Перемещение по Индии это опыт особого рода, а не просто удобная (или неудобная) доставка вашего бренного туловища из пункта А в пункт Б. Между этими двумя точками вы проживаете целую жизнь, ни на что непохожую и полную волнующих впечатлений. Как бы близко ни отстояли друг от друга А и Б, насыщенность обрушивающегося на вас делает выбранный маршрут настоящим путешествием– утомительным, но незабываемым, стоящим совершенно особняком от испытанного в конечных пунктах. А если учесть, что переезды совершаются не по крохотулечке, а по огромной стране, только притворяющейся на глобусе не очень большой, затраченное на поездку время представляется потом отдельной и почти бесконечной экспедицией (мой личный рекорд – 28 часов подряд на автобусе и 58 на скором поезде!).

Кстати, при таких перемещениях, находясь в вынужденной праздности, путник начинает замечать не бросавшиеся ранее в глаза общие особенности Индии

1. Вся Индия– несмотря на огромные толпы вроде бы праздношатающихся (садху, нищие и т. п.) – ремонтирует, стучит, пилит, что-то возводит, что-то сносит, перетаскивает, роет, зарывает и, конечно, торгует; трудовой процесс непрерывен и повсеместен.

2. Вся Индия почти непрерывно моется – в прудах, в реках, под струей городской колонки, прямо на улицах фешенебельных кварталов мегаполисов, у храмов, совершая «ритуальное омовение» или просто намыливая голову, а чаще и то, и другое одновременно.

и 3. – Вся Индия куда-то едет.

Вот об этом последнем и настало время поговорить.

Как и следовало ожидать, в стране есть все виды транспорта, знакомые нам по дому – от самолета до метро, но есть и такие, о которых мы в лучшем случае только слышали, как, например, дук-дук, камышовые лодки-корабли, слоны и верблюды. Да и те, что, казалось бы, и знакомы нам, и привычны, на самом деле разительно отличаются от европейских собратьев.

Начнем с ближайшего. Самолеты, неважно, на внутренних или на международных линиях, привлекательны тем, что в них удобно сидеть, даже для людей моей комплекции откинутые столики не вдавливаются в живот пассажира – впрочем, это скорее отличие наших самолетов от всех остальных авиалиний мира. Стюардессы в сари или панджаби-дресс красивы как везде, тихая музыка настраивает на встречу с Индией, летчики-сикхи в тюрбанах навевают мысли о ковре-самолете. После еды, если попросить, то сугубо вегетарианской, вам разносят на большом блюде не леденцы, а освежающий рот порошок. Одним словом, как и везде, все немного дистиллировано, но особых отличий нет.

Самолет из Москвы идет ночью. В нем полумрак, в креслах спят, выглядящие беззащитными, пассажиры, иногда предупредительной тенью бесшумно мелькают стюардессы. За окном долго стоит непроницаемая чернота ночи; потом в окнах левого борта начинает разжиживаться тьма и, если повезет, проступают розовеющие на глазах хребты Гималаев…

При подлете к Индии многие пассажиры, опытные и запасливые, переодеваются– вернее, раздеваются. Выходя из самолета, не думайте, что попали в горячую струю воздуха из двигателей – этим вы будете дышать все время пребывания в стране.

А вот дальше начинает развертываться непрерывное встречное движение, встречное хотя бы потому, что там, где соблюдаются правила, поток встречных машин непривычно для нас идет с правой от вас стороны – и первые дни вы будете, чертыхаясь, выскакивать из-под несущихся с опасной скоростью транспортных средств, забыв, что правило «сначала посмотри налево, потом переходи дорогу» здесь не работает. Хорошо еще, что все едущие непрерывно сигналят, надо, не надо, хотя бы просто для самоутверждения или для переговоров с соседями по трассе.

Для меня давно уже этот звук горнов, то трубных, слоновых, то пиликающих, то резких, – как дым Отечества, и сладок, и приятен; он означает, вот ты и в Индии.

Как Китай определенно страна велосипедов, так Индия страна мопедов и мотороллеров. Из миллионов этих дьявольских машин очень немногие представляют собой средство индивидуального передвижения (хотя я сделал когда-то фотографию мотоциклиста – усы плюс шлем – в одиночку несущегося по центральной улице Дели Джан Патх… с головой, повернутой на 180° назад!).

В 90 случаях из ста на мопедах перемещается сразу все семейство – глава за рулем, между ним и рулем один или два отпрыска, сзади жена, элегантно свесив ножки, а на ней и вокруг нее гора детей, коробок и сумок. Вспомним, популярный когда-то в Индии пропагандистский лозунг – «до-чар бачче, бас» (два-четыре ребенка на семью и хватит!), лозунг, так и оставшийся благим пожеланием, не повлиявшим на многодетность индийской семьи.

Эта немыслимая перегруженность характерна для всех видов транспорта, кроме разве что метро, как это ни странно для нас.

Вот мы едем по городу (абсолютно неважно по какому) на машине, задраив стекла – иначе от металлических деталей мгновенно получим ожог. Едем внутри рычащего, бесконечного стада мотоциклов. Куда ни глянь, десятки слепящих глаз желто-черных такси с допотопными счетчиками снаружи, когда-то в 40-ые годы такие счетчики стояли у нас в квартирах Впереди маячит тыл тяжелого грузовика, доверху набитого большими мешками; на мешках сидят грязные черные парни, человек тридцать, не меньше, обратив к нам натруженные ступни; они смотрят на меня, показывают пальцем и, как дети, чему-то смеются, не обидно, а как-то смущенно. Я машу им сквозь ветровое стекло и они все начинают весело махать в ответ.

А по краям забитой дороги устало, но упрямо идут грузовые рикши и волокут на своих тележках немыслимые пирамиды – кто десятки бидонов, составленных вместе и крепко связанных, кто кирпичи, кто ящики.

Добавьте к этому миллионы пешеходов, мелькающих во всех направлениях, меланхолических коров, застрявших в самых неудобных местах и пережевывающих старые газеты, добавьте неожиданные, казалось бы, в городе стада коз и овец, наконец, не забудьте прытких и дерзких диких обезьян, не боящихся никого и ничего. И главное – то странное механическое существо о трех колесах, что, презрев опасность, втыкается в любую дырку, стрекоча и дымя, оно-то и составляет основное движущееся средство индийской улицы.

Дук-дук Моторикша. Трехколесник Скутер. Любимый мой вид городского транспорта. Ушлый, пронырливый конек-горбунок, он в основе все тот же мопед, но на трех маленьких колесиках и с домиком на них – продуваемым со всех сторон. Кожаное сиденье рассчитано на двоих, причем колени седоков упираются «в шоферову спину» (помните маршаковского мистера Твистера?), что передает любой кульбит этого ненадежного коня вашему полусогнутому теловищу – распрямиться не дает крыша. С боков и сзади хлопают какие-то тряпки, что в жару рождает спасительный сквозняк – тем более, что скорости уродцу не занимать. Пол трясется и, кажется, готов провалиться под ногами (иногда и проваливается): седоки, судорожно вцепившись в железные скобы, с ужасом смотрят на несущуюся совсем рядом быструю землю.

Только так можно реально почувствовать передвижение по городу.

Нечего и говорить, что рассчитанное на двоих сидение обычно занято неимоверным количеством людей – и детей. Ноги торчат с обеих сторон несущегося монстрика, хлопают сари и невозмутимо врезается в катавасию машин и автобусов водитель-камикадзе.

Впрочем, многие бьются.

Помню, выйдя живым, но помятым из ДТП, я каждый день ездил на перебинтовывание головы, ездил, конечно (студент все-таки) на моторикше. Всю предшествующую жизнь я любил бешеную скорость (и какой же русский…?) и каждое утро теперь получал эту скорость – мало не покажется! Никогда – ни до, ни после – не испытывал я такого позорного, заячьего страха; апофеозом, помню, был случай, когда мы стояли у неизвестно откуда взявшегося светофора (а, может, это был просто случайный гаишник) и, когда нам разрешили тронуться, поганец-водитель моего дук-дука резво свернул в соседний ряд и на предельной скорости пересек не успевшую натянуться веревку между двумя двинувшимися уже грузовиками – один тащил другого. Бинты мои на голове аж подпрыгнули от мгновенно прилившей крови.

Все-таки плохо иметь слишком развитое воображение. К счастью, поездки на перевязку длились всего месяц. Но прошло года два, пока ко мне вернулась любовь к сумасшедшей езде.

Дук-дук выкрашен как такси – желтая крыша и черный низ, и счетчики у них такие же, по стилю технической эстетики напоминающие телефонные аппараты эпохи Временного правительства и, как в такси, они снаружи; и по сути дела ничего не значат. Все решает устный договор перед поездкой. А для этого надобно провести предварительные расспросы знающих, а также незаинтересованных местных жителей, чтобы представить хотя бы приблизительно, сколько может стоить намеченная вами поездка.

Один из лучших зарубежных путеводителей «Lonely Planet», говоря на эту тему, осторожно предупреждает: «Заставить водителя включить счетчик, задача не из легких». Конечно не понимающему иностранцу скажут, что счетчик сломан и будут долго гонять белые бессмысленные цифры в его прорези резким и громким нажатием ручки. Будут предлагать договориться полюбовно. Будут оперными жестами взывать к соседним «коллегам».

Но если настырный гость категорически откажется ехать и тем заставит строптивый счетчик немедленно «починиться», неизвестно, будет ли для него (гостя) лучше или хуже. Дело в том, что цифры на счетчике не поспевают за инфляцией и другими пересчетами; для корректировки окончательной платы водители имеют некую справочную таблицу, в которой принципиально невозможно разобраться. Итоговая сумма, уже рассчитанная с помощью таблицы, может быть еще увеличена за счет сложности маршрута или в виду ночного времени.

Что интересно, чаевые вряд ли будут у вас выцыганивать, но если вы дадите больше, чем договаривались, то получите такую радостную благодарность в ответ, что и вас это сделает хоть ненадолго – счастливее.

Кстати – а, может, и не совсем – хочу отметить одну особенность индийского менталитета. Спрашивать дорогу в Индии это большое искусство и делать это лучше всего в завуалированной форме, во-первых, потому, что, как правило, прохожие дороги не знают или мыслят иными, неводительскими категориями, а во-вторых, они в этом никогда не признаются, во всяком случае, иностранцу (друг с другом они обычно как-то выясняют – кстати, если таксист говорит, что он прекрасно знает куда вам надо, это значит, что он знает общее направление, а там уж он начнет расспрашивать случайных продавцов, шоферов, прохожих – и все будут энергично и грациозно махать руками и указывать в разные стороны). Не надо кипятиться, на самом деле все очень трогательно – вы гость страны, оказавшийся в затруднительном положении, и никому не хочется огорчать вас своим незнанием местности; и вам с подробностями расскажут, как проехать к нужному вам месту, о котором на самом деле никто из советчиков до этого момента даже не слышал. И вы, и они довольны.

Плюс ко всему делайте еще поправку на произношение – особенно в английских названиях, вы и они учили их у разных учителей.

С автобусом, казалось бы, проблем в этом плане не предвидится– фиксированный маршрут, привезут куда следует. Но в Индии так было не всегда. Несколько десятилетий назад автобус был непредсказуемым – вы садились, платили и ехали, потом кондуктор вдруг вылезал, заходил спереди, брал грифельную доску, на которой мелом были написаны станции назначения, стирал их рукавом и писал совсем другие названия. Автобус сворачивал и трясся в другую сторону.

Впрочем, городские автобусы Индии не намного отличаются от московских – толпа везде толпа, давка везде давка, а экзотичность давящих вас быстро приедается.

Другое дело автобусы междугородние. Но сначала два слова о том, как воспринимаются эти транспортные слоны извне, на улицах покидаемого ими города. Издали вы слышите страшный рев, потом появляются они, идущие один за другим, сильно перекошенные на один бок, окутанные вонючим дымом – полное впечатление колонны танков, причем не на параде, а в боевом прорыве. Сотрясающее ощущение, что, если что-нибудь или кто-нибудь замешкается на их пути, все будет раздавлено, снесено и – не замечено даже.

Теперь заберемся внутрь межгородского автобуса. Чаще всего в них просторнее, есть даже свободные места, но при этом одна половина мест для мужчин, другая для женщин (не везде, но это разделение соблюдается, даже в очередях на прогулочный катер, если вы хотите покататься с любимой женщиной, становитесь в разные очереди). Когда мне надо было ехать на немалое расстояние, а «мужские» места все были заняты, я, не произнося ни слова, присаживался к сидящим женщинам. Начинался тихий ропот, потом кто-нибудь здравомыслящий успокаивал всех – ну, вы же видите, он иностранец, откуда ему знать как себя вести? Никому в голову не приходило, что дикий иностранец может понимать хинди. Меня оставляли в покое.

Женщины, кстати, как правило не возражали против навязанного им соседства.

Вспоминается забавная сценка – не в автобусе, правда, а в поезде. Я возил по Индии Ольгу, мою старшую дочь, и мы немало колесили по железной дороге. Однажды ночью мы сели в наше купе – почти свободное. В нем ехал только один длинноносый дедушка. Он лежал как покойник на матраце нижней полки, вытянув босые ноги и смиренно сложив руки на груди. Услышав, как мы входим, он на секунду приоткрыл хитрый живой черный глаз, широко и беззубо улыбнулся и смежил очи, решив спать весь долгий путь. Проблема была в том, что он протянул, так сказать, ноги не на своей, а на нашей полке.

Но я хотел рассказать про то, как смешно иногда знать хинди. Это сценка из того же путешествия с Ольгой, только другой поезд. Мы давно уже ехали, за окном была ночь и вот на какой-то станции к нам подсели молодые люди – две девушки и юноша.

Юноша пытался произвести впечатление на девушек – а кто бы себя вел иначе? Он умничал и интересничал, а девочки одобрительно хихикали. Мы с Ольгой безмолвствовали. Исчерпав, видимо, темы, он решил поговорить о нас. Ясно, что ему и в голову не пришло, что кто-то с нашей внешностью может знать хинди.

«Вот, – говорил он девочкам, – едем в одном поезде рядом, а кто с нами, не знаем». Дальше он долго остроумничал по поводу моей внешности. Потом спросил спутниц – а который сейчас час?

Часов ни у кого не было. Тогда я, не говоря ни слова, повернул к нему свою руку с часами. Девочки тихо взвизгнули. Он понял не сразу – но понял…

Бедный, он так расстроился, он даже бился головой, весь пунцовый, о жесткую стенку купе – а мы все хохотали как оглашенные. Через час им надо было сходить и мы проводили их до выхода из ночного молчаливого вагона и, свесившись, долго махали трем маленьким фигуркам на уходящей во тьму платформе… Что-то сблизило нас за этот час и было грустно, что, действительно, так мало узнали мы друг о друге, соединенные случаем всего на мгновение в купе поезда дальнего следования…

Но вернемся в междугородний автобус. Чем дальше от города, тем больше народу в нем. Но главное, чем запоминается это чудовище – проникающей в него проклятой цивилизацией. На кабине водителя лицом к пассажирам обращен экран то ли телевизора, то ли проигрывателя, и всю дорогу, иногда несколько часов подряд, без перерыва, это устройство изрыгает в салон беспредельные децибелы энергичной индийской музыки и яркие подвижные картинки нескончаемых танцев. Жизнь становится совершенно невыносимой, когда нас догоняет и пытается обойти другой автобус – рев несовпадающей мажорно завывающей музыки, удвоенной, несколько минут (уступать дорогу никто не хочет) терзает вашу бедную голову. Тем временем, то и дело накатывают музыкальные валы из автобусов, проносящихся по встречной полосе.

Стекол в окнах нет, есть мощные решетки, как в дореволюционном арестантском вагоне, дорога бесконечна и кажется, что вы отбываете пожизненное заключение в передвижной пыточной камере.

И автобусы, и, особенно, грузовики в Индии (и еще более – в соседнем Пакистане) все как один представляют собой уникальные произведения искусства – ничего, даже отдаленно похожего, я не видел нигде в мире!

Тысячи автобусов и все без исключения как выставка Пиросмани на колесах Все борта, капот, двери и вообще все мыслимые места разрисованы крупными и мелкими картинами, ядовито яркими красками, казалось бы, в природе не существующими.

Правильней при описании этих «чудес света» опираться на Пакистан, где это искусство достигло своего пика, тогда как в Индии оно выражено бледнее и, как ни странно, более «вторично». И все же ситуация, при которой каждый автобус и грузовик – один за другим – имеют совершенно лубочный характер, никого из путников не оставит равнодушным.

Я упомянул примитивы Пиросмани, но этого недостаточно, чтобы заставить читателя вообразить, что же именно громыхает по дорогам Индостана. Добавьте яркий стиль собора Василия Блаженного (неудачно названный ДС. Лихачевым «дурашливым»), переплетения красок и орнаментов Грановитой палаты, сюжеты псевдонародных настенных ковров с базара с непременными русалками и лебедями, влейте туда Палех, Федоскино и что только не пожелает душа, перемешайте все это как следует – и размалюйте автомобиль, не оставляя ни одного незакрашенного места.

Слов не хватает, чтобы описать, что получается в результате!

Каждый грузовик как праздник– в Пакистане, помимо росписи, их украшают еще какими-то пропеллерами, которые крутятся на ходу, а также громкоговорителями с обеих сторон кабины, орущими на всю округу варварски искаженные песни из кинофильмов – и я сам видел, как в ужасе убегают патриархальные коровы и буйволы от шоссе, по которому проносится подобный «праздник».

Зародилось это, скажем так, искусство когда-то на территории Северо-Западной Индии, т. е. как раз теперешнего Пакистана. На торговом маршруте через Хайберский перевал торговцы всячески украшали своих вьючных животных – то ли суровые высоты нагоняли на них скуку во время перехода своей примитивной однотонностью, то ли яркие ткани и висячие обереги на шеях верблюдов, ослов и мулов не давали хозяевам уснуть или потерять их. Обычай дожил до появления грузовиков и расцвел махровым цветом.

Наблюдатель вычленит несколько моментов.

Во-первых, все должно быть неестественно и нестерпимо ярко.

Во-вторых, все свободные площади следует заполнить. В-третьих, никаких повторов с другими грузовиками быть не должно, роспись каждого абсолютно индивидуальна, это штучный, или, как теперь сказали бы, эксклюзивный товар.

Роспись отражает, тем не менее, общий эстетический заказ хозяев (и водителей) и благодаря этому при всех особенностях и различиях выступает как единое культурное пространство.

Три кита, на которых держится и передается из поколения в поколение это искусство, это:

– декоративность,

– красивость,

– симметрия.

Вот и расцветают павлины, закаты, пузатенькие и приплюснутые Тадж Махалы, львы и тигры, низведенные до кошечек, высокие красавицы и толстощекие красавцы, на радиаторах огромные голубые глаза с ресничками, вазы, пальмы, домики (как рисуют дети) и дворцы, солнечный диск и бледные луны, розы, тюльпаны, геометрические узоры – треугольники, прямоугольники и звезда Давида, сочетание кругов и кружков, квадратов и квадратиков, даже реактивные самолеты, лотосы, орлы и грифы, отражения в воде и звезды на небе – невероятная сумасшедшая мешанина, где одно перетекает в другое в самом невероятном сочетании (вернее – столкновении) красок! Не думайте, что для написания этого абзаца я напрягал память – я просто взял несколько слайдов и списал сюда увиденное на них.

В пакистанских грузовиках подобным же образом разукрашены и кабины шоферов внутри да плюс еще двери обиты латунью с чеканкой. Индийские грузовики поскромнее, но зато на их голубых и зеленых бортах в изобилии представлены и Индира, и Раджив, и Махатма, и Ганеши, и часто круглое отдельное лицо с высунутым алым языком, похожее на синьора Помидора, исходно, видимо, Кали, но в данном случае дразнилка для едущих сзади. Поскольку эта дикарская живопись практически никогда не сливается в единую картинку и остается фрагментарной или, скажем, лоскутной, ничто не мешает патриотам всадить между рыбами, змеями и розами государственный флаг – либо индийский, либо пакистанский, а в Дарджилинге даже несуществующего еще штата Гуркхаленд.

В Индии поверх всего еще дается деловая информация – о том, на территории каких штатов данному грузовику дано разрешение на работу.

В Пакистане же общая декоративность резко возрастает за счет арабской вязи совсем иных надписей. Это чрезвычайно интересные нерифмованные стихи на урду. Вот несколько примеров.

– Под двумя боксирующими львами – «мы встретимся снова».

– «Пусть те, кто завидует, изойдут еще большей завистью!».

– «О машина моя, имей веру в Бога, и продолжай двигаться».

– «Любуйся мной сзади – я прекрасен», явно рассчитано на то, чтобы следующий сзади грузовик поостерегся слишком сократить дистанцию.

– Целая поэма – Не смущай меня на моем долгом и одиноком пути; твое лицо вижу я перед собой в этой поездке, или отраженный свет сверкающей луны?

Как жаль, что никто не изучает этого типа «литературу», по крайней мере, я не знаю таких исследований.

Мне больше всего нравится безумно красивое двустишие с одного из грузовиков: «Сад этот останется, но все птицы отпоют и улетят».

Вокруг, естественно, был изображен невероятно пышный и неправдоподобный сад. А заманчиво было бы попросить хороших художников – пусть посоревнуются, что захотелось бы каждому изобразить в качестве фона для этого меланхолического стихотворения?

Но, в конце концов, это просто еще один трудяга-грузовик на пыльной индостанской дороге…

Как и во времена караванов, шедших через Гиндукуш, росписи и украшения (а тем более надписи) развлекают, отгоняют тоску, дразнят едущих сзади и служат своеобразным оберегом.

Прежде чем покончить с этой захватывающей темой, хочу вспомнить выпавшую мне однажды удачу (увы, опять в Пакистане). Нас было двое русских, мы приехали по проекту ЮНЕСКО Великий шелковый путь, и в Карачи у нас выпало свободное утро. Мы поехали на пляж и уже практически на пляже застряли, как казалось, навсегда (забегая вперед, скажу, что выбрались оттуда, не искупавшись) – в пляжном песке стояли, носами в разные стороны, без преувеличения тысячи грузовиков. Не знаю, что свело их вместе и так неразрывно. Но представьте все рассказанное выше и поймите мою радость – я ходил между стоящими гигантами и фотографировал, фотографировал и не надо мне было никакого моря и даже Великого шелкового пути…

В последние годы парк автобусов модернизируется, особенно в Дели, но на дорогах страны все еще грохочут мамонты, не желающие уходить в прошлое.

Не хотят уходить и трамваи в Калькутте, хотя этот, столь элегантный везде, вид транспорта производит там впечатление сбежавшего из преисподней – облупленные полуразвалившиеся вагоны с предсмертным скрежетом натруженных колес, такие изношенные, что их невозможно вообразить молодыми. Когда я вижу, как легко запрыгивают в них калькуттцы, я чту в этих людях героев и всегда вспоминаю виденный мной в одном городе странный и первобытный лифт. Лифт состоял из трех стенок, четвертая отсутствовала; вдобавок он никогда не останавливался, и надо было на ходу выпрыгивать на нужном этаже сквозь отсутствующую четвертую стенку (она же дверь). Почему я вспоминаю об этом подобии подъемника при виде героев-калькуттцев, заскакивающих в разбитые ящики допотопных трамваев, так это потому, что в приснопамятном лифте висело большое объявление: «Persons using this Lift do so at their own risk» (пользующиеся этим лифтом делают это на свой страх и риск).

Итак, мы оценили своеобразие нескольких видов транспорта в Индии – согласитесь, все-таки мало общего с тем, с чем мы сталкиваемся ежедневно. Несколько ремарок вдогонку.

О грузовиках (дополнение). Как всем понятно, они и в Индии возят грузы. Но груз в Индии может быть весьма экзотичным – так на шоссе Дели – Агра я долго пылил и пылил за неспешным грузовиком, в кузове которого смиренно стоял… слон. Стоял, переступая с ноги на ногу, хлопоча большими ушами, а мимо катилась неинтересная для него дорога. Но и он никому интересен не был – никто, кроме меня, не обращал на него внимания. Слон как слон… Ну и что, что на грузовике?

Об автобусах (уточнение). Давка в городских автобусах – совсем московская в часы пик– навела меня на индологические соображения. Вспомнил проблему неприкасаемых – под страхом смерти несчастный неприкасаемый раньше не мог допустить, чтобы даже случайно он коснулся кого-либо из высших каст, даже тень его не должна была упасть на них; вот причина, почему неприкасаемые обязаны были звонить в колокольчик на ходу, чтобы все уходили с дороги дабы не оскверниться; в некоторых городах неприкасаемые могли входить в город лишь около полудня, когда стоящее над головой солнце делает тень человека самой короткой за день. При такой укоренившейся традиции как понимать демократическую давку в автобусе? Это уже не тень, а потные бока мужчин и женщин разных каст и сжимает тебя неизвестно кто – может и неприкасаемый или даже неприближаемый (такие на обочине индийского общества тоже есть). Как же справляется индуизм с автобусным сжатием всех и вся? Я обратился к знакомым брахманам и пандитам. Они рассмеялись: «Все очень просто. Осквернение прикосновением смывается для высших каст омовением – а вы же после поездки на транспорте в любом случае принимаете ванну, не правда ли?».

Так здравый смысл не дает обществу превратиться в сумасшедший дом.

О самолете (отступление). Лет двадцать назад в джунглях, где живут в изоляции племена Восточной Индии, едва дотянув до распаханного поля, рухнул советский «белоснежный лайнер» – рухнул, не рухнул, но сел на пузо, едва вывалив из-за деревьев, протащился по земле и застыл. Сбежались крестьяне. После долгого ожидания дверь кабины открылась, высунулся пилот и, как писала местная газета, на ломаном языке спросил у крестьян с мотыгами – «Какая страна?» – хотя я никак не понимаю, как можно ломано произнести эти два слова.

Далее я опускаю обычную суматоху, приезд полиции, эвакуацию наших соотечественников – это все неинтересно и никакими проблемами не отягощено. Интересное начинается позднее.

Самолет остался на крестьянском поле посреди джунглей (кстати, для почитателей Киплинга – джунгли это просто лес на хинди, благодаря великому англичанину, мы знаем много слов на этом языке – Балу это медведь, Наг – змея, бандерлоги – народ обезьян, и т. д.). Вывезти самолет оттуда было весьма затруднительно, там не было дорожки для разбега, джунгли постепенно подступали, чинить на месте было невозможно. Поэтому полиция обнесла злополучный самолет веревками или скотчем, поручила «охрану объекта» местному старосте и о самолете все забыли.

А он зажил новой жизнью. Крестьяне из ближних, а после и из дальних деревень стали приходить посмотреть на диковинную машину. Староста быстренько сообразил, в чем его выгода и стал за некую мзду пускать внутрь самолета на экскурсию. Простодушные неграмотные мужики, обремененные женами, родителями, детьми, свояками и Бог знает еще кем, выстраивались в очередь – никто из них не только не бывал до этого на борту советского ТУ, но и вообще не знал о существовании авиации.

Тем временем мелкие деревенские торговцы выстроили вокруг самолета свои лавчонки, возникла постоянная ярмарка, где приходящие из близи и дали могли заодно купить горшки, браслеты и прочую необходимую мелочь.

А вскоре в деревнях окрестных джунглей стали фиксировать новые мифы о бледнолицых богах, спустившихся с неба на серебряной гигантской птице, т. е. прежде всего о пилоте, который на ломаном (!) языке спросил «Какая страна?» и, кстати, был несказанно счастлив, что дотянул до дружественной Индии, а не грохнулся где-нибудь в Китае). Мифы тоже начинают жить своей жизнью и вряд ли кто из ученых грядущего распознает курьезную их первопричину.

Поезда, естественно, остаются важнейшим средством передвижения по необъятным просторам страны. Индия имеет одну из самых больших по протяженности сетей железнодорожного транспорта. Об этом и об истории железных дорог можно многое рассказать – с цифрами и фактами. Но мне хочется сказать о другом.

Позапрошлый век поэзии этого вида транспорта в Европе – в Индии это вчерашний, а во многих районах даже сегодняшний день. Ветер дальних странствий, «нездешность» железных чудищ, нечеловеческая мощь и красота начального периода индустриализации – все это ворвалось в первобытную неизменяющуюся простоту индийской глубинки и до сих пор из дальних деревень приходят изможденные худые старики в грязных чалмах, приходят на станции – им никуда не надо ехать, они и не помышляют об этом, просто приходят, чтобы посмотреть на лязгающее, гудящее, громыхающее чудо из чудес Они сидят на корточках и непонимающими глазами следят за паровозами у водокачек – как те деревенские семьи, что стекались к злосчастному самолету в джунглях.

На другом социальном полюсе сталкиваешься с опоэтизированным восприятием поезда – помню, как относительно прохладным (примерно +27) вечером, мы сидели в Пуне на плоской крыше дома Раджа Копура и внезапно его лицо просветлело и помолодело; он поднял палец – вдали, еле слышный в ночи, донесся перестук колес и протяжный гудок «Бангалорский почтовый» сказал он и был в этот момент похож на мальчика из кампании Тома Сойера.

На наших глазах уходили в небытие паровозы – трагедия для многих машинистов и кондукторов, стрелочников и кочегаров. Напоследок они устраивали соревнования своих железных коней, «черных красавцев», как называли их служащие железных дорог. Особое внимание уделялось при этом не только их ходовым качествам, но и внешнему виду, декору.

Фантазии паровозных бригад не было границ. Паровозы были разукрашены и раскрашены, на них крепились бронзовые и латунные орлы, пальмы и прочие атрибуты неземной красоты; довелось видеть один паровоз, украшенный длинным слоновьим хоботом!

Корреспонденты Би-би-си засняли слезы на глазах железнодорожников на кладбищах паровозов, где люди и ветер срывают не только эти украшательские детали, но и жизненно важные металлические листы.

В стране, где по сей день сосуществуют и живут эпоха древности и эпоха средневековья, время железнодорожных монстров пришло и прошло, с щемящей быстротой исчерпав себя…

Взамен побежали пронзительные электровозы, не обладающие душой удобные машины, лишенные индивидуальности – все, как везде, только в Индии еще свежа горечь расставания с недолгим временем огнедышащих гигантов.

Конечно, иностранцев радует комфорт современных сидячих поездов (да и не только иностранцев) – мягкие самолетные кресла, кондиционеры и стремительный лет без рывков и стуков.

Гораздо меньше радует иностранцев сложная система получения места в индийском поезде. Вы не знаете заранее, куда точно следует сесть, пока не посмотрите списки, вывешенные на перроне станции отправления. В списке надо найти свое имя, а около него номер вагона и место. Имена иностранцев искажаются при этом до неузнаваемости. Я обычно проходил как «Шри Борисович», а это, согласитесь, вполне узнаваемый вариант.

В купе часто все места, включая ваше, уже заняты более расторопными пассажирами, но в конце концов все утрясается.

Маленькое наблюдение. Кто бы ни сидел в вашем купе, кто бы ни был вашим соседом, если это индийцы, то буквально через 15 минут пути разговор заходит… о Боге! Даже если приходится делить купе с малосимпатичными типичными бизнесменами. Все равно через 15 минут они говорят о божественном, а при расставании горячо зовут вас посетить их дом.

Самое интересное при путешествии на поезде, это, конечно, не вокзалы (хотя и удивительные сами по себе!) и даже не виды за окном (в общем-то однообразные), а жизнь в самом вагоне.

Первое впечатление для нас, незаметно для себя привыкших к бархатным занавескам, деревянным панелям и коврам в коридорах наших вагонов, при входе в индийский поезд – простота до убожества. Полутемный коридор, отсутствие дверей, полки со всех сторон, в том числе и в коридоре, голые пятки, свисающие отовсюду, и – леденящий полярный холод кондиционера. Я говорю, конечно, о вагонах второго и первого классов.

Махатма Ганди взял за правило, ездить только третьим классом. Меня всегда это восхищало – до тех пор, пока где-то не прочитал, что в вагоне он был единственным пассажиром, не считая козы, чье молоко он пил в дороге. Так это или не так, но я предпочел путешествовать в иной кампании.

В вагоне попутчики знакомятся еще легче, чем у нас. Знакомятся, начинают ходить друг другу в гости, ведут нескончаемые разговоры.

Здесь вся Индия. Такая поездка равноценна этнографической экспедиции.

Помню в одной из поездок в нашем купе, помимо севших в него по билетам, собралось много народу, в том числе большая индийская семья – папа, мама, очаровательная 15-летняя дочь, ее сестра и муж старшей из сестер – рыженький веснушчатый английский паренек Молодые только что поженились (по индусскому обряду); все ехали домой, в Майсур. Очень скоро мы подружились, они обучили меня какой-то игре в карты и 15-летняя девочка трогательно болела за меня и, заглядывая в мои карты, корректировала мои ходы. Вскоре выяснилось, почему мне так неудобно сидеть – из под лавки что-то выпирало – оказалось там воткнута какая-то штука вроде фисгармонии, с клавишами и мехами; это вез наш англичанчик Достали фисгармонию, мальчик заиграл, все запели; потом стали петь индийские песни. Народ повалил со всего вагона. Когда меня, наконец, спровоцировали и я запел русские песни, весь вагон набился к нам, люди стояли в коридоре на полках и бедный контролер тыкался, не имея возможности пройти дальше.

Мы подружились так, что договорились встретиться вечером в поезде, идущем на Майсур – у нас уже были на него билеты. В Мадрасе, куда мы въехали под писклявые вздохи фисгармонии, меня сразу же похитил наш консул, повез куда-то и привез к самому отходу поезда на Майсур. И сколь радостно было увидеть, что меня не забыли, что обо мне волновались – вся семья, и папа, и мама, и две сестры, и золотушный молодожен висели в окнах, напряженно вглядываясь в протекавшую мимо толпу. И хотя мы ехали в разных вагонах, они ждали меня и стали махать с такой теплотой, что довели меня чуть ли не до слез. Не могу простить себе, что в суматохе потерял их майсурский адрес…

Еду в поездах разносят скоро и аккуратно по предварительным заказам – вегетарианскую или нет. Наряду с этим на каждой станции в вагоны втекает бесконечная лента местных коробейников и разносчиков – плюс малолетние уборщики, на корточках собирающие мусор, путаясь под ногами пассажиров и лоточников. Вагоны-рестораны мне не попадались. Зато есть вагоны-кухни: огнедышащие филиалы ада с рядами огромных кипящих котлов. Тяжелая работа в кухонном жару при индийской жаре не превращает шурующих там людей в чертей – при виде заглянувшего пассажира, да еще и иностранца, они весело скалят зубы, особенно белоснежные на темных и устрашающе чумазых лицах.

Кстати, о зубах В поездах дальнего следования в тамбуре у рукомойника выстраивается терпеливая очередь – все пассажиры сходятся на священнодействие чистки зубов. Это зрелище завораживает. Для каждого оно длится минут по 15 – слева направо, справа налево, вверх, вниз, внутрь, где небо, по языку и снова слева направо, причем не щеткой, а специальной деревянной палочкой. И так и утром, и вечером, и после еды, и, по-моему, перед едой – наш Минздрав не нарадовался бы!

Что характерно при этом, никто никого не торопит и не раздражается, просто смиренно ждут своей очереди у рукомойника, выплевывающего теплую, пахнущую гарью струйку воды.

Еще одно замечание о еде – делиться домашней снедью, каку нас испокон веку, категорически не принято. Все-таки вы в Индии, стране строжайшей регламентации не только того, что разрешено, а что запрещено есть людям разных каст, но и того, у кого можно взять еду или бутылку воды.

Исключения из этих правил чрезвычайно значимы; помню однажды в Бенаресе ко мне пришел профессор из Университета, пришел во время моего обеда в гостиничном номере – и то, что он, ортодоксальный брахман (что было ясно из фамилии, его звали Триведи, т. е. «знаток трех Вед»), на мое сдуру сделанное предложение присоединиться к обеду – а мне просто было неудобно есть одному у него на глазах – взял со стола какую-то лепешку, было огромной честью для меня. Неслыханный акт уважения!

После каждой станции по вагонам проходит кондуктор, безошибочно вычисляющий тех, кто только что сел в поезд. Изредка, внимательно оглядывая всех, идут усатые молодцы в хаки и с автоматами, перед остановками заново проверяющие билеты у всех пассажиров.

Помню не частое чувство гордости за свою страну, когда перед прибытием в Дели в вагоне «Радждхани Экспресса» командир такого патруля, спросив меня о чем-то, тихо скомандовал своим солдатам – «этого не проверять, он из России», после чего прицепился к какому-то европейцу и к местным бизнесменам, моим соседям.

На выходе в пункте назначения вы обязаны еще раз, уже последний, предъявить свой билет контролерам.

Один раз я сам оказался в конечном пункте без билета и меня умыкнули, минуя контроль, ребята из посольства, встречавшие меня.

Этому предшествовали трагикомические события В Калькутте меня провожали чрезвычайно торжественно, целая группа во главе с известным композитором грузила меня в поезд. Композитор размахивал моим билетом и запугивал проводника – это едет гость нации и ему требуется особое внимание и т. д. и т. п. Поезд тронулся, композитор соскочил, поплыл перрон и лица моих друзей. Примерно через тридцать минут проводник пришел проверять билеты. К моему ужасу билета я не нашел Стало ясно, что разгоряченный проводами композитор забыл вернуть его мне и унес с собой. Обстановка накалялась. Из «гостя нации» я превращался в наглого зайца. Внезапно, пожилой человек из моего купе, джентльмен в темном костюме и даже с галстуком, опустил газету: «Оставьте его в покое. Я ручаюсь за него».

Удивительно, но проводник откозырял и ретировался. Я стал благодарить вновь погрузившегося в бенгальскую газету соседа – и выразил удивление, что его слова оказалось достаточно. Он улыбнулся: «Дело в том, что я начальник этой железной дороги».

И до Дели никто не беспокоил меня, а там уж пришли на помощь наши посольские.

Спокойный порядок и безопасность внутри поезда дальнего следования начинаешь особенно ценить, когда в широком окне проносятся встречные или обгоняющие скоростные электрички.

То, что они несутся чуть ли не быстрей звука (во всяком случае – звука собственной сирены!), это вызывает уважение как нечто ультрасовременное, но…

Как и весь индийский транспорт, они переполнены до предела. Страшно представить, что творится внутри – хотя, кто знает? Внутри сидят люди, точно заплатившие за билет. А вот на крыше – картина, как бы ворвавшаяся из легендарного 1918-го: сотни молодых и старых, с мешками и без сидят, лежат, стоят, ходят и все это на бешеной пронзительной скорости! Двери вагонов, раскрытые настежь, обвешаны гроздьями фигурок, некоторые держатся только одной рукой, поскольку ухватиться второй нет места на поручнях, кто-то висит, держась за других «пассажиров», играя со смертью и едва не слетая от волны встречного состава. Но и это еще не все!

Десятки самых оголтелых висят распластанные во всю длину наружных бортов несущихся вагонов, вцепившись руками в окна и отворачивая лица от встречного ветра – волосы стоят дыбом, руки немеют, а ноги то и дело соскальзывают с крохотных выпуклостей вагонной стенки. И так не один поезд, не одна электричка, а все без исключения!

Там, где все еще ходят старые добрые паровозы, люди облепляют и их – даже на площадке перед локомотивом друг на друге стоят и висят и еще успевают приветливо махать тем, кто пережидает на переезде.

Глядя на это из удобного мирка купе, настраиваешься поневоле на философский лад, стараясь все же не смотреть в окно – но несущийся там ужастик притягивает и холодит сердце.

Думаю, что этим лихим наездникам не грозит встреча с контролем на конечной станции – они просто спрыгивают, когда электричка замедляет ход.

Сколько рупий удается им сэкономить?

Всё сказанное выше о жизни (и, потенциально, смерти) на индийской железной дороге можно отнести к динамике – скорость, ветер, опасности; но есть и другая сторона, относящаяся скорее к статике, но при этом не менее, а более страшная.

Представим себе маленькую захолустную станцию, одну из сотен тысяч в глухой глубинке. Гулкое зданьице вокзала с проломами окон, редких путников, полупустой перрон с колоколом на столбе. Перрон сложен из бугристых серых бетонных плит, плиты положены на невысокие сваи, вбитые в густую и грязную траву. Всё, казалось бы, как везде.

Но в пустоте подперронного пространства идет своя жизнь, а точнее – просто жизнь. Там живут люди. Не приходят туда по каким-то надобностям, не сбиваются по двое, по трое, а – живут. Живут всегда. Там они и рождаются, и растут, и женятся, и заводят детей, и в конце концов там же и умирают. Скорее всего, это нищие, побирушки, хотя у меня нет данных об этом. Из поколения в поколение в низком, придавленном сверху, но открытом на обе стороны пространстве спят, любят, обедают, болеют несчастные и, как обычно, многодетные семьи. С привычным постоянством накатывает что-то громыхающее и лязгающее, становится темно и огромные колеса мнут рельсы – в полуметре от играющих детей, грозя раздавить всё на свете. Это проходит очередной поезд…

Даже в Калькутте дети играют прямо на путях – крохотные девочки раскладывают яркие кусочки ткани на отполированных рельсах и быстренько убирают их, когда приближается очередная электричка – но те девочки хотя бы знают вкус свежего воздуха. Те же, кто ютится в замкнутом и низком «пространстве» под перронами, воистину дети подземелья – живя в самой солнечной стране, они вместо солнца ежечасно видят на расстоянии руки огромные и страшные колеса из неведомого и непонятного им мира. Неужели для этого пришли они к нам?

На железных дорогах Индии есть и другие люди, ничего не знающие об огромной стране, исполосованной стальными рельсами – хотя как бы они ни оказывались близко от наших «детей подземелья», но принадлежат они совсем другой галактике. Это пассажиры поезда «Дворец на колесах» и ему подобных суперэлитных экспрессов. «Дворец на колесах» курсирует по Раджастхану. Это экскурсионный тур и пассажиры выходят из него только, чтобы в максимальном комфорте посетить достопримечательности штата. Мне кажется, что они основное удовольствие получают не от дворцов и цитаделей штата, а от той немыслимой роскоши, в которой перемещаются в пространстве. Колонны, троны и витражи, драгоценная отделка, гигантские залы вместо купе, шелк, золото и слуги в тюрбанах – так легко вообразить себя всесильным раджой!

Стоит это семидневное приобщение к высшему свету больше, чем пожизненное обеспечение несчастных, запрятавшихся под перрон, к тому же «игра в раджу» не приближает богатых снобов к знакомству с Индией ни на йоту. Но есть, чем хвастаться дома в Техасе или в Катаре.

Есть еще экзотичные поезда (в Шимле и в Дарджилинге), куда более демократичные – это так называемые «toy trains», «игрушечные поезда», с маленькими вагончиками и допотопным локомотивчиком. Они усердно пыхтят по горным дорогам в Гималаях, время от времени неторопливо проползая через маленькие живописные поселки. Колесики стучат, пар окутывает паровозик, свисток заглушает пение гималайских птиц, а на площадке около машиниста стоят его помощники с мешками песка наготове – если впереди камнепад, они должны сыпать песок под колеса, чтобы экстренно остановить свой неторопливый поезд.

Всё это специфика Индии. Добавлю еще одну деталь – поезда ходят довольно точно по расписанию, но случаются казусы, когда происходит непредвиденная задержка отправления из-за разлегшихся на путях священных коров, которым лень перейти на другое место. Их уговаривают, им сигналят, но никогда не прибегают к насилию – и отнюдь не только на захолустных полустанках; я, например, наблюдал такую картину в Бенаресе.

И, заканчивая о поездах, вот такая виньеточка. Мне рассказывал один наш дипломат, как ехал он на машине с индийским шофером, тоже работавшим в нашем посольстве, из Дели в Кулу. Пока ехали, опустилась темная ночь. Ехать было трудно и опасно – дорога шла серпантином, то и дело упираясь в глухие скалы. (Я раза два тоже ездил ночью по этой дороге и понял, что мне просто нельзя водить машину – во время крутых виражей я явственно видел впереди широкую открывающуюся дорогу, просторную и манящую, но через секунду оказывающуюся в свете фар монолитным утесом; и так много раз. Вот уж поистине как у Ахматовой – «дорога, не скажу куда». Если бы я сам был за рулем, мы неминуемо разбились бы – хотя, кто знает?).

Дорога в Кулу была хорошо знакома и водителю, и пассажиру, но бесчисленные повороты утомляли. И вдруг справа, где была глубокая и широкая пропасть – от шоссе и до ближайших гималайских уже холмов, – дипломат наш увидел – далеко-далеко – движущуюся в встречном направлении цепочку золотых квадратиков, окон идущего высоко над пропастью поезда. Оконца были все, как одно, пусты и маленький невидимый поезд быстро и бесшумно скрылся из виду.

Засыпавший было товарищ, резко очнулся и подозрительно покосился на шофера. Тот, как ни в чем не бывало, крутил баранку, глядя прямо вперед на извивающуюся дорогу.

– Ты видел? – спросил неуверенно дипломат.

– Что?

– Ты ничего не видел??

– А, поезд.

Голос водителя был без эмоций. Но сказанное им означало, что пронесшийся в кромешной тьме высоко над огромной пропастью далекий поезд не померещился и не приснился. Дипломат осторожно оглянулся на абсолютно темную пропасть и, кашлянув, спросил:

– Откуда он?

– Кто знает, – не стал вступать в разговор индиец. Минуты три они ехали в молчании. Потом, как бы про себя, шофер сказал:

– Может быть, из Шамбалы?

Если вы романтик или эзотерик, не читайте дальше. На самом деле, за то время, что наш товарищ не ездил по этой дороге, индийские строители вбили далеко от шоссе и параллельно ему высоченные сваи и положили на них железнодорожное полотно – вот полночный, пустой, абсолютно реальный поезд и прошел навстречу по направлению к Дели.

Мне тоже жаль, что есть такое объяснение, но сам наш дипломат, возвращаясь через два дня из Кулу уже при свете дня, видел этот изящный железнодорожный акведук, повисший на тонких, чрезвычайно высоких столбах. Правда, таинственного поезда ни он, ни другие ночные путники больше не видели никогда…

* * *

Как ни странно, речное судоходство в Индии, как правило, сугубо функционально и не несет поэтического флера, столь характерного для железных дорог – не будем даже вспоминать о белой песне волжских теплоходов. Плоты с деревянными домиками на них, могучие танкеры, быстрые катера, трехпалубные красавцы, столь привычные на Волге, Дону, Днепре, здесь отсутствуют как класс.

Вообще любопытно, что водная гладь, обожествляемая в Индии, сама по себе существует как бы отдельно от жителей страны. Реки полупустынны (не беря в расчет толпы пилигримов на берегу), океанский берег, в основном, используется только для того, чтобы войти в воду по щиколотки, у женщин контакт с водой происходит не снимая сари… Странно, ведь по легендам, индийцы обладали когда-то могучим флотом, громадными боевыми кораблями, которые влекли на себе сотни слонов – сейчас единственные, кто активно взаимодействует с водными пространствами, это рыбаки – черные, жилистые, мужественные люди.

Я не раз плавал по Гангу. Главным впечатлением было осознание самого этого факта – вот он, великий и величественный, серо-желтый, совсем рядом. Корабль же, плывущий по священной реке и несущий нас на себе, вызывал скорее опасения – плоскодонная, грубая, железная посудина, без намека ни на красоту, ни на удобства, напоминающая технику из бессмертного фильма «Кин-дза-дза».

Нечто подобное, хотя всё же более высокого класса, я помню в послевоенном Крыму – там между Керчью и Таманью возили пассажиров плоскодонные баржи; при малейшем ветре возникала опасность того, что они перевернутся. Дело в том, что баржи эти были трофейные и назывались БДБ (быстроходная десантная баржа); они были устойчивы только тогда, когда в трюме у них стояли 6–8 танков, готовых вылезти на берег сквозь открывающуюся переднюю часть. В моё время, естественно, танков уже не было, а трюм был забит станичниками с корзинами помидор – до веса танков они не дотягивали.

Жестяной урод на Ганге, прямоугольный с обрубленной кормой, пассажиров берет мало – но с грузом и, естественно, весьма экзотичным. На ходу он оставляет за собой черный курчавый хвост дыма. И, повторю, поездка на нем была бы разочарованием, если бы не сам батюшка Ганг – мутный и величавый, несущий чьи-то цветы, вырванные водоросли и раздутые каменные трупы животных (в индийских языках, конечно, надо говорить «матушка Ганга»).

Но есть в Индии уголок, где передвижение по воде полно романтики, я бы сказал, зашкаливающей романтики. Речь идет о прибрежных лагунах штата Керала.

Необычно пышная – даже для Индии – природа скрывает огромный объем каналов, проток, узких «улиц» и широких открытых водных пространств, вновь расходящихся в разные стороны неприметной среди пальм течью бесчисленных рукавов.

Много лет я с завистью разглядывал туристические буклеты, зазывающие в эту необычайную страну пальм и воды. Фотографии затягивали, хотелось просто войти в них и наяву ощутить воздух этого волшебного края. Мне, в детстве всерьез «болевшему» личностью и путешествиями Н.Н. Миклухо-Маклая (и, конечно, прекрасным фильмом о нем!), чудилось в этих глянцевых фотографиях дыхание Новой Гвинеи, вернее того, детского представления о деревнях Горенду и Били-били.

Что же это за мечта, если она не сбывается?

И вот я стою на практически пустой пристани, меня окружают ушлые, но не настырные лодочники и мы говорим на языке цифр – очень, кстати, умеренных. Они предлагают разные варианты продолжительности поездки и мы сходимся на 4-х часах, больше я, к сожалению, выкроить не могу. Маленький медленный катер принимает меня и двух матросов (или капитанов?); мы устраиваемся на его горячей крыше. Мотор застучал и мы тронулись в путь.

И время, хотя и подсчитанное, и оплаченное, перестает существовать.

Мимо проползают стоящие на приколе лодки – целые дома, ладьи, с выстроенными на них камышовыми каютами, с лодочниками, сидящими, свесив ноги, на борту в ожидании клиентов – ажиотаж, кстати, не наблюдается. Пока идем по открытому пространству, берега далеко, а по курсу снуют лодчонки местных жителей, не туристические, кто на веслах, кто под парусом, кто с шестом, как какой-нибудь гондольер. Это единственный способ передвижения местных жителей. Есть и грузовые лодки, влекущие гигантские стога сена, свисающие с обоих бортов; есть смело плывущие к нам мальчишки, чьи мокрые черные головы блестят на солнце. Мотор сотрясает наше суденышко, спутники лениво переговариваются, не обращая на меня никакого внимания. Суденышко идет как бы само по себе.

Через полчаса сворачиваем к густо заросшему грациозными пальмами берегу и там вдруг открывается узкий водный переулочек, и мы осторожно входим в него, оставляя позади пространство свободной воды. Над нами нависают кроны высоких пальм и два берега почти сдавливают нас с обеих сторон – и начинается 4-х часовая сказка!

Берега так близко, что почти что можно до них дотянуться, листья пальм нежно касаются моего лица и с крыши катера видна впереди тихая водная улочка, которую мы медленно рассекаем, сминая отражение голубого неба и высоких, смыкающихся деревьев, зеленых и частично желтых.

Берега живут своей жизнью. Никто даже не смотрит в нашу сторону– привыкли, и продолжают свои обычные дела – маленький, изолированный, затерянный вдали от цивилизации мир.

Иногда проплывают (как в кино) домики деревень – и впрямь похожих на Новую Гвинею. Они видны плохо, слишком густа растительность. А у кромки воды идет размеренная обычная жизнь – кто-то моет ребятенка, кто-то стирает, дети идут из школы (и увидев меня, начинают кричать «дай карандаш!»), женщины сходятся посплетничать, старики сидят в медитации. Кто-то куда-то снаряжает лодку с косым парусом.

Навстречу величаво проплывает большая камышовая лодка-дом, в её просторной комнате сидят туристы, европейская молодая пара – в плетеных креслах, как на волжских теплоходах, за столом со скатертью (!), на скатерти бутылка красного вина. Во всем такой покой и «благорастворение воздухов», что мы радостно машем друг другу, как лучшие друзья. Местные жители же, повторюсь, даже не смотрят ни на эту счастливую пару, ни на счастливого меня. Весь внешний огромный мир давно уже перестал для нас существовать.

Правда, один из матросов любезно протягивает мне бутылку кока-колы. И еще одно, поразительное, доказательство того, что внешний мир всё же существует – прямо в воде стоит возле берега маленькая будочка, на ней написано «международный телефон». Добираются сюда, чтобы позвонить, видимо, тоже на лодке.

Солнце клонится к закату, из прибрежных домов пахнет едой, люди расходятся по своим жилищам, только одна девушка торопливо расчесывает длинные темные волосы, вглядываясь в воду, как в зеркало.

Я часто теперь пересматриваю свой, снятый в тот день, фильм – и всё то же непередаваемое чувство покоя и умиротворения возвращается, теперь уже с домашнего экрана; то же, да не совсем – сейчас это как бы произведение искусства, а там была удивительная, поразительная, неповторимая естественность жизни. И нереальное чувство сопричастности к ней.

Среди колоритных видов транспорта особое место принадлежит слонам. Прежде всего это трудяги, работники, строители, но в глубинке их широко используют и просто как средство передвижения. Моё первое знакомство с ними состоялось именно в этом качестве много лет тому назад. По молодости я довольно лихо залез на необъятную спину живого гиганта – делается это очень просто, слон сгибает в колене заднюю ногу, вы становитесь на неё и, держась за хвост животного, залезаете на него. То, что при этом пришлось каблуком наступить на него, прошло для слона совершенно незамеченным. Сверху все предметы нашего мира выглядят внезапно уменьшившимися – даже автомобили.

Первая поездка – без седла, без попоны, прямо на голой спине гиганта – оставила малоприятное впечатление. Во-первых, если издали слон кажется абсолютно гладким, то при соприкосновении с реальностью выясняется, что вся спина его покрыта невидимой с земли острой короткой щетиной; сидеть на нем, по меньшей мере, некомфортно! Во-вторых, при ходьбе он всё время раскачивается – одновременно вперед-назад («килевая качка») и вправо-влево («бортовая качка»). Так, ерзая и съезжая, неторопливо продвигаешься высоко над привычной жизнью – а далеко внизу на заборах сидят белобородые обезьяны и только что не показывают на тебя пальцами!

В тот первый раз мы с приятелем, тоже студентом, были несказанно рады, когда поездка закончилась и мы спустились на землю, исколотые и укачанные. Слон изогнул хобот и подставил нам, намекая на дополнительную плату; у нас уже ничего не было, кроме мелких монеток и мой приятель аккуратно опустил их в подставленные розовые ноздри. К нашему удивлению, монетки провалились куда-то вглубь изогнутого перед нами просительно хобота. Слон зафыркал обиженно, переступил с ноги на ногу и не без труда выплюнул наши жалкие монетки на землю. Потом очень ловко подобрал их из песка одну за другой и подал их наверх, своему «водителю». Это был не только аккуратный, но и вежливый слон – на прощание он поднял хобот и благодарно протрубил двум нищим студентам. «Водитель» смеялся.

В следующий раз я поехал уже на туристическом слоне. У него была попона, вернее, мягкий ковер, кресла, и залезать на него надо было со специальной вышки высотой с двухэтажный дом.

Он (вернее, она – т. к на сей раз была слониха) выглядел солидно и надежно, но при этом был ярко выраженной личностью, и, как очень скоро выяснилось, личностью хулиганской. Будучи, видимо, в хорошем расположении духа, она хулиганила во всю. То дергала за хвост впереди идущего слона, то пугала встречных пешеходов, делая вид, что сейчас впечатает их в стену – лица пешеходов при этом делались смертельно белыми, видно, они не понимали слоновьего юмора, то, наконец, на поворотах наклонялась боком над обрывом так, что мы начинали скользить к краю. Хозяин слонихи театрально бесновался и даже лупил несчастную юморную скотину железным крюком, «поролкой», как назвала его моя дочь – от слова «пороть». Закончилось всё трогательно. Расшалившийся слон как-то дернулся и хозяин выронил свой грозный крюк; слон нашарил «поролку» на земле, подцепил её и смиренно подал наверх, хозяину.

Схоже со слонами и использование верблюдов – они работают, на них ездят, их используют в армии, и, наконец, на них катают туристов. Я проехался в качестве туриста один-единственный раз и ни за какие коврижки не хотел бы повторить этот эксперимент.

Начиналось всё точно как в туристской рекламе, мне подвели высоченное нелепое животное с оттопыренной презрительно мохнатой губой и предложили сесть на него. Верблюд предупредительно опустился на землю и я, благо, что был в шортах, взобрался на горбатую спину. Минуты три ничего не происходило. Верблюд надменно щурился, глядя вдаль, я плотно сжимал коленями его теплые-теплые живые бока. Прикрепленный к животному рваный мальчик, этакий индийский Ванька Жуков, безнадежно канючил о чем-то материальном.

Вдруг этот горбатый злыдень резко встал на ноги, причем только на задние. Я повис вниз головой. Держаться практически было не за что. Такой ненормативной лексики, я уверен, близлежащая пустыня не слышала никогда.

Прошло еще несколько минут. Верблюд скрипнул чем-то и поднялся и на передние ноги. Мальчик дернул за веревочку и зашагал впереди. Мы двинулись в путь. Верблюд покачивался, спокойный, уютный и ужасно теплый. Подо мной двигались огромные мослы под теплой шкурой животного. Раза два верблюд поворачивал презрительную голову на 180 градусов и оглядывал меня, прицокивая – видно изготавливался плюнуть мне в физиономию. В целом, ничего не могу сказать, поездка была довольно приятной.

В промежуточном пункте, где мы должны были любоваться закатом в пустыне, я наотрез отказался слезать со своей верхотуры и просидел, как бедуин, на флегматичном верблюде весь недолгий процесс погружения в песок на горизонте пурпурного солнца, резкого похолодания и перехода окружающего мира из желтого в серый и из серого в черный. В спустившейся тьме и остановившемся холоде мы повернули обратно. И снова убаюкивающая качка и ворочающиеся мослы.

В исходном лагере мой «скакун», как подкошенный, внезапно рухнул на колени, и я снова повис в унизительной позе. Ванька Жуков тут же реанимировался и стал настойчиво повторять «бакшиш, бакшиш…».

Когда я, покачиваясь, слез на холодный песок, верблюд сконфуженно отвернулся. Погладив его длинную шею, я тут же при нем поклялся страшной клятвой, что никогда больше не буду ездить на его собратьях.

Пока Бог миловал.

* * *

Осталось рассказать о рикшах.

Рикши – украшение черно-белых экзотических фильмов, художественных и документальных – на самом деле явление страшное и совсем не ушедшее в прошлое.

Строго говоря, есть два вида рикш. Первые, вернее, вторые, т. к появились значительно позднее, это вело-рикши. Берется велосипед, трехколесный, но большой, как коляска, укладываются кожаные сиденья под навесом, за руль берется рикша – ив путь! нажимая на педали, он получает хоть какую-то помощь от своей старенькой машины.

Не то обычный, «классический» рикша, рикшавала. Он работает горбом и ногами. Запряженный в длинные оглобли, наклоняясь сильно вперед, он бежит по раскаленной земле, а за ним (и над ним), развалившись едут «господа», почему-то всегда непропорционально толстые – как герой болливудских комедий. Я понимаю, что всему есть простое объяснение – толстые, значит не бедные, толстым ходить по жаре трудно и т. п. – но лучшей иллюстрации к теории классового расслоения трудно представить.

Изможденные, с провалившимися глазницами, в потных повязках на лбу, эти рикши абсолютно безвозрастны. Кроме того, в отличие от, скажем, большинства наших таксистов, они безропотны и беззащитны.

Но когда власти попытались ликвидировать их как класс, тихие рикши впервые вышли на демонстрацию. Невероятно, но они требовали сохранить за ними право возить на себе благополучных сограждан – слишком велика для них и их семей ценность жалких грошей, получаемых за непосильный их труд. Власти отступились и оставили их в покое. Вот и сегодня, сейчас, когда вы читаете эту книгу, по улицам великой интеллектуальной Калькутты бегут измочаленные мужчины, не имея возможности даже стереть пот, заливающий их глаза.

В одной из последних своих работ Наталья Романовна Гусева, наш видный этнограф-индолог («самая красивая женщина индологии», как говорили о ней коллеги) проникновенно пишет о калькуттских рикшавала:

«В этом огромном, с бесконечно запутанными улицами и нечистыми на вид домами, городе, который переполнен транспортом и задыхается от смога, тысячи рикш бегают с рассвета до глубокой темноты, встраиваясь в ряды машин, затравленно оглядываясь на их скоростные колеса и металлические тела, которые готовы в любую минуты нанести смертельный удар по мягкому, беззащитному человеческому телу, бегают, заломив локти за спину и судорожно глотая зловонные выхлопные газы, бегают, чтобы заработать на семью, на себя, на жизнь. И за каждый день надо отдать пять рупий хозяину коляски – редкий рикша имеет свою, – и только то, что сможет выработать сверх того, и составит его заработок». «Больно на них смотреть», – вздыхает наша соотечественница.

Среди наших посольских, туристов, студентов всегда считалось в высшей степени неприличным ездить на рикше. Сами рикши это искренно не понимали, другие индийцы воспринимали это как причуду.

Мне хочется привести здесь небольшой рассказ, на мой взгляд, один из лучших в русской литературе. Я прочел его лет 50 тому назад на последней странице «Огонька» – и никогда не встречал больше ни самого рассказа, ни упоминаний о нем, ни даже никого, кто хотя бы знал о нём.

Я приведу его в своем пересказе, так, как запомнил его юношей полвека назад. И пусть эта история произошла не в Калькутте, и даже не в Индии, но это рассказ, с одной стороны, соприкасающий нас с жизнью безвестного рикши, а с другой – объясняющий, почему нас принимают на Востоке иначе, чем тех, кто горделиво нес «бремя белого человека».

Итак.

Ясно светило осеннее солнце, золотой и красной листвой полыхали деревья, когда на городскую площадь вышел капитан в советской форме – молодой, красивый и, главное, живой, уцелевший, слегка захмелевший от счастья. Солнечный свет играл на «иконостасе» орденов и медалей, сапоги сверкали и шел он, победитель, по китайской площади – и люди смотрели и улыбались.

И радостно-призывно улыбнулся беззубый рикша, стоявший в тени раскидистого дерева. И даже хлопнул жилистой рукой по нагревшемуся кожаному сидению, приглашая заморского победителя.

И сел капитан, и впрягся рикша в свои оглобли – «поехали!» скомандовал капитан и коляска зашуршала, и побежали вокруг площади усталые ноги. И запел капитан, негромко, но радостно.

А рикша бежал и оглядывался и скалился – веселый господин, наверно, хорошо заплатит, вот повезло-то мне.

И так они совершили по площади несколько кругов и вдруг – стой! – закричал капитан и рикша уперся в землю и осадил потяжелевшую вдруг коляску и испуганно оглянулся.

А капитан ловко выбрался с сиденья и знаками показал рикше, чтобы тот сел на его место. Ужас перекосил морщинистое лицо рикши, он не знал, что и подумать, он сопротивлялся, но капитан был моложе и сильнее, он затолкал почти сомлевшего китайца на пассажирское сиденье, впрягся сам в оглобли и побежал по мостовой.

Рикша корчился от страха, но постепенно ему стало легче; он впервые видел свой город с такой высоты, впервые мог не следить за дорогой. А странный русский бежал и бежал и пел, и медали и ордена звенели на его широкой, не пробитой пулею груди…

* * *

А потом был трибунал. И капитана лишили наград и понизили в звании – за оскорбление чести мундира.

* * *

Но до сих пор на окраине этого китайского города стоит маленькая кумирня, где курятся тяжким восточным дымом ароматические палочки, и рикши всего города приходят туда молиться перед странным и непохожим образом лихого капитана из далекой России.

* * *

Знаете ли вы, кто автор этого рассказа?

Попробуйте догадаться, хотя почему-то мне кажется, что вам это не удастся.

Я не буду сейчас называть его имя. Но и оставить читателей в неведении было бы несправедливо. Если вы будете читать всю эту книгу с должным вниманием, непременно найдете ответ, отгадку.

А ведь необычайно хорош этот маленький рассказ, не правда ли?

Но пора переходить к другим сюжетам.

* * *

Итак, мы с вами бросили взгляд, пожалуй, на все виды транспорта в Индии (кроме метро, но так случилось, что я им почти не пользовался) – и что мне сказать вам в заключение?

Ходите побольше пешком. Конечно, это совет для всех, кто посещает чужие страны, но для Индии он особенно значим – несмотря на жару, грязь, языковой барьер и прочие неприятности. По Индии надо ходить, идти медленно, со вкусом, опираясь на посох, идти из конца в конец великой страны. Но если нет надобности в посохе и нет возможности забыть о времени – всё равно, только идя пешком, вы увидите настоящую Индию.

Даже в гигантском мегаполисе вы увидите повседневную жизнь брадобреев, сидящих на корточках на тротуарах и водящих опасной бритвой по щекам клиентов, безуспешно пытающихся заглянуть в укрепленный на дереве осколок зеркала; пожилых бабу, делающих маникюр у чернявого мальчишки; дантистов, рекламирующих своё уличное искусство аккуратно разложенными на коврике сотнями якобы вырванных ими зубов; астрологов, вычерчивающих свои мудреные схемы; портных, творящих одежду – прямо на улице – на допотопных ножных швейных агрегатах системы Зингер; писцов, создающих на стареньких пишущих машинках официальные бумаги из того, что экая и мэкая пытаются сказать им неграмотные просители – из этого соткана улица индийского города. А великолепные представления нищих! А крохотные часовенки – прямо на тротуаре, часто среди корней устрашающих по величине деревьев – едва заметные будочки со слабым огоньком внутри, размалеванными изображениями богов и металлическим идолом в свежих цветах, с выкрашенным лбом; из простенького транзистора тихо звучит подобающая музыка и со всех сторон струится тяжелый дым ароматических палочек… Бывают будочки чуть побольше и там, почти прижавшись к своему божеству, сидит на корточках жрец, небритый, ушедший в себя; не обращая внимания на останавливающихся, сложив руки, прохожих, он иногда «кормит» неподвижную статуэтку «чем Бог послал». Постояв в ночной час у такой трогательной молельни, вы узнаете об Индии больше, чем прочитав толстенный путеводитель – вы почувствуете её.

Ходите пешком, господа!

А если придется все-таки ехать, вспомните, о чем мы говорили в самом начале – поездка по Индии – это не просто передвижение из пункта А в пункт Б, а самоценное погружение в непридуманную, реальную, истинно индийскую жизнь.