Выборы «лесного человека» в Государственную думу. — Русские помещики и крестьяне заключают союз против поляков

Депутатом Шульгин стал отчасти случайно, отчасти закономерно. На самом деле, как следует из теории А. Тойнби, Шульгин просто ответил на вызов, примерно так же, как черносотенцы ответили на революцию, то есть он изначально находился в состоянии готовности.

О предвыборной кампании Шульгин поведал в своей книге «Годы». Из повествования видно, что уже в 29 лет он был политическим воином.

Выборы во Вторую Государственную думу стали рубежом в его судьбе. Если выборы в Первую завершились на Волыни полным доминированием поляков, то сейчас русские помещики, преодолевая свою привычную нерасположенность к активности вне родного поместья, ввязались в настоящую драку.

На предварительном совещании в уездном Остроге поляки демонстрировали свое превосходство. Избранный председателем собрания седовласый породистый помещик Могильницкий начал свое выступление так: «После сорокалетнего невыносимого гнета…»

Видимо, предполагал, что проглотят. Но неожиданно получил отпор. И от кого? От юного Шульгина!

«Здесь было сказано: „сорокалетний невыносимый гнет“. Чей гнет? Русской власти. Кого она угнетает? Польских помещиков. Однако это сорокалетнее угнетение не очень на угнетаемых отражается. Когда проезжаешь мимо красивых и уютных усадеб, получаешь впечатление, что польские помещики живут недурно. Кроме того, слова, здесь сказанные, о невыносимом гнете — это речь свободных людей. А гнет унижает, пригибает. Угнетаемые молчат.

Поэтому если мы желаем до чего-нибудь договориться, то нельзя начинать нашу беседу о невыносимом сорокалетием гнете. Этот „невыносимый“ гнет еще можно как-нибудь снести, принимая во внимание, что на нас сегодня надвигается. Из этой черной тучи скоро грянет гром, и новый гнет раздавит нас новыми методами угнетения, то есть отнимет от нас все наше достояние и развеет пепел сожженных наших жилищ».

Шульгин, можно сказать, предупредил. Что следует из этой реплики?

Молодой русский «оккупант», нимало не стесняясь, напомнил о классовой солидарности. Никаких вам «неудобно», «неинтеллигентно». Это речь имперского представителя в удаленной от Рима провинции.

Шульгин: «Поощренные относительным успехом своим в первой Думе, где польское коло насчитывало около сорока депутатов, польские помещики замыслили провести во вторую Государственную Думу гораздо больше своих представителей. После роспуска первой Государственной Думы в Варшаве собрался съезд. На него явились представители от всех губерний, где имеются поляки, то есть от всей Западной России, Литвы и Царства Польского. На съезде было постановлено: попытаться довести число депутатов поляков во второй Государственной Думе до максимального предела, с таким расчетом, чтобы польское коло составило сто человек. Для этой цели везде, где поляки будут выбирать совместно с русскими, последних в Думу не пропускать.

Свое решение, неизвестно для чего, поляки распечатали в газетах. Это было, как говорится, „немножко множко“ и вызвало отпор.

Спящие русские помещики проснулись. Инициативу взяли подоляне. Они созвали в Киеве съезд русских землевладельцев Юго-Западного края, то есть губерний: Киевской, Подольской и Волынской. Это было в октябре 1906 года. Приглашались все, но приехало не так много, человек полтораста, если память мне не изменяет. Чтобы дать понятие о продолжающейся спячке, можно сказать следующее.

В Юго-Западном крае примерно сорок уездов. Значит, грубо говоря, три-четыре человека приехали от уезда. А сколько в каждом уезде было помещиков, которые могли явиться?

Не знаю, но много. В нашем Острожском уезде было более пятидесяти человек, которые по спискам имели право участвовать в избирательном собрании уезда. Из них в Киев приехали двое: Сенкевич и я.

Двое! Значит, из пятидесяти проснулось только четыре процента. К этому нелишне прибавить, что с Ефимом Арсеньевичем Сенкевичем я познакомился на этом съезде, хотя от моего имения Курганы до его имения Лисичье всего пятнадцать верст, то есть час езды в хорошую погоду. Остальных помещиков, участников съезда, я тоже не знал никого. Это показывает, в каком разобщении мы жили».

Теперь предстояло преодолеть разобщенность. И на Шульгина пал этот жребий. Почему на него?

Он уже был человеком XX века, а не героем прошлого, как большинство его русских и польских коллег.

«Я не имел никакого влечения к политике, хотя и вырос в политической семье. Меня притягивала история Волыни. Это выразилось в том, что я начал писать исторический роман из жизни XVI века под заглавием „Приключения князя Воронецкого“»…

Кстати, герой этого романа тоже воевал с поляками.

В журнале «Исторический вестник» (1914. Май. Т. 136. С. 713) была опубликована хвалебная рецензия на это произведение: «…чем-то совершенно необычайным, светлым и поэтичным веет со страниц романа В. В. Шульгина. Это — horribile dictu! (страшно сказать) — роман исторический из истории Юго-Западного края XVI века, напоминающий несколько по своей фактуре романы Сенкевича и посвященный описанию борьбы южнорусского элемента с польскими завоевателями. Роман написан с большим знанием истории Юго-Западного края, и нам думается, что историческою подоплекою своего произведения автор обязан своему соименнику — историку В. Шульгину, профессору киевского университета, основателю газеты „Киевлянин“ и знатоку судеб Юго-Западного края. Роман этот принадлежит к типу романов de cape et d’ре, описывает приключения обедневшего потомка знатного южнорусского рода, ведущего свое родословие от Владимира Красное Солнышко. Получив образование в Западной Европе в итальянском и парижском университетах, юный князь по дороге домой к отцу попадает в гущу столкновений между иерархом русской православной церкви и неистовствующими насильниками поляками…

Роман написан с теплым поэтическим чувством, очень талантливо и с большим знанием истории, быта, эпохи и даже ее языка, на котором излагается переписка между действующими лицами. В. Ш.»[57]Цит. по: Шульгин В. В. Тени… С. 581.
.

Что же предстояло совершить нашему герою в противоборстве с реальными оппонентами?

Получив списки выборщиков и карту уезда, он вместе с Сенкевичем занялся «сборкой» разрозненных землевладельцев, имевших право участвовать в выборах. Те, кто владел 200 десятинами земли и выше, были «цензовиками», обладали полновесным голосом, а те, у кого было меньше, могли кооперироваться, выбирать уполномоченного и только так получать искомое право. Однако собрать всех вместе, ибо лишь вместе можно было победить поляков, было крайне трудно.

«В списках избирателей сказывалось, сколько каждый имеет земли. Проделав утомительную арифметику по сложению этих клочков, мы узнали, что у всех „мелких“ (для простоты так их называли) в совокупности имеется свыше шестнадцати тысяч десятин. Разделив сию цифру на двести, мы сделали потрясающее открытие: если мелкие используют всю свою землю, то их уполномоченные явятся в Острожское губернское избирательное собрание в числе восьмидесяти человек. Восемьдесят! Это обозначало, что в этом случае не цензовики будут хозяевами выборов, а уполномоченные».

То есть русские могли получить решающий перевес.

Кроме того, небольшими участками земли владели православные священники (свыше ста приходов!) и чешские колонисты. Они стали важным резервом в шульгинском плане предвыборной кампании.

Не только резервом, но и системообразующим фактором.

«Я написал и послал свыше ста открыток одинакового содержания: „В Вашем приходе, уважаемый отец такой-то, проживают такие-то лица. Им надлежит прибыть на выборы в Государственную Думу туда-то тогда-то. Предвыборный комитет просит Вас напомнить им об этом их долге в ближайший к выборам праздничный день, после службы“.

Эти невинные открытки и решили дело по существу».

Итак, соединились — организационный талант Шульгина, пробудившееся национальное чувство русских помещиков, пропагандистские усилия священников, здравомыслие крестьян.

Победа?

Не тут-то было. Паны применили военную хитрость, на уездном собрании подтолкнули Шульгина объяснять выборное законодательство, а в результате подали кассационную жалобу, обвинив его в неуместной и незаконной пропаганде.

«И губернатор кассировал выборы и назначил новые. Срок для новых выборов был указан очень краткий. Обычным казенным путем, то есть через публикацию, было невозможно довести до сведения выборщиков, что им надо ехать в Острог вторично. И этот срок и не мог быть более долгим, так как в таком случае острожане не попали бы в Житомир к 6 февраля».

После этого Шульгину надо было придумать что-то новое.

Новое было рядом, его возможности надо было просто осознать. Это телеграф!

«Каждый телеграфный пункт обслуживался, между прочим, мальчишками из села. Эти юные вестники пешком во всякую погоду днем и ночью доставляли телеграммы во всякое село или имение. Они назывались „нарочные“ и получали плату десять копеек с версты, которую платил отправитель телеграммы, означив в адресе: туда-то нарочным, тому-то. Получатель, если хотел, давал мальчику на чай, деньги тогда были дорогие. Мальчик, доставивший двадцать пять телеграмм на среднее расстояние в десять верст, мог за двадцать пять рублей купить себе хорошую лошадку. Это не принял в расчет Витольд Еловицкий. Я послал около восьмидесяти телеграмм, что мне стоило около двухсот рублей. От этого я не разорился, а мальчишки побежали марафонским бегом во все концы уезда. Результаты?

Все уполномоченные, числом шестьдесят, явились как один. Телеграмму! Шуточное ли дело! Для некоторых из них это была первая телеграмма в их жизни, а может быть, и последняя.

Явились и девятнадцать помещиков. Выборы состоялись снова, и пятьдесят пять поляков были вновь положены на обе лопатки.

Это была победа вроде тех, что одерживал Богдан Хмельницкий, но мы не призывали на помощь татар. Как! А чехи? Да, за татар у нас были чехи. Но ведь они — братья-славяне».

Бесспорно, промышленная революция с ее телеграфом поможет преодолеть хитрость конкурентов. И 200 рублей, потраченные Шульгиным из собственного кармана, тоже впечатляют. Но при чем тут Богдан Хмельницкий? Значит, при том. Не остыла кровь… Одни подданные русского императора против других его подданных. Это бесспорный факт.

Результаты голосования в губернском Житомире не были неожиданными.

После трудного разговора с крестьянами, которые соглашались отдать помещикам только три думских мандата, а не четыре, как те хотели, результаты выборов окончательно определились. Шульгина избрали депутатом Государственной думы второго созыва.

«И кончилось. Крышка гроба захлопнулась. Я был заживо погребен навсегда. Там я лежал — политик, политику ненавидящий.

В соборе архиепископ Антоний отслужил торжественный молебен. Райские звуки струил хор, но мне молебен казался панихидой. 6 (19) февраля 1907 года я похоронил свою свободу»[58]Шульгин В. В. Последний очевидец. М., 2002. С. 32–59.
.

Интересная история — может быть, лучшее, что написано о выборах. И роль Церкви прекрасно видна… Но что-то здесь тревожит. Что именно? Твердость и неуступчивость крестьян. «Действительно, это была победа, в которую и верить было трудно».

Поведав эту историю, Шульгин замечает: «Идея национального единства, поддержанная Церковью, одержала верх».

Мы же подчеркнем то, что отметил помимо своего желания и Василий Витальевич, — Российское государство в целом было далеко не так едино, как казалось.

Дополнительным обстоятельством шульгинской кампании являлось отрицательное отношение евреев к мобилизационному стремлению русских, то есть еврейское население выступило на стороне поляков. Это вполне объяснимо, так как ни поляки, ни евреи не хотели ассимилироваться и сохраняли свои национальные структуры и способность к самоорганизации.

У русских такой способностью обладали два института — государь и крестьянская община. Но самодержец являлся не только русским царем, но и российским императором, а значит, был сильно ограничен в чисто национальных устремлениях; община же разрушалась под воздействием реформ.

Этот процесс понимали немногие, но чувствовали почти все.

Неустойчивость обстановки в империи отражена в воспоминаниях П. Н. Милюкова: «Далеко было то время (Первой Думы), когда в Центральном комитете партии Народной свободы участвовали такие видные представители народностей России, как А. Р. Ледницкий (поляк), Я. Чаксте (будущий президент Латвийской республики), Я. Я. Теннисон (будущий премьер эстонского правительства), М. С. Аджемов (армянин), М. М. Топчибашев (председатель азербайджанского правительства), И. Я. Шраг (украинский деятель) и др. Теперь представители национальных интеллигенций, лишенные значительной части мандатов в Третьей Думе, перебрались за границу и организовали там пропаганду против России — „тюрьмы народов“…»[59]Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 325.