного слова, даже если слово это выйдет вразрез с генеральной линией режиссёра, продюсера и всей съёмочной группы, притом я честно предупредил, что «дружба народов» будет осмеяна, Гора опущена, а от Вавилонской Башни не останется камня на камне!.. А ещё — деньги вперёд, поскольку у меня финансовый кризис на почве кризиса в личной жизни и материальные трудности на почве душевных переживаний…

Думаете меня погнали взашей? Вымели поганой метлой? Ничего подобного!.. Меня зауважали и возлюбили пуще прежнего. Меня хотели страстно и неудержимо. Скажите мне, смогли бы вы сами устоять против такого, всё сметающего на своём пути, любовного натиска?.. Слаб человек, и если уж провидение решило накормить его, ему придётся жрать манну небесную, под какой бы навес он от неё не прятался… Выброшенный в окно выигрышный билет непременно вдует сквозняком обратно…

Последнюю жирную точку в истории моего сопротивления поставил верный друг Лёньчик: «посмотри на себя со стороны» — укорял он меня — «это же просто смешно видеть, как ты строишь из себя девочку…»

Он говорил недоуменно, он глядел на меня, как на юродивого, как на досадное явление природы: «тебе предлагают бесплатную поездку на Хан, участие в съёмке фильма, массу интересных знакомств и перспективу, которую трудно даже вообразить… И ТЫ ЕЩЁ СОПРОТИВЛЯЕШЬСЯ?!..»

Фотографической мощи вспышка осветила всё вокруг, и в её неумолимом свете я узрел себя самого в свете истинном: запущенного в смысле жизни личной и социальной, бреющего серыми утрами физиономию Пьеро в сиротливом зеркале, горбящегося за щербатым столом в подвального интерьера пристройке, прихлёбывающего из стакана копеечный бренди… Лёньчик прав: разыгрываю из себя невесть что и ворочу рыло от тарелочки с голубой каёмочкой. Добрые люди волокут меня из свинарника в калашный ряд, а я, урод, упираюсь всеми четырьмя копытами…

Всё! Кончено! На хрен!.. Решительно и бесповоротно я отметаю в сторону все сомнения, все посторонние соображения, все сложности, которые сам себе напридумывал, все барьеры и все баррикады, которые возвёл… Отныне и вовеки веков на моём щите будет начертано огненными буквами: «То, что предлагает тебе жизнь, — бери не раздумывая!»

Я начинаю новую жизнь, которую отыграю, как лёгкую музыкальную пьесу: с листа, не заучивая ни единой ноты, безоглядно и виртуозно импровизируя, дирижируя себе белоснежной перчаткой дуэлянта…