На пути в Чикаго

А начать я хочу с одной малоизвестной истории, которую раскопала пытливая исследовательница Мария Луиза Бурке; с ней мне посчастливилось встретиться несколько лет назад в штаб-квартире Миссии Рамакришны Белур Матхе недалеко от Калькутты. Прямого отношения к Парламенту Религий эта история не имеет, – а впрочем, судите сами.

Жил в США перед войной некто Остин Таппан Райт, уважаемый всеми юрист и профессор права. Скорее всего он был не просто достойным членом общества, но и в какой-то мере необычным, даже замечательным человеком, и его коллеги нашли нестандартные слова, откликаясь на факт его преждевременного ухода из жизни. «В его характере не было острых углов и не было горечи в нем», – констатировал один из них. Другой отметил с восхищением: «Он был человеком ренессансного типа, близким Леонардо по широте своих интересов». Спустя одиннадцать лет после смерти Остина Райта был опубликован его колоссальный по размеру роман-утопия «Исландия», и стало ясно, что реальная широта интересов у него была куда большей, чем могли вообразить его коллеги по юриспруденции.

Профессор Остин Райт жил двойной жизнью. Приходя по вечерам домой, он оставлял за порогом деловую и шумную рузвельтовскую Америку и, сев за письменный стол, переносился в неведомую никому страну Исландию (не имеющую ничего общего ни с США ни с реальной Исландией). В эти вечерние часы он, как Господь Бог, кроил и перекраивал ее историю, населял ее людьми, создавал ее литературу!

У кого из нас, по крайней мере из мальчиков, не было своей Швамбрании? Но все мы, к сожалению, выросли, обрели в своем характере острые углы, почувствовали горечь от соприкосновения с окружающим и забыли выдуманные нами миры, как девочки забывают своих кукол.

Наш же профессор не покинул страну своего детства до последнего дня жизни.

Издать эту книгу на русском было бы любопытно, хотя кто сейчас взялся бы за перевод без малого двух с половиной тысяч страниц? Да и это еще не все – американская цензура не допустила появления в печати описания религиозной практики утопических исландцев.

Я не зря назвал М.Л. Бурке пытливой исследовательницей – она добралась до архивов профессора Райта, сохраняемых его дочерью, и выяснила чрезвычайно интересные подробности об этой, неопубликованной стороне жизни в «Исландии».

Странным образом религия, изобретенная бывшим мальчиком из Массачусетса для жителей придуманной им страны, напоминает… индуизм. Причем это не тот, поражающий воображение, индуизм – с гротескностью многоруких богов, с ожерельями из кобр и человеческих черепов, с процессиями разукрашенных слонов и танцами обнаженных баядерок – о котором повествовали западные авторы и которым упивались колониальные кинорежиссеры. Нет, религия «исландцев» Райта ближе всего к рафинированной философии Веданты.

Персонажи романа исповедуют религию без догм, их церкви именуются «Домами Тишины», и они ходят туда для молчаливой медитации. Примечательно, что Бог в этой религии философов носит священное для индусов имя Ом, и волею Остина Райта к нему обращены гимны, которые не показались бы чужими последователям Рамакришны, как например ВОТ ЭТОТ ГИМН:

Откуда, откуда пришло это почти инопланетное видение к тому, кого коллеги и клиенты знали как респектабельного профессора права Остина Райта?

Разгадка уводит нас в давний августовский день, когда будущего профессора звали просто Остин, и было ему всего десять лет: однажды, заигравшись с приятелями, он прибежал домой позже обычного. Родители сказали, что в его комнате ночует неожиданный гость. Он уже спал, отгороженный ширмой, и в будничной, знакомой до каждой пылинки комнате ошарашенный мальчик увидел полыхающее пятно – наброшенные на ширму оранжевые одеяния индусского странствующего монаха – саньяси.

Гость прожил у родителей Райта субботу и воскресенье. Он так очаровал и заинтересовал хозяина дома, что тот дал ему рекомендательное письмо на предстоящий Всемирный Парламент Религий в Чикаго. Сам человек энциклопедических познаний, старший Райт охарактеризовал своего индийского гостя как «обладающего большими знаниями, чем все наши ученые профессора вместе взятые». Его жена, мать Остина, оставила интереснейшие дневниковые записи тех дней; еще интересней ее письма своей матери, в которых она подробно пишет о проповедях своего экзотического гостя в местной церкви, о беседах его с прихожанами, о долгих разговорах в семейном кругу Райтов. По ее словам, «он восхитительно держит голову, он очень привлекателен, восточного типа, ему примерно тридцать лет по паспорту и тысяча лет по культуре». Она так подробно записывает все, что начинает шутливо оправдываться – «в будущем мы, может, встретим еще сотни индусских монахов, но ведь может быть и ни одного». В потоке деталей мы узнаем, что темпераментный гость, не стесняясь в выражениях, говоря об английских правителях своей страны, о христианстве и христианах, нередко шокируя своих слушателей, но неизменно привлекая их. «Как странно, – писала миссис Райт матери, – услышать другую сторону в истории (сипайского) восстания, когда вам и в голову не приходило, что там есть другая сторона», и она излагает своими словами рассказ гостя о героической Рани Джханси, королеве-воительнице, бросившейся на меч, чтобы не достаться победителям Даже сквозь выцветшее кружево изящного женского почерка доходит до нас громыхающий голос, наполнивший столетие назад уютную столовую Райтов, голос индусского Свами. За керосиновой лампой завороженно слушают этот голос дети – и среди них маленький Остин. Стоит ли удивляться, что потом, по страницам его книги, по полям его Исландии поскачет во главе войска, ведущего освободительную войну, молодая и прекрасная королева?

Большую часть времени в тот необычный для Райтов уикэнд странный гость проводил с их детьми – играл, разговаривал с ними, показывал им фокусы и смеялся от души, сам похожий на большого ребенка. Сохранилась книга, подаренная им Остину. На титульном листе – бегущие буквы: «Остину Райту с любовью и благословением от Вивекананды».

Вот и произнесено имя таинственного гостя, ворвавшегося как метеор в чинный мирок американского городка, ослепившего его обитателей, завоевавшего их и навсегда оставшегося в памяти Остина Таппана Райта, человека ренессансного типа. Долгое время мы знали только о том, что после нескольких лет странствий, пешком, с посохом и нищенской чашей по Индии, Вивекананда однажды, сидя в глубокой медитации на одиноко стоящей в море скале (на самой южной оконечности Индии), пришел к выводу, что исполнение его миссии требует не традиционного монашеского хождения по дорогам и весям его страны, а прямого обращения ко всему миру; он отправился в Америку на Парламент Религий, но приехал без каких-либо полномочий и рекомендаций, к тому же за несколько месяцев до открытия Парламента. Затем в наших знаниях наступал провал, и мы видели его уже в Чикаго, в сентябре, на открытии Парламента. Согласно Марии Луизе Бурке, теперь мы знаем, как он провел это время Она вырвала из небытия, из черной дыры истории эти яркие моменты, которые сохранили семейные предания, человеческая память, стершиеся письма. Один из этих эпизодов я и пересказал здесь; надеюсь, что вы не будете сетовать на меня за столь долгое приближение к теме.

И последнее, прежде чем мы навсегда расстанемся с Остином Райтом. Одним из главных героев его «Исландии» является нам человек – «с великолепно изогнутыми бровями», «крепким подбородком», «пробором, разделявшим надвое его волосы» и сильным, глубоким голосом, который «не будучи громким, наполнял собой всю комнату». Человек этот вполголоса напевал сам себе свои странные мелодии, звучавшие как рокот моря. Лучшего портрета Вивекананды, заключает М.Л. Бурке, трудно найти.

Таким он был, никому еще неизвестный странствующий монах из далекой Индии, за две недели до Всемирного Парламента Религий. Парламента, о котором мы вспоминаем сейчас, столетие спустя, только потому, что на нем впервые зазвучал всему миру львиный голос Вивекананды.

 

Встреча двух миров

Парламент Религий был задуман как одно из мероприятий, посвященных празднованию 400-летия открытия Америки Колумбом. Подчеркиваю – одно из. Конец XIX века располагал к подведению итогов, приближение неведомого еще века XX толкало к заглядыванию в будущее; набравшая сил, энергичная Америка жаждала самоутвердиться на этом переломе эпох. Юбилей экспедиции Колумба был использован предприимчивыми янки с впечатляющим размахом Всемирная выставка сопровождалась рядом всемирных конгрессов, посвященных воспеванию достижений материальной культуры и западной цивилизации. Двадцать таких конгрессов, привлекших людей со всего мира, с мая по октябрь 1893 года будоражили Северо-Американские Соединенные Штаты, и едва ли не самым важным, вызвавшим наибольшее любопытство, был Всемирный Парламент Религий.

«Встреча двух миров» – так уже в наши дни окрестила ЮНЕСКО программу, посвященную 500-летию прибытия каравелл Колумба к берегам, которые для самого генуэзца так и остались берегами Индии. Это название, «встреча двух миров», могло бы быть отнесено и к празднествам столетней давности, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что помпезный и широко разрекламированный в свое время Парламент Религий был задуман его устроителями как апофеоз христианского миссионерства. Он был призван показать всему миру превосходство Запада над Востоком в сфере духовной, то есть христианства над язычеством и всеми остальными религиями. Или, как писали тогда: «Цивилизация, объединяющая весь мир в единое целое, готова объединить и все религии мира в их истинном центре – в Иисусе Христе». Диалог религий виделся как проповедь заблудшим, как доброжелательное наставление «старшего брата» (о, пресловутое «бремя белого человека»!), как приобщение наивных детей Востока к единственно истинной религии.

Для многих, очень многих на Западе – включая, кстати, Русскую Православную Церковь – и такая постановка вопроса оказалась слишком большой уступкой дикарям и язычникам. Ни кто иной, как сам Архиепископ Кентерберийский, дал резкую отповедь устроителям Парламента: какой может быть Парламент Религий, ведь тогда придется признать, что другие религии могут рассматриваться на равных с христианством?!

История человечества пишется великим драматургом. Среди лязга и грохота индустриального Чикаго, на земле Америки, и тогда уже олицетворявшей юную энергию мира, в веренице всемирных празднеств, впервые собрались духовные лидеры, представители бесконечно разнообразных конфессий, толков и сект, и каждый из них принес в переполненный чикагский зал прозрения и заблуждения, идеалы и традиции своих многочисленных единоверцев. Можно ли придумать лучшую трибуну для того, чтобы быть услышанным всем человечеством?

И в этой красочной толпе епископов, ксендзов, священников, лам, раввинов, всех тех, кого многомиллионное население планеты признало своими учителями и наставниками – никому не известный странствующий монах из Индии, никогда не выступавший на столь многолюдных собраниях Его путь на эту сцену драматизирован калейдоскопом случайностей– потерян адрес оргкомитета, его плохо понимают прохожие, у которых он пытается спросить дорогу, его гонят от дверей, в которые он стучится, ибо принимают за негра; все кончается тем, что последнюю ночь перед открытием Парламента он проводит в пустом товарном вагоне на станции и лишь по чистой случайности попадает вовремя на открытие Парламента. Ему несколько раз предлагают выйти на трибуну, но нужно время, чтобы преодолеть себя, ощутить всю ответственность и обратиться к собравшимся.

Все это хорошо известно, как известно и то, что произошло в зале Парламента Религий, когда Вивекананда решился наконец произнести первые слова своего обращения. С точностью до минуты знаем мы теперь, когда начался отсчет действительного диалога между Востоком и Западом.

Очевидцы рассказывают взахлеб о том невероятном, почти истерическом экстазе, в который впали собравшиеся в огромном зале при первых же словах Вивекананды. Люди рвались к сцене, шли по скамейкам, почтенные леди тянули руки, чтобы коснуться оранжевого одеяния никому дотоле не известного Свами. Аплодисменты сопровождали каждое его слово. Слезы текли по щекам, и все стоя приветствовали его краткую речь. Наутро он проснулся знаменитым, все газеты Америки писали о нем, и как бы ни складывалось потом отношение к нему клерикальных кругов или средств массовой информации, он никогда уже не уходил в тень безвестности.

Перечитывая сейчас эту знаменитую речь, ловишь себя на мысли, что столь экзальтированный прием не вполне объясним. Сама по себе эта речь не самое яркое произведение Вивекананды. Ее ценность в другом – именно в ней собравшиеся на Парламент Религий услышали подлинный голос Индии, голос Востока. Не слуха, а сердца коснулся призыв: «единство в многообразии». «И к этим людям мы осмеливаемся посылать миссионеров!» – воскликнул в изумлении один из присутствовавших.

С того давнего сентябрьского дня начался трудный процесс действительного диалога – об этом я уже говорил. Но хотелось бы сказать и о другом – Вивекананда говорил с Америкой, а через нее со всем миром, не просто от имени «матери всех религий». Он говорил языком будущего.

Все чаще у нас появляются книги, где действуют пришельцы – из Космоса, с других планет или из будущего нашей Земли. Эти пришельцы живут среди землян, пытаясь передать им знания, принесенные с других ипостасей цивилизационного развития. Так видит их воображение фантастов. Между тем в реальной жизни не так уж редки люди, все значение которых раскрывается не сразу, а лишь по мере поступательного развития истории. Современники их обычно не понимают и лишь постепенно осознают, что рядом с нами, между нами, в гуще наших событий и действий, жили люди, всей сутью своей принадлежавшие не настоящему, а будущему. Таким был Махатма Ганди. В России такими были Циолковский, Рерих. Список этот можно продолжить, но несомненно, что Вивекананда еще и сейчас принадлежит будущему. Чем дольше живем мы на свете, тем ближе и современнее звучит голос Вивекананды.

Этот голос звучит не только в Индии – недаром впервые он прогремел на Всемирном Парламенте. Он звучит и для нас, для России сегодняшней. Разве не к нам, барахтающимся сегодня в беспределе «совково-комковой цивилизации», обращен его призыв: «Если вы хотите найти Бога, служите человеку!» Разве не нас, с неимоверным трудом преодолевающих наследие тоталитарной лжи и страха, зовет он отказаться от догматизма всех видов и мастей, кому, как не нам, взывает он: «абхай» – не бойся! Разве не для нас, ждущих помощи то от правительства, то от Запада, сказано было Вивеканандой: если все золото мира взять и отправить в одну индийскую деревню – ничего не изменится, пока жители этой деревни не научатся сами работать и зарабатывать.

Духовность России, как и вообще духовность XXI века, во многом будет основана на тех принципах и подходах, которые были выработаны Рамакришной и интерпретированы для всего мира его учеником Вивеканандой. Конечно, эти подходы будут адаптированы к местным условиям и национальным традициям. Но услышим Вивекананду. Его голос из далекого прошлого несет нам послание будущего: «В грядущем столетии Россия поведет за собой мир. Но путь ей укажет Индия».

Распознать этот путь, растолковать его и конструктивно применить его принципы для исцеления России (выражение Н.К. Рериха) – вот наша задача.

 

Парламент религий, 1993

Столетие Чикагского Парламента и выступления Вивекананды на нем отмечалось во всем мире, но кульминацией этих торжеств, естественно, стало празднование в Индии.

Наша делегация, как водится, прибыла с опозданием – на неделю. На этот раз виной была забастовка в Калькутте. В силу сложных финансовых соображений летели мы через Болгарию – маленькую, чистую и неожиданно благополучную. После изнурительного перелета Калькутта обрушилась на нас грохотом звуков, яркостью красок и немыслимым жаром пасмурных улиц. Не успели выйти из аэропорта, как с неба рухнул и стал стоймя совершенно горячий дождь – как в душе, если крутанешь не то колесико. Запоздалый муссон в мгновение ока залил улицы, заполнил мостовые, мутной водой побежал по тротуарам. Мы – в Калькутте, родном городе Вивекананды.

Чудовищный мегаполис – вибрирующий, сотрясающийся от всех видов беспорядочно движущегося транспорта (автобусы, метро, автомобили, рикши, волы), восемнадцатимиллионный город небоскребов и страшных хижин, беломраморных дворцов и лежащих на улицах людей, туманное месиво пальм, лавок, священных коров, роскошных магазинов, диких обезьян, реклам и Бог его знает, чего еще – встретил нас красочными портретами Вивекананды везде и всюду, на всем пути от аэропорта до Института Культуры Миссии Рамакришны.

В былые годы этот Институт производил впечатление того Дома Тишины, о котором писал в своей «Исландии» Остин Райт– безукоризненная чистота, обилие цветов, величавые монахи в оранжевых одеяниях Сейчас его обширный внутренний двор был залит не только коричневой беснующейся водой от непрекращающегося муссона, но и морем гостей, съехавшихся со всего мира на Парламент Религий 1993 года. Вавилонское столпотворение, смешение языков, рас и одежд – все вместе это напоминало международный кинофестиваль. Иссиня бритые головы буддийских лам и высокие тюрбаны могучих сикхов смотрелись в этой толпе более естественно и повседневно, чем завитые локоны босых и бородатых хиппозных проповедников из США и Канады, но в целом возникало какое-то ощущение вселенского братства, этакого живописного «единства в многообразии».

Мы успели захватить последние два дня заседаний. Должен сказать, что, готовясь в Москве к предстоящему «мероприятию», мы опрометчиво настроились на отрепетированное зачитывание на английском языке взвешенных добросовестных докладов, на вежливую дискуссию затем в узком кругу коллег. Первый удар по этим академическим представлениям нанес зал Парламента Религий.

Собственно, зала не было. Был громадный крытый стадион имени Субхаса Чандра Боса, национального героя Индии (с трудом терпимого советской наукой из-за его сотрудничества с фашистами). Со всех сторон убегали ввысь заполненные до отказа трибуны, посреди же воспламененного электрическими солнцами стадиона виднелась маленькая на таком расстоянии, задрапированная, украшенная живыми цветами сцена. Никто не уходил, не шептался, не отсиживал по обязанности. Люди внимали, а не просто слушали. Молодая Бенгалия, завтрашняя Индия, внуки и правнуки Вивекананды, пришли на этот стадион, привлеченные молодым задором его голоса, вечной свежестью его идей.

На сотнях стульев, расставленных на поле стадиона, щурились от софитов многочисленные гости и участники. Рясы и сутаны, белые рубашки и яркие сари, фески и клобуки – все это ежеминутно простреливалось ослепительными вспышками фотографов. Слева и справа от декорированной сцены разливалось шафрановое море, слева восседали в полном составе высшие иерархи Миссии Рамакришны, величественные Свами, патрицианско-прямые, неторопливые, несуетные и холеные. Около них все время происходило какое-то движение – все проходящие, даже торопыги-фотографы, падали ниц, засвидетельствовать им свое почтение. Справа от сцены более уединенно и еще более строго, почти неподвижно занимали свои места мата-джи, монахини Ордена Рамакришны. Полным отсутствием эмоций, странной одинаковостью своих отрешенных лиц они напомнили мне терракотовую армию китайского императора Цинь Шихуана в городе Сиань. Та же жутковатая в своей непонятности, энергия исходила от этих не ставших женщинами, настороженно неподвижных фигур, закутанных по самые глаза в шафраново-оранжевые одеяния, как и от шеститысячного скульптурного воинства, обнаруженного китайскими археологами. И если по левую руку от сцены вас поражало физиогномическое богатство благородных и торжественных Свами, то здесь ваш взгляд скользил не задерживаясь, как по желтым барханам Сахары.

Впрочем, со сцены, как вскоре выяснилось, не различались ни те, ни другие – огромный стадион окружал сидящих как наполненная неразличимыми, но ощущаемыми вибрациями темная южная ночь, как некое необъятное единое живое существо, как Космос мыслящий и чувствующий, но не распадающийся на составные части.

Мне выпало выступать в последний день, после Генерального Секретаря Миссии Рамакришны Свами Атмасгхананды, после крупнейшего современного теоретика Свами Ранганантхананды; фактически этим выступлением завершался Парламент, так как после нам предстояло выслушать речь Президента Индии, специально приехавшего для этого на один день в Калькутту.

Уже с утра в воздухе чувствовалось напряжение, что бывает перед грозой. Меры безопасности были по крайней мере утроены. На стадионе появилось необычайно много крепких молодых людей, одетых в одинаковые элегантные костюмы, время от времени переговаривающихся по рации с кем-то далеко от зала. Когда ожидание достигло апогея, внезапно распахнулись специально ради этого случая повешенные ковровые красные занавеси и вошли… собаки. Здоровенные псы, волоча за собой охранников, медленно и методично обошли всю сцену и, склонив могучие загривки, внимательно обнюхали каждый ее уголок – искали бомбу. Не найдя, так же величаво удалились.

Потом завыла полицейская сирена, загрохотали мотоциклы эскорта и как-то незаметно возникла на сцене по-деревенски уютная фигура Президента. Невысокий, плотный, в редкой теперь белой шапочке Ганди (которую, кстати сказать, сам Ганди фактически никогда не носил), он по-стариковски медленно опустился в роскошное алое кресло. За креслом тут же вырос и застыл в напряженной неподвижности великан-телохранитель в парадной военной форме.

Впервые за всю историю индийского телевидения это заключительное заседание шло в прямом эфире на всю страну. К счастью, я узнал об этом только на следующий день, когда на улицах и в магазинах ко мне стали обращаться совершенно незнакомые люди.

Мне кажется уместным привести здесь некоторые положения, прозвучавшие в день закрытия Всемирного Парламента Религий 1993 г. в речи д-ра Шанкар Дайял Шармы, тогдашнего Президента Индии.

И первое, что выделил Президент Индии в наследии Вивекананды – его план действий, направленный на тотальное раскрепощение человека. Изменить все, связанное с человеком и связывающее его, изменить самого человека, поднять его на новый уровень сознания – ни больше, ни меньше.

«Мудрецы называют ее по-разному, но Истина – одна», – процитировав это любимое Вивеканандой изречение из Ригведы, Президент подчеркнул, что великий Свами с пылающей ненавистью относился ко всем видам фанатизма и узкого сектантства. Не странно ли, добавлю я, что в сегодняшней Индии именем Вивекананды клянутся нередко и шовинисты, и религиозные фашисты? Не напрашиваются ли тут малоприятные параллели из нашей с вами действительности?

Вивекананда, сказал Президент, стремился построить новый мир. А мы в свою очередь зададимся вопросом – утопичен ли путь, намеченный Вивеканандой? Вел ли он только в вымышленную «Исландию» или в конце его лежала современная Индия? И хотя Президент вспомнил слова Дж Неру – «прямо или косвенно он мощно повлиял на сегодняшнюю Индию», – все же, наверное, следует признать, что реальное освоение наследия Вивекананды и претворение его в жизнь все еще впереди.

Это подтверждается и самим Парламентом Религий. Конечно, все выступавшие на все голоса превозносили благородные идеи Вивекананды, временами казалось, что гармония уже достигнута, что царствует всеобщее согласие; но иногда славословие с трибуны начинало напоминать единодушие наших недавних собраний, когда люди говорили одно, думали другое, а делали что-то противоположное Настойчивое подчеркивание «равенства всех религий» в устах отдельных проповедников звучало чуть ли не в оруэловском стиле – все, мол, религии абсолютно равны, но вот моя среди них самая равная. Были и совсем болезненные приметы. «Мне неприятен образ вашего Христа – белолицего, с бледными как у вас губами!» – кощунственно сказала одна индианка (кстати, христианка!) белоснежной блондинке из Скандинавии. Буддийский монах, только что сошедший с трибуны, где он красочно и убедительно взывал к духовному единению, убеждал кого-то в кулуарах «Разве можно говорить о Рамакришне как о просветленном? Вы сравните его фотографию с изображением Будды – разве есть у Рамакришны в лице хоть тень просветления?»

Иногда хотелось, чтобы ожил величественный портрет Вивекананды и темпераментный Свами железной метлой выгнал бы «духовных» менял из храма своей мечты.

Горько говорить об этом, но и нельзя умолчать. Конечно, такие, злобствующие в душе, «учителя» исчислялись там единицами, но оглянитесь вокруг – нет ли подобных духовных оборотней в пределах и нашей страны?

В целом, Парламент в Калькутте был огромным эффектным шоу, прекрасно отрежессированным, но запомнится он не только этим. Встретились тысячи людей, узнали друг друга, услышали, поняли, как много их единомышленников разбросано по Земле.

Я думаю, что уже существует в этом мире Невидимая Церковь, у которой нет канона кроме Истины, у которой нет иерархии священнослужителей, нет догм и фанатиков, но есть устремление в будущее, к лучшему миру и к новому человеку. Входящие в эту Церковь говорят на одном языке – не на английском, языке Парламента, а на языке Вивекананды. Христос и Будда, Платон и Лао Цзы, Рерих и Григорий Сковорода – путеводные звезды единого для всех Космоса.

И главный результат Парламента Религий – это ощущение множественности наших усилий. А в этом – надежда. Таким он и останется в памяти всех, кому посчастливилось в нем участвовать.

* * *

Пусть это не совсем скромно, но я хотел бы завершить эти наблюдения и размышления теми же словами, что и свое выступление на Парламенте Религий:

«А сейчас разрешите от вашего имени, от имени всех собравшихся в этом зале, обратиться к тому, по чьему зову все мы сейчас оказались здесь, на этом Всемирном Парламенте Религий… (и, ослепленный софитами, я обернулся к президиуму, где над алым троном Президента Индии устремлялся ввысь гигантский портрет вечно молодого Свами. Устроители Парламента, восседавшие на сцене, ласково сощурились; но я обращался не к ним):

… Высокочтимый Свами Вивекананда-Джи Махарадж! Мы чувствуем сегодня Ваше присутствие: в нашем мире, в наших жизнях, здесь, в нашем зале! Так ведите нас – от тьмы к Свету, от низших истин к Высшей, ведите нас к миру Всеобщей Гармонии!»