Корниловский мятеж. — Временное правительство сдается Советам. — Шульгин записывается в Добровольческую армию. — Создание разведывательной сети «Азбука»
О надвигающемся мятеже Керенский знал, но, пожалуй, как и бывший царь, не мог ничего сделать, ибо был заинтересован в военном разгроме Советов. Он вспоминал, что его предупреждали даже члены императорской семьи: «Великий князь Николай Михайлович… часто навещал меня по ночам в Зимнем дворце и сообщал о том, что происходит в гвардейских полках и высшем обществе, никогда, даже случайно, не упомянув ни одного имени. „Эти умники, — сказал он как-то, имея в виду гвардейских офицеров, замешанных в заговоре, — абсолютно не способны понять, что вы (т. е. Временное правительство) — последний оплот порядка и цивилизации. Они стремятся разрушить его, и когда в этом преуспеют, все, что осталось, будет сметено неконтролируемой толпой“»[340]Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 230.
.
Словом, великий князь, подобно начальнику Петроградского охранного отделения Глобачеву, предупреждал…
Шульгин в Корниловском выступлении не участвовал, ибо присланная ему в Киев телеграмма из Ставки с предложением срочно приехать попала не ему в руки, а в городской Комитет спасения революции. В результате его арестовали и через сутки выпустили, оставив под домашним арестом. Разумеется, чужому человеку заговорщики вызовов не присылают. Возможно, ему в случае победы генералов было суждено стать одним из министров.
Обер-прокурор Святейшего синода В. Н. Львов рассказывал, что в июне 1917 года его пригласили на встречу с Шульгиным и полковником Новосильцевым, председателем центрального комитета Союза офицеров при Ставке, которые предупредили его о готовящемся перевороте. (Керенский, приведя эту информацию в своей книге «Россия на историческом переломе», сослался на публикацию в русской парижской газете «Последние новости» от 27 ноября 1920 года.)
Кроме того, Керенский свидетельствовал, что заговор поддержал британский посол Бьюкенен:
«В среду 23 августа (5 сентября) 1917 года посольство посетил А. И. Путилов и сообщил о готовящемся перевороте Корнилова, просил поддержки…
28 августа, когда войска генерала Крымова стремительно приближались к Петрограду, Корнилов направил в генеральный штаб 7-й армии Юго-Западного фронта следующее распоряжение: „Срочно отдайте приказ командиру Британского бронедивизиона перебросить все военные машины, включая ‘Фиаты’, вместе с офицерами и экипажами в район Бровар в распоряжение капитан-лейтенанта Соумса. Перебросьте также машины в район Дубровки“»[341]Там же. С. 239, 240.
.
Кроме директора Русско-Азиатского банка А. И. Путилова заговор поддержали влиятельные в банковском мире люди — П. П. Рябушинский, С. Н. Третьяков, сын министра финансов Александра III А. И. Вышнеградский и сам А. И. Гучков; они передали генералу Корнилову четыре миллиона рублей.
Напомним, что крупнейшие российские банки контролировались из-за рубежа и, в частности, Русско-Азиатский — французами[342]Гиндин И. Ф. Банки и экономическая политика в России (XIX — начало XX в.). М.,1997. С. 155.
.
Этот банк имел сильные позиции в железнодорожном строительстве и машиностроении, судостроении, военной промышленности, нефтедобыче, угольной промышленности, металлургии; «немецкие» банки — в машиностроении, электропромышленности, металлургии, железнодорожном машиностроении, судостроении.
Существует прямая связь с началом Корниловского выступления и сильным ростом российских активов на Петроградской бирже.
Надо сказать, что «заговор» был организован крайне неудачно. (Напрашивается сравнение с антигорбачевским выступлением советских генералов в августе 1991 года — ГКЧП.)
Начался Корниловский «заговор» с того, что 20 августа Керенский, по докладу комиссара Временного правительства при Ставке Б. В. Савинкова (бывший эсер-террорист), согласился на «…объявление Петрограда и его окрестностей на военном положении и на прибытие в Петроград военного корпуса для реального осуществления этого положения, т. е. для борьбы с большевиками».
И что здесь похоже на «заговор»?
Читаем у Деникина: «Наконец, в двадцатых числах обстановка несколько более разъяснилась. Приехал ко мне в Бердичев офицер и вручил собственноручное письмо Корнилова, в котором мне предлагалось выслушать личный доклад офицера. Он доложил: В конце августа, по достоверным сведениям, в Петрограде произойдет восстание большевиков. К этому времени к столице будет подведен 3-й конный корпус во главе с Крымовым, который подавит большевистское восстание и заодно покончит с Советами.
Одновременно в Петрограде будет объявлено военное положение и опубликованы законы, вытекающие из „корниловской программы“. Вас Верховный главнокомандующий просит только командировать в Ставку несколько десятков надежных офицеров — официально „для изучения бомбометного и минометного дела“; фактически они будут отправлены в Петроград, в офицерский отряд.
В дальнейшем разговоре он передавал различные новости Ставки, рисуя настроение ее в бодрых тонах. Передавал, между прочим, слухи о предстоящих новых назначениях командующих войсками в Киев, Одессу, Москву, о предположенном новом составе правительства, среди которого назывались имена и нынешних министров, и совершенно неизвестные мне. Во всем этом вопросе была несколько неясна роль Временного правительства, и в частности Керенского. Решился он на крутой поворот военной политики, уйдет или будет сметен событиями, ход и последствия которых, при создавшихся условиях, не могут предрешить ни чистая логика, ни прозорливый разум»[343]Деникин А. И. Указ. соч. С. 464–465.
.
Принявший командование 3-м конным корпусом генерал П. Н. Краснов понимал шаткость позиций послефевральской элиты, но считал, что иного выхода не было: «А между тем мы знали, что Корнилов считался революционером, что Крымов, которого почему-то считали монархистом и реакционером, играл какую-то таинственную роль в отречении государя-императора и дружил с Гучковым. Мы все так жаждали возрождения армии и надежды на победу, что готовы были тогда идти с кем угодно, лишь бы выздоровела наша горячо любимая армия.
Спасти армию! Спасти какою угодно ценою. Не только ценою жизни, но и ценою своих убеждений — вот что руководило нами тогда и заставляло верить Корнилову и Крымову»[344]Краснов П. Н. На внутреннем фронте. Л., 1927. С. 43.
.
Вот в чем было дело: генералы понимали, что военное выступление направлено не только против Совета, но и в принципе против Февраля.
Впоследствии А. И. Гучков, указывая на связь Корнилова с Керенским, недоговаривал — за свержением Совета непременно наступила бы очередь Временного правительства.
«Корнилов неоднократно указывал ему, А. И., что он, А. И., как „буржуй“, не может рассчитывать увлечь за собой войска. Напротив, по его мнению, Керенский, который представлялся им своим человеком, мог бы это сделать. И свое выступление Корнилов рассматривал как coup d’Etat [государственный переворот], который должен был быть произведен под флагом Керенского»[345]Александр Иванович Гучков рассказывает…
.
Думается, взаимоотношения Корнилова (армия) с Керенским (социалисты) все же были сложнее, чем показывал Гучков. Керенский до последнего часа колебался между генералами и Советом, так как именно в опоре на обе силы и состояла неустойчивая прочность его положения. Отказываясь от одной, он неизбежно проваливался.
28 августа части 3-го корпуса заняли Лугу, разоружив местный гарнизон, и продвинулись дальше. У станции Антропшино Туземная дивизия вступила в перестрелку с солдатами Петроградского гарнизона.
Здесь колебания Керенского закончились, он принял помощь Петроградского совета: из арсенала Петропавловской крепости рабочим было выдано оружие, стали формироваться отряды Красной гвардии, железнодорожники прервали движение эшелонов, а агитаторы начали пропаганду в войсках.
В приказе Крымова корпусу предусматривалось, казалось бы, всё — захват в Петрограде дворцов, банков, вокзалов, телеграфа и телефонной станции. «Не было предусмотрено только одного — встречи с боем до входа в Петроград»[346]Краснов П. Н. Указ. соч. С. 44.
.
Когда профсоюз железнодорожников заблокировал пути, и казаки остались без пищи, воды, а лошади без фуража, — всё рухнуло.
Керенский, обратившийся к низменным интересам «революционных» солдатских масс (своеволие и отсутствие всякой дисциплины), подорвал патриотический приказ Корнилова, означавший возвращение к войне.
«Заговор» вошел в неплановую фазу. Теперь Корнилову надо было решиться начать полномасштабную гражданскую войну или отступить.
Тем более что Керенский издал указ об отрешении от должности Верховного главнокомандующего и предании суду как мятежника, и отступить назад уже было невозможно.
Корнилов, как недавно и император, предпочел сдаться.
Покаяние генералов за их роковую ошибку 1 марта не состоялось.
Конечно, можно отчасти считать возмездием печальную судьбу многих генералов, в том числе увольнение Гучковым еще в апреле генерала Рузского от должности («проявлял невероятную бездеятельность, апатию») и его гибель осенью 1918 года в Пятигорске (зарублен шашкой и полуживым закопан в могилу). Вообще высшие генералы были похожи на младенцев, делающих первые шаги. Назначенный Верховным главнокомандующим А. А. Брусилов (после кратковременного пребывания на этом посту великого князя Николая Николаевича и М. В. Алексеева), по словам Гучкова, «…раболепно ползал на брюхе перед солдатской демагогией, в то время как Алексеев вел себя с большим достоинством».
Генералы, не видевшие под собой опоры, должны были пережить очищающий катарсис и принять новую идею будущего. Характерно, что в программе Корнилова важнейший для солдат земельный вопрос предлагалось решить очень оригинально: землю (отчужденную у помещиков) могли получить только те, кто довоевал до победы.
Не став министром, Шульгин в острой борьбе все же удостоился некоей компенсации: возглавив комитет монархических организаций в Киеве, он получил мандат члена Украинского учредительного собрания (об этом мы уже говорили). Однако это собрание никогда не было созвано, так как в Петрограде Временное правительство быстро катилось под горку, а родная Малороссия столь же быстро превращалась в «Нэньку-Вкраину» («Мать-Украину»).
Кроме того, Шульгин со своими монархистами организовал переезд императрицы-матери Марии Федоровны из Киева в Крым.
Денационализированное Временное правительство, не имевшее реальных органов власти на местах, вынуждено было все больше уступать Советам.
Советы были денационализированы еще больше.
Солженицын писал о национальном составе Петроградского исполнительного комитета: десяток солдат, «вполне показных и придурковатых, держимых в стороне», среди остальных реально действующих — «больше половины оказались евреи-социалисты», «русских меньше четверти»[347]Солженицын А. И. Двести лет вместе. Т. 2. С. 43.
.
Кто из свидетелей той поры мог рассказать Солженицыну о «придурковатых» солдатах. Скорее всего, это был Шульгин, видевший Совет во всей красе.
После провала «заговора» армия была обезглавлена. Керенский стал Верховным главнокомандующим, а генерал Алексеев, чтобы предотвратить полный крах и защитить корниловцев, согласился стать начальником штаба.
Арестованные Временным правительством корниловские генералы содержались под следствием в монастыре в Быхове. Оставим их там, посмотрим, что делалось в Юго-Западном крае.
1 сентября Временное правительство, не дожидаясь созыва Учредительного собрания, объявило Россию республикой, на что не имело юридического права. Этим решением была дана отмашка национальным окраинам на самостоятельные правовые действия, чем, конечно, они не замедлили воспользоваться.
Шульгин заявил свой протест членам Временного правительства, так как в те дни он пребывал в Петрограде с прощальным визитом у В. А. Маклакова, который был назначен послом в Париж.
Маклаков тоже выступал за конституционную монархию.
«Император Николай II отрекся от престола в пользу своего брата Михаила. Последний не принял трона, но не окончательно, а условно. В тексте его отречения предусмотрено, что он может принять престол, только если ему поднесет его Всероссийское Учредительное собрание.
Великий князь Михаил Александрович был тогда еще жив, и, следовательно, Временное правительство не могло своею властью совершенно отнять престол у него, а значит, и у всей династии Романовых.
Конечно, мое заявление никакого реального значения не имело. Надежды на то, что Учредительное собрание пригласит великого князя Михаила Александровича на престол, не было. Но для меня и стоявших за мною киевских монархистов было важно, что этим моим заявлением мы предупреждаем, что в этом вопросе мы не послушаемся Временного правительства. Это оказалось важным и для дальнейшего, потому что и Деникин, и Колчак все же стояли в случае, если белые победят, за какое-то „волеизъявление народное“. Под волеизъявлением Деникин подразумевал Учредительное собрание»[348]Шульгин В. В. Тени…С. 289.
.
Кроме этого протеста Шульгин принял участие в секретном совещании, состоявшемся на квартире бывшего помощника министра внутренних дел царского правительства, князя Волконского. Как он вспоминал на допросе на Лубянке, в совещании принимали участие «Родзянко, депутаты Думы: Лихачев, Н. Н. Львов, Половцев, Пуришкевич, академик Струве и некоторые другие видные лица, фамилии которых я сейчас уже не помню». Они понимали, что дни Временного правительства сочтены, и договорились ехать в область Войска Донского, к казакам.
Вернувшись в Киев, наш герой оказался свидетелем первых боев за власть на Украине.
25 октября (7 ноября) в Петрограде большевики арестовали Временное правительство.
27 октября (9 ноября) украинская Центральная рада приняла резолюцию о власти: восстание в Петрограде осуждалось, государственная власть переходила «в руки всей революционной демократии», Советы рабочих и солдатских депутатов отвергались. (Кстати сказать, вскоре на территории Украинской Народной Республики 3-м Универсалом Центральной рады было отменено без выкупа право собственности на все «помещичьи и иных нетрудовых хозяйств земли сельскохозяйственного значения».)
29–31 (11–13 ноября) октября в Печерском районе Киева начались уличные бои большевистских рабочих отрядов с юнкерами киевских военных училищ и кадетского корпуса. Большевиков поддерживали петлюровцы. Юнкера были вынуждены оставить Киев.
29 октября Генеральный секретариат Центральной рады объявил контроль над вооруженными силами на территории Украины, путями и продовольственным делом. Его власть распространялась на Херсонскую, Екатеринославскую, Харьковскую, Холмскую и частично Таврическую, Курскую и Воронежскую губернии.
Как один из ноябрьских эпизодов Шульгин вспоминал гибель одного из братьев Пятаковых — Льва. Он руководил киевским ревкомом и был убит.
А вообще семья Пятаковых, жившая неподалеку от Шульгиных в своем особнячке на Кузнечной улице, была очень дружна с Билимовичами.
После Октябрьского переворота в Петрограде и киевского действа Шульгин в сопровождении бывшего фельдшера Елисаветградской кавалерийской дивизии Лохова отправился на Дон, где под прикрытием Войска Донского собирались бежавшие из Быхова корниловцы.
Новочеркасск, казачья столица, огромный Войсковой собор, железнодорожный вокзал. В салон-вагоне Шульгина очень любезно принял болезненного вида старик с простонародным лицом в профессорских очках — генерал Алексеев, они были давно знакомы.
Михаил Васильевич объяснил прапорщику Шульгину диспозицию: «Каждая армия, какова она ни была бы, должна иметь базу. Без базы армия существовать не может. Я избрал базу здесь, на Дону, в Новочеркасске. И здесь болото, но другой базы нет.
Кроме базы армия должна иметь личный персональный состав. В данную минуту этот персональный состав состоит из 28 человек».
Шульгин записался двадцать девятым русским белогвардейцем, неизвестный нам Лохов — тридцатым.
Однако сейчас Шульгин в Новочеркасске не был нужен, и Алексеев распорядился: «Я прошу вас и приказываю вернуться в Киев и держать „Киевлянин“ до последней возможности. Затем передайте уже написанное письмо генералу Драгомирову, которого я назначаю главнокомандующим в Киеве, и — присылайте нам офицеров».
Так буднично началась для Василия Витальевича Гражданская война.
«Но предварительно я отболел в Новочеркасске, должно быть, испанкой в легкой форме. Я лежал у члена Государственной Думы Половцова 2-го, который занимался хозяйственной частью армии из двадцати восьми человек. Тут же где-то был Николай Николаевич Львов, с которым я как будто повидался. И М. В. Родзянко. Последний играл тут роль оппозиции. Он и раньше недолюбливал генерала Алексеева»[349]Там же. С. 290.
.
В Новочеркасске все были свои. По русской традиции, должна была быть и оппозиция. Наверное, бывшему председателю Государственной думы и начальнику штаба, Верховному главнокомандующему было стыдно смотреть друг другу в глаза.
Чем в конце 1917 года была белогвардейская Добровольческая армия?
Мечтой, покаянием, молитвой, жертвой.
Собравшиеся у генералов Алексеева и Корнилова офицеры после кровопролитных боев с большевиками при полном равнодушии казаков были вынуждены вечером 21 февраля 1918 года покинуть Ростов и двинуться на юг к Екатеринодару. В России было около 460 тысяч офицеров, уходили из Ростова 3683 человека.
Генерал Корнилов был настроен бескомпромиссно: «Пусть надо сжечь пол-России, залить кровью три четверти России, а все-таки надо спасти Россию!»[350]Зарождение Добровольческой армии / Сост. С. В. Волков. М.,2001. С. 316.
Генерал Деникин, пешком бредущий из Ростова в худых сапогах и летней шинели, нашел сильные слова для описания душевного состояния этой крошечной армии: «Мы начинали поход в условиях необычайных: кучка людей, затерянных в широкой донской степи, посреди бушующего моря, затопившего родную землю; среди них два верховных главнокомандующих русской армией, главнокомандующий фронтом, начальники высоких штабов, корпусные командиры, старые полковники… С винтовкой, с вещевым мешком через плечо, заключавшим скудные пожитки, шли они в длинной колонне, утопая в глубоком снегу… Уходили от темной ночи и духовного рабства в безвестные скитания…
— За синей птицей.
Пока есть жизнь, пока есть силы, не всё потеряно. Увидят „светоч“, слабо мерцающий, услышат голос, зовущий к борьбе — те, кто пока еще не проснулись…
В этом был весь глубокий смысл Первого Кубанского похода. Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к тому явлению, в котором всё — в области духа и творимого подвига. По привольным степям Дона и Кубани ходила Добровольческая армия — малая числом, оборванная, затравленная, окруженная — как символ гонимой России и русской государственности.
На всем необъятном просторе страны оставалось только одно место, где открыто развевался трехцветный национальный флаг, — это ставка Корнилова»[351]Деникин А. И. Очерки русской смуты. Борьба генерала Корнилова. Август 1917 — апрель 1918 г. М., 1991. С. 224.
.
Воля Корнилова передавалась всем. Никто не забыл, что в Таганроге красногвардейцы бросили в пылающую доменную печь 50 юнкеров и офицеров; таких жестоких казней было много.
«Внутренне, по силе своего духа, по вере в своего вождя, по решимости идти на неизвестное, бросая базу, с туманной надеждой впереди лишь на соединение с какими-то кубанскими добровольцами, ни численность, ни положение которых никому, собственно, не были известны, Добровольческая армия эпохи 1-го похода является прямо военно-исторической загадкой. Любовь к родине и вера в вождя двигали эту горсть едва вооруженных людей на беспримерный в военной истории поход. Без надежды на помощь, без тыла, без снарядов. Добровольческая армия высоко подняла знамя Единой Великой России, пошла против заливавшей Россию красной волны навстречу неизвестному будущему. Вряд ли за всю свою военную историю Россия когда-нибудь дала равную по героизму добровольцам Корнилова армию»[352]Зайцов А. А. Очерки истории русской Гражданской войны. М., 2006. С. 97.
.
Шульгин с некоторыми приключениями вернулся в Киев, в конце декабря стал выходить «Киевлянин».
На допросе в 1945 году он рассказал о своей работе.
«Вопрос: Что вы сделали по поручению Алексеева?
Ответ: Совместно с Драгомировым я завербовал в „добровольческую“ армию и отправил из Киева в Новочеркасск несколько эшелонов офицерского состава. В то время в Киеве власть находилась в руках Петлюры. Поэтому вербовочную работу мне приходилось выполнять нелегально, хотя Петлюра и искал контакта с „добровольческой“ армией.
Вопрос: О каком контакте вы говорите?
Ответ: Когда генерал Драгомиров познакомил меня с представителем французской дипломатической миссии в Киеве Сент-Олером, последний заявил, что Петлюра один не в силах бороться с большевиками и поэтому желает получить помощь от „добровольческой“ армии. Я передал через Сент-Олера, что, если Петлюра хочет получить от „добровольческой“ армии вооруженную помощь, он должен, прежде всего, отказаться от „самостийности“ Украины и признать „единую неделимую“ Россию. Переговоры с Петлюрой закончены не были, так как в январе 1918 года Киев был занят частями Красной армии и Петлюра бежал к немцам»[353]Тюремная одиссея Василия Шульгина. С. 260.
.
24 января (нов. ст.) 1918 года была провозглашена независимая Украинская Народная Республика (УНР).
26 января после нескольких дней артиллерийского обстрела в Киев вошли красноармейцы.
Шульгин был арестован одним из первых. (Всего за свою долгую жизнь он пережил шесть арестов.)
Миновала ночь, в течение которой, как он вспоминал, было расстреляно несколько тысяч человек, в том числе младший сын М. В. Родзянко Георгий, недавно женившийся на княжне Яшвиль.
Шульгина спасли евреи. Евреи его арестовывали, они же и спасали.
«Некто Гинзбург, гласный городской Думы от партии большевиков», узнав его в арестантском помещении, сообщил о нем его семье и наказал, чтобы не называлась его фамилия при передаче еды. Вторым спасителем стал адвокат Соломон Ахманицкий (Амханицкий), левый эсер, самочинно организовавший «трибунал» из киевских адвокатов, тоже евреев — для спасения арестованных. Не забудем и о Георгии Пятакове.
Выйдя на волю, Шульгин скрывался до ухода большевиков из Киева.
1 марта 1918 года в город вошли немецкие военные части. Германия на переговорах в Брест-Литовске признала УНР и получила право действовать на основании межправительственного договора, хотя, конечно, это было условностью.
В признании Германией УНР была одна неприятная для «украинствующих» деталь. Командующий германским Восточным фронтом генерал Макс Гофман в интервью английской газете «Дейли мейл» пояснил: «Россия, подписавшая Брест-Литовский договор, не может оставаться расчлененной, она найдет свое государственное единство. Украина и другие государственные образования не более как эфемерное создание… В действительности Украина — это дело моих рук, а вовсе не творение сознательной воли русского народа. Никто другой, как я, создал Украину, чтобы иметь возможность заключить мир, хотя бы с одной частью России…»[354]Цит. по: Бабков Д. И. Государственные и национальные проблемы в мировоззрении В. В. Шульгина в 1917–1939 годах. М., 2012. С. 187.
Об интервью Гофмана говорилось в шульгинской газете «Великая Россия» (1919. 14 (27) июня), выходившей в Екатеринодаре и Ростове и распространявшейся на территории, контролируемой Деникиным.
На появление в Киеве немцев Шульгин отреагировал статьей в «Киевлянине», в которой объявлял, что отказывается выпускать газету, потому что Российская империя продолжает войну с Германией. Он не признал ни Октябрьскую революцию, ни Брестский мир.
«Карта Европы будет вычерчена на кровавых полях Франции, где произойдет последняя решительная битва… Так как мы немцев не звали, то мы не хотим пользоваться благами относительного спокойствия и некоторой политической свободы, которые немцы нам принесли. Мы на это не имеем права… Мы были всегда честными противниками. И своим принципам не изменим. Пришедшим в наш город немцам мы это говорим открыто и прямо. Мы — ваши враги. Мы можем быть вашими военнопленными, но вашими друзьями мы не будем до тех пор, пока идет война. У нас только одно слово. Мы дали его французам и англичанам, и пока они проливают свою кровь в борьбе с вами за себя и за нас, мы можем быть только вашими врагами, а не издавать газету под вашим крылышком».
«Статья вышла 10-го марта в шестнадцатом номере „Киевлянина“.
Не знаю, плакал ли весь Киев, как предсказывали, но бум был произведен ошеломляющий. И, несомненно, мальчишки, продававшие газеты, не плакали. Через час после того, как номер вышел, и мальчишки помчались с криками: „Па-аследний номер ‘Киевлянина’!“, — этот последний они начали продавать по двадцать пять рублей за штуку. Это дает достаточное представление о впечатлении, произведенном на киевлян. В течение дня ко мне врывались всякие люди с выражением своих чувств и опасений, но этого всего я не помню в подробностях, так как все это заслонил ночной визит.
Пришел один из сотрудников „Киевлянина“, обрусевший бельгиец, для которого русский язык стал родным, но и французский также не был забыт. Я не знал, что он находится в связи с французской разведкой, находившейся в Киеве. Тут он объяснил мне, что капитан Эмиль Энно, тайно уже некоторое время живущий в Киеве, просит его принять.
Капитан Энно пришел. Это был человек средних лет, мало похожий на француза, и это было понятно, так как он был из Эльзаса, как я потом узнал. Его лицо было необычайно энергично, но приятно, а голос такой, что я немедленно попросил его так не кричать, потому что могут услышать на улице. Сжав мои руки, он загремел:
— Этого Франция не забудет, этого Франция не смеет забыть.
И так далее в этом роде. Затем, несколько успокоившись, он объяснил, что ему надо бежать отсюда (немцы нащупали). Он находился в подчинении графа Сент-Элера, который в это время был в Бухаресте. Ему, Сент-Элеру, поручено контролировать Восток, то есть Россию. Сент-Элер находится в непрерывной связи с „Тигром“ (премьер-министром Клемансо). Статья по прямому проводу из Бухареста будет передана в Париж. И хотя он сам, Энно, уедет, но постарается держать со мною связь, если это будет возможно…
На следующий день пришел англичанин. Этого я знал. Он тоже должен был немедленно уехать, но не в Румынию, а в Москву, в британскую миссию. Конечно, он, как и Энно, благодарил меня, правда, не так оглушительно, а чисто по-английски сдержанно. Но прибавил определенно, что устроит связь из Москвы. На этом мы и распрощались.
Я ушел из дому, а когда вернулся обратно, то Екатерина Григорьевна, моя жена, сказала:
— Был англичанин опять. Оставил вот этот пакет.
Я вскрыл пакет. Там оказалось двадцать тысяч рублей. Я понял, что это на устройство связи. Кроме того, там был еще и какой-то московский адрес»[355]Шульгин В. В. Тени… С. 190–191.
.
Так Василий Витальевич стал агентом сразу двух западных разведок.
Возможно, союзники натолкнули его на мысль создать разведывательную сеть для Добровольческой армии.
«Через некоторое время я по своей инициативе создал и возглавил конспиративный орган контрразведки деникинской армии, который был назван „Азбука“».
Она занималась отправкой офицеров в Добровольческую армию и политической разведкой. Ее целями обозначались разведка, борьба с большевизмом и украинским сепаратизмом, содействие союзникам, выяснение политических настроений солдат, офицеров и населения. Шульгин сформулировал программу: «1. Против большевиков. 2. Против немцев. 3. Против украинствующих. 4. За Добрармию. Кому это было недостаточно, пояснялось: Газету „Киевлянин“ читали? Так вот и вся программа».
Каждый сотрудник был зашифрован под определенной буквой русского алфавита, всего в «Азбуке» работало около пятидесяти офицеров, она имела резидентуры в Москве, Киеве, Одессе, Екатеринодаре, Харькове, Воронеже, Саратове, Кишиневе, Львове, Холме, Варшаве, Вильне. Ее агенты работали в Ростове, Таганроге, Донбассе, Софии, Белграде, Бессарабии, Константинополе, Чехословакии, Галиции, Берлине, Минске и других городах.
С 18 ноября 1917 года, когда Шульгин вернулся из Новочеркасска в Киев, по январь 1918 года на Дон было отправлено около полутора тысяч офицеров. Началось формирование 1-го Георгиевского полка, в который до захвата Киева красными частями записались около трехсот человек. В Киеве «Азбука» сотрудничала с подпольным центром Добровольческой армии; роль Шульгина при генерале Драгомирове можно назвать идеологическим и политическим лидерством. Кроме того, «Азбука» должна была организационно объединять всех, кто независимо от партийной принадлежности хотел восстановить русскую государственность и поддерживал Добровольческую армию.
«Азбука» была единственной в своем роде организацией в вооруженных силах белых по разнообразию выполняемых задач: разведывательных, диверсионных, пропагандистских, организационных, охранных.
Косвенно роль «Азбуки» высвечивает признание А. И. Деникина, что ни одно из антибольшевистских правительств «…не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать. Большевики бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать. Мы с нашими старыми приемами, старой психологией, старыми пороками военной и гражданской бюрократии, с петровской табелью о рангах не поспевали за ними».
Это обобщение главнокомандующего ВСЮР помогает многое понять о нашей Гражданской войне и, в частности, о самом Шульгине.
Одним из ближайших его помощников, кроме А. И. Савенко, стал горный инженер, депутат Государственной думы, член ЦК кадетской партии Василий Александрович Степанов (оперативный псевдоним «Слово»). Он был очень заметной фигурой — сопредседатель имперского Особого совещания по топливу, после Февраля временно управлял Министерством торговли и промышленности, занимался восстановлением промышленных предприятий, после Октября переправлял офицеров на Дон. Кроме того, был масоном французского обряда, членом Думской ложи, членом масонского конвента от Петрограда. И еще — двоюродным братом знаменитой поэтессы Зинаиды Гиппиус. Возможно, именно Степанов содействовал контактам французского консула Энно с Шульгиным.
Сотрудниками «Азбуки» были Генерального штаба полковник (потом генерал-майор) Алексей Александрович фон Лампе и Генерального штаба полковник Владимир Петрович Барцевич, после освобождения города в 1919 году — киевский градоначальник.
Благодаря своей сети Шульгин установил связь с членами императорской семьи, находившимися в Крыму, и информировал их о положении в стране и в Добровольческой армии. Через сотрудницу «Азбуки» В. Е. Васильеву (псевдоним «Принцесса») он предложил великому князю Николаю Николаевичу стать главнокомандующим Добровольческой армией, но тот отказался.
Шульгин испытывал постоянное чувство вины перед Романовыми и старался его избыть. Осенью 1918 года из Екатеринодара он послал императрице-матери Марии Федоровне в Крым группу сотрудников «Азбуки» (якобы не белогвардейской, а частной организации) для несения вооруженной охраны. «Эта охрана существовала до 1919 года, когда Мария Федоровна из Крыма была отправлена в Англию на английском крейсере»[356]Тюремная одиссея Василия Шульгина. С. 260–261.
.
Еще из протокола допроса:
«Вопрос: Кто из сотрудников „Азбуки“ находился в Москве?
Ответ: В Москве находился Степанов, который позднее, как я уже об этом показал, являлся начальником отделения „Азбуки“ при ставке главнокомандующего добровольческой армией в Екатеринодаре.
Вопрос: Какие задания выполнял Степанов в Москве?
Ответ: Степанов являлся представителем „Азбуки“ и одновременно главой существовавшего тогда в Москве подпольного контрреволюционного и так называемого „Московского центра“.
Вопрос: Таким образом, вы были связаны с „Московским центром“?
Ответ: Да. Хотя в „Московский центр“ входили кадеты (Степанов, Черносвистов, Щепкин), тем не менее его цели совпадали с моими. „Московский центр“ поддерживал „добровольческую“ армию, был против большевиков и стоял за „единую неделимую“ Россию. Связь с „Московским центром“ я поддерживал через специальных курьеров „Азбуки“: братьев Вакар Николая и Алексея, капитана Перфильева, поручика Фиалковского, подпоручика Ткаченко и Разумихину Зинаиду. Во главе всей этой группы стоял штабс-капитан Максимович. Курьеры доставляли мне от „Московского центра“ необходимую военно-политическую информацию и крупные суммы денег для „добровольческой“ армии. За все время через мои руки прошло не менее 3 миллионов рублей»[357]Там же. С. 261.
.
Кроме того, Шульгин обсуждал со своими офицерами план вызволения царя из уральского заточения. О попытках монархистов организовать спасение царской семьи писал бывший начальник канцелярии Министерства императорского двора А. А. Мосолов. По его данным, группа киевских монархистов, в состав которой входили князь А. С. Кочубей и герцог Г. Н. Лейхтенбергский (двоюродный брат баварского кронпринца), при поддержке немецких генералов Эйхгорна и Греннера, получив финансирование, направила в Екатеринбург на разведку двух офицеров, к которым должен был присоединиться большой, хорошо вооруженный отряд. Однако план не был реализован потому, что германский МИД категорически отказался его поддержать[358]Мосолов А. А. При дворе последнего императора: Записки начальника канцелярии Министерства двора. М., 1993. С. 183.
.
Вообще, если сложить направленные против русского царя усилия Прогрессивного блока, генералов, большевиков, церковников, немцев, британцев, становится понятно, что спасти его могло только чудо. Тем более что, как писал Дж. Бьюкенен, «…мы никогда ни на одну минуту не замышляли навязать Романовых не желавшей того России. Мы с самого начала сделали ясным, что такого рода идея весьма далека от нас и что наша цель состоит в том, чтобы обеспечить русскому народу право самоопределения и чтобы он мог свободно избрать ту форму правления, которую сочтет наилучшей»[359]Бьюкенен Дж. Указ. соч. С. 335.
.
Значит, просто «обеспечить право». И ни слова о кавказской нефти, геополитике, новых государственных образованиях на территории бывшей Российской империи.