Перемены в НКИД и Громыко
Одновременно с европейскими заботами СССР на Дальнем Востоке возник вооруженный конфликт с Японией у озера Хасан (29 июля — 11 августа 1938 года; намек на угрозу для СССР войны на два фронта), который завершился победой советской стороны.
Выступая на открывшемся 10 марта 1939 года XVIII съезде партии с отчетным докладом ЦК, Сталин сказал: «Уже второй год идет новая империалистическая война, разыгравшаяся на огромной территории от Шанхая до Гибралтара и захватившая более 500 миллионов населения. Насильственно перекраивается карта Европы, Африки, Азии. Потрясена в корне вся система построенного так называемого мирного режима».
События нарастали. 15 марта 1939 года Германия ввела свои войска в Прагу. 21 марта Берлин потребовал у Варшавы Гданьск (Данциг), отошедший ей по Версальскому договору. 22 марта немцы оккупировали литовский порт Мемель (Клайпеду) и с моря угрожали Данцигу. В конце марта в Балтийском море прошли маневры германского флота. Обеспокоенная Москва предложила Финляндии обмен пяти Аландских островов на обширную лесную зону вдоль карельской границы, чтобы обеспечить себе контроль морских рубежей на ленинградском направлении. Финны отказались.
23 марта Германия вынудила Румынию подписать соглашение, которое гарантировало ей (и ее танковым дивизиям) получение нефти. 7 апреля Италия захватила Албанию.
23 марта Генеральный штаб РККА направил во все военные округа директиву о порядке усиления и развертывания войск в зависимости от состояния международной обстановки.
* * *
В этой обстановке надломленного мира СССР не имел ни одного союзника, но в действиях англичан вдруг произошла перемена, они словно очнулись. Усиление немцев и итальянцев в Средиземноморье заставило вспомнить о необходимости защищать свои интересы на нефтеносном Ближнем Востоке, куда теперь Берлин и Рим явно устремили свои стратегические взгляды.
Но, как ни странно это звучит, именно эти обстоятельства радикально повлияли на судьбу Андрея Андреевича. Его можно назвать «сыном Мюнхена» или, если это кому-то не нравится, «мобилизованным на Вторую мировую войну», что в общем одно и то же.
«В начале 1939 года меня пригласили в комиссию ЦК партии, подбиравшую из числа коммунистов новых работников, которые могли бы быть направлены на внешнеполитическую, дипломатическую работу». Председательствовали в комиссии В. М. Молотов, председатель Совнаркома и вскоре нарком иностранных дел, и Г М. Маленков, секретарь ЦК партии и заведующий Управлением кадров ЦК. Громыко им понравился. Особое впечатление произвело то, что он владел английским языком и свободно читал англоязычных авторов.
В связи с радикальными изменениями в политике Кремля и переориентации на сотрудничество с Германией в советском дипломатическом ведомстве происходили кадровые перестановки.
3 мая 1939 года одновременно с назначением Громыко В.М. Молотов сменил М.М. Литвинова (Макс Баллах) на посту наркома иностранных дел. Литвинов принадлежал к «старым большевикам», ориентировался на США и Англию и поэтому в новых обстоятельствах был неприемлем. Часто в качестве одной из причин указывают на еврейское происхождение Литвинова, которое якобы могло служить препятствием для отношений с Германией. Однако в НКИД осталось немало евреев, в том числе на высших должностях, поэтому обстоятельства отставки надо усматривать именно в политическом направлении. НКВД арестовал некоторых заместителей наркома и заведующих отделами Наркомата (разумеется, не для ублажения Гитлера), однако Литвинова не тронули, он был переведен на должность заместителя наркома. «Литвинов не обеспечил проведение партийной линии в наркомате в вопросе о подборе и воспитании кадров, НКИД не был вполне большевистским, т. к. товарищ Литвинов держался за ряд чуждых и враждебных партии и Советскому государству людей», — говорил Молотов. Добавим и то, о чем потом говорил в мемуарах Громыко: «Должен подтвердить справедливость того, что Молотов оказывал на Сталина заметное влияние».
Перемены в НКИД идейно чем-то походили на изменения в российском МИД, когда министра К. В. Нессельроде сменил А. М. Горчаков.
Это произошло после поражения в России в Крымской войне (1853—1856), во время которой Россия пыталась укрепить свои позиции на Ближнем Востоке для экономически обусловленной потребности выйти на восточные рынки. (В связи с промышленной революцией в Европе, в результате которой российская экономика стала терять внешние рынки, требовалось найти новые.)
Война произошла в результате внешнеполитической ошибки Нессельроде, сделавшего неверный прогноз реакции ведущих европейских стран на возможную войну России против Турции. На стороне Турции тогда выступили Англия и Франция, а Австрия, которую русские спасли от революции 1849 года, не объявив России войны, помогала западным державам и пыталась привлечь на свою сторону Пруссию. Горчаков был послом в Вене и сделал все, чтобы Пруссия осталась нейтральной. В декабре 1854 года послы всех воюющих держав и Австрии собрались на конференцию, где Россию представлял Горчаков. Чтобы смягчить жесткие требования держав, он начал тайные переговоры с графом Морни, доверенным лицом Наполеона III.
И здесь разыгралась драма, достаточно часто встречающаяся в истории отечественной дипломатии. Узнав о переговорах Горчакова, австрийцы напрямую обратились в Петербург к Александру II, не знавшему тонкостей переговоров, и добились от него принятия своих условий, так называемых «пяти пунктов». (Кстати, Громыко очень настороженно относился ко всякого рода «тайным каналам».) Горчаков был уверен, что без вмешательства царя переговоры с Францией позволили бы заключить мир на более выгодных условиях. На Парижском конгрессе, завершившем свою работу 18 (30) марта 1856 года, Россия подписала договор, зафиксировавший ее поражение. Самым тяжелым условием Парижского мира была статья о нейтрализации Черного моря — России запрещалось иметь там военный флот и строить прибрежные оборонительные сооружения.
После поражения в Крымской войне началось для России новое время, наиболее рельефно запечатленное в Великих реформах Александра II и освобождении крестьян, Министерство иностранных дел возглавил Горчаков. Новое направление внешней политики было обосновано министром в докладе Александру II и изложено в циркуляре от 21 августа 1856 года. В нем подчеркивалось желание российского правительства посвятить «преимущественную заботливость» внутренним делам, распространяя свою деятельность за пределы империи, «лишь когда того безусловно потребуют положительные пользы России». Тогда Горчаков произнес свою знаменитую фразу: «Говорят, Россия сердится. Нет, Россия не сердится, а сосредоточивается». Сам Горчаков в отчете о работе министерства за 1856 год объяснял это так: «Россия мысленно сосредоточивалась не из чувства задетого самолюбия, а с осознанием силы и своих подлинных интересов. Однако она не отказывалась ни от попечения о своем достоинстве, ни от ранга, принадлежавшего ей среди великих держав Европы». Более того, новая политика рационального расходования сил не исключала новых союзов, но только тогда, когда «собственные национальные интересы этого не предпишут». Этот принцип отныне касался и Священного союза, доселе непоколебимого приоритета в министерстве Нессельроде. Горчаков первым в своих депешах стал употреблять выражение: «государь и Россия». «До меня, — говорил Горчаков, — для Европы не существовало другого понятия по отношению к нашему Отечеству, как только “император”. Мы знаем только одного царя, говорил мой предместник: нам дела нет до России».
Данная аналогия, несмотря на ее условность, иллюстрирует и новую обстановку в советском НКИД: Литвинов — как Нессельроде, Молотов — как Горчаков.
В мае 1939 года одновременно со сменой руководства НКИД Громыко стал заведующим Отделом американских стран комиссариата. Почему сразу так высоко? Репрессии вычистили старые кадры? Разумеется, так. Процесс смены элит шел повсеместно. На руководящие посты выдвигались получившие образование в советских вузах молодые специалисты, среди которых были будущие руководители государства: Леонид Брежнев, Алексей Косыгин, Дмитрий Устинов, Николай Вознесенский, Николай Байбаков, многие руководители наркоматов и заводов. Громыко стал одним из них. Если бы он оказался неумелым или тупым, никто даже и не узнал бы о его существовании и прозябал бы наш герой где-нибудь в далекой провинции.
В преддверии большой войны Кремль искал оптимальный кадровый состав, который должен был соответствовать общей ситуации в советской элите: в 1937 году 80—93 процента руководящих постов в партии занимали люди, вступившие в РКП(б) после 1924 года, то есть «советский человек» давно вытеснил «имперского».
Что же касается взаимоотношений нового наркома и Андрея Андреевича, то, по свидетельству помощника Л.И. Брежнева по внешнеполитическим делам Александрова-Агентова, они сложились хорошо. «С подчиненными… Молотов бывал груб и резок, хотя в общем по-своему справедлив. Больше всего ненавидел подхалимство. Импонирующих ему работников выделял со свойственной ему суховатой сдержанностью. Один из его помощников как-то сказал мне: “Ты знаешь, Вячеслав Михайлович нередко разносит в пух и прах за какие-нибудь ошибки докладывающих ему заведующих отделами и даже своих заместителей, но я ни разу не слышал, чтобы он повысил голос на Громыко. Самое большое, если скажет: “А вот как товарищ Громыко мог такое пропустить, я не понимаю”. Видимо, тут было какое-то созвучие характеров».
Вспоминая Первую мировую войну
Приближалось повторение, точнее — продолжение Первой мировой войны. Англия ввела воинскую повинность, дала Польше, Румынии и Греции гарантии защиты в случае нападения Германии. При этом английские дипломаты делали отчаянную попытку сберечь свою страну от войны: рекомендовали полякам вернуть Данциг немцам и предлагали Берлину огромные кредиты до миллиарда фунтов стерлингов ради того, чтобы Гитлер «повернулся лицом к Востоку».
Как вспоминал Павел Судоплатов, обстановка в самой Германии была двойственной: руководство вермахта было категорически против войны на два фронта; к тому же британское правительство рассматривало возможность тайного соглашения с Гитлером «для оказания ему поддержки в военной конфронтации с Советским Союзом».
Москва оказалась перед сложнейшей проблемой.
Ее требовалось разрешить во что бы то ни стало.
«Стратегической целью советского руководства было избежать любой ценой войны на два фронта — на Дальнем Востоке и в Европе. Такая линия дипломатических отношений, не привязанная к идеологическим соображениям, установилась еще с 20-х годов, когда Советский Союз осуществлял экономическое сотрудничество и поддерживал нормальные отношения с Италией после прихода к власти в 1922 году фашистского режима Бенито Муссолини. Кремлевское руководство было готово к компромиссам с любым режимом при условии, что это гарантировало стабильность Советскому Союзу. Для Сталина и его окружения воплощение в жизнь их геополитических устремлений преобразовать Советский Союз в мощнейшую державу мира всегда было приоритетом» (Судоплатов П.А. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930—1950 годы. М., 2001. С. 146).
Только поняв эту государственную задачу, практически не отличающуюся от геополитических установок дипломатии Российской империи, можно разобраться в тех хитросплетениях.
14 апреля нарком иностранных дел Литвинов предпринял последнюю попытку вернуться к идее коллективной безопасности и предложил Лондону и Парижу начать переговоры о заключении пакта о взаимопомощи против агрессии в Европе.
В тот же день советское посольство обратилось в МИД Германии с предложением начать переговоры об улучшении советско-германских отношений.
17 апреля 1939 года СССР предложил Англии и Франции заключить трехсторонний договор о взаимопомощи, военные гарантии которого охватывали бы Восточную Европу от Балтики до Черного моря. Ответ был отрицательным.
В начале мая Молотов сменил Литвинова.
Тогда последовало еще одно предложение. В проекте соглашения Великобритании, Франции и СССР, врученном наркомом иностранных дел СССР В. М. Молотовым послам Великобритании и Франции 2 июня 1939 года, прямо говорилось, что в случае агрессии «европейской державы» против «Бельгии, Греции, Турции, Румынии, Польши, Латвии, Эстонии, Финляндии» Великобритания, Франция и СССР «обязываются защищать эти страны».
Черчилль, предвидевший неизбежную войну Англии с немцами, так прокомментировал создавшееся положение: «Нужно не только согласиться на полное сотрудничество России, но и включить в союз три прибалтийских государства — Литву, Латвию и Эстонию. Этим трем государствам с воинственными народами, которые располагают совместно армиями, насчитывающими, вероятно, двадцать дивизий мужественных солдат, абсолютно необходима дружественная Россия, которая дала бы им оружие и оказала другую помощь.
Нет никакой возможности удержать Восточный фронт против нацистской агрессии без активного содействия России. Россия глубоко заинтересована в том, чтобы помешать замыслам Гитлера в Восточной Европе. Пока еще возможно сплотить все государства и народы от Балтики до Черного моря в единый прочный фронт против преступления или вторжения. Если подобный фронт был бы создан со всей искренностью при помощи решительных и действенных военных соглашений, то, в сочетании с мощью западных держав, он мог бы противопоставить Гитлеру, Герингу, Гиммлеру, Риббентропу, Геббельсу и компании такие силы, которым германский народ не захочет бросить вызов».
Все же, вступив по настоянию Франции в переговоры с Советским Союзом о взаимной защите от агрессии, англичане не продемонстрировали желания, чтобы они закончились результативно. Они хотели использовать факт переговоров для оказания воздействия на Берлин. К тому же Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия не собирались пропускать советские войска в Западную Европу, без чего антигитлеровский договор оказывался пустышкой.
С конца мая германский Генеральный штаб стал разрабатывать план нападения на Польшу. Переговоры английских и французских генералов в Москве сильно беспокоили Берлин, и Гитлер вопреки ожиданиям Лондона решил перед польской операцией обезопасить себя со стороны СССР, чтобы не повторилась блокада времен Первой мировой войны.
Так возникла идея, вскоре получившая воплощение в советско-германском договоре (пакт Молотова — Риббентропа). Особым секретным протоколом были определены зоны интересов обоих государств. К советской были отнесены Восточная Польша (Западная Украина и Западная Белоруссия), Бессарабия, Финляндия, Эстония, Латвия.
Это был советский контр-Мюнхен, потрясший Запад.
«В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем, чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. В умах русских каленым железом запечатлелись катастрофы, которые потерпели их армии в 1914 году, когда они бросились в наступление на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время первой войны. Им нужно было силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной».
Эта оценка будущего участника антигитлеровской «Большой тройки» (Рузвельт — Сталин — Черчилль) показывает глубокий раскол в западной картине мира после Мюнхена.
Секретные протоколы не были изобретением Москвы и Берлина. В 1935 году был подписан секретный итало-франко-английский (после чего Италия смогла захватить Абиссинию), в 1939 году — англо-польский, в котором оговаривались сферы влияния. Подписав с Германией протоколы, СССР ограничивал продвижение германских войск к советским границам.
Последней попыткой Лондона мирными средствами удержать Гитлера от нападения было подтверждение 25 августа гарантий защиты Польши, что было не более чем военно-дипломатическим блефом.
1 сентября 1939 года Германия все же напала на Польшу, началась мировая война.
Немцы применили ошеломляющую тактику ведения боевых действий: массированными авиационными ударами разгромлены польские аэродромы вместе с самолетами, а полученное господство в воздухе поддержано прорывами танковых дивизий на большую глубину с обходами узлов сопротивления, которые оставлялись наступающей пехоте. За восемь дней немецкие танки вышли к Варшаве.
3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии, но военных действий фактически не вели. Немцы назвали ее «сидячей войной».
17 октября после взятия немцами Варшавы советские войска заняли территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, населенную преимущественно украинцами и белорусами, которую СССР утратил в ходе советско-польской войны 1920 года. Теперь войска СССР и Германии сошлись вплотную.