Эта ночь вообще выдалась неспокойной. Вишнякова разбудил Сутолов и предложил вместе допросить пойманного возле Казаринки казака.

Казак сидел в бывшей штейгерской столовой, отупело поглядывая из-под мохнатой овечьей шапки по сторонам. Полушубка не расстегивал, хотя в комнате было хорошо натоплено. Вид у него был такой, словно вот сейчас поднимется и пойдет мастерить, но что именно мастерить — никак не может вспомнить. А тут мешают всякие посторонние. Роста небольшого, лицо обветренное, в скулах широкое, под ноздреватым носом черные прямые усы.

— Куда скакал, служивый? — спросил хриплым со сна голосом Вишняков.

Казак, видимо, старался сообразить, кто старше чином, и поэтому не торопился с ответом.

— Никак онемел? — усмехнулся Вишняков, присаживаясь за стол напротив. — Из какой части и куда путь держишь?

Щеки у казака вдруг налились кровью.

— Чего эт я тебе должен отвечать? — спросил он резким, визгливым голосом. — Я на службе.

— Без тебя понимаем, что ты на службе, — осадил его Сутолов. — Из какой части?

— Эт вам не положено знать, — сказал казак потише, но все так же независимо. — Коня куда поставил?

Обращался он к Сутолову, догадавшись все я же, что тот младше по чину, действовал по своему усмотрению и должен нести ответ за свои действия.

— Не уйдет твой конь, — успокоил его Вишняков. — И ты тоже у нас останешься до тех пор, пока не доложишь по всей форме, о чем спрашивают.

Казак нахохлился, задвигал усами.

— Эт чего же я буду отвечать всякой сволочи?

— Потише, гад! — сказал Сутолов, бледнея.

Пудовые кулаки сжались. Он и Вишнякова кликнул потому, что не ручался за себя: заупрямится казак — прибьет его, так и не закончив допроса.

Казак, однако, и глазом не повел на Сутолова.

— Требую сей момент, — сказал он, строго глядя на Вишнякова. — вернуть мне коня, шашку и карабин.

— Кто же тебе вернет то, что проспал? — ухмыльнулся Вишняков, признав в казаке недавно мобилизованного. — Мы тебе вернем, а Черенков узнает, как случилось, и все равно за потерю боевого виду под расстрел подставит.

— Много тебе известно! — отговорился казак уже не так уверенно.

— Служивый порядок мне известен, — нажимал Вишняков.

Выпуклые глаза казака растерянно забегали, — черт знает, как повернется «служивый порядок»?

— А чего спрашивал, из какой части, — попытался он схитрить, — если называешь Черенкова?

— Ну, это ты по своему сопливому чину и не имеешь права знать! — строго сказал Вишняков, заметив, что казак дрогнул.

— Я поговорить должон, без разговору нельзя.

— Зубы б ему проредить, — прошипел Сутолов.

— Чего ты! — снова нахохлился казак. — Я на военной службе, и разговоры для выяснения обстановки мне положено вести.

— Нужно мне среди ночи тёпать, чтоб с тобой без толку разговоры водить, — сказал Вишняков и приказал Сутолову: — До того, как нарушивший устав службы казак протрезвеет, станет понимать, куда попал и что совершил против своего командования, закрыть его в холодной и снять с него все ремни!

Вишняков отвернулся, делая вид, будто все закончено. Он теперь не сомневался, что казака смущает провина перед своим командованием.

Сутолов, догадавшись, куда гнет председатель Совета, приблизился к казаку.

— Встать! — рявкнул он позвучней.

Казак вскочил на ноги и вытянулся.

— В какую его холодную? С крысами и жабами, которая в старой бане? — спросил Сутолов, не глядя на казака.

— Где холодней, туда и давай. Он, видать, в Чернухине самогонку пил. У бабы Литвиновой, с табаком.

— Тогда в старую баню его.

Казак оторопело посматривал то на одного, то на другого. Вишняков уже не сомневался, что казак ехал из Чернухина, пил у Литвиновой, служил в отряде Черенкова и попал в этот отряд по калединской мобилизации из дальнего хутора, так как совершенно не знал местности. Теперь бы выяснить, сколько сил у Черенкова и что он намеревается делать в скором времени. Прямым строгим допросом у казака этого не выведать: он, видимо, упрям и рьяно относится к службе.

— До утра подержишь, — затягивал разговор Вишняков. — А там надо выяснить, как от Черенкова отбился. Да, может, он и не от Черенкова…

Лицо казака, до сих пор все же строгое и сердитое, дрогнуло. Он вконец запутался в своих предположениях, куда попал и кто допрашивает. Будто службу знают получше его самого. Но в гимнастерках без погон. А ему наказывали: как без погон, это и есть красная сволочь. Зачем, однако, про есаула Черепкова говорят? Ох, времечко! Не зря баба ему перед выступлением из хутора советовала: «Не встрявай, Андрюха, чует мое сердце — загубют тебя. Вишь какие у них глазищи каторжанские!..» На чужих людей, бравших его на службу, он и сам поглядывал с подозрением. Но дальше будто все было как положено: учения в стрельбе и рубке, житье в Персиановском лагере, фронтовые офицеры и, как водится, увольнительные, чтоб хватануть где-то водки или смотаться к незамужним бабам, из которых, кажись, состояло все ближнее к лагерным казармам население. Андрюхе Попову нравилось: наконец дорвался до того, о чем только приходилось слышать от вернувшихся с фронта хуторских казаков. Побаливала усыхающая правая нога. Черт с ней, она и дома не меньше болела, на коне ездить — не в пешем строю ходить.

Сутолов дернул за рукав нового дубленого полушубка.

— Постой! — мотнул рукой казак. — Кто вы будете?

— Сомнения берут, что погонов нет? — ухмыльнувшись, спросил Вишняков.

— А и то, чего ж! Без погонов всякий сброд шатается, власть свою показывает. Может, вы и есть те самые…

— А интендантов видал? — спросил Вишняков, в полной уверенности, что необстрелянный служивый только слыхал про таких, а видеть не видел.

— Ну, так и что же интенданты?.. Я всякое видал! Чего тебе и не снилось, и то видал… А вы что ж, интенданты? — недоверчиво спросил он.

— А кто ж, ты думал, дурья твоя башка! — вскричал Сутолов.

— Не шуми, — сдаваясь, огрызнулся казак. — Говорить надо сразу. А то — крысами пугаешь! Ежли надо, и с крысами пересижу. Краснюки, говорят, и подалее нашего брата казака загоняют. На милость тут не надейся.

— Зовут как? — спросил Вишняков.

— Андрей Иванов Попов, из хутора Благовещенского.

— К какому полку приписан?

— Верхнедонцовый я. Наших, понимаешь, порассовали по сотням, где не хватало. А Черепков, слышь, хитер — которые, как говорится, лучше, на сытых конях, себе отобрал.

— Сколько там он отобрал! — подзадорил разболтавшегося казака Вишняков.

— Сколько надо! — подмигнул Попов.

— Где теперь, на каком хуторе, найдешь добрых коней?

— Еге-ей! Сотни три кавалерии — змии, не кони! Для артиллерии тоже нашли. Это ты не говори! По хуторам еще и не такое найдешь!..

— Хутор хутору рознь.

— А чего тебе хутора?

— Да так, интересно, Готовимся ехать покупать провиант для армии, а точно не знаем, куда вернее всего податься.

— Давай на Верхний Дон, — посоветовал серьезно казак. — Там армий меньше проходило. Веришь, годовалого кабана можешь выменять на сапоги. Денег не давай, за деньги тебе никто и дохлого петуха не отдаст. А вот сапоги нужны, соль, ободовое железо, гвозди…

— Кто же с железом по хуторам работать станет, если все пошли с краснюками воевать? — спросил Вишняков, довольный тем, что заставил казака разговориться.

— Кто пошел, а кому и неохота. Который, конечно, по ранению, или отпуск получил, или негож — дома сидит.

— Ты ведь тоже не очень-то гож, а пошел, — сказал Сутолов, подметивший, что Попов тянул правую ногу.

— Надул фершалов! — подмигнул казак.

— Гляди, попадешься.

— Не на такого напал! — хвастливо воскликнул Попов. — Да и что тут за война! Говорят, взбунтовавшихся шахтеров в Казаринке надо малость научить порядку. Сумеем как-нибудь и с такими ногами!

— А шахтер может выбить из седла, — мрачно сказал Сутолов, которому надоела болтовня казака.

— Тож верно, — легко согласился тот, довольный собой. — А мы его из карабина!

— Вот что, служивый, — вставая, сказал Вишняков. — У нас тут стоят интендантские обозы. Как бы вы нам не помешали двигаться на Верхний Дон. Когда вы собираетесь воевать с казаринскими шахтерами, не слыхал?

— До Нового года, бают, надо б их усмирить, — ответил казак охотно.

«Говорит, сволочь, как о сезонной работе», — подумал Вишняков, а вслух спросил:

— Черенков где сейчас?

— Этого не знаю. Вчера у Литвиновой со штабом гуляли… И верно, пробовал я ихнюю самогонку — чистый дурман. Сразу, слышь, будто и не берет. А потом — в голову лупит. Ноги еще ничего, шевелятся. А голова как чугунок со вчерашней кашей…

— Сегодня ж где был Черенков? — прервал его Вишняков.

— Не могу знать… Табак, должно, подмешивает, подлая баба.

— Та-ак, — протянул Вишняков, озабоченно морщась. — Отпустим мы тебя. — Он выразительно посмотрел на Сутолова: — Укажешь ему дорогу, как проехать на Чернухино. Проскакал ты от нее далеко — оказался в десяти верстах от Казаринки… Передашь своим, что задержала тебя охрана интендантской службы, подчиненной самому атаману Войска Донского генералу Каледину…

Андрей Попов с трудом взобрался на высокого, длинноногого дончака и весело вскричал:

— Напужали вы меня крысами, чад вам в голову! — и поскакал в направлении, указанном Сутоловым.

— А ведь убить могут дурака, — промолвил хмуро Сутолов. — Так и не будет знать, за что помер.

— Попутает он пока их этим интендантством, — сказал Вишняков.

Помнить надо — калединцы стояли под самой Казаринкой. Может, хромы и дурашливы, как Андрей Попов, но все же — воинская часть. В скорое наступление не собираются — не способны. А к Новому году или чуть раньше — выступят. Войны не миновать.