Фабрика
Перевод Н. Малыхиной
I
Голые бледно-желтые стены, черный пол, красные, строгих очертаний станки. Все пронизано тишиной. На пепельно-сером потолке — тусклые лампы. Окон нет.
Рабочие в белых комбинезонах и пластмассовых касках с буквами I.H.S.V., группами по тридцать три человека. Черты их лиц похожи на линии станков, движения автоматичны. Никаких кнопок, никаких рычагов, только легкие прикосновения к полированным поверхностям.
И ни единого слова.
Правилами требовалось, чтобы во время работы мозг был совершенно свободен. Перед тем как войти в цех, рабочие проходили камеру гигиены и умственной декомпрессии. В ней отсеивались все заботы, все склонности и привязанности, все человеческие проблемы; отчужденные от личности, они переставали существовать.
Пустота, которая поначалу, казалось, только окружала их, теперь стала грубой, непреодолимой и беспощадной силой.
Уют домашнего очага мало-помалу забылся в безликих современных жилищах. Кров для каждого человека заменился общей семейной крышей. На дорогах исчезли указатели, по которым раньше было видно, где начинается и где кончается деревня Масас. Это произошло в то время, когда поселку стало безразлично его имя, когда исчезло все, что было связано с Масасом: романская церковь, мавританский мост, позорный столб и тридцать с чем-то старых каменных домов под соломенными крышами. В том, прежнем, Масасе женщины и старики еще подолгу судачили, стоя в дверях и приглядывая за детьми, пока мужчины были заняты своим тяжким трудом в поле.
II
Три года назад фабрика выросла и своими щупальцами задушила деревню. Вдруг оказалось, что все собаки отравлены, а дороги потрескались так, что движение стало невозможным. Но покорные своей судьбе, люди не хотели ничего замечать. Кое-кто еще наигрывал печальные мелодии, тоскуя о прошлом, но никто не остался в стороне — фабрика всем нашла применение, всех поставила на службу себе.
Потом в Масасе перестал останавливаться поезд. С путей убрали вагоны. В сосновом бору опали последние иголки, и он сгорел. В борьбе с огнем погибло несколько человек.
Фабрика целиком поглотила жителей Масаса, так что они почти уже и не говорили о ней. Когда же говорили, то оставались безвольны. Даже когда пытались захватить вагоны, узнав, что железнодорожников переводят на другие станции. Но никто и не отчаивался. Да и некогда было. Работа на фабрике начиналась в семь часов утра, и шестнадцать часов подряд они были заняты.
Перед администрацией все же стояли кое-какие проблемы: одни рабочие хотели знать имена директоров, начальников смен, управляющих, служащих из конторы, контролеров — одним словом, руководства. Другие интересовались, какой банковской группе принадлежит фабрика. Были, наконец, старики, которые еще помнили, как однажды колоссальные грузовики, управляемые хрупкими людьми, привезли на большой склад огромные ящики и тут же уехали. Несколько недель из трубы и окон склада валили клубы дыма. Затем открылась главная дверь, на пороге появился высокий человек с миндалевидными глазами, одетый в хаки. Он-то и начал преобразовывать Масас или то, что осталось от деревни с этим названием.
Куда-то исчезли старики; предполагалось, что их, как и железнодорожников, перевели в другие места. Или бросили в ямы с негашеной известью.
Географические карты были отобраны, а книги подверглись оценке компьютера, который по причине неверно составленной программы навсегда похоронил их в своем металлическом чреве — кладбище всех вопросов, — дав краткий ответ: «До будущих времен».
III
«Что же мы производим?» — как-то спросил один рабочий. И его сразу перевели куда-то. Другой любопытный так и не проснулся наутро. И все онемели. Квартиры тех двух передали другим. Фабрика весьма одобряла глагол «иметь». Молчание, сургуч, пламя.
Женщины работали, работали, работали отдельно от мужчин. Мало-помалу пропадало желание: в камере гигиены и умственной декомпрессии был коридор со светящимися стенами; изо дня в день там стерилизовали мужчин и женщин. Мужчины были жирны как боровы, а женщины сухи как палки. Им, усталым импотентам, оставался только короткий сон со снотворным и — работа, работа.
Дороги поросли травой, асфальт потрескался. Даже бетонированное покрытие — в Масасе был экспериментальный участок дороги, единственный на всю страну, — рассекли ужасные трещины. Транспорт исчез. Оставшиеся грузовики ржавели. В газетах не было необходимости, Жизнь вокруг фабрики стала совершенно изолированной и полностью обособленной.
IV
Сотни рабочих, шеренгами по четыре, выходили из главных ворот и останавливались перед фабрикой. По сигналу строились, по сигналу расходились по домам. Ужинали консервами, не отрывая глаз от телевизора. Им показывали огромное количество фильмов о давно вымерших животных и растениях. Ужин завершался поглощением пяти литров воды — для нормального функционирования почек. Засыпали со снотворным. Резкий сигнал побудки, построение и — маршем — в задние ворота, в камеру гигиены и умственной декомпрессии.
V
Они старели. Детей не было. Женщинам, по каким-то причинам не поддававшимся стерилизации, делали аборт. Медленно-медленно деревня, эта страна, этот мир обезлюдели. Оставшиеся уже не смотрели друг другу в лицо, они избегали друг друга.
Наконец на фабрике остался один-единственный рабочий — огромное существо весом в 120 килограммов, смутно помнившее, что его номер состоит из семи цифр и начинается то ли на три, то ли на пять, а может быть, и на пятьдесят семь. Он получил приказ уйти с фабрики в полдень — в этот час фабрика закроется навсегда. Он вышел из ворот на площадку перед фабрикой и, дождавшись сигнала, пошел домой.
Фабрика прекратила свое существование.
VI
Рабочий смотрел телевизор и вдруг вспомнил: он — нечто большее, чем номер 597 532. Он — Лусиано Г., 64 года, вдовец, лесник. И вдруг он почувствовал желание, молодую силу. Правая рука потянулась к ширинке. Кадр на экране превратился в миллионы бессмысленных параллельных линий, белых, черных, серых. Он позвал жену:
— Лусиана!
Много лет назад ее убила фабрика. Позвал дочь:
— Лусинья!
Фабрика погубила и ее. Позвал сына:
— Лусьяниньо!
Его тоже погубила фабрика.
Он обернулся. Подошел к окну. Трещины на дороге затянулись. Вдалеке он увидел позорный столб. И подъехал первый автомобиль. Целая семья. Лусиано слышал, как они говорят, но некоторых слов не понимал. Он распахнул окно и, во весь рот улыбаясь приезжим, вне себя от радости закричал:
— Кукимпровтакаое постмасум!
Приезжие ошеломленно смотрели на него: они-то думали, что здесь живут люди. Подхватив чемоданы, они уехали.
Старый лесник отчаянно крикнул им вслед:
— Крофтве йайфут гойбелалди!
Но было уже поздно.