Небо прояснилось. Ветер совсем утих. Мороз невидимым туманом спустился на Казаринку. Даже под осторожными шагами звонко скрипел снег на дороге. Старчески сгорбив плечи и не оглядываясь, Шандор Каллаи уходил от бараков.
А Ференц столкнулся в коридоре с Яношем Боноски.
— Что случилось? — спросил он испуганно.
— Смотрю, как вы провожаете любовниц, — засмеялся Янош.
— Не твое дело! — приглушенно произнес Ференц.
— Я и не говорю, что есть какое-то мое дело в этой истории. Всяк любит в одиночку.
— Да-а, — устало произнес Кодаи, подумав, что Яношу действительно показалось, будто к нему приходила женщина.
Он поспешил к себе, сел возле плиты, чтобы подумать. Шандор Каллаи вернул его к мыслям о родине, о возможности близкого возвращения домой. Неужели скоро кончится весь этот кошмар — барак, пропитанный зловонными запахами, шахта, напоминающая сказки о черном аде, униженное положение старшины солдат, не признающих дисциплины? Неужели наступит тот день, когда он выйдет из барака, чтобы никогда больше в него не возвращаться? Ференц пристально вглядывался в пылающий уголь, и ему вдруг померещилась дорога, обгорелые столбы и сугробы освещенного красным огнем снега, которые надо было пройти, чтобы добраться до своих мест.
— Истен… — прошептал Ференц.
Опустив голову, мысленно перенесшись в деревенскую церковь, «каталикос эдьхаз», где он последний раз молился, взывая к «истену», чтобы он уберег его от пули.
Как давно это было и как суров к нему был бог…
Шандор вернется домой — для него все ясно: у отца найдутся деньги, чтобы устроить его будущее. А ему, Ференцу Кодаи, надеяться не на кого, ему все надо добывать самому. Назначат ли пенсию вышедшему в отставку бывшему военнопленному? Возвращение домой не освободит от забот о будущем. Похвалят ли за верность присяге? А может быть, никто не захочет и слушать, как трудно ему приходилось сохранять эту верность? Голодный и необутый, он вызовет не жалость и сочувствие, а насмешку…
У Ференца Кодаи разболелась голова от невеселых раздумий. Он решил одеться и выйти на воздух.
Снег был свежий, виднелся след Шандора Каллаи. Ференц пошел по этому следу. «Коротко шагает, как женщина, — презрительно подумал он об ушедшем. — Надо же такому идти на военную службу…» На повороте к саду след оказался затоптанным и развороченным. Дальше потянулись следы полозьев. «Кто же мог его подобрать?» — встревожился Ференц.
Санный след привел его к кирпичному дому, в котором помещалась варта. Ференц остановился в нерешительности перед воротами. Потом, увидев свет в окне и подумав, что именно сюда попал Шандор, решился войти.
— Кто там ходит? — услышал он в сенцах голос Коваленко.
— Мадьяр тист… официр, — несмело ответил Ференц.
— Яки вас чорты мордуютъ! — выругался Коваленко, открывая дверь перед Кодаи.
Войдя, Ференц сразу увидел согнутого, с опущенной головой Шандора Каллаи, примостившегося возле печки.
— Недоразумение, — сказал Ференц, сообразив, что произошло неладное. — Хаднань… лейтенант Шандор Каллаи был нашим гостем, ушел, вы его арестовали…
Ференц говорил прерывисто: его смущало сердитое лицо сотника.
— Чего приходил? — спросил Коваленко.
— Фьелди… земляк, понимаешь? — пробормотал Ференц, покосившись на Шандора — способен ли он участвовать в разговоре?
Под глазом у Каллаи темнел синяк. Он поглаживал его трясущимися пальцами и с надеждой смотрел на Ференца.
— Ясно, что земляк, — буркнул Коваленко. — По ночам чего шляется?
— Где ж спать? — торопливо заговорил Кодаи. — Не в своем доме принимали — в бараке. В бараке и для отца родного не отыщешь свободного места. Решил идти домой, чтобы засветло добраться до своего барака…
— Где же его барак?
— На донской стороне.
— Нетерплячка ему, — проворчал Коваленко.
Ференц видел, что его приход немного успокоил сотника. Они не один раз встречались в Казаринке. Ференц вел с Коваленко официальные переговоры об отношении властей Украинского правительства к военнопленным. Сотнику нравилось, что Ференц Кодаи, старшина военнопленных, признавал за ним какие-то права. А советчики к нему и не заходили и с ним не считались…
— Керни… — прошептал Шандор.
— Чего вин там? — строго спросил Коваленко.
— Говорит, проси, — перевел Кодаи. — Я действительно хотел попросить за лейтенанта… Он тихий и безвредный человек. Родители его хорошие люди, известные в нашей стране. У них во владении знаменитые на всю Европу конные заводы, — решил заметить Ференц, наслышанный об увлечениях сотника лошадьми и надеясь, что это его смягчит.
Все получилось наоборот. Услышав о «конных заводах», Коваленко нахмурился, сердито повел усами и спросил снова:
— Где его бараки сейчас?
— Верстах в двадцати, на донской стороне.
— Ото ж, на донской стороне! А мы — пограничная часть. Мы обязаны задерживать вашего брата, как и всех, кто шляется туда и оттуда.
— Разве поймешь, где теперь какая граница…
— Надо понимать — люди военные!
Коваленко прошелся по комнате. От него на стенку падала большая тень. Тень ломалась, когда он приближался к двери. И это походило на то, как будто ему хотелось выйти наружу, но сам он ломался в этот момент и вынужден был вернуться, чтобы соединить этот надлом. Может быть, эта мелочь сердила сотника, поэтому он ходил из конца в конец, свирепо поглядывая на лампу. Ференц не знал, что упоминание о конном заводе заставило сотника вспомнить о конокраде.
— Вы же здесь самый старший, — попытался взять сотника лестью Кодаи.
— Самый старший тут сатана! — вскричал вдруг Коваленко. — Сатана и его диты!..
— У вас что-то случилось? — осторожно спросил Ференц.
— А вам какое дело?
— Нам нет никакого дела…
Ференц уже не рад был своему вопросу. Он хотел вложить в него только сочувствие. Вероятно, сотнику что-то не понравилось. Поди знай, что именно. Не зря шахтеры рассказывали о сотнике, будто он может в один миг меняться, как болотный огонь на закате.
— Мы к вашим услугам, если вам нужна помощь, — сказал Ференц, желая успокоить сотника.
— Чего там помогать? Нечего уже помогать… Сам конокрада подсек! — вскричал сотник так, что оба венгра вздрогнули. — Лучшего коня, гад, хотив налыгать!
— Неужели вы могли подумать, что лейтенант Шандор Каллаи был заодно с конокрадом?
— Цыть ты! — отмахнулся сотник, тяжело усаживаясь за стол. — Черт-те кто с ним заодно… Скорее всего сам, один… Я его наповал! — Он стукнул кулаком по столу и обвел выкатившимися глазами двух притихших венгров.
Ференц подумал о белых флагах, которые лейтенант Каллаи советовал вывесить. Какие же белые флаги помогут, если оружие держат такие неврастеники?
— Отпустите нас, — попросил Ференц.
— Подожди, — тише сказал сотник. — У вас нет конокрадов, у вас все там по-культурному… А у нас водятся. Дядько годов пять собирается, пока коня купит. А он, гад, за один час управится… Спрячет в очеретах, пока найдется покупатель, такой же бандит, как и он… Есть люди, собирающиеся на хозяйство, а есть не способное ни на что дерьмо! Оно так и бродит, так и норовит заполучить что-то надурняк. Вот кого надо убивать! До седьмого колена надо убивать!
Коваленко посмотрел на Шандора невидящими глазами.
— Нем конокрад, — жалко прошептал Шандор.
— Нем, кажешь? — презрительно прищурился Коваленко.
— Нем, нем… — торопливо забормотал Шандор и заискивающе улыбнулся, показывая крупные кроличьи зубы.
«Эх, армия родины!» — презрительно отвернулся Ференц.
— В самый раз ты немеешь… Забери его! — приказал сотник, обращаясь к Кодаи.
Шандор вскочил и благодарно опустил голову.
Оставив молчаливо склонившегося к столу сотника, они торопливо вышли во двор. По лунному небу все так же ходили серые рваные облака. Сбоку чернела дыра открытого сарая. «Там, наверно, произошло», — подумал Ференц и шагнул влево, Шандор обогнал его, нашептывая:
— Хала истенек… хала истенек… истен…
Мимо, не посмотрев на них, к дому протопал Аверкий с винтовкой за плечами.
— Бегите, — тихо посоветовал Ференц, а сам остался возле ворот, чтобы задержать Аверкия, если он вернется за Шандором.
Он выдел, как вышли из дома сотник и Аверкий и скрылись в сарае. Слышал их разговор:
— Не наш человек… А все ж где-то приходилось видеть… Может, и с донской стороны — им кони нужны. Как же ты его?
— Выхожу, понимаешь, глянуть, а воно крадется. Зразу бачу — до коней. От, думаю, стерво. Надавить бы — бачу, здоровый, не надавлю. Я ему: «Стой, стрелять буду!..» А воно — за коня, будто и не чуе. Я его и гахнув…
— Наповал?
— Та так и получилось… конокрад, стерво!
— Конокрадов ваш брат деревенский не любит…
— Був бы политический, я, може, и подумав ще. А конокрад — воно всэ одно лышне на свити…
— Считай, каждый человек может вдруг оказаться лишним на свете… Ну да ладно, доложу по начальству…
Ференц уходил от двора, уверенный, что о Шандоре Каллаи забыли. Его поразило то, что сотник оправдывался перед Аверкием, — боялся разбирательства в Совете или не чувствовал своей правоты? Шахтеры увидели жестокость сотника. От жестокости пострадал конокрад. Конокрада жалеть не надо. А о себе подумать следует. Молчаливая настороженность и испугала сотника. Он доказал, как умеет применять оружие, и, может, впервые его заметили, что он, такой, пребывает в поселке.