Жанна выписалась из больницы в середине апреля и еще неделю провела дома, готовясь к выходу на работу. Арина договорилась в салоне «Вижн», где Жанну подстригали в марте, о покупке очень красивого короткого паричка — блондинисто-пепельного, как раз такого цвета, какими были раньше волосы Жанны.
Свои волосы отрастали у Жанны мягким, шелковистым ежиком, который смешил ее в зеркале каждое утро. Но она знала, что уже месяца через два ей можно будет стильно подстричься все в том же «Вижн», где у сотрудников «Солейль» была корпоративная скидка и где работал великий Владик — человек, который стриг, красил и причесывал половину московского бомонда — ту половину, которая имела возможность оплатить его работу и желание отстоять в очереди по меньшей мере месяц.
А пока в Москве стремительно теплело и светлело, и Жанна чистила перышки — примеряла свои платья, выходила на улицу за продуктами, болтала по телефону с Ариной и Вичкой. Она повидалась с Михаилами, которые поздравили ее с поправкой и похвалили за внешний вид.
Жанна немного похудела и побледнела за время, проведенное в больнице, но выглядела хорошо и улыбалась по-прежнему. Татьяна Петровна убедилась, что с дочкой все в порядке, и уехала в Уфу.
Как-то вечером к ней в дверь позвонила Маша, заявив, что ей грустно, потому что Дима сегодня с ней не увидится — готовится к трудному зачету. Они, как в прежние времена, собрали вкусненького и расположились на кухне у Жанны. И Жанна решилась рассказать Маше, что влюбилась в доктора Кузикова, пока лежала в больнице. Она говорила, а Маша слушала, впитывая каждое слово, каждую подробность.
— Ах вот почему ты стала такой! — воскликнула она. — А то я смотрю и не понимаю — ты это или не ты?
— А какой я стала? — спросила Жанна.
— Нежной и красивой, — ответила Маша.
— А раньше была некрасивая и грубая?
— Раньше была просто красивая, а теперь другая — нежная и влюбленная, — пояснила Маша. — Знаешь, что тебе нужно сделать? Увидеться с ним. Ты сама поймешь с первого взгляда — есть у него что-то к тебе или нет. С первого слова — любит он тебя или нет. Только такая любовь, как у тебя, не вырастает сама по себе, ни из чего, без ответа. Любовь вообще не вырастает, если любит только один человек. А у тебя же любовь уже выросла. Значит, ей есть из чего расти.
Это было правдой. Тоска по Кузикову, которого Жанна раньше видела каждый день, была нестерпимой. Первые дня три она еще держалась, но теперь ей хотелось плакать при каждом воспоминании о больнице.
— Тебе нужно нарядиться, надеть что-нибудь сексапильное, а я привезу тебе красивый мужской букет цветов. И вот, нарядная, веселая, ты придешь к нему в кабинет, скажешь, что тебе очень хотелось его еще раз увидеть и поблагодарить. Посмотришь ему в глаза — все и увидишь!
— Ты думаешь?
— Конечно! По крайней мере, дай ему шанс хоть раз взглянуть на тебя как на женщину, а не на его пациентку. А если он тебя не любит — значит, он дурак и тебе не нужен, но ты хоть будешь все про него знать!
— Ты думаешь?
— Конечно!
— Маша, хочешь, погадаю тебе на кофейной гуще, сдаст Диман свой зачет или нет?
— Погадай!
Жанна выговорилась, и ей стало легче. И любовь, которая прежде казалась ей дурацкой, перестала быть для нее драмой. Ей трудно было бы рассказать о подобной «чепухе» кому-нибудь взрослому, вроде Арины, которая вообще не обсуждала ни с кем свою личную жизнь. А вот Маша, которая сама была влюблена и счастлива, сказала Жанне как раз то, что она и хотела бы услышать.
«Решено, я увижу его еще раз. А там дальше — или забуду, или постараюсь вызвать в нем живой отклик, — думала Жанна. — Нет, конечно же не забуду никогда!»
Следующим вечером Маша завалилась к ней с удивительным букетом и стала требовать, чтобы Жанна съездила в больницу и повидалась с доктором. Пригрозила, что иначе поедет туда с Диманом сама и все расскажет Кузикову.
— Что ж, ты не оставляешь мне выбора? — засмеялась Жанна.
— Да кто это может тебя не любить! — возмутилась Маша.
На самом деле Жанна целый день примеряла одну за другой свои вещички, крутилась перед зеркалом, только и мечтая о том, как бы снова увидеть доктора — человека, лучше которого нет на целом свете. Она казалась самой себе впервые влюбившейся девчонкой-подростком.
В конце концов Жанна была актрисой, и ей не трудно было разработать план своего появления в больнице во всех деталях, продумать реплики, каждый жест. Только получится ли у нее все это сказать и сделать, глядя ему в глаза? Кокетничать не просто, когда ты всерьез влюблена, ее может бросить в жар от одного его взгляда.
— Где наша не пропадала, — отмела Жанна последние сомнения в целесообразности этой авантюры и впервые за время после выписки быстро уснула, чтобы скорее наступил завтрашний день.
Доктор Кузиков сидел в своем кабинете и пил чай. После сегодняшней операции можно было и хлопнуть рюмку коньяка. Можно, да только не нужно. Он всегда отказывался от коллекционных бутылок, которые ему дарили благодарные пациенты.
— Руки будут дрожать, вы этого от меня хотите, что ли? — говорил он особо настойчивым.
Перед ним было окно. За окном — весна, покрытая светло-зелеными почками ветка прибольничного тополя.
Ему захотелось за город, в их домик на Николиной Горе.
Мама доктора Кузикова, Елена Сергеевна, была женой академика, дочерью академика и матерью хорошего хирурга. Елена Сергеевна уже третий год жила одиноко в квартире на Соколе и грустила о своем покойном муже. Стены квартиры были украшены чучелами глухарей и тетеревов и даже головой кабана. В кабинете лежала настоящая медвежья шкура. Покойный муж Елены Сергеевны, Егор Андреевич, любил охоту и украшал их дом своими трофеями.
Теперь Егора Андреевича не было рядом, и Елена Сергеевна коротала дни в разговорах по телефону с подругами. Рыжий сеттер Бинго стал ее другом и составлял ей компанию. Крохотного, с рыжими завитками Биньку принес ей однажды вечером два года назад Андрей.
— Расти, мама! Буду с ним на охоту ездить.
Бинго и вырос — рослым, длинноногим, веселым, шустрым и очень эмоциональным. Ближе к лету Елена Сергеевна переезжала на Николину Гору и жила там вместе с Бинго в ожидании гостей: сына или его бывшей жены Лены, кого-нибудь.
У них был огромный лесной участок с выходом к реке, и Бинго носился по нему с утра до ночи. В одном углу участка стоял старый деревянный дом — с телефоном и кухней, украшенной хохломой, самоварами, рушниками и подносами. В другом углу участка стоял новый дом, достроенный Андреем недавно. Он строил его для своей семьи и будущих детей года четыре. Но тут его жена, Лена, взяла и ушла от него к своему старому поклоннику. И Елена Сергеевна с Андреем остались совсем одни.
— Она еще вернется, вот увидишь, — твердила сначала Елена Сергеевна сыну, — она же любит тебя!
Андрей вздыхал. Лена иногда приезжала к Елене Сергеевне — ее новый муж тоже строился неподалеку. Приедет, попьет чаю на кухне с хохломой, потреплет по холке Бинго и уедет.
На этом участке все было здорово — не хватало только детских голосов. Елена Сергеевна радовалась, когда на выходные туда приезжал Андрей с целой толпой своих друзей — женатых и неженатых, кое-кто с ребятней. Места всем хватало.
Каждый год Елена Сергеевна подсаживала вокруг нового домика розы, а если ей было грустно — садилась в машину и гоняла ночью по шоссе. Этот способ успокаиваться она обнаружила давно и пользовалась им особенно охотно, когда скучала зимой в городе. Она много помогала Андрею с новым домом: выбрала светильники и кухонную мебель, бытовую технику, смотрела за рабочими.
И все равно рабочие испортили ей пол на втором этаже, зато на первом выложили отличный камин. Окна нового дома смотрели прямо на сосны, а сосновые полы золотились янтарным светом. Новый дом стоял пустой, зимой на даче никто не жил. Андрей уставал и ночевал в городе, а ей даже больше нравился их старый деревянный домик — их с Егором.
Доктор Кузиков смотрел в окно и думал почти ни о чем — о зеленых почках на ветке тополя и о том, как радостно встретит его на даче Бинго.
— Какой симпатичный пес! Андрюша, дашь нам щеночков, когда разживешься? — просили приятели.
— Каких еще щеночков? — возмущалась Елена Сергеевна. — Бинго пока не женат, он невинен!
Андрею хотелось на дачу, к маме и Бинго. Невинный Бинго от счастья начнет подпрыгивать на высоту его плеч, а мама сразу же бежит на кухню за их любимыми фарфоровыми немецкими чашками.