Потсдамская конференция — тень плана «Рэнкин»

Обстановка после капитуляции Германии стала меняться с невообразимой быстротой, словно над миром неслась новая буря. Сталин из донесений разведки знал, что его друг Черчилль готов тут же начать третью мировую войну. Трудно поверить? «Однако у медали имелась обратная сторона. Еще не была побеждена Япония. Атомная бомба еще не родилась. Мир был в смятении. Основа связи — общая опасность, объединившая великих союзников, — исчезла мгновенно. В моих глазах советская угроза уже заменила нацистского врага».

9 мая Черчилль написал главнокомандующему союзными войсками в Европе генералу Дуайту Эйзенхауэру, что не следует уничтожать немецкие самолеты, они еще могут пригодиться. Еще раньше он телеграфировал английскому фельдмаршалу Монтгомери, что следует собирать и складировать немецкое оружие.

12 мая британский премьер написал Трумэну: «1. Я глубоко обеспокоен положением в Европе. Мне стало известно, что половина американских военно-воздушных сил в Европе уже начала переброску на Тихоокеанский театр военных действий. Газеты полны сообщений о крупных перебросках американских армий из Европы. Согласно прежним решениям, наши армии, по-видимому, также заметно сократятся. Канадская армия наверняка будет отозвана. Французы слабы, и с ними трудно иметь дело. Каждый может понять, что через очень короткий промежуток времени наша вооруженная мощь на континенте исчезнет, не считая умеренных сил, необходимых для сдерживания Германии.

2. А тем временем, как насчет России? Я всегда стремился к дружбе с Россией, но так же, как и у вас, у меня вызывает глубокую тревогу неправильное истолкование русскими ялтинских решений, их позиция в отношении Польши, их подавляющее влияние на Балканах, исключая Грецию, трудности, чинимые ими в вопросе о Вене, сочетание русской мощи и территорий, находящихся под их контролем или оккупацией, с коммунистическими методами в столь многих других странах, а самое главное — и способность сохранить на фронте в течение длительного времени весьма крупные армии. Каково будет положение через год или два, когда английские и американские армии растают и исчезнут, а французская еще не будет сформирована в сколько-нибудь крупных масштабах, когда у нас, возможно, будет лишь горстка дивизий, в основном французских, тогда как Россия, возможно, решит сохранить на действительной службе 200—300 дивизий?

3. Железный занавес опускается над их фронтом. Мы не знаем, что делается позади него. Можно почти не сомневаться в том, что весь район восточнее линии Любек, Триест, Корфу будет в скором времени полностью в их руках. К этому нужно добавить простирающийся дальше огромный район, завоеванный американскими армиями между Эйзенахом и Эльбой, который, как я полагаю, будет через несколько недель — когда американцы отступят — оккупирован русскими силами. Генералу Эйзенхауэру придется принять все возможные меры для того, чтобы предотвратить новое бегство огромных масс германского населения на Запад при этом гигантском продвижении московитов в центр Европы. И тогда занавес снова опустится очень намного, если не целиком. И, таким образом, широкая полоса оккупированной русскими территории протяжением во много сот миль отрежет нас от Польши.

4. Тем временем внимание наших народов будет отвлечено навязыванием сурового обращения с Германией, которая разорена и повержена, и весьма в скором времени перед русскими откроется дорога для продвижения, если им это будет угодно, к водам Северного моря и Атлантического океана.

5. Безусловно, сейчас жизненно важно прийти к соглашению с Россией или выяснить наши с ней отношения, прежде чем мы смертельно ослабим наши армии или уйдем в свои зоны оккупации. Это может быть сделано только путем личной встречи. Я буду чрезвычайно благодарен Вам за высказанное Вами мнение и совет. Конечно, мы можем прийти к мнению, что Россия будет вести себя безупречно, и это, несомненно, наиболее удобный выход. Короче говоря, с моей точки зрения, проблема урегулирования с Россией прежде, чем наша сила исчезнет, затмевает все остальные проблемы».

Черчилль был против отвода далеко продвинувшихся в Германии американских войск, так как это означало бы распространение русского господства еще на 120 миль на фронте протяжением 300—400 миль.

12 мая 1945 года был утвержден окончательный вариант плана «Немыслимое», в котором рассматривалась перспектива ведения военных действий против СССР в Европе (10 германских и 47 американских и английских дивизий). Английские военные сделали отрицательный вывод: в этом случае перевес Красной армии над английской был бы подавляющим, в четыре раза — в пехоте, в два — в бронетанковых войсках. Кроме того, указывалось, что начнется «тотальная война с Россией» с непредсказуемым результатом.

Американцы тоже проанализировали результаты возможного военного столкновения с СССР, и Комитет по стратегическим вопросам при Объединенном комитете начальников штабов Великобритании и США пришел к выводу, что ни США, ни СССР не смогут нанести друг другу поражения. К тому же надо учесть особую атмосферу, царившую тогда в странах-победительницах.

Значит, военное давление отпадало.

Тем не менее Черчилль дает указание британским вооруженным силам об отмене демобилизации ВВС и приостановке демобилизации в сухопутных войсках.

Однако руководство лейбористской партии отвергло его предложение сохранить коалицию до победы над Японией и решило проводить парламентские выборы. Они были назначены на 5 июля, подведение их итогов — на 26 июля.

Черчилль был уверен в своей победе.

Тем временем началась подготовка к встрече «Большой тройки» в Потсдаме, и на предложение английского премьера не выводить американские войска из советской зоны оккупации до начала встречи Трумэн ответил, что это невозможно, так как причинит ущерб «нашим отношениям с Советским Союзом».

Явно недружественным актом нового президента по отношению к советскому союзнику было подписание им 8 мая 1945 года приказа о резком сокращении поставок в Советский Союз по ленд-лизу. Сделано это было не только без предварительной консультации с Москвой, но к тому же еще и самым вызывающим образом. Уже на следующий день после подписания приказа были даны указания прекратить в американских портах погрузку материалов для СССР, а суда, которые находились в пути, получили распоряжение возвратиться из открытого моря в Соединенные Штаты. Это была явная попытка извлечь политические уступки путем экономического давления. Президенту настоятельно советовали отменить свой приказ, и спустя некоторое время он это сделал. Но советско-американским отношениям уже был нанесен существенный ущерб, и в Москве не могли не зарегистрировать этот факт.

Когда в конце мая в Москву прибыл Гопкинс, чтобы уладить отношения, Сталин сказал ему: «Та манера, в которой все это было сделано, очень неловка и груба. Если решение было сделано для того, чтобы оказать давление на Россию, то это было коренной ошибкой. Я должен сказать господину Гопкинсу откровенно, что если к русским будут относиться искренне, на дружеской основе, то очень многое может быть сделано, но репрессии в любой форме приведут лишь к прямо противоположному результату».

Когда Гопкинс успокаивал Сталина, в Сан-Франциско происходило событие, которое стало величественным памятником Победе и всей деятельности «Большой тройки» — учредительная сессия Организации Объединенных Наций. Первоначально советскую делегацию возглавлял Молотов, потом он улетел, передав полномочия главы Громыко.

25 июня делегаты собрались на пленарное заседание в зале Оперного театра в Сан-Франциско. Председательствующий — лорд Галифакс — представил собранию окончательный проект Устава. «Мы никогда в жизни не примем, — сказал он, — более важного решения».

Ввиду глобальности события он предложил отступить от обычного способа голосования поднятием рук, и, когда началось голосование, все делегаты встали и продолжали стоять. Так же встали все присутствовавшие: служебный персонал, представители прессы и около трех тысяч посетителей. Казалось, все население планеты объединено единым чувством. Вот председатель объявил, что Устав единогласно принят, и зал возликовал волнами оваций.

На следующий день в аудитории Дома ветеранов делегаты один за другим подходили к большому круглому столу, на котором лежало два исторических документа: Устав Организации Объединенных Наций и Статут Международного Суда. За каждым делегатом, на фоне ярких красок расположенных полукругом флагов пятидесяти наций, стояли другие члены делегаций. При ослепляющем свете мощных прожекторов каждый делегат ставил свою подпись.

Громыко считал учреждение ООН одним из главных событий своей жизни. «Все, что принуждает к компромиссу — это хорошо, — говорил он. — Ведь даже в семейной жизни необходимо находить компромиссные решения. То же самое относится и к международному сообществу. Нельзя допустить, чтобы проблемы решались с помощью силы» *.

Любопытно, что в Сан-Франциско Громыко познакомился с молодым журналистом, ветераном войны Джоном Кеннеди, который брал у него интервью.

Андрей Андреевич стал первым представителем СССР в ООН. Вскоре его деятельность была отмечена: журнал «Тайм» писал: «Как постоянный представитель Советского Союза в Совете Безопасности Громыко делает свою работу на уровне умопомрачительной компетентности».

После Сан-Франциско ему предстояло участвовать в последнем заседании «Большой тройки» в Потсдаме.

17 июля 1945 года конференция глав правительств открылась в пригороде Берлина Потсдаме. Эта дата как будто бы нейтральна, но на самом деле она находится по другую сторону, в новой исторической эпохе. День назад прошло успешное испытание атомной бомбы.

Черчилль знал о готовящемся взрыве, «который дал возможность закончить Вторую мировую войну и, пожалуй, многое другое». Он дал согласие использовать новое оружие против Японии еще 4 июля. Теперь же он понимал, что отныне Запад больше не зависит от Сталина на завершающей фазе войны с Японией. Если до испытания атомной бомбы расчеты показывали, что для победы надо отдать миллион американских солдат и полмиллиона английских или позвать на помощь Красную армию, то теперь атомная бомбардировка решала все проблемы.

Сталин лишался главного козыря, благодаря которому имел преимущество в Тегеране и Ялте. Конечно, у американцев было всего две атомные бомбы, а японские войска занимали огромный регион, который невозможно было поразить этими страшилами, но все понимали, что ситуация меняется.

Тем не менее победители находились в столице поверженного врага и по-прежнему были союзниками.

Молотов и Громыко часто ездили в одной машине со Сталиным, который расспрашивал посла о Трумэне, «о настроениях американских политических кругов и прочего».

Андрей Андреевич вспоминал об этом так. «Вначале я даже чувствовал известную неловкость, особенно когда Сталин садился в своей автомашине на откидное сиденье, а мы с Молотовым — на главные места. Но потом я понял, что Сталину просто нравилось это место, поскольку оно находилось в середине машины и его здесь меньше трясло. А он тряски не любил».

О первой встрече со Сталиным Трумэн в своем дневнике, в частности, писал: «На меня особое впечатление произвели его глаза, выражение его лица… Он смотрел мне прямо в глаза, когда говорил. Он был в хорошем расположении духа, он был чрезвычайно вежлив. Он произвел на меня большое впечатление, и я решил говорить с ним напрямик».

* * *

«Все мы, советские представители, вглядывались в Трумэна. Ведь с ним, после того как он стал президентом, не приходилось еще на высшем уровне обсуждать принципиальные вопросы, хотя обмен посланиями между Трумэном и Сталиным уже имел место. Мы старались понять, чем он дышит, каковы цели Вашингтона в делах Европы, особенно касающихся Германии, и в международной политике в целом.

Наше общее мнение состояло в том, что Трумэн прибыл в Потсдам, поставив перед собой задачу — поменьше идти навстречу СССР и побольше оставлять возможностей для того, чтобы пристегнуть Германию к экономике Запада. Через эту призму он, судя по всему, оценивал и значение возможных договоренностей в Потсдаме.

Само собой понятно, что Черчилль был его надежным и уже испытанным союзником в этом отношении. Трумэн в некоторых вопросах “подправлял” Рузвельта, который, по его мнению, в Крыму проявил в отношении предложения Сталина о репарациях с Германии чересчур большое понимание советской позиции. Поправки эти свелись к тому, что вопрос о репарациях с западных зон оккупации Германии, то есть самых индустриальных, так и остался нерешенным».

Первым пунктом была судьба Германии. Напомним, что согласно Ялтинским соглашениям она должна быть расчленена. Но теперь против этого выступал Сталин. Расчленение официально не произошло, однако Германия была разделена на зоны оккупации, Франция тоже получила свою долю за счет английской и американской — и в самом Берлине.

Сталин внес в повестку дня конференции вопросы о репарациях, разделе германского флота, о восстановлении дипломатических отношений со странами — союзницами Германии, но порвавшими с ней после освобождения (Болгария, Венгрия, Финляндия, Румыния), о ликвидации польского эмигрантского правительства в связи с созданием Польского правительства национального единства, о режиме Франко в Испании, о судьбе подмандатных территорий и бывших колоний, о передаче СССР Кенигсберга, о Проливах.

Он вел себя уверенно, шутил, был находчив. Как писал Черчилль, «его легкая дружелюбная манера держаться была в высшей степени приятной». Однако в полемике с Трумэном, Черчиллем и (после победы лейбористов на выборах) с Клементом Эттли Сталин был неподражаем. Главное, он чувствовал себя полностью свободным.

Как только он видел, что союзники подставляются, он ловил их на противоречиях, окрашивая это иронией. Ему удалось добиться признания правительств Болгарии, Румынии, Венгрии, Финляндии, против чего возражали союзники, «прицепив» этот вопрос к их предложению признать правительство Италии и принять ее в ООН. На возражения, что в этих четырех странах еще не проведены демократические выборы, что с ними не заключены мирные договоры, он ответил: а разве с Италией по-другому? Не признаете «наших», не признаем и «ваших».

Порой он выставлял Черчилля смешным. Например, на заседании 22 июля, когда зашел разговор о колониальных владениях Италии в Триполитании, между Сталиным, Черчиллем и Трумэном случилась острая пикировка.

«Черчилль. Конечно, возможно иметь обмен мнениями по любому вопросу, но если окажется, что стороны разошлись в своих взглядах, то результатом будет только то, что мы имели приятное обсуждение. Мне кажется, что вопрос о мандатах был решен в Сан-Франциско… но не более того. Так как вопрос об опеке находится в руках международной организации, я сомневаюсь в желательности обмена мнениями по этому вопросу здесь…

Сталин. Из печати, например, известно, что г-н Идеи, выступая в английском парламенте, заявил, что Италия потеряла навсегда свои колонии. Кто это решил? Если Италия потеряла, то кто их нашел? (Смех.)…

Черчилль. Я могу на это ответить. Постоянными усилиями, большими потерями и исключительными победами британская армия одна завоевала эти колонии.

Сталин. А Берлин взяла Красная Армия. (Смех.)

Черчилль. Я хочу закончить свое заявление… Я имею в виду следующие итальянские колонии: Итальянское Сомали, Эритрея, Киренаика и Триполи, которые мы завоевали одни в очень трудных условиях…

Теперь относительно заявления, сделанного Иденом в парламенте, в котором он сказал, что Италия потеряла свои колонии… Это не исключает обсуждения во время подготовки мирного договора с Италией, вопроса о том, не следует ли вернуть Италии часть ее бывших колоний. Я не поддерживаю такое предложение, но мы не возражаем против обсуждения… В настоящее время все эти колонии находятся в наших руках. Кто хочет их иметь? Если есть за этим столом претенденты на эти колонии, было бы хорошо, чтобы они высказались.

Трумэн. Нам они не нужны. Мы имеем у себя достаточное количество бедных итальянцев, которых нужно кормить.

Черчилль. Мы рассматривали вопрос о том, не подойдут ли некоторые из этих колоний для расселения евреев. Но мы считаем, что для евреев там не было бы удобно поселиться.

Конечно, мы имеем большие интересы на Средиземном море и всякое изменение статус-кво в этом районе потребовало бы от нас долгого и тщательного изучения.

Мы не вполне понимаем, чего хотят наши русские союзники».

После поражения Италии союзники договорились разделить поровну ее флот, а также лишить ее колоний. США не возражали, чтобы Триполитания (нынешняя Ливия) стала подмандатной территорией, управляемой СССР, — это было зафиксировано в переписке Громыко с Э. Стеттиниусом в июне 1945 года, то есть накануне конференции.

Кроме того, Советский Союз обозначил свои интересы в Турции (Проливы, возвращение городов Карс и Ардаган) и создание военных баз в Норвегии (острова Шпицберген и Медвежий), Дании (остров Борнхольм, где в тот момент стояли советские войска).

При этом Сталин понимал, что все это не уступят, но был предмет для дипломатического торга.

О вопросах репараций, обеспечения западной границы Польши, получения третьей части германского флота, неизбежности наказания для главных нацистских преступников он говорил откровенно и твердо.

Но не стоит думать, что он чувствовал себя всесильным. Это далеко не так. Например, ему пришлось уступить в требовании 30 процентов германского золотого запаса, который был захвачен союзниками. Правда, он за свой отказ выторговал увеличение репараций, но обмен был явно неравноценным. Не смог он добиться и пересмотра конвенции Монтрё, определявшей режим судоходства в Черноморских проливах, и устройства советской военной базы рядом с ними. Хотя Черчилль обещал Сталину поддержку в этом вопросе, союзники фактически провели его, записав в протокол как обязательное условие — согласование с турецким правительством.

Особый день в Потсдамской конференции — 21 июля. Именно тогда американцы получили развернутый доклад об испытании бомбы.

Вот как описала этот момент дочь президента — Маргарет Трумэн в объемистой книге, посвященной политической карьере своего отца: «В разгар этой сложной борьбы пришел подробный отчет об атомном взрыве на военно-воздушной базе Аламогордо… Это доложил президенту в 15 часов военный министр Стимсон. Отец пригласил к себе государственного секретаря Бирнса. Взволнованным голосом Стимсон прочел сообщение о взрыве, проведенном 16 июля 1945 г. Стимсон отметил в своем дневнике, что Трумэн был “сильно возбужден”, услышав подробности взрыва, и сказал, что “все это дает ему совершенно новое положение на конференции”… Это дало возможность моему отцу вести переговоры более смело и решительно… Сцена была расчищена для жесткого торга в Потсдаме».

Известие об успешном испытании атомной бомбы и о ее разрушительной силе окрылило Трумэна. Роберт Мэрфи записал в мемуарах: «Когда Трумэн председательствовал на четвертом пленарном заседании, мы заметили перемену в поведении президента. Он казался гораздо более уверенным в себе, более склонным к активному участию в дискуссии, к оспариванию некоторых заявлений Сталина. Было очевидно, что что-то случилось. Именно в тот день Трумэн выдвинул возражения против отделения восточных земель Германии и передачи их Польше».

Безусловно, Сталин был потрясен, хотя и не подал виду, когда Трумэн сообщил ему, что Америка располагает новой бомбой «исключительной силы». Значит, снова предстояла изматывающая гонка. Только-только Советский Союз мучительно набирал силу, как вдруг на него сваливается новая напасть! Опять надо было забыть о всяком покое и напрягать силы. «Иначе нас сомнут».

После этой новости Советский Союз бросил все силы на атомный проект, буквально оголяя гражданские отрасли промышленности и сельское хозяйство.

Еще одно важное решение было принято Сталиным в Потсдаме. Оно касалось создания новой мировой финансовой системы, в которой СССР должен был принимать полноправное участие.

В июне 1944 года представитель СССР подписал документы Бреттон-Вудской финансовой конференции (в том числе уставы Международного валютного фонда и Всемирного банка), детища Рузвельта, который хотел создать новую мировую финансовую систему. Американская инициатива привлечь СССР к созданию послевоенного финансово-экономического порядка имела все шансы завершиться геополитическим примирением с СССР В этом плане оба лидера могли договориться. Во всяком случае, Рузвельт считал вполне реальным движение Советского Союза по пути «демократического социализма».

Но в Потсдаме Сталин почувствовал, что из рузвельтовской идеи ничего не получится: Запад экономически задавит СССР.

В Потсдаме Трумэн переиначил идею своего предшественника (создать международную валютную систему как аналог коллективного Совета Безопасности ООН, где у СССР были бы реальные права) на сугубо американское управление международными финансами. Германское золото, которое бесцеремонно увели от советских претензий, объявив, что оно принадлежало оккупированным странам, а не Германии, должно было пойти на укрепление Международного валютного фонда, Всемирного банка и «международного доллара».

Созданные для реализации этого плана МВФ и ВБ должны были получить все «бесхозное» золото мира: «нацистское», «еврейское», свергнутых монархов Италии и Югославии, а также и «царское золото» (свыше трех тысяч тонн), отправленное Николаем II для закупки оружия в США, Англию и Францию, хотя к осени 1917 года Россия получила из заказанного объема всего на четверть стоимости отгруженного золота.

По решению Бреттон-Вудской конференции для ключевой мировой валюты, каковой стал доллар США, был установлен золотой стандарт: 35 долларов за тройскую унцию. В результате США получили валютную гегемонию, оттеснив своего ослабевшего конкурента — Великобританию. В середине XX века США принадлежало 70 процентов всего мирового запаса золота. Доллар стал базой валютных паритетов, преобладающим средством международных расчетов, валютных интервенций и резервных активов.

Советский Союз в МВФ входить отказался.

* * *

В Потсдаме позиции Громыко еще более укрепились, Сталин и Молотов оценили его по достоинству. Одна из встреч с ними, как вспоминал Андрей Андреевич, «врезалась в память». Она касалась вопроса о репарациях, в подготовке которого Громыко и посол СССР в Англии Гусев были заняты еще с Ялты.

Сталин, в частности, сказал:

«— Позиция Англии, да, по существу, и США по этому вопросу является несправедливой, аморальной. Так не ведут себя настоящие союзники.

Если бы США и Англия даже согласились на возмещение Советскому Союзу хотя бы части нанесенного ущерба, то все равно Советский Союз был бы обделен. И обделен потому, что с германской территории, оккупированной англо-американскими войсками, уже усиленно вывозится лучшее оборудование в США. Прежде всего это относится к оборудованию с соответствующей документацией из разного рода технических лабораторий, которых на территории Германии было довольно много. Позиция Англии и США по этому вопросу бесчестная. Не знаю, как отнесся бы Рузвельт к этому вопросу, если бы он был жив. Но что касается Трумэна, то по всему видно — понятие справедливости во всем этом важном деле ему незнакомо. Тем не менее вопрос о репарациях должен быть обсужден в Потсдаме. Он является принципиальным…

Из слов Сталина и всех участников данной встречи было видно, что надежды на благоприятный исход обсуждения в Потсдаме вопроса о германских репарациях нет. Но на обсуждение советская делегация все же нацеливалась, хотя чувствовалось, что оно, видимо, будет безрезультатным. Так впоследствии и получилось.

Затем в беседе Сталин затронул вопрос, который, собственно говоря, являлся основным на той встрече.

— Наши союзники сообщили нам, — сказал он, — что США являются обладателями нового оружия — атомного. Я разговаривал с Курчатовым сразу после того, как Трумэн сказал о том, что в США проведено успешное испытание нового оружия. Надо полагать, что в недалеком будущем мы также будем иметь такое оружие. Но факт его появления ко многому обязывает государства — обладателей этого оружия. Первый вопрос, который в связи с этим возникает, — должны ли страны, обладающие этим видом оружия, просто соревноваться в его производстве и стараться один другого обогнать? А может, они должны искать такое решение, которое означало бы запрещение производства и применения этого оружия? Сейчас трудно сказать, что это должно быть за соглашение между странами. Но ясно только одно, что оно должно разрешать использование атомной энергии только для мирных целей. Конечно, этого вопроса я с Курчатовым не касался. Это уже больше вопрос политики, чем техники и науки.

Мы с огромным интересом выслушали комментарий Сталина. Он бросал взгляд вперед. Фактически именно по этому вопросу на политической арене будет развертываться борьба со включением в нее Организации Объединенных Наций, которая в скором времени создаст специальную комиссию при Совете Безопасности. Комиссии будет поручено рассмотреть все политические аспекты проблемы и сделать все возможное для достижения договоренностей между государствами, которые будут располагать атомным оружием…

Как бы возвращаясь к этому вопросу, Сталин сказал:

— Наверно, Вашингтон и Лондон надеются, что мы не скоро сможем смастерить огромную бомбу. А они тем временем будут, пользуясь монополией США, а фактически Англии и США, навязывать нам свои планы как в вопросах оружия, так и в вопросах положения в Европе и в мире в целом. Нет, такого не будет!

Когда позже я взвешивал сказанное Сталиным на этой встрече, то неизменно приходил к выводу, что говорил он хотя и вроде бы между прочим, но так, что впоследствии сказанное им стало костяком нашей позиции по вопросу о ядерном оружии на долгие годы».

* * *

На конференции происходило немало острых споров по многим вопросам, но в целом в итоге дискуссий и обмена мнениями были приняты важные позитивные решения. Был учрежден Совет министров иностранных дел (СМИД); участники встречи согласовали политические и экономические принципы по обращению с Германией в начальный контрольный период; достигли договоренности о репарациях, о германском военно-морском и торговом флоте, о передаче Советскому Союзу города Кенигсберга и прилегающего к нему района, о предании суду военных преступников. Были согласованы заявления об Австрии, Польше, о заключении мирных договоров, приеме новых членов в Организацию Объединенных Наций, о подопечных территориях и т. д. В официальном сообщении об итогах встречи говорилось, что конференция «укрепила связи между тремя Правительствами и расширила рамки их сотрудничества и понимания». Было заявлено, что правительства и народы трех держав — участниц конференции «вместе с другими Объединенными Нациями обеспечат создание справедливого и прочного мира».

6 и 9 августа были подвергнуты атомной бомбардировке японские города Хиросима и Нагасаки, предпринятой США для устрашения противника. СССР 8 августа объявил войну Японии. 10 августа Токио объявил о готовности капитулировать, 14 августа — о безоговорочной капитуляции. (Безоговорочная капитуляция юридически означает уничтожение всех прежних государственных институтов, прекращение всех прежних международных договоров и т. д. Поэтому попытки пересмотреть итоги Второй мировой войны со ссылками на довоенные соглашения, в том числе и по территориальным вопросам, юридически безосновательны.) 15 августа Япония подписала перемирие с США, Англией, Китаем. В это время части Красной армии продолжали военные действия, чтобы обеспечить занятие Ляодунского полуострова, где размещались Порт-Артур и порт Дальний, Южный Сахалин и Курильские острова.

На этом фоне выделяется один эпизод сотрудничества СССР и США. 11 августа в 2 часа ночи английского посла Кларка-Керра и американского — Гарримана пригласили к Молотову. Советский министр сообщил им, что согласен с предложением США относительно демократизации Японии после окончания войны, и высказал мнение, чтобы у союзников было два верховных главнокомандующих — генерал Макартур и маршал Василевский. На это Гарриман твердо ответил, что США воюют с Японией четыре года, а СССР — два дня и что верховным будет только американец.

Американцы не собирались допускать союзника в Японию. Ранее согласованный с американцами советский десант на Хоккайдо был в последний момент ими отменен, хотя в Москве уже планировали включить этот остров в свою зону оккупации. Возражение Гарримана против совместного с разделением на зоны управления (по примеру Германии) побежденной Японией показало Сталину, что Трумэн начал реализовьтвать не осуществленную в войне с немцами тенденцию: максимально отодвинуть Советский Союз от победных завоеваний.

11 августа, в день встречи Молотова с Гарриманом, Трумэн распорядился сразу же после капитуляции Японии занять порт Дальний. Впрочем, когда американские морские пехотинцы добрались до Дальнего, они увидели там советских солдат.

Вскоре Трумэн в категоричной форме потребовал от Сталина предоставить право базирования американских ВВС на Курильских островах. Наш герой был возмущен. Он ответил, что так разговаривают с побежденной страной, но Советский Союз не побежден.